Полная версия:
Пятна в красках
Он поднял глаза. Её ноготь, острый как клинок, щёлкнул по краю стола.
– Ты опоздал. На двадцать три минуты. – Она бросила взгляд на часы. – Останешься после работы. Исправишь ошибки и завершишь задачи. – Губы дёрнулись в подобии улыбки.
Кондиционер захлебнулся, затих. Даже принтер замер, будто испугавшись.
Максим попытался возразить, но тут же оставил эту мысль, он понимал, что спор ни к чему не приведёт, даже если все объяснить. Лучше так, чем вычет из зарплаты – подумал про себя. Он опустил взгляд и смиренно кивнул. Виктория бросила взгляд на Влада и улыбнулась. Помахав ему рукой, растворилась в офисной суете. Офис опустел. Только мерцание экранов да тиканье часов нарушали тишину. Влад сидел за столом, уставившись в договор с бесконечными поправками. За окном кипела вечерняя жизнь, все возвращались с работы и спешили в объятья семьи или теплого одеяла. Влад, перекинув пиджак через плечо, постучал костяшками по стеклянной перегородке:
– Ну, я пошёл. Сегодня у друзей вечеринка, не хочешь потом присоединиться?, Только оденься поопрятней – мелькнула язвительная насмешка.
Максим даже не повернул головы:
– Не… У меня ещё… – голос сорвался.
– Ладно, не грузись! – Влад махнул рукой и скрылся за дверью.
Щёлк. Звук захлопнувшейся двери отозвался в груди Максима взрывом. Он вцепился в виски, ногти впились в кожу:
– Да что же не так-то?!
Мир замер. Капля кофе зависла в воздухе, полураспечатанный лист застыл в принтере. Даже пыль в луче света остановилась, будто боясь пошевелиться. Голова Максима гудела, будто в ней застрял рой ос. Его руки дрожали, сжимая краешек стола. Работа… кредиты… работа… кредиты… – как проклятый мантропад.
Друзья звонили: Максим, приходи, сегодня Сашины именины!
– Не могу, проект горит, – пробормотал он.
Они смеялись в трубку, а Максим слышал, как за его спиной офисные часы пожирают секунды.
– Заскочим на футбол?
– Не, ребята, завтра в семь на планерке… – ответил он.
Голоса стихли. А потом и вовсе исчезли.
– Кредиты, – прошептал Максим.
Словно змеи, обвили горло. Квартира, которую он видел только ночью. Машина, которой нет. Мечты, которые превратились в цифры: Ещё пятьсот семьдесят три дня – и долг погасится. А потом новый. И снова.
– Зачем? – шептал он в тишину, но эхо возвращало: Чтобы жить? Или чтобы не умереть?
Они все счастливы. У Влада – друзья, у соседа – семья, у девчонки из бухгалтерии – смех, который звенит, как колокольчик. А у него – папки с договорами и калькулятор, высчитывающий, сколько он стоит.
– Мечтаешь о путешествии? Закрой долги! – шипел банковский робот.
– Но я даже не помню, куда хотел… – сказал Максим вслух. Он вскинул голову, глаза. дико блеснули в полутьме офиса.
– Где я свернул не туда?! – рёв вырвался из его глотки, хриплый, рвущийся, будто сквозь ржавую решётку. Горло вспыхнуло огнём – связки треснули, как пересушенная верёвка. Слюна смешалась с кровью, солёно-металлический привкус залил рот. Его крик ударил в стены, заставив задрожать мониторы. Со стола упала ручка, покатилась по полу, словно испуганный жук.
– Где?! – он бил кулаком в стол, сбивая папки. Бумаги взметнулись, как белые птицы, осыпая его плечи. – Кредиты? Долги? Эта проклятая работа?!
Голос сорвался в надрывный шёпот, но ярость клокотала, как лава:
– Я же… я же хотел… – слова застряли в коме горечи. Он схватился за горло, пальцы впились в кожу, пытаясь выдавить из себя правду.
Может, когда взял первый кредит, думая: Вот куплю время? Или когда отказался от пива с ребятами, чтобы выслушать нотацию Виктории?
Слёзы катились по его щекам, солёные, как оправдания.
– Жить, говорите? А как? – крикнул он в пустой офис. – Я зарылся в «надо»!
Окно. Оно так близко. Холодное стекло под его пальцами – единственное, что он чувствовал. Внизу огни, как конфетти. Шаг – и всё кончится. Но вдруг…
Память выплёвывала обрывок: они с пацанами гоняли на великах, смеялись, собирали листики, как валюту. Я тогда верил, что всё успею! – мелькнуло в голове.
– А вдруг… – голос сорвался. – Вдруг ещё не всё?
Тишина.
Принтер захлебнулся, кондиционер замолчал. Даже часы перестали тикать.
– Нет, – стёр он слёзы кулаком. – Не сегодня.
Но завтра… Завтра снова кредиты.
– Опять. Снова этот вопрос: почему я никак не остановлю вечное колесо страданий? – думал Максим. – Может, я сам вылепил эту реальность – мир, где все носят маски счастливых, а я, словно проклятый, тащу на спине ярмо неудачника?
– Ты потерял время, – звучало в его голове. – Когда-то был молод, как Влад. Дышал свободно, а теперь… Тридцать пять. Песок в часах осел до дна.
– А выбор? Ты ведь сделал его давно. Помнишь тот сон с туманом и тенями? Даже тогда ты не смог сделать свой выбор.
Максим сжимал виски от боли. Упав на колени, он скрючился от страха и боли в сердце.
– Нет! – вырвалось у него. – Я хотел величия… Мечты… Но их было слишком много. Они спутались в клубок, и я уже не помню, чего я хочу! – ниточка, которую дёргали кредиты, долги, «надо».
– Ложь, – шипел внутренний голос. – Ты обманывал себя. Помнишь тот «Мерседес»? Ты солгал тогда, чтобы избежать последствий. И с тех пор только и делал, что врал. Даже самому себе. Опоздания – лень. Работа не нравится – лень. Ты думал, что сильный, а оказалось – соврал.
– Ты в ловушке. Комната без дверей… Ты построил её сам – из страха, лени, оправданий. И теперь боишься даже шагнуть к окну. А ведь оно так близко…
Потерянными красными глазами Максим взглянул на окно. Через мгновение он уже был на подоконнике.
– Двадцатый этаж… Всё будет хорошо.
– Край. Я стою на краю. Не жизни – существования.
– Это они тебя сюда привели? Долги? Работа? Нет. Ты сам пустил их в дверь.
– Он прав. Ты боялся. Боялся, что не хватит денег, сил, времени. А теперь даже мечтать не можешь – только считать проценты.
Из стен выползли тени, начав невнятно шептать.
Шёпот усиливался, превращаясь в гул. Воздух густел, будто пропитанный ядом.
– Всё кончено. Шагни – и боль уйдёт. Исчезни. Стань тенью, как мы…
Максим, стоя на окне, шатался. Его голос дрожал:
– Нет… Нет!
Тени приближались, их слова резали, как нож:
– Да! Ты уже мёртв! Ты…
Шагнув к раю подоконника, Максим замер. Край бетона под пальцами был ледяным, почти неосязаемым, будто грань между реальностью и чем-то иным. Он попятился вперёд – неестественно, как марионетка с перерезанными нитями, – а в глазах застыли слёзы. Каждая слезинка искрилась, превращая свет фонарей в ядовито-изумрудные спирали. Они кружились, сплетаясь в узоры, которые не могла создать природа: геометрию вне измерений, письмена на забытом языке. Тени за его спиной сгущались, обретая плотность чёрного дыма. Они шевелились, будто под кожей невидимого великана, а воздух наполнился шёпотом – не голосом, а скрипом старых дверей, скрежетом шестерёнок в пустоте. Ощущение липких пальцев, тянущихся к его спине, стало невыносимым.
