Скорая. За кулисами жизни и смерти

Гепарин ушёл в вену, а я прилип к кардиографу, стараясь уловить малейшие изменения. Пока что ухудшений не было. Но тут бабушка постаралась встать.

– Лежите! – рявкнул я. Она послушно легла, не ожидая от меня такого тона.

– А что с мамой? Что происходит? – очнулась внезапно дочь, находящаяся все это время в какой-то прострации и молча наблюдавшая за действиями медиков. – Она умирает? – ляпнула и сама себе закрыла рот. Глаза её потихоньку начали отекать и краснеть. Дочка была на грани истерики.

– Нет причины бояться смерти, – неожиданно внятно выдала бабушка, вытирая со лба пот. Электрод с её руки слетел. – Я уже достаточно пожила. Вот, девяносто лет встретила. А меня Толя ждёт… Давно ждёт… – голос бабушки становился слабее. Теперь пот прошиб уже меня.

Я старался быстро заполнить сопроводительный лист, отвечая на вопросы дочери и успокаивая бабушку:

– У вас инфаркт. Сейчас приедет ещё одна бригада, заберёт вас. И не говорите глупости. Рано ещё вам… – я споткнулся на слове «умирать» и поменял его на более нейтральное, – встречаться с мужем.

Бабушка лишь слабо махнула кистью.

Где Таня? Ещё не хватало, чтобы произошла остановка сердца прямо здесь, пока я один. Хотя бы катетер стоит. Достану-ка я на всякий случай адреналин из сумки…

– Как вы тут? Держитесь? – В этот момент, пыхтя, вошла Таня с сумкой кислорода. Я дёрнул головой в знак согласия и быстро развернул канюли. Тишину в комнате нарушило тихое шипение поступающего воздуха. Пульсоксиметр перестал пищать и показал рост содержания кислорода. Девяносто, девяносто два, девяносто пять. Началось утомительное ожидание бригады спецов. Мы сделали всё, что было в наших силах. Везти её самим опасно – у нас недостаточно оборудования, чтобы провести весь комплекс реанимационных мероприятий, если произойдёт остановка сердца в машине. Мы её могли потерять, не довезя до больницы. Чтобы скоротать время, я померил давление и снял ещё две пленки для спецов. К счастью, давление она держала на уровне ста двадцати и была стабильна.

Спецы примчались очень быстро, через десять минут. Комната сразу наполнилась людьми так, что дочери, едва сдерживающейся от того, чтобы не расплакаться, пришлось выйти – места не было совсем.

– Так, что у вас тут? – поинтересовался седоволосый врач-реаниматолог, забирая у меня из рук плёнку.

Таня коротко рассказала, что случилось и что мы сделали. С фельдшером и медбратом мы передпоключили бабушку на другой баллон кислорода и аккуратно уложили на мягкие носилки, уже готовые к перемещению в машину реанимации…

– Скажи, пожалуйста, у тебя всегда вот такие вызовы? – задал я вопрос Тане, делая глоток чая в столовой.

После инфаркта была пневмония, стеноз гортани у ребёнка, гипертонический криз, ещё пара больных животов, и вот наконец мы ужинаем на станции.

– Да, частенько. Особенно, когда мы вместе, – серьёзно ответила Таня. В отличие от меня, она предпочла взбодриться кофе.

Повисла секундная пауза, и мы рассмеялись. Да, когда мы работаем вместе, очень часто прилетает какая-нибудь жесть, обозначенная в учебниках как: «встречается очень редко». Но что точно можно было сказать – мозги всегда работают и жиром точно не заплывут. Впереди оставалось восемь рабочих часов.

– Четырнадцатая бригада, Арнаутова, Болтунов. Четырнадцатая бригада, Арнуаутова, Болтунов. Улица.

– Ой, бл… – Вместе мы вздохнули и, оставив недопитый чай и кофе, пошли на вызов.

Улица. Январь. Метель. То, что надо.

Часть 5. Очередь (ковидная пневмония)

– Много сегодня гоняли? Удалось поспать? – Оля только махнула рукой.

– Да блин, сплошной ковид был. Целые сутки в комбезы туда-обратно переодевались.

– Неужели ничего интересного? – я изо всех сил старался поддержать разговор: спать хотелось очень сильно.

Нормальные люди ложатся спать перед дежурством вечером. Часов до одиннадцати. А кто-то как я. Вчера приехал с тренировки снова во втором часу ночи. Потом собраться, помыться, "а поговорить" с женой – уже почти два. Причем жена – это один самых важных пунктов. Видимся мы только рано утром, пока собираемся на работу, и вот так, поздно ночью. Знаете, был такой мультик "Дом и гном"? Гном ушёл по делам, а дому стало страшно, и он отправился искать гнома.

"Гном вернулся —

Дома нет.

Дом вернулся —

Гнома нет.

Дома нет

И гнома нет,

И в лесу затерян след".

Вот и мы так же. Я прихожу со смены – жена на работе. Жена приходит с работы – меня уже нет. Так может продолжаться неделями. Тем нездоровым личностям, которые задают вопрос: «А детки когда?»,  – хочется рассмеяться в лицо и показать рабочий график.

– … на кислороде он держал сатурацию не больше семидесяти. Сдали в приёмный покой, выдохнули. А приехали со следующим, нам сказали: умер. Мы офигели. Мужику тридцать два года! Никакой патологии! Заболел позавчера – и вот так стремительно!

Оля выдернула из размышлений о странности семейной жизни.

– А? В тридцать два?

– Да!

– Ни фига себе, – только и нашёл, что ответить я.

– Они становятся всё тяжелее и тяжелее.

Я кивнул. «Да, наверно, тяжелееют. Как же я хочу спать!».

– Ладненько, – Оля взяла укладку и контейнер с отходами, – пора мне. Значит, смотри: кардиограф и телефон заряжены. Скарификаторы и тест-полоски для глюкометра пополнила. СИЗы5 положила. Так, что забыла?

– Ты сомневаешься?

– Честно говоря, да, – смущенно ответила Оля.

Мы вместе с ней перепроверили все укладки, приборы и лекарства. Все было пополнено, заряжено и лежало на местах. Просто чудо, а не сотрудник! Побольше бы таких. А то нередко приходишь, начинаешь проверять что да как и выясняется – половина оборудования не заряжена, уборка проведена плохо, вещи лежат как попало и не на своих местах… Поэтому сотрудники каждое утро принимают машину и проверяют ее на готовность к работе. А то можно попасть на экстренный вызов, а тебя ждет неприятный сюрприз.

Оля умчалась переодеваться, а я вернулся на станцию посмотреть, что там с вызовами. Щёлкнув мышкой, переключился на окно вызовов. Кошмар. На девять утра висело семьдесят задержек. Сплошь температуры и кашли. Некоторые вызовы висят уже больше суток.

– Это ж сегодня из этих гребаных СИЗов не выбраться будет. А то ещё и в очередь часов на пять где-нибудь встанем…

– Всем сотрудникам собраться на конференцию. Повторяю: всем сотрудникам собраться на конференцию… – прохрипел матюгальгик голосом Иры и замолк.

***

– Что там? – пожилой врач забрала у меня сигнальный талон и надела очки, чтобы посмотреть. – Температура? Мужчина, двадцать один год…

Она неспешно сняла очки и те повисли на шнурке на шее. Сегодня я работал с Алевтиной Александровной, умудренным опытом и сединой доктором. Она предельно вежлива с пациентами и выполняет все обследования и назначения строго по регламенту. Из-за этого её многие фельдшера не любили – она могла засесть на вызове на многие часы, пытаясь вылечить всех от всего.

Я молча достал с полок два комплекта защитных комбинезонов.

– Вот неужели кто-то дожил до двадцати одного года и не научился сбивать температуру? – печально поинтересовалась она, принимая из моих рук пакет.

Машина наполнилась сначала шуршанием полиэтилена, а затем шорохом комбинезонов.

Сначала на ноги надеваются синтетические бахилы, затем комбинезон. В условиях тесной машины эта часть превращается в перформанс: двум взрослым людям надо надеть на себя довольно тесный цельный костюм. Основная задача – не порвать его. Затем надеваются ещё одни бахилы, респиратор, капюшон и очки. Респиратор ужасно неудобный – он натирает нос и подбородок. А ещё его запах не могло перебить даже осложнение после болезни. Я никакие запахи не чувствую, кроме респиратора. А очки, как только они оказываются на лице, норовят тут же запотеть. Сначала они это сделают в машине, затем на улице, потом ещё сильнее в подъезде, а в квартире ты ориентируешься уже на ощупь и слух. При этом по спине, груди и волосам стекает пот, ты весь мокрый, костюм липнет к коже… А ещё обнаружилась аллергия на перчатки и каждый раз снимаю их вместе с лоскутами кожи.

Дверь нам открыл молодой парень в одних трусах. Хорошо, что хотя бы в них. Был случай, когда нам открыла совершенно обнажённая Венера эпохи барокко. Точнее, она, вероятно, так думала. Но вернёмся к молодому человеку. Худой, с засаленными волосами, в очках, немного угловатый и нескладный. Казалось, он застрял в подростковом возрасте.

– Проходите, – пригласил он, – бахилы оденьте, пожалуйста…

«Наденьте!», – взвыло что-то внутри меня.

– Мы не одеваем бахилы, – вежливо ответила доктор, а внутри меня плакал препод. – Мы – экстренная служба, и если вы нас вызвали, значит, случилось что-то срочное, – вежливо отчитала парня врач.

Ее голос, доносящийся из-под респиратора, казался потусторонним. Молодой человек замер перед ней, как суслик, и не знал, что сказать. Я же просто молча показал на ноги. На них уже были эти чертовы синие бахилы. Парень перевёл взгляд и ещё больше завис, так и держа в руках свои.

– Что случилось? – вывела врач пациента из транса.

– А? А, у меня температура поднялась.

– Какая? – терпеливо уточнила Алевтина Александровна. – И можно мы пройдём куда-нибудь, а не будем стоять в дверях?

– Да-да, конечно, – парень посторонился и пропустил нас в комнату.

Комната была типично студенческая: разбросанные вещи, стоящая везде, где только можно, посуда, пыль по углам, развешанные постеры и новогодние украшения. Судя по виду украшений, висели они, по меньше мере, с прошлого года.

– Итак, вы говорите, что поднялась температура. Какая? Документы давайте сюда.

Парень засуетился в их поисках требуемого, параллельно рассказывая свою историю:

– Температура поднялась сегодня утром. Я проснулся с ощущением разбитости и слабости. Ещё голова болела. Решил померить температуру, – повисла драматическая пауза: пациент нашёл, наконец, паспорт. Судьба страхового полиса осталась неизвестна.

Если верить документу, то болящего зовут Андреем Андреевичем.

– Так вот, я измерил температуру, а она оказалась высокой! – с придыханием закончил Андрей Андреевич.

– Высокая – это какая? – с раздражением перебил я весь этот театральный пафос.

– Тридцать шесть и девять, – обиженно ответил Андрей.

Повисла напряжённая пауза. Я поджал губы, стараясь не использовать укладку в качестве дубинки. Мы надели эти скафандры… Ради тридцати шести и девяти градусов?! Алевтина Александровна молча переписывала данные паспорта в карту.

– Дима, сделайте тест, пожалуйста, – её голос без эмоций нарушил тишину.

Говорят, что при заборе материала на ПЦР-тест на коронавирус, люди ощущают, как им скребут мозг. Сейчас проверим.

– Ай! – пискнул наш тяжело больной пациент. – Вы бы предупредили, что это так неприятно!

Молча я влез во вторую ноздрю и так старательно брал мазок, что ни один, даже самый маленький вирус не сбежал бы. Но, увы, тест оказался отрицательным.

– Больше пить воды, таблетку анальгина и вызов участкового терапевта, – резюмировала Алевтина Александровна. – Вот здесь и здесь поставьте подписи. Это то, что мы вас осмотрели и вы не едете с нами в больницу.

– Но как же… Вы меня не заберёте? – в отчаянии спросил юноша.

– Куда? – с удивлением, смешанным с раздражением, спросила доктор.

– В больницу.

– Нет, – отрезала она, закрывая папку с документами.

– Но я же болен!

Юноша картинно закатил глаза. Меня, как бывшего преподавателя актерского мастерства, чей ученик сейчас солист Большого театра, – с одной стороны, изрядно позабавила эта бездарно разыгранная сценка, с другой, заставила в ответ закатить глаза и увидеть затылок. Это было настолько бездарное шоу, что даже в местечковом театре «Красный лапоть» эта звезда с треском бы провалилась. Пора было заканчивать трагикомедию, пока Алевтина Александровна не устроила ему реальный повод съездить в больницу. Возможно, в один конец.

Воскресение, вечер. Очень напрашивался вывод, что кому-то просто очень не хочется завтра на работу или на учебу, – чем он там занимает? – и, вот, пришла поистине гениальная мысль вызвать скорую помощь. Авось, прокатит. Нет, не прокатит!

– Болен – это когда температура выше тридцати восьми и пяти, вы задыхаетесь и жить не можете без кислорода, – встрял я в разговор. – А у вас даже температуры нет!

Повышенной считается температура, вопреки общественному мнению, – это температура выше тридцати семи и четырех. Сбивать же ее рекомендуется только если она выше тридцати восьми и пяти.

– Но как же… – парень отчаянно пытался протестовать, но доктор даже рта не позволила ему открыть.

Лицо Алевтины Александровны потемнело от накатывающего гнева. Такой я ее не видел. Даже мое, поистине ангельское терпение, выработанное годами работы с подростками, показало дно. Во всех отношениях. Фактически, – это ложный вызов, который по закону оплачивается штрафом в бешенные полторы тысячи рублей, но… Но по факту этот закон не работает. Чтобы выписать штраф, виновник должен своей рукой написать, что он преднамеренно сделал ложный вызов. Разумеется, никто такое писать не будет. Вот и существует закон, который невозможно применить на практике. Эх, в таких ситуациях, я очень жалею, что у нас правила не как в Европе. Там за такое… Эх, мечты, мечты.

– И справку вы не дадите? – дрожащим голосом спросил юноша.

– Нет! – рявкнула она, не сдержав эмоции.

Врач, повышающий голос – это неэтично? Может быть непрофессионально? Да плевать! Этот малолетний кретин ломает комедию, в то время, как у нас на станции висит десяток вызовов на ожидании, среди которых могут быть реально тяжелые случаи! Даже если там и нет тяжелых – это не отменяет того, что сотрудники бесцельно катаются от подъезда к подъезду, тратят свое и чужое время, чтобы вытирать сопельки вот таким… Товарищам, не отличающимся умом и сообразительностью.

– А я ещё ударился головой и потерял сознание! – внезапно сменил тему пациент.

– Где? Когда? – устало спросила Алевтина Александровна.

Я уже успел закрыть сумку и направиться к двери, как врач жестом остановила меня. Мне оставалось только прислониться к косяку двери и всем своим видом выражать немой скепсис.

– Вчера. В метро.

– Вот вчера и надо было вызывать скорую. А сейчас – в поликлинику.

– Но…

– Сегодня воскресение? – задал я вопрос, глядя ему в глаза. Тот дернулся в знак согласия. – Ну вот и чудесно. Сегодня готовьтесь к зачёту, завтра его сдавайте, и все будут счастливы. До свидания!

Мы вышли, оставив страдать Андрея Андреевича накануне сессии.

Уже стоя на лестнице, я притормозил.

– Дима? – Алевтина Александровна тоже остановилась.

– Погодите. Я на две минуты, – оставив доктора стоять на лестнице, я вернулся в квартиру.

Андрей сидел на диване и с кем-то переписывался, ожесточённо долбя по экрану. Услышав шорох комбинезона, он поднял голову и зло спросил:

– Что надо?

– Задать вопрос, – ответил я, снимая с головы очки и капюшон, – а что вы сказали диспетчерам?

Андрей ухмыльнулся:

– Не твоё дело.

– Ну во-первых, мы не переходили на "ты", а во-вторых, всё-таки, что вы сказали?

– Что у меня температура тридцать девять, – зло бросил парень. – И чо?

– А-а-а… – протянул я. – Да в общем-то, "ни чо". Поздравляю с первым трупом.

Андрей с недоумением посмотрел на меня.

– Ну, пока мы были на ваших тридцати девяти, мы не успели к бабушке. Умерла от инфаркта.

Андрей побледнел и начал хватать ртом воздух, явно подбирая слова.

– Да ничего не говорите. Всего хорошего.

Я вышел из квартиры, оставив Андрея наедине со своими мыслями. Жестоко? Возможно. Но это же невыносимо.

– Снова температура?

Я с трудом удержался от разочарованного стона. Это был уже девятый ковид подряд и половина первого ночи. Снова переодеваться. «Ну и что ты ноешь? – мерзкий внутренний голос дал о себе знать. – Больницу забыл? Тебе напомнить? Целые сутки в скафандре. И ничего. А твои коллеги, от которых ты трусливо сбежал, до сих пор в них ходят. Так что, собрался и марш работать!». «Напомнить, почему мне пришлось пить антидепрессанты? – огрызнулся я. – Или…». Внутренний голос не успокаивался: «Или напомнить тебе, что совсем по другой причине обратился к психотерапевту? Комбезы не входили в число причин. В общем, хватит спорить, иди одеваться».  Сколько не канючь, а внутренний голос был прав.

Нас ждала бабушка девяноста лет. При взгляде на неё, я бы дал ей лет семьдесят, но точно не девяносто. Полностью при параде: макияж, укладка, аккуратная, чистая и выглаженная домашняя пижама.

– Что у вас случилось? – спросила Алевтина Александровна.

– У мамы… – начал отвечать пожилой сын.

– Роман! – с характерной грассирующей «р» жестко осадила сына мать и продолжила степенно, с чувством собственного достоинства: – я сама способна рассказать, что со мной произошло.

– Да, мама, – сыночка опустил голову и сделал шаг назад.

– Вот и чудно, – женщина протянула свои разложенные по файликам документы.

Я успел увидеть в страховом полисе данные. «Роза Ааровна. Все ясно».

– Заболела вчера в восемь часов вечера. Во время вечернего чая я почувствовала озноб и решила померить температуру вот этим ртутным градусником, – она показала на термометр. – Он показал тридцать восемь и шесть. Я выпила таблетку парацетамола и перемерила через полтора часа. Сначала температура снизилась до тридцати семи и двух, но ночью, в четыре часа, снова поднялась до тридцати девяти и пяти. Я снова приняла таблетку парацетамола и стала ждать утра, чтобы вызвать участкового врача.

Роза Ааровна поправила выбившийся из тугой прически непослушный локон и продолжила дотошно рассказывать каждое своё действие в течении дня. Терапевт до неё так и не дошла: написала по WhatsApp, не послушала и вообще, назначила лечение, не зная, от чего лечит. Самая высокая температура была утром, в течении дня выше тридцати девяти не поднималась, а вот вечером, в шесть часов, она почувствовала, что стала хуже дышать. Стало тяжело дойти до туалета и вернуться обратно. Тогда она решила больше не откладывать и вызвала скорую. Очень круто, когда человек способен чётко и по делу рассказать о том, что его беспокоит. Поймав мой взгляд, в котором читалось удивление и восхищение, она прокомментировала:

– Я – инженер. В прошлом проектировала мосты и туннели. Поэтому привыкла к чёткости и структурности.

На ЭКГ у Розы Аароновны была небольшая блокада, возникшая после давнего инфаркта. А вот пульсоксиметр показал плохие показатели – содержание кислорода в крови у женщины было низким – восемьдесят семь. Это означает, что ей нужно срочно госпитализировать и подключать к кислороду. Роза Ааровна сначала наотрез отказалась ехать в больницу – как же так? Там же сплошной коронавирус! Но долго уговаривать не пришлось – аргумент, что она нужна сыну живая и здоровая, подействовал, и через пятнадцать минут мы уже мчались в город. Где встали в очередь…

Перед нами было десять машин. Это означало, что встали мы надолго… Возможно на всю ночь. А кислорода у нас было всего три с половиной баллона, которые оставила нам Оля. Точнее, уже три. Половину баллона Роза Аароновна использовала, пока мы мчались по трассе до городской больницы. Этих баллонов максимум хватило бы на три с половиной часа. Эх, будем дожимать, как можно. Алевтина Александровна ушла в больницу мониторить ситуацию, а я остался с пациенткой.

Время тянулось просто невозможно долго. Было жарко сидеть в костюме: печка работала, а выключить её нельзя. Очки постоянно запотевали, руки в печатках потели, вода начинала плескаться и там, и там. Если вылить её из очков было ещё реально, то из перчаток уже нет. Поло и штаны тоже промокли насквозь. Ноги в ботинках горели, и мне заранее было страшно их снимать в раздевалке. Похоже, впереди нас ждали незабываемые часы ожидания.

Дверь с грохотом отъехала, и одновременно с этим раздался измененный противогазом голос, принадлежавший какому-то андрогинному существу в белом костюме:

– Заводите пациен… – голос оборвался.

Я открыл глаза и непонимающе посмотрел в сторону, куда смотрел медбрат. Или медсестра? Роза Аароновна лежала, тихо шумел кислород в канюлях. Но женщина не двигалась. «Спит?», – я тронул пациентку, но та не шевельнулась. Меня как электричеством ударило. Рука метнулась к сонной артерии. Пульса не было. Теперь пот по спине потёк вовсе не потому, что было жарко.

– Твою мать! – шепнул я себе под нос.

– Она не дышит? – раздался голос медбрата. Все-таки, похоже, это был он.

– Похоже нет, – испуганно ответил я.

Андрогин нецензурно выругался и убежал в больницу, видимо, звать на помощь. Я ещё раз убедился, что пульса нет, расстегнул пальто женщины, разрывая пуговицы, приложив усилия, разорвал цветастую рубашку из тонкой материи и майку. Одновременно с этим ногой я ударил по стенке, за которой сидел водитель и рявкнул:

– Мне нужен мешок Амбу и воздуховод!

Руки легли на грудину и начались мерные и сильные нажатия на грудную клетку. И раз, и два, и три… Хлопнула дверь в кабине, водитель подбежал и достал с полки сумку с реанимацией и протянул мне воздушный мешок и изогнутый воздуховод. И двадцать восемь, и двадцать девять, и тридцать… Пять секунд на постановку воздуховода и на дыхание. Две секунды, и пластиковый проводник оказывается в глотке, ещё три секунды плавно надавливаю на мешок. И заново: и раз, и два, и три…

На третьем цикле очки были полностью запотели, а руки и спина, до этого нывшие, начали болеть. Где же все?! Где врач? Где реаниматологи? Я не могу сам достать и зарядить дефибриллятор, поставить катетеры и набрать препараты – моя максимальная остановка десять секунд. А Роза Аароновна никак не реагирует на мои попытки оживить её. Только где-то глубоко хрустнули ребра. Да блин! Я окружен машинами скорой помощи, в ста метрах больница, а я один качаю бабушку! Это как-то гребанный сюрреализм! Я вижу, как зрачки женщины постепенно расширяются и приходит понимание, что это всё, конец. Но тело и руки не сдаются. Не может такого быть!

– Заводите пациентку, – дверь с грохотом раскрывается, и на пороге стоит космонавт в противогазе.

Я открываю глаза. Роза Аароновна мирно спит. Меня прошибает пот. Но одного касания хватило, чтобы она открыла глаза и спросила:

– Пора выходить?

Меня передёрнуло, а волосы встали дыбом. Неужели приснилось?

– Да-да, – бесцветным голосом ответил я, – вас готовы принять.

Да, похоже перед сменой надо действительно больше спать… И не слушать рассказы коллег перед работой.

Часть 6. Сахарный диабет

– Бригада восьмая, врач Огурцова, фельдшер Болтунов! Бригада восьмая, врач Огурцова, фельдшер Болтунов!

Матюгальник беспощадно выдернул с обеда. Я с грустью посмотрел на гречку с курицей, а они на меня. Еда только-только успела разогреться. Чай тоже печально булькнул и начал демонстративно остывать – когда мы приедем на ужин, он уже покроется тоненькой корочкой льда.

– Ну, поехали, – проворчал я, убирая обед обратно в холодильник.

На сигнальном талоне значилось: «парализовало». Чёрт, если это инсульт, то сейчас будут проблемы с поиском помощников, готовых спустить пациента из квартиры в машину. Почему-то это всегда одна и та же проблема: как только попросишь родственников помочь найти двух, а лучше трёх мужчин, так оказывается, что во всём доме живут либо глубокие старики, либо младенцы. При этом в соседней комнате может смотреть в экран детина лет двадцати. Почему-то большинство людей уверены, что врачи и фельдшера скорой – это силачи-циркачи, которые должны вдвоём дотащить до машины часто сильно упитанных родственников. Интересно, как они себе это представляют? Ну в данном случае утешал тот факт, что квартира была на первом этаже. Проблемы с поисками имеют определенную закономерность: мужчин в доме меньше прямо пропорционально этажу, на котором мы находимся. Лифт эту статистику практически не меняет.

Нас встретила молодая женщина и тут же начала рассказывать:

– Мама замедленно отвечает! А ещё невпопад! Только звуки какие-то мычит! И руками, и ногами шевелить не может – только машет, когда я пытают её поднять! Один раз даже задела меня и ударила! Смотрите, синяк скоро будет!

От её трескотни начала побаливать голова. Ну что, сейчас зайдём и сами все увидим.

Женщина лежала на кровати. Нельзя сказать, что она была худой, но явно приближалась к этому.

– Что случилось? – доктор Огурцова, а в жизни Анна Сергеевна, подошла к пациентке и потрогала её за руку.

Я успел оценить, что кожа у той была влажная, я бы даже сказал, мокрая, а ещё бледная и холодная. Я уже знал, с чем мы столкнулись, и сразу полез за глюкометром.

– Измерьте ей глюкозу, – спокойно подтвердила мои догадки доктор и принялась писать карту.

Дочь продолжила тараторить: