Василиада

– А ты моего – Петр, – говорит эстонская женщина по фамилии Лаар. – Потому как я об него споткнулась, за камень приняла, а Петр это и есть камень, по Библии.

Обнялись женщины, расцеловались и побежали к мужьям младенцами хвастаться.

Вот так русский Март оказался в эстонской семье, а эстонец Петр – в русской.

У меня не было никаких оснований не верить попутчику – пили мы мало и только чистый спирт. Поэтому, сразу по прибытии в гостиничный номер, я сел за журнальный столик и записал изложенную выше историю, решив, по возвращении в Таллин, переслать ее в канцелярию президента. В качестве постскриптума, руководствуясь духом и буквой эстонских законов, я просил президента:

1. Петра Рожка (подлинная фамилия Лаар) признать гражданином Эстонии по рождению и выдать ему синий паспорт.

2. Марта Лаара (подлинная фамилия Рожок) обязать сдать свой синий паспорт соответствующим государственным органам. (Разумеется, необходимо проявить милосердие и позволить господину Рожку хлопотать о предоставлении ему временного вида на жительства, разрешения на работу и, при желании, эстонского гражданства).[20]

История вторая: Как Март Рожок стал Петром Рожком, а Петр Лаар – Мартом Лааром, а может и наоборот

Прошло дней пять. Мои командировочные дела были закончены, и я собрался в обратный путь. Захожу в купе поезда – "Ба! Знакомые все лица!" – в уголочке, у окна сидит мой давний попутчик.

Поздоровались. Вещички разложили. Тут и вагончик тронулся.

Я сразу попутчику показываю письмо, которое президенту Эстонии написал по поводу истории с Рожком и Лааром.

Он письмо прочитал, сложил треугольничком и молча мне обратно передает.

– Что-нибудь не так? – спрашиваю.

– Все так, – отвечает попутчик. – Но не полностью.

И не спеша достает из сумки наш любимый напиток (вы конечно помните какой).

Ну, у меня тоже кое-чего в дипломате припасено было.

Выпили по первой. Потом по второй. Закусили. По третей налили…

И тут он мне такое рассказал!

Оказывается, и Март, и Петр долгое время ничего не знали о своих настоящих этнических корнях. А когда бабка-повитуха, которая младенцев по грядкам в той деревне раскладывала, встретила наших «героев» и рассказала им всю правду, то и тот и другой поначалу не хотели ей верить. Потом один порывался в петлю залезть, другой – вены перерезать. Марта, от греха подальше, друзья, в конце концов, в чулане заперли. Три дня и три ночи сидел он в темноте. От пищи и воды отказывался. Первое время стонал, потом затих, бедняга. На утро четвертого дня Март сам, властно так, в дверь постучал, чтобы выпустили, значит.

Вышел из чулана. Глаза красным пламенем сияют, лицо бледное, бородка топорщиться.

– Я, – говорит, – всегда подсознательно себя ощущал представителем великой нации, великого народа. А разве может быть что-то более великое, чем Россия? Я счастлив, что являюсь по рождению ее тонким колоском.

И так это он все серьезно, с пафосом, заявляет, причем на чистом русском языке, что бывшие соратники-исамаалийтовцы, осторожно ему поддакивая, между тем незаметно за врачом одного пацаненка посылают.

– Вся цивилизованная Европа, в лице Швеции, признала по Ништадскому мирному договору за Россией право на Эстляндию. Мы шведам денег за нею заплатили, больше, чем американцы нам за Аляску. Мы, русские, – распаляется пуще прежнего Март, – исторические хозяева этой земли. А потому гражданами России могут быть только те лица, чьи предки были таковыми до оккупации страны полчищами Латышско-Эстонских стрелков и евреев-большевиков в 1918 году. Русский язык – единственный законный язык на всей нашей исторической территории, включая Польшу, Финляндию, Аляску и Порт Артур. Все дети эстонцев должны учиться в школах на русском языке! Нерусских депутатов парламента необходимо принуждать к сдаче экзаменов на знание русского языка. При неудовлетворительных оценках – гнать из парламента!

В общем, несет явную ахинею – совсем Март спятил.

Исамаалийтовцы его кружком обступили:

– Mis juhtus, Mart? Mis juhtus?[21]

А он по-эстонски разговаривать не хочет.

– Ништадский мир! – кричит. – Ништадский мир!

Тут наконец тот малый, которого за доктором посылали, привел одного студента-медика.

Студент по-русски ни бум-бум, только «Ура» знает. Таких специально в Тарту для северо-востока Эстонии готовят, чтобы у тамошнего населения не пропадали стимулы к изучению эстонского языка.

Подкрался студент к Марту – вроде, как свой и крикнул:

– Ура-а!

Март тоже закричал:

– Ура-а!

Студент ему как саданет с налету шприцем в ягодицу и сорок кубиков снотворного ввел.

Март посмотрел на него удивленными глазами, дернулся всем телом, зевнул и упал на пол…

А в это время у Петра Лаара, ошарашенного рассказом повитухи, обратный сдвиг произошел, отчего он на чистом эстонском языке начал кричать обступившим его либерал-демократам:

– Всех депутатов неэстонцев будем проверять на знание эстонского языка! Все неэстонские школы закроем! Стены в общественных туалетах расписывать только на государственном языке!

Соратники по борьбе внимают речам своего лидера, а понять ничего не могут – с эстонским у них напряженка. Тут к ним лазутчик из «Исамаалийт» прокрался. Нуттем звать. Слышит такие речи, радуется. И вдруг его осенило:

– Вяжите, – кричит, – вашего Петьку, господа либеральные демократы. Мы вам его на нашего Марта обменяем.

И рассказал присутствующим о том, что с исамаалийтским лидером произошло.

– А как же, с портретами вождей? – поинтересовался один из либералов, когда обмотанного веревками Петра с кляпом во рту положили на диван. – Мы привыкли к роже своего, у вас тоже небось определенные рефлексы выработались.

– Пластические операции сделаем – поменяем лица, – пояснил лазутчик.

– А может, Кашпировского задействуем, – засомневался кто-то. – Толик им из памяти рассказ повитухи вырежет, и все в норму возвратится.

Начали соратники-либералы спорить, соками, как у них водится, друг друга обливать, кулаками размахивать…

Лазутчик видит такое дело, схватил Петра и бежать к исамаалийтцам.

– Помнишь, – спрашивает меня попутчик, – как-то целую неделю ни про Рожка, ни про Лаара ничего не было слышно?

– А как же, – отвечаю, – конечно, помню. – Вся страна волновалась. Потом, слава Богу, сначала Март проявился, а за ним и Петя. Газеты писали, что он откуда-то по пьянке на машине от полиции удирал.

– Вот, вот, – говорит мой попутчик. – Это он не от полиции, а от исамаалийтцев удирал, почему и штраф платить отказывается. А перед этим его вместе с Мартом исамаалийтцы в порядок приводили. То ли пластические операции делали – рожи меняли, то ли гипнозом повитуху из мозгов вышибали. Кроме Нуття никто не знает, что конкретно. Соображаешь?

– Ну…

– Что, "ну"?

– Как теперь определить, кто из них по этнической принадлежности достоин гражданства, а кто нет? У кого, где бабушки жили до сорокового года? Который из них Петр Лаар, а который Март Рожок?

– Вот в чем фокус! – сообразил я. – Теперь со всеми их гражданскими правами сплошной туман.

Поезд подошел к Нарве. Захлопали двери купе, застучали сапоги пограничников.

Письмо президенту отправлять уже не было никакого смысла.

Мне отчего-то стало грустно. Я подождал пока закончатся все проверки, привел в порядок развороченную таможенниками постель и, перед тем как закимарить, под свет ночничка нацарапал карандашом на бумаге всю изложенную выше историю. Пусть узнают ее возможно большее число эстоноземельцев.

Мы заставим Нуття сказать правду, и тогда судьбы Марта Рожка и Петра Лаара будут решены согласно духу и букве эстонских законов!

Интеграция клизмой

На днях мне случилось присутствовать на праздновании 30-летнего юбилея небольшого сельского хора. На сцену клуба, вперемежку с певцами, плясунами и танцорами, выходили представители органов местной власти, культурных обществ, спонсоры, журналисты и восхищались юбиляром. Руководитель хора с мрачным видом благодарил за проявленное к его детищу внимание, а когда гости отдали все подарки и отплясали, объявил перерыв. После перерыва, согласно программе, хор-юбиляр намеревался ласкать слух собравшихся своим пением.

Воспользовавшись антрактом, я нашел за кулисами солиста хора, Мишку Савельева, моего приятеля еще по студенческим годам, вручил ему пару гвоздик и предложил пройти в буфет – побеседовать о музыке.

Мишка гвоздики принял, от коньячка тоже отказываться не стал, но когда я завел разговор о благотворном влиянии хоровой музыки на духовный рост наших сограждан, он неожиданно заявил:

– Не будем мы больше петь.

– ???

– Юбилей совпал с поминками – хор приказал долго жить, – пояснил Миша.

– Как так? – удивился я. – Вы же на взлете творческих сил. У меня еще с Певческого праздника, как глаза закрою: "Ве-чер-ний зво-он. Бом-м… Бом-м…". Красота – как будто на Иване Великом колокола заговорили!

– Некому больше «бом-бом» петь, потому как не вписывается эта песня в русло интеграционных процессов.

– Ты что, Миша, серьезно?

– Куда серьезней.

Он в задумчивости помолчал, согревая в ладонях рюмку с коньяком, потом тяжело вздохнул и начал свой рассказ:

– Видишь ли, для партийных людей идеи всегда были главнее песен. У нас в хоре группа «бом-бом», три человека, – исамаалийтовцы.[22] А как ты знаешь, стержневая идея их партии – повсеместно в Эстонии искоренить из обращения русский язык. Для этого, по мнению их вождей, необходимо создавать специальные стимулы. Конечно, кое-что в этом направлении они и раньше предпринимали – срывали с домов таблички с названиями улиц на русском языке; выворачивали из земли указательные столбы, потому как на прибитых к ним стрелках под эстонским словами были русские; владельца продовольственного магазина заставили вывеску «Магазин» закрасить черной краской; владельца парикмахерской – соскоблить с витринных стекол русские надписи «Маникюр», "Педикюр"… В общем, много что в плане «интеграции» полезного сделали. Все перечислить сложно. Но, когда они перешли к созданию специальных стимулов, все сделанное ранее стало выглядеть невинными детскими шалостями. Посуди сам, только в нашем хоре восемь человек были уволены с мест основной работы из-за отсутствия у них требуемых законом категорий по знанию эстонского языка. Зина Гибадулина, сопрано, двадцать лет работала продавцом, не смогла рассказать комиссии, кто такой Якоб Курт – уволили. Два бухгалтера акционерного общества, обе контральто, на Мунамяги срезались – не могли высоту горы назвать. Ивана Денисовича, знаменитейшего тенора, великолепного врача, из больницы выгнали через ту же Мунамяги. В довершение ко всему, наши хоровые партийцы сказали, что отныне не будут участвовать в исполнении песен на русском языке. Теперь половина хора думает, где заработать денег на хлеб, гордость хора – группа «бом-бом» – отказывается исполнять часть репертуара, а руководитель хора грозится уехать в Швецию от такого бедлама. Вот тебе и "на вершине творческих сил!"

– Но на юбилейном-то вечере вы можете принципами поступиться! Люди со всей страны к вам в гости приехали! – возмутился я.

– "Бом-бом" принципами не торгует. Да и беда у них случилась – не то СПИД, не то какую-то неизвестную науке заразу подхватили. Причем все сразу.

– ???

– Пару часов назад медсестра из больницы в клуб прибегала, сказала, что не только наши, а еще человек десять на селе инфицированы, в их числе и новый врач. Уволенного за незнание высоты Мунамяги Иван Денисовича попросили проявить сострадание к людям и срочно приехать в больницу.

– Ба! Выходит юбиляр на юбилее одной ногой присутствует?

– Как это одной ногой? – послышался из-за Мишиной спины голос упомянутого выше Ивана Денисовича, и тотчас же он сам, вежливо отодвигая в сторону с разбега налетевшего на него пацаненка, предстал перед нашими очами.

– Все хористы уже в клубе. Прошу и вас за кулисы, – обратился он к Мишке Савельеву.

Заинтригованный услышанными новостями, я, не ожидая приглашения, пошел следом за ними.

– Расскажи-ка еще раз, как ты приправу в магазине покупал, – на ходу попросил Иван Денисович Мишу.

– А чего тут интересного? – удивился тот, торопливо семеня сзади прославленного тенора.

– Забавно рассказываешь, – пояснил Иван Денисович, – а заодно еще раз проверим твой хваленый музыкальный слух – насколько правильно можешь с налету фразы на иностранном языке запоминать.

– Ну, – начал Миша, – попросила меня жена по дороге с работы в магазин зайти, приправы для борща купить. Захожу – вместо Зины девочка-эстонка из-за прилавка улыбается.

– У Вас приправа есть? – спрашиваю.

Она мне:

– Мidа?[23]

– Типа «Подравки», – поясняю.

Она снова:

– Мidа?

Тогда я изобразил жестами, как будто борщ ем, а сам морщусь, плююсь – чтобы понятно было, какой он невкусный без приправы. Потом сложил пальцы щепоткой и как бы посыпал в кастрюлю приправу. Опять изображаю, как борщ ем, но уже не плююсь, а глотаю с жадностью и, насытившись, закатываю вверх глаза, машу ладошками – поднимаюсь от блаженства на седьмое небо. Как еще понятнее про приправу рассказать?

Она минут пять хлопала ресницами, потом спрашивает:

– Putukased?[24] – и игриво так в мою сторону пальчиками пробежалась по прилавку – мол, вкусный обед мужчин к заигрыванию располагает.

– Ага, – говорю, – приправа, – и то же в ее направлении пальчиками по прилавку застучал.

Она достала с нижней полки маленькую картонную коробочку, протягивает мне и говорит:

– Pange pulbrit putukаte kogunemise kohtadele.[25]

Я повертел коробочку в руках. С одного бока – вытащенные из бульона кости нарисованы, с другого – эльф китайский. Вокруг эльфа сплошные иероглифы, а на крышке этикетка эстонская пришлепнута, из-под которой пара русских букв выглядывает.

– Зачем же Вы, девушка, – говорю, – эстонскую этикетку поверх русского текста наклеили – кругом столько свободного места?

Она снова свое:

– Мidа? – и ресницами хлопает.

А сзади уже очередь образовалась, но по-эстонски, поскольку в поселке с прошлого века почти одни русские живут, никто толком не понимает.

– Не приставай к девушке, – заступился за продавщицу, стоявший вторым от прилавка старичок. – Сейчас по всей Эстонии, в целях нашей скорейшей интеграции русские ярлыки и надписи на товарах эстонскими заклеиваются. Правительство приказало.

– Дай-ка сюда твою приправу, – попросила из-за спины старичка женщина неопределенных лет.

Я передал женщине коробку.

Она повертела ее в руках и стала ногтем соскабливать эстонскую этикетку с русского текста. Однако клей оказался хорошим, и в результате через пару минут на коробке ничего, кроме иероглифов, разглядеть стало невозможно.

Больше, помощи ждать было неоткуда, я расплатился с девушкой и вышел из магазина – жена по вкусу разберется, как и сколько сыпать в борщ.

Ну, а дома, я уже тебе говорил, к моей жене пришла соседка Хильда. Ее муж пригласил к себе в гости друзей исамаалийтовцев. Они целый день партийные дела обсуждали, проголодались. Решила Хильда приготовить им "Мульги-капсас[26]", а приправы дома нет. Моя жена с соседкой всегда друг другу помогают. Пришлось купленную приправу соседке отдать. Через час она снова заглянула к нам, извиняется – гостей много, приправа вкусная, так что ничего не осталась. Так исамаалийтовцы, в довершении к прочим злодеяниям, мою приправу со своей капсас съели. Ну, а дальше…

– Стоп, стоп, – перебил Мишу Иван Денисович. – Вот тут уже все наши собрались. Через пять минут хор должен петь. Расскажи еще раз слово в слово всю свою историю с покупкой приправы нашей группе "бом-бом".

– Зачем? – удивился Миша. – Дело то копеечное. Я сегодня новую коробку куплю…

– Расскажи, расскажи, – потянул его к хоровым исамаалийтовцам Иван Денисович.

– Что Вы делаете, они же его убьют! – возмутился я и попытался поймать Мишку за фалды фрака. Но Иван Денисович неожиданно резко перехватил мою руку и, увлекая за собой в противоположную сторону, шепотом пояснил:

– Они пять лет поют в одном хоре, достаточно сдружились и по пустякам друг на друга уже не обижаются. К тому же наши партийцы сейчас готовы простить всех и все, потому как только что пережили два сильных потрясения.

– Это когда им товарищ по партии диагностировала не то СПИД, не то неизвестную науке заразу?

– Не только. Когда я заставил их поклясться, что оставшиеся в живых будут радостно и с воодушевлением исполнять партию «бом-бом», а затем, при помощи клизмы за один час поставил всех, включая свою коллегу по профессии, на ноги – потрясение было не менее сильным.

– Но теперь они узнают, что…

– Идите в зал, – попросил меня Иван Денисович. – Вы все же зритель, а здесь, за кулисами, могут быть только работники сцены и исполнители.

Полный сомнений я вернулся на свое место.

Погас свет. Поднялся занавес.

Хор стоял на сцене в полном составе!

Дирижер взмахнул палочкой.

– Ве-чер-ний зво-он… – затянул прославленный тенор.

– Бом-м… Бом-м… – как колокола Ивана Великого вступили баса исамаалийтцев.

– Ве-чер-ний зво-он… – подключились к тенору голоса других певцов.

– Бом-м… Бом-м…

Зал не дыша внимал хору. Такого единства, такой слаженности редко добиваются даже профессионалы.

На мои глаза навернулись слезы. Слезы радости. Радости приобщения к высокому искусству хорового пения.

Сны Василия

Приснился однажды Василию сон, будто в Эстонии между русскими и эстонцами никаких национальных различий не существует. Только по половым признакам они разные: все эстонцы – женщины, а русские, соответственно, – мужчины.

Или наоборот…

В других государствах половые различия способствуют произрастанию чувств взаимной любви. К геям и лесбиянкам там с жалостью относятся, меньшинствами сексуальными называют, потому как большинство ориентировано нормально: женщины очень даже любят мужчин, а мужчины в восторге оттого, что рядом с ними существуют женщины. Люди там друг другу улыбаются, подарки дарят. Женщины ходят в платьях декольтированных, мужчины – в смокингах, и никого несовпадения вкусов и привычек не смущают, а только радуют.

Но то в других, а в Эстонии, снится Васе, к власти будто бы амазонки прорвались. Из тех, которые, как мужика увидят, так к колчану со стрелами тянутся. Поскольку сегодня с помощью тетивы все вопросы решать не совсем удобно, то они задумали мужиков «цивилизованным» способом ликвидировать. Первым делом, дабы упредить возможную негативную реакцию со стороны общественности соседних стран, местные воительницы исторически-правовую базу под свои коварные планы придумали: не было мол тут, в Эстонии, мужиков отродясь – одни амазонки от Печор до Балтики на лошадях скакали шесть тысяч лет подряд и все как одна лесбиянками были! Так и дальше жить надо, согласно заветам прабабушек! Тут им некоторые геи на руку подпевать стали – мол женщины злейшие враги мужчин! Амазонки обрадовались. "Видите, – кричат так, чтобы за Океаном слышно было, – какие у нас зловредные мужики! Если мы их, в порядке самообороны, не изведем как класс, то они нас точно изведут – ату мужиков, ату!" Геи сразу за границу слиняли – им бабий визг голубую кровь портит, а мужикам деваться некуда – отмахиваются, как умеют, к уму бабьему взывают: " Что вы, бабоньки, давайте жить дружно. Простите, коль геи вас обидели, но нельзя же теперь обиду на всех мужиков переносить! Окститесь! Почитай, со времен Адама вместе живем, от того и не вымерли".

Упертые мужики попались. Но база под их ликвидацию уже подведена прочная. Процесс, как говорится, пошел…

Собрали как-то амазонки всех мужиков в одном большом зале. На трибуну взошла самая главная из них и давай мужикам лапшу на уши вешать о том, как сильно амазонки хотят достичь с мужиками взаимопонимания. Мужики уши развесили, головами одобрительно кивают: "Давно пора – мы сами за то, чтобы жить дружно». Главная амазонка рассказывает им о том, какую прекрасную программу правительство приняло, дабы научить мужиков понимать женскую логику. Мужики соглашаются: "Как же не зная женской логики с женщинами жить? С удовольствием изучать будем".

– Правительство вам из вашей зарплаты на эти цели уже и деньги выделило, – делится докладчица очередной новостью.

Мужикам и это по нраву. Лишь бы к взаимопониманию прийти, а там и до любви один шаг.

– Более того, – продолжает коварная баба, – на эти деньги, пока вы тут внимаете моим речам, в мужских туалетах все писсуары перепрофилированы на биде, как Высшая мужская школа в Нарве.

– Писсуары на биде, писсуары на биде. Биде, биде, биде, – эхом прокатилось по залу и тут же встревоженный голос с первого ряда поинтересовался:

– А зачем?

– Экспертная комиссия дала заключение, что женщины не могут ими пользоваться. Налицо факт дискриминации по половому признаку, что противоречит духу и букве интеграционной программы.

– А зачем мужикам биде?

– Согласно Конституции, все в стране должно быть удобно для женского пользования. Когда вы полностью интегрируетесь в наше общество, то такие глупые вопросы отпадут сами собой.

– А про школу, че она сболтнула? – поинтересовался Вася шепотом у соседа слева. – Из школы тоже биде делать будут?

– Почти, – пояснил сосед. – Нарвская высшая мужская школа из юношей пыталась мужиков вырастить, а не женщин. Туда прислали экспертов-лесбиянок. Те кофе в буфете попили и сочинили байку о том, что школа плохо готовит классных дам для женских гимназий, а значит ее тоже следует перепрофилировать, как писсуары.

– Но ведь школа для мальчиков, исходя из ее предназначения, вообще не готовила классных дам?! Как же можно готовить плохо то, что вообще не готовишь?

– Женская логика. Слушай и постигай.

– Любые вещи, любые изделия, любые учебные заведения в Эстонии, – вещала далее амазонка, не обращая внимания на шум в зале, – имеют право на существование только в том случае, если они ориентированы на женщин. Мужчинам мы предоставляем массу возможностей для интеграции в наше общество.

– А разве юношей не надо воспитывать? – попытался вернуть ее к вопросу о Нарвской школе Вася.

– Надо, – согласилась очаровательная докладчица и добавила: – Но так, чтобы каждый из них мечтал стать девушкой.

– ???

– Более того, согласно принятых законов, скоро не только Нарвская школа, а все школы, все сугубо мужские учебные заведения будут перепрофилированы в сугубо женские: мальчики научатся заплетать косички, делать книксены и пользоваться прокладками "Олби".

– Но ведь тогда…

– Мужчины должны научиться томно вздыхать, хихикать, пользоваться косметикой и макияжем, – не совсем вежливо перебила амазонка Васю. – Если самый сверхспособный преподаватель физкультуры, математики или любого другого предмета в мужской школе не сможет покрасить губы помадой хотя бы на категорию «Д», он будет уволен за несоответствие занимаемой должности. А если…

– Но кто же из пацанов мужиков растить будет?! Как и за что мы вас, женщин, любить будем, если вы нас всех на свой манер перевоспитаете? – раздались возмущенные голоса с разных концов зала.

– Неужели теперь с нашего катера боцмана уволят за то, что он даже на категорию «В» не научился макияжем пользоваться? – задумчиво прошептал Васин сосед справа.

– Успокойтесь, мужики, – подняла руку докладчица. – Правительство думает о вас. Если ваших денег на вашу интеграцию не хватит, то мы займем их у наших подруг из международных организаций, а ваши дети с нашими подругами потом рассчитаются…

Вася заметался в бреду на кровати:

– Не хочу, чтобы мой сын в женской гимназии учился!

Амазонку из сна тронуло Васино горе, сошла с трибуны, под одеяло к нему полезла, успокаивает:

– Не грусти, Василий. Станет твой сын совершеннолетним. Месячные у него, в положенный срок начнутся, а там, смотришь, и внучку тебе родит.

– Какая внучка? Какие месячные? – задергал ногами Вася. От непрошеной гости отбрыкиваться начал. Вдруг чувствует, кто-то его за плечи тормошит:

– Что с тобой? Что с тобой?

Очнулся Василий. Пот со лба утер. Видит, жена над ним склонилась. Рассказал ей про ночные кошмары. Она его в носик поцеловала, голову на грудь положила, по волосам гладит. А потом тихо так, в раздумье и говорит:

– А что, Вася, правда, будто тому мужчине, который сумеет родить ребенка, еще в прошлом веке одним миллионером все состояние завещано?

– Правда, – так же тихо отвечает Вася.

– И за сто лет ни один мужик не родил?

– Ни один.

– И не надо, чтоб рожал. Потому как уж больно мы женщины разные с вами, мужиками. Через то и любовь существует. И хорошо нам в любви жить. Правда ведь, хорошо?

– Хорошо.

– А коль различия между мужчинами и женщинами по природе нас к любви влекут, то и различия между нациями должны всех в любви объединять. Так ведь?