Пятна в красках

Дмитрий Шведов

Пятна в красках

Глава 1

Куб

Жизнь начинается там, где рвется ткань привычного.

Счастье же, как пыль на витрине, – блестит ровно, пока не коснешься.

В безупречно белых стенах, окутанный пеплом забытых смыслов, сидел человек. Его босые ступни не чувствовали холод кафеля – будто тело уже наполовину растворилось в этой стерильной пустоте. Длинные седые волосы, спутанные как дороги из снов, были единственным свидетельством: время здесь когда-то существовало. Глаза, синие до боли, отражали ровно ничего.

На стене – едва заметная царапина. Он часами всматривался в неё, пытаясь вспомнить: то ли это след от ногтей, то ли последняя буква стёртого послания. Страшно не отсутствие вещей. Страшно, когда единственный изъян становится твоим зеркалом.

Кто здесь?! – его голос разбился о стены, вернувшись жалким эхом Руки, цепляющиеся за воздух, нашли только пустоту.

– Я тут один!? Меня. слышит!? Меня кто-то…

Последний крик сорвался в шёпот. Колени подкосились, и он рухнул на кафель, прижав ладони к ушам будто пытаясь заглушить звенящую тишину. Белый пол впитывал его отчаяние.

Лежа на ледяном полу, старик впился глазами в белизну. Сантиметр за сантиметром – пока пол и стены не растворились в единой пустоте. И тогда… на самом краю зрения смутная тень. Выход?

Кости хрустели, когда он поднимался. Ноги, тонкие как трости, дрожали под телом, превратившимся в кожу да кости. Шаг. Пауза. Ещё шаг. Внезапная улыбка растянула сухие губы.

Удар.

Голова отпрянула назад, тело рухнуло как подкошенное. В ушах – вой сирены, в глазах – чёрные осколки. А на ослепительно белой стене, куда он врезался, теперь краснела единственная неровность.. капля крови, медленно сползающая вниз.

Удар. Тьма. Звон в ушах.

– Вот и всё… ноги подкосились… голова раскалывается… Я же говорил – не надо было бежать!

– Перестань ныть! Ты должен встать. Всегда должен вставать. Разве ты не понимаешь? Здесь нет места слабости!

– А почему… мы бежали?

– Потому что увидели выход! Или показалось… Неважно. Теперь всё болит.

– Это не выход был – очередная иллюзия! Сколько можно обманываться? Здесь ничего нет и никогда не будет.

– И что теперь? Лежать и ждать, пока боль пройдёт? Как всегда?

Тело рухнуло, и вслед за ним – глухой, окончательный удар. Череп отдался эхом в пустоте комнаты, словно колокол, звенящий в забытом храме.

В глазах погас последний свет – не темнота, а полное отсутствие. Даже внутренний голос замолчал, словно его перерезали.

Исхудавшее тело распласталось, как тень, отброшенная на снег. Длинные седые волосы расползлись по полу, скрывая лицо – лишь острый нос и впалые щеки слегка выпирали из-под серебристого хаоса.

Кожа, бледная, как бумага, почти сливалась с белизной пола. Если бы не слабый синеватый оттенок на висках, можно было бы подумать, что это не человек, а призрачный рельеф – искривлённая возвышенность, случайно напоминающая очертания когда-то жившего существа.

Он не сказал этих слов – лишь подумал. Но в этой белой пустоте даже мысли не имели веса.

– Что происходит? – пронеслось в нём.

– Что это?

– Кто это лежит?

Без голоса. Без эха. Без права на ответ.

– А внизу… Внизу распласталось тело.

Только теперь он видел его со стороны – бледное, почти прозрачное, с волосами, раскинутыми, как корни вырванного дерева. Глаза закрыты. На губах будто застыл последний, так и не заданный вопрос.

И самое странное – Оно не выглядело мёртвым. Оно выглядело… как будто спало.

А над ним – Он сам. Точнее, то, что от него осталось: сознание без формы, взгляд без глаз, страх – без сердца, чтобы биться.

Все вокруг задрожало. Бездыханное тело на секунду задержалось в невесомости и вновь упало на пол, дрожь пробежала даже по неодушевленной тени, и белоснежный куб заполнился звуком, что заставлял каждую частицу трястись. Даже неодушевленные стены начали источать страх от голоса, исходящего из ниоткуда – "я покажу тебе, что ждет тебя дальше, но выбор будет за тобой. Если ты здесь не смог ничего сделать, то чего ждать от дальнейшего".

Пустота с одинокой скамьёй посередине – на ней сидел он, только без седины. Бездыханное тело осталось в Кубе – распластанное, пустое. Но тот, что был на скамье, больше не был стариком.

Его волосы – темные.

Его глаза – больше не бегали.

Его шаги – медленные, но без колебаний. Впереди, в дали, мерцало

что-то. Не свет. Не тьма. Просто – иное.

А позади… белый куб трещал по швам. В разломе, среди белизны, алела капля крови – единственное, что он оставил. Единственное, что доказывало: он был.

–Ты ещё не там, время есть.

Он не обернулся, но Куб – взорвался, не грохотом, а тишиной и исчез, став ничем, как и должно быть.

Вдали что то сверкнуло.

Он ускорил шаг. Там, впереди – не свет и не тьма, а нечто, от чего в груди защемило. Не больно. Как перед взлётом.

А позади… На месте Куба возникли часы.

Огромные, из белого мрамора, но стрелки – кровавые. Они шли назад.

Тик-так.

– Времени больше нет, – прошептал ветер.

– Оно теперь не нужно, – ответил он и перешёл на бег.

Часы рассыпались в песок. Песок стал водой. Вода – туманом. А он… Он уже не шёл.

Он летел.

Глава 2

Когда ты начал лгать?

Однажды солгав, ты даёшь лозе неправды пустить корни.

Она будет расти сквозь твои поступки,

искажая линии судьбы,

пока не останешься в клетке из собственных слов.

Ложь – дело привычное. Порой она неосознанно овладевает нами и управляет нашей жизнью. Поддавшись лёгкости вранья, мы теряемся в реальности, и существование превращается в красивый вымысел. Тяжело отследить путь первого обмана, чётко разделить настоящие эмоции и фальшивые чувства. Этот лабиринт многоуровневый, и выход найти не так-то просто.

В один из рабочих дней, когда в заведении было мало гостей, я погрузился в размышления о первой лжи. Мне вспомнилось далёкое детство.

Тут и начинаются дебри.

В Казахстане, когда мне было лет шесть, у нас с друзьями было странное хобби – снимать значки с машин и колпачки с колёс. Мы скручивали эти блестящие шляпки, а потом хвастались, у кого экземпляр красивее. Они были разных форм, с брендированными значками под стеклянным покрытием.

Как-то раз мы с другом Артёмом бродили по дворам в поисках новых "трофеев". Колпачки иногда туго сидели, поэтому мы таскали с собой плоскогубцы. Риск добавлял азарта – хозяева могли заметить нас из окна, выбежать, начать кричать. Но нас никогда не ловили, поэтому особого страха мы не испытывали. Пока не получишь по мягкому месту, не прекратишь – вот и вся наша философия. В тот день мы нашли новенький мерседес – чёрный, с тонировкой, без номеров. Осмотрелись: на балконах никого, во дворе только дети да бабушки на лавочках. Артём встал на стреме, а я принялся за дело. Уже снял два задних колпачка, подобрался к переднему колесу… И тут опустилось стекло машины.

Сердце ушло в пятки. Из машины раздался рёв: "А ну быстро верните на место! Сейчас разберёмся, потом к родителям и в полицию!"

Я окаменел. Руки затряслись, в глазах потемнело. Артём побледнел и начал лепетать что-то про "извините, больше не будем". Я на автомате вернул колпачки на место. Мы стояли, боясь пошевелиться, хотя могли бы просто убежать. Мужчина вышел из машины: "Вы вообще нормальные? Откуда будете? Пойдёмте к родителям!"

Тут во мне что-то щёлкнуло. Голос сам собой стал жалобным, на глазах выступили слёзы: "Дяденька, мы не хотели! Нас старшеклассники заставили – сказали, побьют, если не снимем…" Артём мгновенно подхватил: "Он за теми кустами стоял! Наверное, уже убежал…" Мужчина посмотрел в указанном направлении, потом на нас: "Чтоб вашего духу здесь больше не было! А тем ребятам передайте – я их сам найду!" Мы кивнули и бросились наутек. Придя в себя, я пытался понять: как так легко получилось придумать эту историю?..

На этом воспоминание обрывается. Кажется, именно тогда я понял, что ложь может спасти от наказания. Хотя, наверное, врать я научился ещё раньше – просто чтобы избежать подзатыльников.

Размышления затянулись. Где грань между безобидным враньём и разрушительной ложью? Есть ли она вообще?

Мой отец – пастырь церкви, мать – служительница. Моё воспитание строилось на библейских ценностях. "Лжецы Царства Божьего не наследуют" – одна из первых заповедей, которую я усвоил. Меня учили милосердию, состраданию, благочестию. И всё же я стал мастером лжи. При этом остаюсь добрым, отзывчивым, болезненно чувствительным к чужой боли. Как это сочетается?

Прервав поток моих размышлений, официант молча положил передо мной два чека: двойной капучино в одном, бокал игристого – в другом. Я приготовил кофе и посмотрел на часы. Рабочий день подходил к концу. В этот момент за барный стол села Дарья – моя подруга, бывшая коллега, теперь художница. По её походке, взгляду, положению губ я сразу понял – что-то не так.

– Скажи мне что-нибудь воодушевляющее – попросила она, опускаясь на стул. В голосе – усталость и горечь.

Я налил ей бокал игристого и начал свою речь: "Знаешь, мы так часто ищем счастье в книгах и смартфонах, что не замечаем жизнь вокруг. Настоящие ответы – в том, что нас окружает здесь и сейчас. В глазах любимых людей, в звуке реки, в закатах и рассветах…" Говорил красиво, гладко. Даша слегка улыбнулась, плечи её расправились.

– Что же тебя так гложет? – спросил я.

Её ответ поразил меня: "Жизнь без правды".

В её глазах читалось то, что я знал слишком хорошо – страх, растерянность, чувство потерянности в собственном вымышленном мире. То самое, что гложет и меня уже много лет.

Глава 3

Выбор, туман и тени

Свобода воли требует наличия выбора.

Густой туман разлился по лесу молочной рекой. Лишь макушки елей, будто тёмные острова, виднелись с высоты птичьего полёта. Туманная пелена была настолько плотной, что её можно было ощутить кожей – она оставляла влажные следы на каждом оголённом участке тела. Видимость не превышала длины вытянутой руки. Когда парень протягивал ладони вперёд, кончики пальцев терялись из виду, словно проникали в портал иного измерения. Шаг за шагом он продвигался вперёд, словно слепой, аккуратно ощупывал пространство, постоянно вытирая набегающие капли влаги с ресниц. Любой крик терялся в этой белой мгле – туман поглощал всё без остатка.

Дыхание становилось тяжёлым, прерывистым. Он закашлялся, от сырости сводило легкие. С каждым шагом дышать становилось всё труднее – воздух словно превращался в густой сироп, который приходилось буквально проталкивать в себя.

Телефон. Там компас, можно узнать, или, может, сеть ловит. Так, не всё потеряно, – на уголке его губ мелькнула улыбка, а в глазах появилась надежда.

Дрожащие руки начали бегать по карманам, ища телефон. Бумажки, фантики, зажигалка, мелочь, деньги – всё летело на землю без разбору, и сразу же исчезало в тумане.

– Да, вот, так, щас, щас… И чего я боялся? – проговорил он про себя.

Сглотнув осевший от волнения ком в горле, он включил телефон, и первый взгляд упал на отстутствие сети.

– Так, ну ничего страшного, – мешкаясь, с трясущимися руками проговорил он. – Есть ещё экстренный звонок и компас.

Зайдя в приложение компаса, он увидел – стрелки на нём сошли с ума, крутясь словно пропеллер. Его глаза расширились, а с уголков губ пропала улыбка. Губы начали трястись, а язык свело от нахлынувшего страха, который будто хватал холодной рукой за шею, медленно перекрывая дыхательные пути. Кончики пальцев немели, а ноги подкашивались. Не ощущая пальцев, он трижды нажал на кнопку включения и вызвал сигнал SOS. Парень потянул телефон к уху. Гудки пошли. С каждым гудком становилось всё тяжелее стоять, всё тело тянуло к земле, словно сам туман давил своей мощью на тело юноши. Гудок. И ещё один гудок. В глазах мелькали огоньки надежды. В голове пронеслась мысль: А что, если сейчас…

– Алло! 112, экстренная оперативная служба спасения слушает".

– Алло, алло! Я потерялся в тумане, в лесу! Я ничего не вижу, тут густой туман! – запинаясь, быстро проговорил парень.

– Хорошо, вас понял. А вы знаете, где вы сейчас находитесь? – Юноша услышал в голосе оператора язвительный тон.

– В-вам смешно? – дрожащим голосом произнёс парень.

– Нет! Ни в коем случае. Я вас спрашиваю, где вы сейчас находитесь. Вы знаете, где вы? – проговорил оператор.

– Нет же! Вот опять! На фразе 'вы знаете, где вы' вы опять это так произнесли! – прокричал он в трубку. – Это шутка какая-то?

– Молодой человек, я хочу вам помочь. Я не смогу вам помочь, если вы не ответите на мой вопрос: где вы сейчас находитесь? – произнёс оператор.

В глазах юноши потемнело. В этот раз оператор уже не скрывал своей усмешки. В голове появился образ мужчины лет тридцати с щетиной на лице, в строгом костюме, улыбающегося во все тридцать два зуба. Его рот напоминал змеиный разрез, доходящий до глаз. Глаза сумасшедшего, горящие синим пламенем, были раскрыты настолько широко, что, казалось, ещё чуть-чуть – и они выпадут.

Голос оператора исказился, будто сквозь разорванную плоть мира прорвалось нечто древнее. Звуки сливались в гортанный поток, напоминающий то ли семитский, то ли язык, на котором говорили в Содоме перед гибелью.

Земля затряслась – не как при землетрясении, а будто что-то огромное под ней перевернулось. Мох под коленями юноши заходил волнами, обнажая трещины, из которых потянулся дым с запахом расплавленного металла.  Голос из тумана гремел, словно семь труб Иерихона:

– יָדַעְתָּ הֵיכָן אַתָּה?

(«Знаешь ли, где ты?»)

– Я… в лесу… – его зубы стучали, а слова рассыпались, как стены того города. – Но здесь не должно быть…

Почва застонала. Воздух наполнился рёвом – то ли рушащихся гор, то ли ангелов, падающих с небес. Туман сгустился в огненные буквы:

– אַתָּה בַּמָּקוֹם שֶׁל אֵין מָקוֹם

(«Ты в месте, которого нет»)

Туман сгустился до молочно-янтарной плотности, превратив пространство в слепящий кокон. Воздух кристаллизовался, каждое движение давалось с усилием, будто мир вдруг наполнился тягучим мёдом.

И тогда – шевеление.  Тени.

Не просто отсутствие света – сама тьма обрела плоть, сияющую мрачным блеском воронёной стали. Они выступали из белизны плавными волнами, смыкая кольцо. Их контуры дрожали, как марево над раскалёнными камнями, то обретая подобие человеческих фигур, то расплываясь в абстрактные кошмары.  Шёпот.

Не речь – её пародия. Шипение песка в песочных часах, скрип пергамента под пером безумца, бульканье воды в лёгких повешенного. Звук нарастал, обретая ритм:

– Место… место… место…

Парень ринулся назад – и земля разверзлась у него за спиной с тихим вздохом, будто прорвался нарыв на теле мира.  Из трещин выползли пальцы.  Длинные. Сине-чёрные. С ногтями, вросшими в подушечки, оставляющими кровавые борозды на собственной плоти.

Они извивались с противоестественной пластичностью, суставы хрустели, как ломающиеся ветви. Они обхватили его ноги и повалили на землю, обвили шею и держали намертво. Холод пронзил тело, будто в костный мозг влили ртуть.  Мороз жёг. Не зимний холод – трупный, тот что выедает плоть изнутри, оставляя после себя синюшные узоры. Пальцы впились в горло, перекрывая дыхание. В глазах вспыхнули фосфены – кроваво-алые, мерцающие, как свет далёких галактик.  Тени сомкнулись. Шёпот перешёл в хор – тысячи голосов, сливающихся в один:

– Выбор… Сделай выбор…

Тени прильнули к его телу, обвитому руками мертвецов, повторяя эту фразу снова и снова, как заевшую пластинку. Их голоса проникали в череп, вибрировали в височных костях, вытесняя все остальные мысли.

Почти безжизненное тело юноши затрепетало в последней попытке ответить. Его губы задрожали, язык прилип к нёбу, но где-то в глубине души – в той её части, что ещё помнила, что значит быть человеком, – родился крик:

– Я сделал выбор!

Но этот вопль, вырвавшийся из самых истоков его сердца, остался заключённым в черепной коробке. Существовал он лишь в извилинах его сознания, как последний островок реальности в этом безумном мире. Тени замерли.

На миг всё замерло. Тишина повисла в воздухе, густая и напряжённая, как натянутая струна перед последним аккордом. И тогда небеса разверзлись.

Громовой удар сотряс саму ткань реальности. Ослепительная молния, белее альпийских вершин, пронзила пространство, оставляя за собой шлейф ионизированного воздуха. Она обрушилась карающим мечом:

Тени вспыхнули, как пергамент в огне, их очертания на мгновение застыли в воздухе, прежде чем рассыпаться пеплом.

Костлявые пальцы, сковавшие тело, обратились в пыль, их ледяная хватка исчезла, оставив на коже лишь сизые отпечатки – воспоминания о прикосновении смерти.

Туман испарился, словно его и не было, обнажив ночное небо – невероятно близкое, подавляющее своей бездонной пустотой.

Юноша лежал в центре идеально круглого пятачка нетронутой земли. Его лёгкие судорожно ловили воздух, чистый и острый, как лезвие. В ноздрях стоял запах грозы – электрический, живой.