За Морем Студёным

 Ворота были большие и добротные. За ними высился роскошный терем. На оконцах были резные наличники. Из кровли усадьбы выдавалась слегка почерневшая труба под навесом. Оттуда медленно выходили клубы. Столб дыма тянулся вверх по подкрашенной багрянцем голубой глади неба. Возле терема виднелись верхушки других бревенчатых построек, торчала повалуша. Прочие избёнки были спрятаны от взора Софрона за мощной дворовой оградой. Лошадка под седлом перебирала ногами и шлёпала копытами по снегу. Молодец немного повернул голову вправо и пригляделся. Вдалеке виднелась деревянная луковка с крестом, выступая над кромкой забора, у которого он находился. «А вот и Богоявленская церковь!», – подумал Софрон. Немного подождав, он собрался с мыслями, набрал воздуха в грудь и крикнул:

– Э-эй! Это Софрон, сын Савельев! Прибыл к гостю Михаилу!

Его голос отозвался звенящим эхом от лесистых холмов, вздымавшихся далеко на горизонте, за краем посада. И тишина. Только нервно залаяла собака где-то среди изб за оградой. Купеческий сын слез с лошади и подошёл к воротам. Он подумал: «Чёрти что, сколько мне ещё ждать?!», и принялся настойчиво стучать по ним.

В конце концов, за оградой заслышались тяжёлые шаги – кто-то, видно, пошёл открывать. Софрон перестал колотить. Идущий приблизился к воротам, но замер и отворять их не стал. Раздался мощный низкий голос:

– Чего тебе надо, супостат!? Нажрался, и ломишься! Проваливай!

– Твою мать! Ты как со мною говоришь! – разгорячился Софрон.

– Ведаешь, собака, к кому пожаловал? Я служу дворянину! – прорычал в ответ дворовой человек. – Он сейчас в крестовой комнате Богу молится! А как выйдет, велит тебя схватить – и в подземелье! Там тебе пальцы все твои поотрывают, и сразу в чувство придёшь!

– Да что ж такое! Что ты лаешь на меня! Не предупредили тебя, что ли?! – с отчаянием вскричал Софрон. – Я вообще не к господину к твоему, не к Фёдору, а к купцу Михаилу Иванову, который у него остановился!

– Никакого ни Фёдора, ни Михаила Иванова не знаю! – рявкнул холоп.

– Что ты несёшь! – вскричал купеческий сын. – Ты Фёдору Затопину служишь, или нет!?

– В твою тупую голову так хмель забрался, что и дома своего найти не можешь?! – ревел низкий голос. – К кому ломишься! Фёдора Затопина двор – соседний! Убирайся!

– Тварь ты поганая! – прокричал молодой купец в обиде, лицо покраснело и скорчилось. – Не мог вначале сказать, а не бранить с порога!

Софрон влез на лошадку и схватил поводья. Он отдышался, покачал головой и повёл лошадь дальше по улице, вдоль ограды, приговаривая: «Господи, помилуй… Надо ж было так перепутать, чуть не сгинул!».

За тем двором, куда пытался попасть Софрон, на некотором расстоянии находился другой двор. Молодец приблизился к избушке. От угла её шёл невысокий забор из старых, слегка подгнивших и покосившихся, кольев. Пройдя чуть дальше, Софрон увидал, что воротная дверь была отворена. Туда можно было войти и с лошадью. Со двора доносились довольно громкие звуки речи. Софрон подумал, и решил: «Ну его! Это уж наверняка тот двор, зайду сюда!». Он спрыгнул на землю, взял ремешок узды в левую руку, а правой толкнул дощатую створку ворот. Она легко поддалась ему и со скрипом отлетела вперёд. Ведя лошадку под уздцы, Софрон медленно и осторожно проследовал во двор.

Открылась живописная картина – вдали, над горизонтом, возвышался небольшой холм. На холме стояла деревянная церквушка с резным куполком и крестом. Справа, над нею ослепительно пылал медно-золотистый шарик солнца. Оно заливало своим мягким и не греющим светом весь двор. Кромка вечернего неба наполнялась оранжево-алой предзакатной краской.

Слева от Софрона стояла изба. Её мелкие слюдяные окошки, окрашенные лучами солнца в багряный цвет, искрились и ярко сверкали. Неподалёку, на фоне церкви, сидели трое мужчин. Сидели на пеньках. В серединке, меж ними, был ещё один белый берёзовый пень с чёрными полосками.

Люди на пнях оживлённо болтали. Сидевший посредине посмотрел вправо, держа в руке нож с кривым лезвием:

– Ты льва когда-нибудь видал?! Понятно не видал! – возбуждённо крикнул он своему собеседнику справа, махнув ножом. Он сидел, широко расставив ноги. Одет был в шёлковый синий халат, какие носят в Персии – весь изукрашенный серебряным узором. По груди вились всякие растения, на каждом плече по серебристой пальме. Мужчина был высокий и худосочный, с тонкими запястьями и тонкой шеей, на вид – лет сорока. Лысая голова блестела. На лице были морщины. Борода – ярко-рыжая и недлинная, грубо обтёсанная ножом. Она блестела в лучах солнца, пылая огненно-красным пламенем. По левую руку сидел другой высокий мужчина. Он задумчиво произнёс:

– У шведов на знамёнах львы нарисованы… Большая такая крыса, – он широко расставил руки, – али псина, чёрт знает!

– Да какая крыса! – отчаянно воскликнул рыжебородый в халате. – Это огромный кот! Здоровый, зараза, и страшный! С гривою. И рычит на тебя! Сожрал бы на месте, если б янычары прежде на цепь его, окаянного, не посадили!

Поворачивая голову поочерёдно влево и вправо и размахивая руками, он продолжал разгорячённо, выпучив глаза:

– Рот разинул, клыки торчат, заревел! Да как рванёт на меня! – он ткнул пальцем себя в грудь. – Прям тут его пасть чёртова захлопнулась! И цепь щёлкнула, которой был прикован, потому и не съел меня, бедняга! Голодный остался… А крокодила видал? – рыжебородый повернулся к собеседнику, сидевшему справа. Тот был низенький и полный, сидел расслабленно и важно, уперев руки в бёдра, и улыбался. Весело посмеиваясь, он отвечал:

– В одной книжке видал! Там и лев твой есть! И вепреслон там есть, и единорожец! Всё не то. Вот медведь – это уже другое дело! От него твой лев с крокодилом – в лес убегут, и спрячутся. А там их наши мужики поймают – и в суп!

– Да ты сам медведь! – махнул рукой рыжебородый, – недоношенный слегка…

Он прервался и глянул в сторону ворот. Остальные сделали то же самое, и увидали вошедшего молодца с конём. Молодой человек остановился, поклонился до пояса и вежливо произнёс:

– Здравствуйте, добрые люди! Я ко двору Фёдора Затопина пожаловал, верно?

– А отчего ж нет? – спокойно ответил сидящий на пеньке слева от рыжебородого, посмотрев Софрону в глаза.

Мужчина был высокий и широкоплечий, в простом сером кафтане. Его большие зелёные глаза и угловатое лицо, усеянное морщинами, выражало твёрдость и покой. И какую-то скрытую грусть. Ему было лет сорок пять или пятьдесят. Волосы и борода его были чёрные, и с сединой. Уперев ладони в бёдра, он сказал:

– Фёдор Затопин, сын боярский, перед тобою.

– Ну слава Богу! – с облегчением воскликнул Софрон, перекрестился и опять поклонился сидящим. – Твой сосед такой лютый народ у себя держит! Угрожали увечьем и расправой, пальцы мне чуть не оторвали! Из-за того, что я ошибся и к нему постучался!

– Ох ты! – улыбнулся Фёдор. – Ничего… Я не думаю, что мой бы сосед попросту христианина честного загубил! Добрый он человек. Ты скажи мне, чего ради ты к нам пожаловал?

– Меня прислал мой отец, Савелий Ефремов.

– А-а, я и гляжу, знакомое у тебя лицо, похож на отца своего! – сказал вдруг, улыбнувшись, толстенький мужичок, который сидел с другой стороны, напротив Фёдора. – Ты, стало быть, Андрей?

– Нет, сударь, – молодой купец, учтиво приложив руку к сердцу, вновь поклонился, – я Софрон, из сыновей Савельевых младший, Андрей – это братец мой. Я прислан, чтоб с Михаилом Ивановым переговорить.

– Что-ж, уводи коня и садись к нам, Софрон! – отвечал мужичок. Он встал с пенька и поклонился гостю. Ростом был небольшой, на нём был яркий красный кафтан. Лицо его было круглое, с маленькими серыми глазками, и с длинной бурой бородой. Он сказал Софрону:

– Я Михаил, сын Иванов! Мы давеча с твоим отцом решили посотрудничать. Я его-то, честно говоря, и ждал. Ну, раз уж ты к нам пожаловал, то и славно!

Рыжебородый в халате воскликнул:

– Рад знакомству! Я Степан Артемьев, – он кивнул Софрону, и принялся вертеть нож вокруг пальца.

– Ну чего, – задумчиво сказал Фёдор, и взглянул на молодого купца, – идём, коня твоего привяжем, Софрон!

Степан вновь обратился вправо, и наклонился в сторону Михаила:

– Можешь верить, а можешь и не верить! Помнишь – я тебе вот что говорил. Мой дед был непростой человек! При Василии Ивановиче…

Фёдор поднялся со своего пня и подошёл к Софрону. Тот заметил, что у сына боярского возле левого глаза имелся длинный рубец, давно уже заживший. Фёдор взял узду лошадки и сказал: «Пошли за мной!». Вместе с лошадью они направились к большому сараю.

 …

За сараем лежали горки поленьев. Сын боярский повертел головою, осмотрев кучу сырых еловых деревяшек, слегка припорошенных снегом. Стряхнув снег, он ухватил и поднял один большой кусок. И направился обратно, к разговаривающим на дворе, Софрон пошёл следом. Фёдор нёс в руках бревно. Слегка улыбнувшись, он сказал Софрону:

– Уж прости, дорогой гость, за таковой приём скромный. Ни стола накрытого, ни вина доброго!

– Да, славно бы сейчас поесть, – заметил молодой купец, идя вслед за Фёдором и топая по водянистой грязи, – да и выпить чего-нибудь, тоже бы неплохо…

– Всё впереди, братец! – весело ответил Фёдор. – Сейчас мы пойдём с этого вшивого двора в кабак!

Софрон раскрыл глаза и удивлённо спросил:

– Как же я к вечеру тогда домой ворочусь? Да ведь, я ж сюда по делу отцом послан, обговорить торговлю с Михаилом Ивановым!

– А что, разве это не общее наше дело? – возразил Фёдор. Они приблизились к сидящим на пеньках. – Сейчас тут свежим воздухом подышим… А после того и потолкуем обо всём важном. С вином наша затея да знакомство всяко лучше сладится!

Софрон сильней изумился. Почесав бороду, он покачал головой. Сын боярский поставил толстое полено возле берёзового пня, напротив Степана:

– Садись! – сказал Фёдор.

Софрон уселся, сняв с себя шубу.

 …

– Я тебе, Софрон, расскажу всё сначала! – глаза Степана горели беспокойным огнём. Сидевшие по обе стороны Михаил с Фёдором устроились поудобнее на своих пеньках. – Когда я был маленьким, мой дед мне рассказывал, что однажды, великий государь Василий Иванович отправил его вместе с посольством из виднейших людей, из бояр и архиереев, в город Рим!

– Для чего туда надобно было людей посылать? – поинтересовался Фёдор. Он наклонился вперёд, расставив ноги.

– Чтоб веру латинскую соединить с православною! – ответил Степан. – Ну, так он мне говорил, как я помню… Там они встретили ихнего папу, который над всей латинскою церковью главный. Убеждали наши святители латинян об вопросах вероучительных. Но ничего не вышло! Хуже того – предлагал папа боярам принять веру латинскую, и жить в Риме. Сулил землю дивную, с садами райскими! Кое-кто из них согласился, да там и остался!

– А что твой дед? – спросил Софрон.

– А что он… Рим – великий и огромный город! Там что ни дом, то палаты14 каменные – высокие, пёстрые и цветастые, как платья девиц на праздниках! Повсюду фигуры стоят людей – мужчины и женщины… из белого камня, будто живые. А ещё, горожане на листках бумажных и на полотнах – всё пишут, и чертят, и рисуют, и картинки печатают всякие. Да… – Степан немного нахмурился и опустил голову. Он на миг прекратил вертеть нож, но затем поднял взгляд и продолжил. – Мой дед сказал латинянам, что веры не сменит. Что там, где русская земля – там и его дом. Но мне завещал, чтоб я письмо учил усердно, чтобы знал не только наше письмо, но и латинское. И что мир, созданный Богом – огромный размер имеет, и мы не ведаем, где он кончается! На западе толкуют, что уже обошли его. Хотя по-прежнему свои корабли за море посылают – и всё новые края отыскивают. Свет велик! Надобно, говорил он мне, не только для прибыли, но и для души – попасть в каждый его уголок. Эх… с грамотой у меня не шибко сладилось. А вот другой завет его я исполнил!

Степан вынул из-за пояса монетку. Аккуратно держа её пальцами левой руки, поднял перед собой и продемонстрировал. Все наклонились, чтоб лучше разглядеть. То была крупная золотая монета. С неё смотрела на товарищей, чуть выпирая с поверхности, вытянутая морда волка с острым носом. На обратной стороне имелась какая-то непонятная надпись.

– Вот, ихний рубль! – воскликнул Степан. Подержав перед собой и показав всем, он положил монету на берёзовый пень, который стоял в центре круга сидящих товарищей.

– Чудная монетка! – улыбаясь, Фёдор дружелюбно похлопал Степана по плечу. – Только у нас с тобой, Стёпка, больше нихрена и нет, кроме этой монетки!

– Это правда, – хмуро отвечал рыжебородый купец.

Софрон припомнил разговор с Ивашкой, когда тот ему сказал о служилых людях, которые изъяли все товары и добро у Степана. Хотел было полюбопытствовать Софрон, но не решился.

Михаил, меж тем, важно уселся, положив ладони на коленях. Ехидно ухмыляясь, поглядывал он на монетку, и на Степана. И помолчав немного, промолвил:

– Ну что ж, братцы! Нам днесь в Рим идти не надобно. Наше дельце нехитрое! Хотя Архангельск тоже неблизко – пятьсот вёрст! А потому, нам нужно поскорее выезжать. Вон, уж снег тает! Глядишь, так в дороге и завязнем – даже до Вологды не доберёмся! Хе-хе! – купец поправил высокий воротник своего ярко-красного кафтана. Улыбаясь, он почесал лицо и посмотрел в глаза Софрону. – Мы сейчас идём в кабак, а завтра – отсыпаемся. Ну а на другой день, с Божьей помощью, в путь-дорогу!

Софрон растерянным взглядом поочерёдно смотрел на своих собеседников. Он напрягся и с серьёзным лицом спросил Михаила:

– Что, сударь, нашего товару тебе не надобно? А говорил, что посотрудничать решил с моим отцом.

– А на что мне твой товар? – недоумевал купец. – Решили же, что на моём кораблике поплывём из Вологды в Архангельск. Там у меня товарищи есть, у них остановимся. Назад тоже вместе воротимся. Ты с нами, или нет?

– Я? В Архангельск?!

– А кто? Савелий сказал, что сам не поедет.

– Отец мне ничего не говорил! – с раскрытыми от удивления глазами отвечал Софрон. – А кому мы товары-то будем продавать?

– Кому-кому? Немцам15, из дальних стран! – воскликнул он в ответ.

– Идём в кабак! – нетерпеливо крикнул Степан.

На большом и толстом белом пне лежала сверкающая золотая монета с мордой волка. Небо порозовело. Маленькое солнышко бросало свои последние лучи. Степан сжал рукоять своего острого ножа. Он замахнулся и с силой воткнул лезвие в пень. Нож торчал из его поверхности, возле блестящей заморской монетки.

 …

В кабаке было светло, тепло и просторно. И очень шумно. Отовсюду звучали весёлые крики и смех: заливистый и гулкий, иногда тяжёлый и басистый, а порою надрывный и необычайно громкий. Иные раззадорившиеся стучали тяжёлыми кубками по своим деревянным столам. Из дальнего конца кабака доносилось приятное бренчание гуслей. Звуки домры и свирели перемежались чудесным и звонким женским голосом, распевавшим:

 «В сто-ольном во городе, во Ки-иеве,

У сла-авного, у князя, у Влади-имира!

Было пирова-а-ание, почётный пир,

Было столова-а-ание, почётный стол!

На мно-огие на кня-язи, на боя-а-аре…

Товарищи сидели за высоким и длинным столом. Софрон сел у самой стены избы, подле Фёдора. Напротив был Михаил. В конце стола сидел Степан. Перед каждым стоял высокий оловянный кубок. На столе был серебристый сосуд с вином. Здесь же стояли две большие братины16 – вытянутые деревянные лукошки, с концами в виде лошадиных голов. Оттуда торчали, кучно вздымаясь из-за краёв, блескучие тёмненькие огурчики, вместе с сочными желтоватыми кусочками варёной репы и длинными свёрточками ветчины. Каждый держал свою чашу. Фёдор, слегка постукивая и водя ею по столу, говорил не торопясь, монотонным голосом:

– …мы тогда ходили на вылазку. Баторий своих людей полсотни тысяч привёл, а нас – нас всего двести удальцов было! Ну, ясное дело, что мы не прямо на их стан пошли. Мы тихонько, из-за леса – да к обозам. Завидели нас ихние рыцари. Там были знатные шляхтичи, в основном, а не немцы, которые в ихнем войске только за серебром. Бились мы отважно, ничего не скажу… Но и они не сплоховали, из наших – человек семьдесят зарубили. Хотели мы их обозы зажечь, да не зажгли! Я в том бою чуть не погиб. Навстречу мне вылетает один, на коне – здоровый, и в латах! Моего коня непойми откуда подстрелили, он тотчас и свалился наземь! Вернее я сперва полетел – потом он на меня. Думал раздавит! А он только своею ногою мне мои ноги придавил. Я лежу, пытаюсь выползти, да не выходит нихера, а ноги оттого страшнее только болеть начали! Подлетает рыцарь на коне, рубит саблей мою голову! А я ж успел что есть силы дёрнуться – и он только мне возле уха и глаза левого, вот тут, – Фёдор показал пальцем на свой рубец возле левого глаза, – вот здесь только сабля его прошла, и в траву уткнулась! Копыта его коня прямо возле ушей ударили, аж землёю лицо засыпало!

Товарищи слушали внимательно. Михаил потянулся к кувшину, тихо приговаривая: «Добро!», и принялся разливать крепкое вино по кубкам. Степан первый подставил свою чашу, Софрон взял два жирненьких куска ветчины из братины, и положил в рот. Затем и Фёдору налили вина. Поочерёдно смотря в глаза собеседникам, он продолжал:

– И что ж? Я своей саблей его за ногу подцепил – и он рухнул возле меня! Конь его без седока улетел. А я чудом выполз из-под своего-то из-под мёртвого! Прикончил я того рыцаря, и взял саблю! С ножнами, – Фёдор наклонился ближе к слушателям, – из чистого серебра, с алыми каменьями! И до сих пор держу! Как память – о том бою, которому почти два десятка лет…

– Дорогая небось сабля? – заедая ветчиной, спросил Софрон.

– Дорогая! Но продавать её не хочу.

– Братцы! – задорно воскликнул Михаил, вставая с лавки. – Выпьем за здоровье нашего великого государя, Бориса Фёдоровича! За здравие его бояр, и всего христолюбивого воинства!

– Выпьем! – крикнули товарищи.

Они чокнулись, звякнули оловянные кубки. Каждый осушил свою чашу. Софрон тотчас скорчил лицо. Глубоко и тяжко вздыхая, он потянулся к братине. Остальные сделали то же, вытянув оттуда по огурчику. Михаил громко засмеялся, взглянув на Софрона:

– Вот оно, вино добренькое и крепенькое! А не та бурдень заморская, из винограда, какую нам немцы привозят!

– Ух… – отвечал Софрон, дожёвывая огурец и вытирая слезинки возле глаз. – Мне прям всю глотку обожгло… Крепенькое, правда!

– Надо ещё по одной! – купец радостно устремился к блестящему кувшину с вином. Все приготовились подставлять кубки.

– Здорово придумано, – воскликнул Степан, сидевший в конце стола, поглядывая вокруг себя. – Такое прибыльное дело! Столько народу, каждый хочет свою душу развлечь! Вина выпить, девок озорных потискать. И все денежки – в карман целовальнику17! А кроме него – никто не может такого же кабака у себя держать…

– Ну а как ты хотел? – безмятежно отвечал Михаил, наливая Степану вина в кубок, который тот держал. – Государево распоряжение! Казна, видать, пустует. Нужно её пополнять.

Товарищи выпили ещё. Время было позднее. За стеною была ночь. А в кабаке по-прежнему стояли шум и веселье. Какие-то буйные мужики прямо посреди кабака начали было драться, но потом успокоились. Музыка продолжалась – переливистая трель гуслей и мягкая песнь свирели складывались в очередную былину из далёкого и забытого прошлого…

– А у них, у… аглицких людей какие корабли? Такие же… как у твоих друзей… ну, звероловов? Которые ходят за рыбами морскими? За моржами? – горячо любопытствовал Софрон со слегка поникшей головой, чуть покачиваясь. Он протянул руку к центру стола, пытаясь ею отыскать в пустой братине кусок ветчины.

– Не-ет! Не такие! – бойко ответил Михаил, громыхнув тяжёлым кубком. – Я… Мне… Я не видал сам. Мне рассказывали! Мне рассказывали, что они гораздо больше! Ну конечно…

– Ну конечно! – крикнул Софрон, убрав руку, выпучив глаза и смотря Михаилу в лицо. – Ну конечно. Им наших – не перегнать!

– Да! – купец разгорячённо ударил кубком по столу.

– А ты знаешь, что? – вдруг спросил Софрон.

– Я знаю! Я знаю…

Софрон потихоньку приподнялся с лавки. Оказалось, что всё вокруг него – стало причудливо колыхаться. Всё стало медленно плыть, слегка покачиваясь. Всё завертелось. Он опёрся левой рукой о толстое бревно стены здания за его спиной. А правой решил попробовать дотянуться до кувшина с вином, который стоял на столе.

В стороне от стола, где пребывали товарищи, началось какое-то оживление. Кто-то вошёл в кабак. Кто-то встал из-за своего стола и обнялся с подошедшим. Поодаль несколько мужчин и женщин с весёлыми воплями, лихо и неудержимо выплясывали – вроде бы даже в ритме музыки. Один из сидящих гусляров, держа на коленях свой инструмент и нащипывая струны, пел:

 «…видел во дому его дву дочерей!

 Первая – Настасья королевишна,

 Другая – Афросинья королевишна!

 Сидит Афросинья, да в высоком те-е-ереме,

 За тридцатью замка-ами, за була-атными!

 Станом статна-а-а, лицом красна-а-а!

 Лицо у неё – как бы белый снег,

 А чёрные да брови, будто соболи!»

Софрон тянулся к вину. Он почти дотянулся, коснувшись двумя пальцами кувшина, и попытался взять его за ручку. Но тот только качнулся в сторону, чуть не упав на бок.

– Погоди, погоди… – Михаил, нахмурившись, замахал головою в разные стороны. Он встал из-за скамьи. – Давай-ка я, братец. Мне ближе…

– Да-а… Давай… – Софрон рухнул обратно на свою лавку, расставив обе руки, и опёршись ими на неё. Молодой купец поглядел вправо и увидал, как голова и руки Фёдора лежат на столе. Но сам Фёдор колышется в воздухе! Да так, что невозможно было его отчётливо разглядеть. Вместо него было что-то чёрно-серое. Что-то расплывчатое и мотающееся. Софрон с трудом поднял правую руку и направил её прямиком в гущу этой странной черноты. Его ладонь уткнулась во что-то мягкое, в какую-то толстую ткань, из какой обычно шьют кафтаны:

– Э-эй! – немного испугавшись, закричал Софрон. – Ты чего? Что с тобой?!

Вдруг откуда-то раздался знакомый ему голос, но слышно было плохо. Стояло эхо, и какой-то звон:

– Ничего… поспать нельзя…

– Ладно, – растерянно ответил молодой купец, и медленно перевёл взгляд обратно на Михаила. Его ещё можно было разглядеть. Хоть и не без труда. Но Софрон всё же увидел, как тот наполнил его чашу вином.

– А я ведь хотел… – сбивчиво начал Михаил, – я тебя хочу женить… на своей старшей дочери! Да-а-а! Вот так вот! Её, понимаешь… тоже Настасья зовут, как он по-о-оёт!

– О…

– Да-а! – улыбаясь, радостно отвечал Михаил, стуча пальцами по столу. – Ха-ха! Но… это я так… в тайне! Ей вот… семнадцать лет уже! Вот! А ты, – он потянулся рукой к Софрону и похлопал его по плечу, – ты… да ты молодец! Ты мне – свой человек, почти что… Брат! И всей семье моей!

– Ох!

– А за это, – он взял в руку кубок, и поднял его вверх, – за это – надо выпить!

Софрон с трудом отнял правую руку от скамьи. Нащупав свой кубок, он обхватил его, что было сил. И поднял. Всё вокруг гудело и крутилось. Звякнуло олово. Где-то зазвучал чей-то странный, чей-то очень отдалённый, дребезжащий голос: «До дна! До дна…»

– До дна, – тихо повторил Софрон. Он поднёс кубок к губам, и в несколько глотков наполнил своё нутро жгучей жидкостью.

 …

В конце стола по-прежнему сидел Степан. Серебристый узор на плечах его синего халата поблёскивал на свету. Купец раздражённо смахнул с плеча пылинки. Он поставил пред собой руки и упёрся в кулаки подбородком, сердито нахмурив лицо. Он исподлобья глянул на Фёдора – тот поднял свою голову со стола. Поморгав глазами и потерев руками лицо, Фёдор зевнул и что-то буркнул. Потом снова лёг на стол, и заснул. Михаил хохотал и что-то говорил Софрону. Молодой купец сидел, едва живой. И качался. Чокнувшись с Михаилом и выпив вина, он поставил кубок и улёгся спиной на бревенчатую стену, тяжко вздыхая.

Вдруг к столу приблизились трое мужчин. Они подошли к Михаилу со спины. Один из них, средний, был постарше, лохматый, с курчавой бородкой, и с загнутым носом, в сиреневом кафтане. Двое по бокам от него были молодые, в дорогих нарядных одеждах. Остроносый положил Михаилу руку на плечо и проговорил хриплым голосом:

– Будь добр, подвинься, братец.

– Да не вопрос! – Михаил пересел чуть правее.

Все трое уселись на скамью.

– Здорово, Степан! Как ты? – прохрипел мужчина в сиреневом кафтане.

– Херово! – рассерженно крикнул купец, расставив широко руки и раскрыв глаза. – Меня сегодня вино не берёт! А это кто?

– Я Иван Смольянинов! – гордо воскликнул молодой человек в вишнёвом кафтане, севший ближе всего к Степану. – Я, и мой брат Роман – мы сыновья Никиты Смольянинова, московского дьяка, который, между прочим, в казённом приказе служит!

– Ого-го! – ответил Степан восторженно, нарочито насупив брови. – Как приятно…

– Мы к тебе не с пустыми руками! – заметил хриплый.

Иван достал из-за пояса большой завязанный мешок. Развязав, он вытащил из него тёмно-коричневый блестящий ящичек. И положил на стол пред собой. Он надавил на большую плашку, после чего крышка ящичка мигом взлетела вверх и он открылся.