Что-то дышало там, за границей зрения, пахнущее сырой землёй и распадом металла.
Максим сделал шаг.
Глава 5
Силуэт на крышеВремя – это таинство и оно не открыто нам пока мы не войдем в свое призвание.
Холодный ветер, пропитанный грустью, скользил по крыше многоэтажки, закручивая воронки из пыли и забытых надежд. На самом краю, где бетон сливался с серым небом, сидел он – размытый силуэт, едва отличимый от сгущающихся сумерек. Не человек, но и не призрак. Что-то промежуточное – дух, застрявший в тонкой плёнке между жизнью и вечностью, будто последний вздох, так и не долетевший до небес.
Ровно в шесть вечера город выдыхал: двери офисов распахивались, и улицы наполнялись людьми – спешащими, злыми, усталыми. Они сталкивались плечами, сигналили в пробках, сжимали в руках пакеты с едой, даже не глядя вверх. А он смотрел.
С высоты они казались муравьями – крошечными, суетливыми, бегущими по невидимым тропам каменного лабиринта. Кто-то смеялся, кто-то спорил по телефону, кто-то просто шёл, уставившись в землю. Они жили. А он – нет. Но и не исчез.
Ветер рвал его очертания, пытаясь утащить за собой, но силуэт не двигался. Он ждал.
Над ним, на вершине здания, возвышались огромные часы – немой страж времени, чьи стрелки ползли к роковой черте. Их циферблат, покрытый трещинами, светился тусклым жёлтым светом, словно предупреждая: «Ты опоздал».
Ровно в полночь они оживали.
Металлический звон раскалывал тишину, разносясь над городом, будто погребальный колокол. Двенадцать ударов – двенадцать границ между «было» и «будет». Люди внизу даже не поднимали голов: для них это был просто звук, фон к их вечной спешке. Но для силуэта каждый удар отзывался болью – будто время вгрызалось в него, напоминая, что он уже не принадлежит ни прошлому, ни будущему.
Свисающие ноги тени парили над пустотой, но пропасть не зазывала его вниз. Напротив – она отталкивала.
Каждый раз, когда он наклонялся вперед, тёмное нутро улиц будто сжималось в плотный ком, выталкивая его обратно на крышу. Невидимые силы не пускали. Будто говорили: «Ты ещё не готов».
Он пробовал снова и снова – в полночь, когда часы били, словно отмеряя его попытки. Но город внизу не принимал его.
Люди растворялись в темноте, как капли в океане. А он оставался.
Над ним часы тикали. Ветер нёс обрывки чужих разговоров, смех, чьи-то ссоры – всё, что он больше не мог потрогать.
И тогда он понял: может, это и не пропасть вовсе, а зеркало. И то, что он видел внизу – не тьма, а отражение того, чем он стал. Время летело незаметно, являясь на миг, как пар, – и исчезало. Яркие лучи восходящего солнца сменялись холодным светом луны, пронзающим тень насквозь. День за днем, год за годом. Мир двигался, жил, менялся, а он оставался – призраком, застывшим на грани забытья. Мысли терзали его бестелесную сущность, цепляясь за то, чего уже не вернуть. Дух и душа всё ещё жили внутри этого призрачного очертания, но тело… тело давно стало прахом, вернувшимся в исходное состояние. Он больше не чувствовал стихий. Ветер не ласкал его лицо, не приносил с собой запах сирени. Дождь не остужал кожу в знойные дни. Снежинки не задерживались на плечах, а просто проходили сквозь, будто его и не было. Остались только звуки.
Шёпот ветра, доносящий обрывки чужих разговоров. Назойливые птицы – воробьи, голуби, сороки – кружили рядом, будто чувствовали незримое присутствие. Но стоило им подлететь слишком близко, как они вздрагивали и улетали прочь, будто наткнувшись на невидимую стену.
