Так говорил Ихтиандр

– Хуй с ним, пошли в ларек.

Свет от люстры режет глаза, я валяюсь на диване в куртке и ботинках, Вера на полу.

– Дима, плохо мне, мама…

– Я лиру посвятил народу своему, быть может, я умру неведомый ему? Но я ему служил, и сердцем я спокоен, пускай наносит вред врагу не каждый воин ик, ой бля.

– Я умираю, мама…

– Но каждый в бой иди, а бой решит судьба! Я видел красный день, в России нет раба, и слезы сладкие я пролил в умилении.

– У меня кровь везде, кровь, Дима!

– Довольно ликовать в наивном удивлении, пора идти вперед, народ освобожден ик… хоспади, но счастлив ли народ! Вер?

Тишина. Ну и хрен с тобой.

Разбудили голоса, дверь мы тоже забыли закрыть, Мила кричала:

– Она же не ест ничего! Только винище это херачит! Саша, аккуратней.

Когда все стихло, я бросаю квартиру открытой, шатаясь и падая, иду на автобус, еще темно, утро. Где-то в окнах прячется от меня Егор.

– Скажи, я тебя люблю. Ну, говори! Не отворачивай свою харю медвежью.

– Вот сволочь.

– Говори. Я. Тебя. Люблю. Ну?

– Сказал уже, отвали.

– Еще раз, я плохо слышала.

– Я тебя люблю. Все! Ай, больно же!

– Налей мне, пожалуйста, оп, спасибочки. У тебя фотографии с собой?

– Нет.

– Димка, я хочу туда, слышишь? Давай уедем, только я самолетов боюсь.

– Ты лучше квартиру обменяй, здесь тебе жизни не будет. Господи, сколько можно было уже всего сделать – ремонт, мебель всю эту бомжовскую выкинуть, новую купить. Что мы за люди?

– Нет, лучше уехать отсюда на веки вечные…

– Уедем, я заработаю за лето, и уедем, только сначала поженимся.

– За что ты меня любишь?

Казалось, весна опять была нашей, я каждый вечер покупал куриный окорок и килограмм апельсин, откармливал Веру по рецепту Милы. Еще Вера пила французские таблетки от алкоголизма, и устроилась на работу в ларек у станции метро «Московская»…

Первого мая забухал на рынке с нашими охранниками, приехал поздно. Вошел в квартиру, дверь была не заперта, на кровати спала Вера, одетая, рядом храпел Егор, на кухне, на полу валялся еще один «брат». Я налил «Бурбона» в последнюю в этом доме чайную кружку, сделал два глотка, и хлопнул в дребезги несчастную кружку об стену. Егор захрапел еще громче, Вера застонала, но так и не проснулась. Прощай. Прощайте все, спасибо за внимание.

Снова июль и бессмысленная тягучесть летних дней, почему мне всегда так плохо летом? Иду с работы по Первой Красноармейской улице, где углы домов сточены нашими тенями, мир плавится в слезах моих о тебе, даже время не лечит. Боль не ушла, лишь отступила за горизонт подсознания, стоит уколоться хоть о слабое воспоминание, и все, плотина прорвана. Почему ничего нельзя сделать? Я так устал.

Старая «nokia» молчит неделями, подзаряжаю батарею, таскаю его всегда с собой, я давно купил себе новую трубку «3310», последняя модель, и жизнь продолжается и пусть старый телефон спит пока, я верю в чудо…

Итак, Некто на небесах нажал на кнопку «пауза», в одно мгновение застыл круговорот побоища, замерли чертовы куклы, будто манекены. И в разразившейся вселенской, космической тишине, я услышал ее голос:

– Але?

– Привет…

– Как ты?

– Нормально.

Она замолчала, я нарисовал ее перед собой, она сидит в углу на диване, смотрит в окно, обязательно с сигаретой, перекладывает трубку из одной ладошки в другую, поправляет волосы.

– Какое-то эхо, как с того света.

– Не знаю, связь такая.

– Ты работаешь? Я завтра приду на рынок, дело есть.

– Какое еще дело?

– Все завтра, не будем тратить драгоценные минуты, а то опять будешь орать, что все деньги на телефоне на меня потратил.

– Вера…

– Завтра. Все, жди.

Некто на небесах отпустил кнопку «пауза» и отмотал Время назад, люди с недоумением отряхивались, подымаясь с асфальта, собирая раскиданные кепки, кошельки. Наташа громко икала, Алмас утирал разбитый нос белоснежной блузкой из последней коллекции, смотрел на небо, пробежали куда-то охранники. Любовь и мир снова на всей планете…

Серые облака проплыли над рынком, разродились коротким дождем, солнце выглянуло и спряталось за купола Троицкого собора. Проявилась радуга жирная, многоцветная. Бабки вышли из церкви, громко треплются у ворот, махают палками, целятся в меня резиновыми набалдашниками.

– Где вот они работают? Сидят, торгуют!

– Расплодили черножопиков!

Понедельник, в палатке "американские колготки" Марина кабардинка, со своими «тренировочными» шароварами и колючими рубашками. Все сегодня выходные Алмас, Наталья, Надя, Таракам – Муравьям.

Вера ворвалась на рынок, бросила мне на колени кожаную, дамскую сумку, и плюхнулась на баулы, я встал.

– Ну?

– Опять, ну. Не запряг пока.

– Вера, ты, что замуж вышла?

Я с нахлынувшей вдруг тоской разглядывал ее – дорогая, лайковая куртка, джинсы, явно не с рынка, замшевые ботинки, эта сумка, все чистое и новое.

– Я квартиру продала.

– Что?

– И больше не пью. Сядь. Стоишь, как негр с подарками.

Я сел рядом. Мы молча смотрели, как женщина у Марины одевала своего мужика во все кабардинское. Мужчина, кряхтя и сверкая семейниками, напялил синие, блестящие шаровары «reebok», застегнул все пуговицы на узкой в плечах клетчатой рубашке, чуть не разбил зеркало.

– И что дальше, Вер?

– А дальше, мы едем к твоим друзьям.

– Надо выпить, пойду в ларек, возьму чего-нибудь.

– Давай быстрее.

Я обошел наполовину пустой рынок, выпил маленькую кружку пива в трактире, украдкой перекрестился на синие купола церкви, спасибо Тебе, туфта все это, но все равно – спасибо. Надежда, хоть и на час, это маленькая жизнь.

Вера успела продать кроссовки, мужик их даже, наверное, не мерил, они оба смеялись.

– Ну, удачной торговли.

– Спасибо, и вам тоже…

– Сейчас-то где живешь?

– Нигде. Утром отдала ключи, и вот к тебе. Смотри сюда.

Взвизгнула застежка-молния, Вера вытащила пачку долларов, кинула мне на колени, сумка была набита деньгами.

– Дура, да не свети ты так. Убери.

– Нам хватит?

– Ты больная, я всегда это говорил, и не только я. Надо дать тебе по башке и в люк какой-нибудь выкинуть…

– Дима, поцелуй меня.

Я не успел ответить, кабардинка, вдруг стала резво паковать свой трикотаж, мелькнули за забором милицейские туловища, вой сирен. Боцман выбежал из павильона.

– Так, домой! Сейчас бомбу будут искать!

– Опять…

– Шевелитесь! Не то все бросаем, и на Измайловский, ждать. Я ворота закрываю!

– Верка, помогай!

– Яволь!

Мы быстренько покидали все в баулы, я погрузил товар на телегу, и покатил за ворота. Милиционеры проверили документы и поводили металлоискателем над моими сумками. Быстро отпустили.

– Где твой склад?

– В следующем дворе, ты же была, вроде.

– Ты меня с кем-то путаешь, с Наташей, наверное.

– Приехали.

Я еще по привычке не верил в реальность происходящего, не верил ей, этим деньгам, слишком все стремительно, и хорошо…

Да, едем. Здесь меня ничего не держит, матери похуй, куда я и с кем, далеко ли. Жене, скорее всего тоже, все равно алименты плачу кое-как. Позвонил Наташе, что бы пришла за ключами от склада и сегодняшней выручкой. Сказал, что завтра не приду, и послезавтра, и больше никогда не приду. Наташа ничего не поняла.

– Жди, я через полчаса буду.

– Давай.

Еще надо обязательно дозвониться до мужика, у которого я снимаю квартиру на Елизаровской, он живет где-то в области. Скажу, что ключи оставлю соседям, ему я ничего не должен. Оставаться в этой квартире не хотелось, слишком много слез там было пролито, снимем жилье где-нибудь в Озерках, сегодня же, денег навалом. Будем оформлять бумаги на выезд, понятие не имею, как сейчас это делается, ладно, поглядим – увидим. Сумку с деньгами я повесил через плечо, прижал к животу. Мы сидели на стульчиках в зале «Почта – телеграф».

– …Подала документы еще в апреле, все готово, надо только подумать, как тебя взять с собой, не передумал еще на мне жениться? Митя?

Вера обняла мою руку, качала ногой, блин, я и забыл, что она еврейка.

– Давай, молча посидим.

– Прикинь, по еврейским законам, меня сразу заберут в армию, я буду ходить в каске и бить арабов дубинкой. Не, буду на танке…

Мне было не по себе, волшебное и в то же время тревожное ощущение какой-то потусторонности. Кто-то клетчатую сумку оставил у дверей, эти две бабы нерусские только что нарисовались, мужик в костюме бланк заполняет.

– Тосно, вторая кабина!

– Иди.

Сквозь стеклянную дверь будки, я видел, как зашли Алмас, его земляки. Веру они не узнали, та сразу наклонила голову, уставилась на свои коленки. Я поговорил с мужиком, сообщил, у кого оставлю ключ от квартиры.

– Дима!

– О, привет, Алмаз. Ну что нашли бомбу?

– Какая бомба ебиомат, опять кто-то пошутил.

– Завтра работаете?

– Конэшно!

Алмас купил конверты, махнул рукой на прощание. Подождали пока они уйдут, Вера облегченно вздохнула, я протянул ей руку.

– Ну, что пойдем и мы, Наташа, наверное, уже где-то рядом.

– Какое счастье, мы едем в Холмогоры…

Я посмотрел на электронные часы под потолком – 11: 59…

Тадаааххх!!!

Земля подпрыгнула, треснула пополам! Огненная пружина, лишая слуха, выкинула нас на трамвайную остановку. Легкая Вера улетела метров на пять дальше, пионерские галстуки пламени рванули вверх из всех четырех окон телеграфа, перевернутый на спину чей-то автомобиль в ужасе крутил колесами, сыпался на землю мелкий мусор. Вера вскочила и побежала в сторону Фонтанки, я ковыляя рванул за ней. Догнал во дворах, где наши склады, мы в обнимку полетели в заросли лопухов и черной сирени.

– Тихо, тихо, Вера, все хорошо, родная моя.

Она уставилась на меня, словно видела впервые, я сам не слышал своих слов, в голове сломанное радио.

– Ой…

– Тихо, тихо, все в порядке, мы живы.

Я крепко прижал ее к себе, поднял на ноги, вышли на набережную…

Водитель разбудил нас у моего дома на Елизаровской.

Ночь, мне не уснуть, зато вернулся слух, заткнулось радио в голове, ночные новости по телевизору, в сотый раз передают сегодняшнее происшествие на Измайловском проспекте.

– Ты меня слышишь?

– Да, и мне страшно.

– Семь человек…

– Кошмар.

– Ты деньги не потерял?

– Нет, на месте, только телефон из кармана вылетел, а ты свои бумаги драгоценные?

– Чудак, документы евреи носят на груди, в потайном кармане, это генетическая особенность нации. Хорошо, что деньги тебе отдала. Дим?

– Ну, чего?

– Знаешь, что произошло? Ты для всех теперь умер, погиб!

– Вот радость-то…

– Теперь не надо прощальных речей, все объяснять. Это мои думают, что я уже на том берегу, мне легче, меня давно уже нет.

– Да, слиняла ты резво, думал, не догоню.

По телевизору пожарники запихивали носилки с трупами в машины «скорой помощи», в толпе мелькнули знакомые лица с рынка, я даже улыбнулся.

– Не по себе, как-то я все-таки потом позвоню матери.

– С того света? Все, Димка, они найдут твой телефон, многие видели, что ты был на этом телеграфе. Ты умер, слава Богу!

– А уезжать как?

– Не знаю.

– Ладно, надо все хорошенько обдумать.

– Думай, а я посплю пока.

…И снится мне, как проснулись мы и сразу стали собираться, как будто нас где-то ждали. Вышли из подъезда на Измайловском проспекте. Ни одной живой души вокруг, все разбежались, попрятались куда-то. У «Телеграфа» нас ждал высокий человек в странной белой одежде, он держал за руку ребенка. Я без очков ни хрена не вижу, Вероника тоже сощурилась, как от солнца.

– Бомж какой-то…

И, вдруг, она побежала вперед.

– Оля!

Чуть не сбила девочку с ног, схватила ее в охапку, заныла. Апостол подошел ко мне, спросил что-то, я не слушал, смотрел во все глаза на ее дочку.

– Мама, пойдем, я покажу дорогу.

– Ступайте, мне надо ждать остальных.

И уже сверху вижу фрагментами, разбегающимся пунктиром, стали появляться предметы и люди. Тележка с мороженым, пирожками, охранник у ворот, что-то говорит в рацию, милиция, цыганки, медленно ползут трамваи…

Хлопок. Залпом четыре вспышки из окон «Телеграфа», подпрыгнула, перевернулась машина, и наши с Верой туловища на рельсах, нелепые и некрасивые, Наташа и Алмас бегут к нам во все лопатки.

– Светлая память тем кто остался, – подумал я, – всем кто уходит доброй дороги.

МАЛЕНЬКИЙ ШОКОЛАДНЫЙ МОТОЦИКЛ

Последнее, что я услышал в том менее реальном мире – перезвон хрустальных рюмок, множество голосов, чав-чав, и как папа сказал:

– Когда я вырасту, соберу десять тысяч вот таких бутылок, построю плот и уплыву на нем…

А мама перебила:

– Король уродов, мне плохо.

Скрип отодвигаемых стульев, кто-то заорал:

– Скорую!

– Начинается…

Так я появился на свет. Это был очень жаркий май. Родители долго спорили, выбирая имя, мама решительно – Валентин, папа Бендером в честь одного счастливого робота.

А когда я орал, и мать, зажимая уши, убегала из комнаты, отец брал меня на руки и спрашивал:

– Кто мой сын? Ты мой сын?

И подносил к окну. Я мгновенно захлебывался своим криком – планета с высоты седьмого этажа казалась такой игрушечной и волшебной…

Однажды пришла женщина в белом халате, стала задавать вопросы.

– Следит за игрушкой?

Мама кивала головой.

– Да, да.

– Гулит?

– Немножко гулит.

– А должен певуче гулеть, вот так.

Женщина вылупила глаза и загулила:

– Угль-гль-гль, угль-гль-гль!

Брови ее прыгали на затылок, губы изображали клюв. Я «врубил сирену», а тетка крикнула на прощание:

– С завтрашнего дня начинайте прикорм!

Больше она не появлялась.

С яслями не сложилось, директриса попросила за место тридцать тысяч и посудомоечную машину в группу.

Бабушка пожала плечами:

– Зачем платить такие деньги, ведь есть я.

На следующий год, бабушка сказала:

– Надоело. Я еще молодая, пойду работать.

Как раз подошла очередь в детский садик. Здесь, девушка директор прошептала, глядя куда-то в угол стола:

– Ну, двадцать…

Дело быстро обтяпали, так я в свои неполные четыре года начал жизнь в коллективе в самом обычном детсаду, затерянном в трущобах у метро «Елизаровская», в одной группе с будущими легендарными бандитами Сережей Моториным и Сашей Васильевым.

На шестой день рождения взрослые нажрались, стали драться, маме разбили нос. Половина гостей ушла. Остальные успокоились и долго еще танцевали под «Депеш мод». С теми гостями, что ушли, пропал и отец. Исчез, как будто его и не было. Вернулся вечером, тридцать первого августа, когда я собирал портфель в школу, в первый класс. Мама сказала:

– Проходи.

А я спросил:

– Ты что так долго?

Таким я его и запомнил на всю жизнь – нелепым, в желтых штанах, черном свитере и черных ботинках. С вечной бутылкой пива в руках, и пальцы воняли сигаретами, когда мы, держась за руки, переходили улицу. Это была единственная наша осень, и он все смотрел на меня, смотрел каждую минуту…

…Тихо в комнате, мы валяемся на моей кровати, смотрим в потолок, бабушка на кухне готовит ужин, слышно, как трещат котлеты на сковородке. Мама еще не пришла.

– Давай в «съедобное – несъедобное»

– Давай, я первый.

Папа стучит мячиком об пол, придумывая загадку.

– Э, «Сникерс»!

Я ловлю подачу, один – ноль.

– Э, очень вкусный… бабушкин халат!

Я смеюсь и снова ловлю мяч, один – один.

– Э, маленький, шоколадный… мотоцикл!

– Так нечестно.

– Почему? Бывают шоколадные мотоциклы и Деды Морозы.

Мячик катится под кровать.

– Надоело…

– Расскажи про Осла овальную рожу, ты же обещал.

– Сейчас. В общем, шел осел Овальная Рожа по проспекту Энергетиков. Шел, шел, а навстречу ему гопники из «Компьютерного клуба»… Нет, не так. Подходит осел Овальная Рожа к пятьдесят восьмому отделению милиции, а там на ступеньках толстый милиционер курит. Осел говорит ему: вы последний оплот мирового зла, через час от вас мокрого места здесь не останется, потом я пойду дальше, на Москву, можете сейчас же передать мои требования правительству: «ТНТ» запретить, у старух мобильники отобрать, узбеков на пароход. Пока все. Милиционер сигаретой подавился, а осел Овальная Рожа достает гранату и фить ее в окно! Ба-бах! А тут Валька из-за угла с автоматом тр-р-ры! На помощь Овальной Роже. И я на танке. Милиционеры кричат сдаемся-я-я! Но им на помощь прибежал генерал Жопин со своим войском. Та-та-тах!

Ба-бах. Дверь хлопнула – мама пришла с родительского собрания. И сразу на кухню, жаловаться бабушке.

– Как ты думаешь, что изображено на этом рисунке?

Слышу, как шуршат мои листочки, измазанные акварелью. Пауза, вероятно бабушка надевает очки, разглядывает. Трещат котлеты.

– Возможно, это какой-то негр с гитарой. У метро…

– Нет! Картина называется – «Папа пьет петровское»!

Мама, гневно топая по коридору, удаляется в большую комнату, скрипнул шкаф, мама переодевается. Папа пошел к ней, мне стыдно, я остался сидеть на кровати.

– Ты нашел работу?

Тяжелый вздох, шелест программки.

– На Ладожской песни поют, здесь вообще кашалоты свою кашу варят.

Я немедленно представляю – папан идет по коридору, стучит в дверь, заходит, а там все уже ждут его, сидят на стульчиках в ряд и хором запевают любимую папину песню:

– Пустынной улице вдвоем с тобой куда-то мы идем, я курю, а ты конфетки ешь!

Отец в следующий кабинет – кухня, две огромные рыбины смотрят в кастрюлю на плите, пахнет овсянкой и сливочным маслом…

– Моль! Моль!

– Вон она!

– Где?! Лови ее!

Мы с бабушкой наперегонки летим на помощь. Все бегают по комнате и хлопают в ладоши. Наконец, мама тащит мотылька в кулаке на лестницу. Бабушка приказывает идти мыть руки – ужин готов.

Папа режет хлеб, его всегда заставляют резать хлеб…

– Какие планы на завтра?

– Газету надо. Позвонил по объявлению, договорился и порядок, чего зря по городу мотаться, деньги переводить.

– Хорошо, я оставлю тебе на газету, только найди работу, пожалуйста, на собрании сказали, что нужны новые плавки из шкуры дельфина, у ребенка плохие показатели в бассейне.

Мама нахмурилась, пощупала свой лоб ладонью:

– Я устала, идите по своим комнатам, я буду «Дом-2» смотреть.

На следующий день они меня встретили со школы – папа и его приятель дядя Жорж. У дяди выпуклый со всех сторон пакет, у отца под мышкой толстая газета.

– Купишь чего-нибудь?

Я поглядываю на ларек напротив школы. Отец кивает, берет меня за руку, мы переходим дорогу. Тетка в павильоне улыбается, увидев нас, приветствует, дядя Жорж называет ее Мариной.

– Ну, так и быть, дайте нам, пожалуйста, – отец шарит по карманам, я вижу, что он пьян, дядя Жорж сует ему сотню, – вонючего спрайту баночку и вонючий сникерс.

– Пожалуйста.

Дома они расположились за круглым столиком в большой комнате. Я рядом на диване, смотрю «Маленькую ведьму». Мама на работе, бабушка уехала за пенсией.

На столе вчерашние котлетки, дольки помидора, сыр, зеленый лук, салфетки, все на блюдечках. Две вилки, столько же рюмок и бутылка. Это выглядело так душевно, наверное, я тоже буду алкоголиком. Папа хлопнул в ладоши:

– Начнем, пожалуй.

…Через пять минут папа пододвинул к себе телефон, развернул газету и упал на пол, дядя Жорж схватил телефонную трубку:

– Алло? Здравствуйте, по объявлению беспокоят, на должность переместителя. Это кто вообще? А, подсобный рабочий! Что ж вы так сразу не сказали (в сторону) узбеки, наверное, кончились. Нет, не хочу, просто тут из-за вас человеку плохо. До свидания.

– Алло, (в сторону) мы ищем таланты, здравствуйте, по объявлению. Я вот захотел стать, как у вас там… загрузчик – выгрузчик! Образование? Зачем? А, большой конкурс. Думаю, мое образование вас не обрадует, что ж пойду в мойщики картофеля в ресторан «На палубе», до свидания.

Папа отдышался, залез обратно в кресло, потом рухнул от смеха дядя Жорж. Так они пили, по очереди падали, ползали с пола на диван, стучали затылками об стену.

– Водитель водолаза…

– Сотрудник ресторана без вредных привычек…

– Продавец – студент…

– Грузчица…

Потом отец успокоился и куда-то позвонил, дядя Жорж разлил по рюмкам остатки водяры и убрал пустую бутылку в пакет. Папа показал почему-то только мне картинку – девушка в короткой юбке у березы, рядом очень мужественный и решительный молодой человек с фонариком и дубинкой, внизу жирные буквы: «требуются охранники».

– Завтра еду туда, меня ждут, и все будет хорошо.

Прошел месяц. Вчера отец пришел с работы радостный. Еще не сняв ботинок, он объявил:

– У меня сегодня первая зарплата, будем кутить.

– Чо? – бабушка прикинулась глухой, приставила к уху ладонь. Папа наклонился и произнес ей прямо в ладошку.

– Мы с Валиком завтра пойдем в американскую столовую!

Сегодня с утра все только и галдят: «Макдональдс», «Макдональдс»…

– Раньше детей водили в цирк и музеи.

– Мы же были в цирке той осенью.

– Были…

Я хорошо помню прошлогодний цирк, мне было наплевать на клоуна и говорящих верблюдов, все два отделения не сводил глаз с негритенка в первом ряду, маленького мальчика в полосатом свитере, он тоже пришел с папой и мамой. Я раньше видел негров только по телевизору, а уж игрушечных…

У отца хорошее настроение.

– Как лифт работает?

– Сейчас объясню. Все очень просто! Там наверху сидит гастарбайтер, я нажимаю кнопку, у него загорается лампочка, он говорит – мененсссеген, и крутит ручку такой большой катушки и кабина опускается.

– А что такое – семемеген?

– Что-то типа – как вы меня все достали, будь проклята эта жизнь.

– Ты шутишь.

В маршрутку с нами села толстая женщина, она сразу же вытащила телефон. Папа негромко произнес:

– Я уже села, скоро буду.

Женщина в трубку:

– Ну, я уже села, скоро буду…

Пассажиры захихикали, толстуха зыркнула на нас, я отвернулся к окну.

Вышли на Сенной площади, толпа сразу закрыла от меня небо. Странные вывески на домах – «ТурДом», «Кожа на Неве», «Бизнес Центр красоты»…

Я дергаю отца за руку.

– Что такое – «Банк ВТБ»?

Он, не задумываясь, палит в ответ:

– О, это такой банк! Всеобщей Телевизионной Бастурмации!

Остановились у витрины мебельного магазина.

– Вот здесь моя работа.

За стеклом стоял диван, роскошный и великолепный, как у королей, рядом торшер и позолоченный журнальный столик. Девушка с короткими белыми волосами и красивыми глазами поправляла ценники, что-то записывая в блокнот. Она очень смотрелась рядом с этим гарнитуром, можно было подумать, что она хозяйка этого маленького дворца. Люди шли мимо, не обращая внимания, девушка увидела нас, папа ей поклонился, она покраснела очень сильно, как будто арбуз раскололся.

В «Макдональдсе» заняли столик у окна. Мне взяли «вонючий» детский набор, «вонючей» картошки, большую «Колу». Папа ничего не ел. Та девушка с белыми волосами постучала монеткой в стекло витрины. Отец вскочил:

– Жди меня здесь, я сейчас приду.

И убежал. Они рывком поцеловались и отошли куда-то в сторону. На улице громыхала музыка, у ларька «Аудио – DVD» плясал бомжара, веселый, морда разбита, народ кидал ему в кепку монеты. Бабуля в чрезвычайно засаленном белом переднике торговала пирогами с тележки, иногда украдкой посасывала лекарство из маленького коричневого бутылька, подмигивала прохожим. Отец с блондинкой весело болтали, пока к ним не подошли двое парней. Отец толкнул одного в грудь, тот спиной бухнулся о витрину, но стекло выдержало. Второй ответил папе по лбу, лицо у отца стало незнакомым и некрасивым.

Люди в столовой забубнили:

– О, смотрите, смотрите. Супер…

Я вышел в тамбур, сел на скамейку рядом с полосатым клоуном. И вдруг ощутил себя взрослым, мне стало отчетливо понятно, что это все не правильно и даже не разрешено. Так не хотелось становиться взрослым, что я заплакал. Потом помню себя на улице у облупленной до кирпичей стены дома. Страшные черные люди спали на асфальте, подвальная вонь из подворотен и ржач из распахнутых ворот «Трактира имени комиссара Урицкого»…

Он догнал меня, подхватил, прижал к себе так и шел со мной до метро, все повторял:

– Я тебя больше не брошу, слышишь, никогда, никогда, никогда…

Он попросил никому не рассказывать, за это мы построим ветроход. Сейчас как раз дуют «вихри враждебные». Он называл октябрьские ветры «вихри враждебные», апрельские ветры назывались – «менингитные».

– Я нашел в помойке коляску, спрятал в кустах.

– А парус?

– Из большой картонной коробки. Спи давай.