А вот вороны… они приходили чаще. Черные, пронзительно-умные, они садились в метре от него, склоняли головы набок и смотрели прямо в пустоту, где он сидел. Иногда клевали место, где должны были быть его ноги, будто пытались выклевать правду из воздуха. А потом каркали – громко, зло, словно смеялись над его вечным заточением.
"Ты всё ещё здесь?" – будто спрашивали их крики. И он не мог ответить.
Тень, дух, силуэт – всё это лишь слабые попытки описать того, кто застрял между жизнью и вечностью. Жизнь стала цепью, лишающей свободы, а вечность – пропастью, замершей перед шагом. Внутри него шла война: дух рвался вперёд, душа цеплялась за прошлое, а необъятное пламя сжигало его изнутри. Эта битва не закончится, пока он не сделает выбор.
А пока – он лишь силуэт, застывший на краю сорокаэтажной бездны. Холодный ветер проносил сквозь него обрывки чужих голосов, смеха, шума города, но ни одно касание не долетало до его кожи. Он больше не чувствовал тепла солнца, не вдыхал запах дождя, не мог обнять того, кто когда-то был дорог. Время превратилось в петлю. Каждую ночь часы били двенадцать, и в этот миг что-то внутри него дёргалось – инстинктивно, как удар тока. Но это не было пробуждением. Это была лишь пустота, досада, бесконечное возвращение к вопросу: как он здесь оказался?
И в этот раз, когда полночь пробила в очередной раз, что-то изменилось.
Ветер стих. Городские огни померкли. А где-то внизу, на тротуаре, кто-то поднял голову и посмотрел прямо на него.
Поиски истории
В старой городской библиотеке, где воздух был густым от запаха пенициллина и вековой бумаги, за массивным дубовым столом сидел молодой мужчина. Его пальцы перелистывали страницы "1Q84" с методичной настойчивостью, будто в каждой строке он искал зашифрованное послание, предназначенное лично ему. Время текло незаметно, растворяясь в шелесте страниц и тиканье старых часов.
Библиотекарша Аксинья Михайловна подошла бесшумно, как тень. Её рука легла на его плечо, заставив вздрогнуть.
– Лев, без пяти восемь вечера, – прошептала она, и её голос звучал как эхо из другого измерения.
Он обернулся, и в его глазах на мгновение отразилась целая вселенная усталости и разочарования, прежде чем привычная маска вежливости вновь скрыла все эмоции.
– Аксинья Михайловна, – улыбнулся он, но в уголках глаз оставалась грусть, – вы так тихо подкрадываетесь, что я подумал – пришла сама Смерть с косой. А с такой книгой в руках… – он показал на обложку, – атмосфера совсем располагающая.
– Целый день просидел, будто прикованный, – покачала головой библиотекарша, но в её глазах светилось понимание. – Нашёл то, что искал?
Лев закрыл книгу, его пальцы на мгновение задержались на обложке, будто прощаясь.
– Видимо, не судьба. Может, моя история ещё не написана, кто знает… Может, и моя книга в скором времени будет лежать на этих полках, и кто-то также яростно будет в ней искать ответы – Он встал, ощущая, как кровь снова начинает циркулировать в затекших ногах.
– Книги – они как зеркала, – задумчиво сказала Аксинья Михайловна, поправляя очки. – Иногда нужно время, чтобы увидеть в них себя. Лев кивнул, оставляя книгу на столе, и направился к выходу, его шаги слегка неуверенные после долгого сидения. Выйдя на улицу, Лев ощутил, как ночной воздух обжигает лёгкие. Он задержался на ступеньках, глубоко вдохнув прохладу, и поднял глаза к небу.
Луна висела прямо над офисной высоткой, её холодный свет сливался с циферблатом больших часов, образуя идеальную восьмёрку – символ бесконечности.
И тогда он увидел. На самом краю крыши, едва различимый в лунном свете, сидел силуэт. Сердце Льва замерло.
Он застыл, впиваясь взглядом в тёмное пятно на крыше. Оно не шевелилось. Только ветер колыхал что-то, напоминавшее полы пиджака – но это не могла быть ткань. Скорее, сама тьма, принявшая форму.
Губы онемели, язык стал ватным, превращая слова в бессвязное бормотание. Силуэт медленно повернул голову – не в его сторону, а к луне.
По его коже пробежали мурашки. Что-то внутри подтолкнуло его направиться к зданию и подняться на крышу. Мысль, что крутилась в голове, радовала его: «Я нашёл то, что искал. Вот он, мой сюжет».
У главного входа в офис он столкнулся с выходящей девушкой.
Высокая, словно грозовая туча в человеческом обличье. Её черты были высечены из мрамора: острый подбородок, тонкие губы, скулы-лезвия. Костюм-двойка сидел безупречно. Казалась строгой и важной, но в глазах угадывалась доброта, поселившаяся там на долгие годы, и тень растерянности.
Лев шагнул наперерез:
– Добрый вечер. Меня зовут Лев. Вы здесь работаете?
На её лице мелькнула смущённость:
– Да, верно…
– Прошу прощения за бестактность, – он сложил ладони в мольбе, – но не поможете попасть на крышу? Я писатель. Хочу описать вид отсюда – красоту, что рождается на высоте.
Её взгляд резко заледенел:
– Теперь ещё и писатели подключились? Ищите вдохновение в статьях – там всё сказано. Посторонних не пускаем.
Она впилась в него глазами, будто готовая преградить путь телом.
Лев напрягся всем телом, будто его ударили током:
– Да о чём вы вообще? Я просто музу ловлю!
Он сглотнул, удерживаясь от слов о силуэте – «Сочтут психом, точно не пустят».
– При чём тут журналисты? – бросил он, чувствуя, как в висках застучало. Девушка цокнула каблуком, скрестив руки:
– Три года как проклятые – репортёры, блогеры, «скорбящие» родственники! Вы что, из подземелья вылезли? Хватит ковыряться в прошлом. Человека нет. И точка.
Лев моргнул. В её словах мелькнула красная нить— пока оборванная, но…
– Клянусь, я впервые слышу! – он растопырил ладони, как ребёнок перед строгой учительницей. – Месяц как в городе. Живу в библиотеке напротив. Увидел красоту вашей крыши и…
Её лицо вдруг изменилось.
Будто невидимая волна смыла всё – ледяную маску, сжатые губы, даже тень раздражения в уголках глаз. Осталась только пустота, гладкая и безжизненная, как поверхность озера перед грозой.
– Всё. Я опаздываю.
Голос стал плоским, механическим. Казалось, сейчас из-под идеально уложенных волос посыплется песок, а под пиджаком зашуршат шестерёнки.
Она резко обошла его, бросив через плечо:
– Музы там нет. Только ветер.
И растворилась в сумерках, оставив Льва с ощущением, будто он только что видел, как умирает живой человек.
Лев проводил взглядом удаляющуюся фигуру, пока тень от здания не поглотила её окончательно. Ладонь сама потянулась к ручке – холодный металл дрогнул под пальцами. Щёлк. На долю секунды дверь поддалась. В груди что-то взорвалось – не счастье, нет. Скорее, адреналин, смешавшийся с горечью обмана. Он рванул сильнее, но створка лишь злобно хлопнула, будто дразня.
Внутри всё закипело. Азарт, острый как лезвие, пронзил до кончиков пальцев. «Попаду. Обязательно».
Он зашагал вдоль фасада, вглядываясь в каждое окно. Слова девушки звенели в голове, как осколки:
«Человека нет… Музы там нет…»
Но кто она? Почему её лицо цепляло память, будто крючком?
– Кто ты? – прошептал Лев, прилипая лбом к стеклу.
Лев прикрыл глаза, пытаясь собрать обрывки мыслей, как вдруг – Пиииик.
Звук домофона врезался в тишину – пронзительный, металлический, до боли знакомый. Его тело среагировало раньше сознания. Мышцы напряглись, ладонь рванула ручку вниз с точностью автомата – будто он делал это тысячу раз – мелькнуло где-то на краю памяти.
Дверь подалась с глухим стоном, словно нехотя выпуская его из одного кошмара в другой.
Оказавшийся внутри он сделал глубокий вдох – едкий коктейль хлорки и пыли.
Повсюду кромешная тьма – только зелёные зрачки стрелок, подмигивающие из темноты. Тишина висела густым сиропом, проглатывая каждый звук. Даже воздух казался спёртым, словно здание притворилось мёртвым.
Он шагнул вперёд. Сердце колотилось так, будто рвалось наружу, но под кожей щекотало безумием. «Я внутри. Невидимка. Призрак».
Эйфория длилась мгновение.
Внезапно тело пронзило острой иглой: «Кто открыл дверь?». Мысль впилась в сознание:
Сбой? Нет… Кто-то ждал. Кто-то наблюдает.
Тишина зашевелилась— будто стены сжали его в объятиях, чтобы не отпустить.
Воздух сгустился, будто туман в том самом рассказе – о перепутье, где дороги терялись меж древних деревьев. Та же липкая тяжесть в груди. То же ощущение, что незримые существа затаились в темноте, ожидая его шага.
«Я уже писал это…» – мелькнуло в голове. «Сюжет повторяется. Но теперь я – герой».
Ускользающее времяВремя – пар, исчезающий в морозном воздухе. В двадцать лет его не поймать. В сорок – не удержать.
Ровно в восемь офис на двадцатом этаже выдыхал последнее дыхание. Сотрудники метались, как муравьи, сбегая кто лестницам или на лифте. Только мониторы оставались – слепые, безжизненные.
– Максим, ты как всегда! – Влад швырнул портфель на плечо, даже не замедляя шаг. – Время-то идёт!
– Да, да… – Максим кивнул в пустоту, пальцы замерли над клавиатурой. – Сейчас.
Дверь захлопнулась. Тишина.
Она обрушилась тяжело, как бетонная плита. Максим откинулся на стул, вжавшись в спинку. «Бросили». Вдох – выдох. Часы показывали 20:10. Он выключил компьютер, и экран погас, словно закрывая веки.
Лифт ждал. Кнопка вызова мигала красным. Тык-тык-тык – нервные удары по пластику. Дверь открылась с металлическим вздохом.
– Двадцатый этаж, – прошипел динамик, голос словно со дна колодца.
Белый свет лифта ударил в глаза, ослепив. Максим зажмурился. Рука сама потянулась вверх – к кнопке «Крыша», будто её вели невидимые нити. Палец дрогнул в сантиметре от цели… и резко рванул вниз. «1 этаж».
Лифт затрещал, начиная спуск.
«Если не я – тогда кто? Если не сейчас – тогда когда?» – мысли бились, как мотыльки о стекло. Клиенты. Договоры. Excel. Дома – дневник, где он десятилетие хоронил мечты под метафорами.
«Голос лифта знает свой путь. Стены знают, как держать этажи. Я же…»
Кабина двигалась мучительно медленно. Воздух густел, пропитываясь горечью:
«Я – ошибка в формуле. Пробел между датами. Запятая без предложения».
Максиму показалось, что они не спускаются, а падают в бездну. Цифры над дверью менялись с мучительной медленностью:
19… 18… 17…
Каждый этаж растягивался на вечность.
Зеркала по сторонам множили его отражение – бесконечный коридор из одинаковых лиц, одинаковых морщин на лбу. Воздух стал вязким, как расплавленное стекло. Даже дыхание давалось тяжело: вдох – сердце стучит, выдох – цифра на табло наконец сменяется.
16… 15… 14…
Он впился взглядом в кнопки. «Крыша» всё ещё светилась тускло, будто дразня. Рука снова потянулась к ней сама – но Максим сжал кулаки, уткнувшись ногтями в ладони. «Нет. Не сегодня».
13… 12… 11…
В ушах стоял гул – не от мотора, а от тишины, что копилась между этажами. Он начал считать секунды, но время расползлось, как чернила в воде. Между «один» и «два» вклинились:
– Воспоминание о дневнике, открытом на пустой странице;
– Голос Влада: «Время-то идёт!»
– Мысль, что за дверью лифта – не этажи, а провалы в иные миры.
10… 9… 8…
Ноги затекли. Кабина плыла вниз, будто сквозь слой мёда. Максим закрыл глаза, но это не помогло – внутренние часы замедлились вдвойне.
7… 6… 5…
– Хватит, – прошептал он, но лифт неумолимо тянул время, словно хотел, чтобы он передумал.
4… 3… 2…
Когда двери наконец открылись, Максим выскочил, как из камеры пыток. За спиной динамик булькнул:
– Первый этаж.
Но он уже не верил. Где-то в подсознании щемило: «Это не конец. Это пауза».
Лифт выплюнул его в холл. Воздух звенел осколками тишины, пропитанными едким коктейлем хлорки и пыли. Свет погас, оставив только зеленоватые блики аварийных табличек.
Максим двинулся к выходу, но тело вдруг дрогнуло, будто споткнулось о невидимый порог. То ли сдавила гнетущая пустота зала, то ли мысли из лифта впились в плечи когтями. Он потянулся к кнопке. Взрыв.
Дверь вырвало с грохотом, будто здание выдохнуло ярость. Вихрь ворвался внутрь, швырнув Максима назад. Бумаги взметнулись вверх, закружив снежным бураном. Ветер выл, скребя когтями по стенам, взлетал по лестницам, сбивал таблички с дверей – безумный, живой.
– Что за чёрт?! – Максим прижался к стене, ловя ртом воздух.
Гул нарастал, сливаясь в рык. Казалось, само здание сорвало цепи, превратившись в чудовище. Где-то наверху, завывая в такт, захлопнулась дверь на крышу. Максим обернулся. В сознании вспыхнул образ – алая нить, протянутая сквозь темноту, будто маркер на карте его скитаний. Дверь захлопнулась, бумаги, разбросанные ураганом, лежали вдоль пути ветра, как хлебные крошки в сказочном лесу.
– Ну нельзя же так, – проворчал он, подбирая листы. – Завтра же на меня свалится уборка… Он ползал по полу, как жук, собирая страницы. Некоторые улетели к чёрному ходу, другие застряли в щелях лестницы. К пятому этажу папка наполнилась, но мысли глодали: «А что, если часть унесло выше? На самый верх?»
Лифт отозвался мгновенно – будто ждал.
– Пятый этаж, – прошипел динамик.
Белый свет ударил в глаза, ослепив. Максим шагнул внутрь, и пальцы сами потянулись к кнопке «Крыша» – плавно, будто руку вёл магнит.
Максим протёр глаза. Ладонь всё ещё пахла пылью с пятого этажа. «Крыша… Ну конечно». Он посмотрел на кнопку – та мигала, словно подмигивала. Рука не дрогнула, чтобы исправить ошибку.
– Ну и ладно… – голос сорвался, будто его. – Хоть видом наслажусь.
Лифт рванул вверх, подбрасывая сердце к горлу. Секунды растянулись в минуты, а потом двери распахнулись с щелчком расстёгнутого замка.
Ветер впился в него сразу – холодный, солёный, будто принёс запах далёкого моря. За спиной громоздились огромные часы. А над ними… Луна. Полная, ледяная, как осколок зеркала, разбитого в ином мире.
Максим подошел к краю. Где-то внизу мигали огни города, но его манило другое – тишина между секундами, что висела над пропастью.
Мир застыл. Ветер перестал шевелить волосы. В углу зрения мелькнуло чёрное пятнышко – маленькое, но такое глубокое, будто в него можно провалиться. Максим резко повернул голову. Ничего.
Перед ним раскинулись каменные джунгли – лабиринт из бетона и стекла. Дома стояли плотной стеной, как древние стражи, а между ними петляли узкие улицы-тропинки. Люди внизу казались муравьями, бегущими по накатанным маршрутам:
