Исчезновение графа Воронцова

Дмитрий Македонов

Исчезновение графа Воронцова

“Иногда то, что мы считаем мёртвым, долго ещё не хочет умирать”

Оскар Уайлд

Глава 1

В наше время, лишенное всякого воображения и веры в сверхъестественное, всякого рода истории о проклятиях, одержимостях и бесах воспринимаются как вздор древней бабушки, которая, как самовар, пылиться в самом дальнем углу комнаты и выходит на свет божий только в самых исключительных случаях. Но бывают такие истории, которые попросту сложно списать на объективные, понятные разуму причины. И в которых мы, прежде всего, можем найти поучительные ответы или же задаться вопросами, неожиданно актуальными в наши времена. Прямо как вечные народные сказки. Один такой поучительный случай произошел сто лет назад со знакомцем моего прапрадеда, с Алексеем Алексеевичем Воронцовым. Видным социалистом, которому в начале века пророчили большую славу революционера. Оглядываясь назад, я понимаю, что его причислили бы к предателям в эпоху сталинского террора, и он бы пошел той же кровавой дорогой, что и тысячи других “старых” революционеров, чьими родственниками оказывались дворяне или враги народа.

Но его ждала другая судьба. Куда более увлекательная, если так можно выразиться.

Дело в том, что в мои руки попали уникальные дневники той эпохи (и сведения о ещё более древних временах), которые я в течение двадцати лет собирал по разным частным архивам. Всё дальнейшее повествование будет исходить из содержания этих дневников, писем и документов, только в более красочной, художественной форме. Тем не менее главные события данной работы правдивы и описаны сразу несколькими источниками. Конечно, невозможно представить себе правдивый и точный рассказ об эпохе, которой нынче стукнуло сто лет. Но надеюсь, что с моим образованием и ответственным подходом к делу, я смогу описать события, касающиеся прошлого моей семьи.

Итак, нынче вера умерла. Вера в Бога, вера в коммунизм, вера в лучшее будущее и многие другие “веры” погибли под влиянием забитого до избытка холодильника и Большой Сети. Но в прошлом вера была неотъемлемой частью жизни человека и, думается мне, вера формировала окружающую действительность. Чем слабее была вера, тем меньше происходило в жизни человека загадочного и странного.

Того, что можно отнести к вещам из “потустороннего”.

Один такой случай произошел в Больнице святой Марии Магдалины, располагавшейся в одном из городов центральной России. Верстах в сорока от Москвы. Там, в палате для самых тяжелых пациентов (сейчас бы мы назвали её “реанимацией”), лежал граф Роман Порфирьевич Воронцов, превратившийся в сгусток боли, крови и гари. Мучимый ужасными болями, зловонный, весь покрытый бинтами, словно мумия, он лежал среди обычных смертных, потому что в его состоянии его попросту некуда было деть. Он был почти обуглен. На всём его теле не осталось целого места. Только его пронзительные голубые глаза всё ещё смотрели на людей, источая злость и боль. Он лежал, не двигался, не пил и не ел. Он доживал буквально последние часы своей жизни, хотя врачи считали, что он и вовсе не должен был доехать до больницы и был обречён умереть по ещё дороге.

И вот этот пациент, лежачий и беспомощный, вдруг исчезает прямо посреди ночи.

Медсестра, некая Елизавета Попова, была в тот час на дежурстве. Заполняя журнал учёта лекарств и слушая грохот приближающейся грозы, она вдруг услышала, как по длинному коридору прошелся громкий, пронзительный вопль ужаса. Девушка вскочила, но не могла сдвинуться, потому что слушала новый, куда более пугающий звук. Чей-то утробный, величественный и пронзительный голос на незнакомом языке, исходивший будто бы из-под земли. Крик при этом не утихал.

Так продолжалось с минуту. Затем, резко, будто его прервали на полуслове, голос пропал, а крик начал утихать. Медсестра, сжав кулаки, направилась к палате, где слышались стоны испуганного человека.

Она открыла дверь. Подул холодный осенний ветер. Белые занавески, словно призраки, трепетали под его дуновениями, а под ними стояла пустая кровать. На которой час назад лежал граф Воронцов. По соседству с ней лежал другой пациент, который сейчас, вжавшись в спинку кровати, бормотал себе что-то под нос. Голова его была спрятана под одеялом. Елизавета, изумлённая, испуганная, прошла к окну и посмотрела вниз, убеждённая, что граф покончил с собой. Но нет. Внизу, меж цветов и облезших берёз трупа не было. Равно как и любых следов Воронцова. Девушка подошла к пациенту и с нежностью отодвинула краешек одеяла. Пациент, лысый мужчина средних лет, больной раком, дрожал и смотрел перед собой, всё повторяя не ясные слова.

– Что случилось, Андрей Евграфыч? – спросила медсестра.

Пациент перевёл на неё бешеный взгляд и начал причитать, всё увеличивая громкость своих слов:

– Он был здесь! Он был здесь! Тот, кто внизу! Тот, кто внизу! Он был здесь! – и так до тех пор, пока Елизавета, не в силах успокоить обезумевшего мужчину, не ушла, сжимая уши.

В ту ночь она не увидела то, что увидели наутро жандармы, которых крайне заинтересовала пропажа графа. Близ его кровати, на кафельном полу лежали чёрные пятна. Судя по запаху и консистенции это была смола. И всё. На этом любые зацепки заканчивались, а загадка пропажи графа Воронцова так и осталась повисшей в воздухе. Странный громкий голос, который слышала медсестра, списали на лепет безумного пациента. Исчезновение графа же объяснили типичным самоубийством и дальнейшей кражей тела. На вопрос, кто и для чего мог украсть тело обугленного человека, жандармы давали множество объяснений – одно другого краше, но ни одну из этих версий они развивать даже не начали. В историю о том, что Елизавета слышала громкий бас пациента она тоже не поверила. Ведь крик бедного мужчины не прекращался, пока говорил тот неясный, грубый голос…

С тех пор о сгоревшем имении графа Воронцова и о нём самом нет никаких сведений. Только в одной провинциальной газете М-ой губернии нашелся один примечательный отрывок, который следует привести полностью:

«Как известно нашему обывателю, в этом году в нашей губернии произошел удивительный случай с графом Романом Порфирьевичем Воронцовым, пропавшем ночью 30 апреля 1906 г. Всё наследство графа перешло к его кузену, Алексею Алексеевичу, человеку военному и умному, хоть и вовлеченного в бунтарскую деятельность. За сим сообщаем, что вчера, 15 июня 1906 г. наследник пропал и пропал также бесследно, как и его родственник. В последний раз Воронцова видели в районе Речного вокзала, в возбужденном настроении. Те, кто говорил с ним уверяют, что Алексей Алексеевич обещался рассказать всей стране о его великом открытии и поведать всём нам историю исчезновения графа Воронцова. С тех пор о нём не было известий. Жандармы провели обыск в доме, но нашли только рассеянный по дому Алексея Алексеевича пепел и сгоревший кабинет. Поиски продолжаются»

Это последняя известная запись о потомках рода Воронцовых, из которой можно сделать один важный вывод. Алексей Алексеевич имел сведения о произошедших с его родственником событиях и пропал также бесследно. Но что именно он узнал? Какое “открытие” хотел показать миру? Из-за чего произошел пожар в его доме и куда делся Алексей Алексеевич? Мои ответы, а точнее гипотезы, будут даны позднее. Сейчас же важно углубиться в историю Романа Порфирьевича Воронцова и его старинного рода, чьи корни уходят в середину семнадцатого столетия.

Глава 2

Роман Порфирьевич Воронцов родился 10 февраля 1884 г. и был единственным ребёнком в семье Порфирия Григорьевича Воронцова, полковника от инфантерии, который в этот день был за тысячи вёрст от дома, среди пустынь Бухарского ханства. Мать Романа Порфирьевича, Евдокия Дмитриевна, умерла вскоре после родов. Такой ужасный исход акушер списывал на возраст роженицы (тридцать два года) и на неестественный холод в доме, приведший к быстрому развитию пневмонии. Неестественным холод был по двум причинам: во-первых, дом усиленно и хорошо отапливался и во всех комнатах, не прилегавших к спальне графини, было тепло; во-вторых, сразу после рождения наследника, температура быстро пришла в норму. Но, к сожалению, было уже поздно. Евдокия Дмитриевна умерла через два дня, откашливая кровь и не помня себя.

Первый месяц жизни Роман Порфирьевич провел среди повитух, кухарок и нянь. Никаких родственников в поместье графа не нашлось. Нити, которые плели просторный ковёр родословной паутины рода Воронцовых во многом уже оборвались. Многие мужчины гибли в ходе бесконечных войн, а женщины меняли фамилии. Те нити, что ещё остались, дистанцировались от их, основной линии (в том числе и семья младшего брата Порфирия Григорьевича). Роман Порфирьевич таким образом продолжил ветвь старших сыновей рода Воронцовых, продолжавшуюся с середины XVII в. и никогда ещё не прерванную.

Когда граф Порфирий Григорьевич вернулся домой, в жизни его сына мало что изменилось. Он по-прежнему оставался на попечении нянек, воспитывался ими, пользовался их добротой и трепетом. По мере взросления Роман Порфирьевич становился всё эгоистичнее и наглее по отношению к няням, которые боялись перечить юному наследнику. Всякого рода капризы графа удовлетворялись, любые шалости прощались. Наиболее вопиющий случай произошел, когда графу едва исполнилось три года. Летом 1887 г. его отец снова был на манёврах, далеко и надолго. Мальчик остался на попечении старой няни, которая воспитывала ещё его отца. Однажды днём ребёнок, забавы ради, забрёл на кухню, где готовился обед. Всё вокруг кипятилось, жарилось и парилось. Каким-то образом кухарки проглядели, как Роман Порфирьевич схватил рукоятку сковороды с маслом и вознамерился плеснуть её содержимое в их старого кота, попавшийся ему на глаза. Когда наследник замахнулся, чтобы исполнить свою ужасную шалость, в кухню вбежала его старая няня. Она не успела его остановить, и поток раскалённого масла обрушился на её руки.

Когда старушка кричала от нестерпимой боли, Роман Порфирьевич смеялся звонким детским смехом.

После этого вопиющего случая Порфирий Григорьевич уже не мог оставаться в стороне и взял, наконец, воспитание сына под свой контроль. Однако, спесивость мальчика, выработанная за три года беспечной жизни, уже накрепко поселилась в нём и никаким калённым железом не могла быть выжжена. Тем не менее контроль отца, его требования, его армейская муштра возымели некоторое действие: Роман Порфирьевич стал более послушным, спокойным; но он так сильно возненавидел отца, что во снах, вплоть до самого совершеннолетия, видел, как убивает его, как мучает его разными способами и при этом смеётся также звонко, как в тот день, когда он пролил масло на руки бедной старухи.

Годы шли, молодой граф становился всё более высокомерным, всё более злобным, но при этом всерьёз увлёкся родословной (или генеалогией, если говорить на современный манер). Его интерес начался примерно в десять лет. Именно тем летом 1894 г. Роман Порфирьевич впервые покинул пределы своего огромного поместья (которое включало в себя не только огромный трёхэтажный особняк, но и сад, парк, несколько хозяйственных построек, а также пруд с золотыми карпами) и направился вдоль убогой деревни. Её жители, бывшие крепостные крестьяне, платили отцу Романа Порфирьевича за аренду земли, поскольку своей у них было мало – и двух детей-то не прокормить, – и таким образом, они по-прежнему оставались почти что в рабском положении.

Прежде всего молодого графа удивил контраст. После живописных мраморных стен и лестниц его особняка, после его позолот и неимоверных пространств, он очутился в мире, полным тесноты, грязи и простых, житейских вещей. Крестьяне смотрели на него (и на его охрану из двух солдат) с примесью интереса и ненависти. Он отвечал им взаимностью. Жалкие лачуги крестьян он проигнорировал, но зато просторы реки, примыкавшей к ней и бескрайний ковёр леса на другом берегу, так увлекли его, что солдатам пришлось охранять графа до самого рассвета, пока он не налюбовался видами.

Откуда же здесь увлечение генеалогией?

Первым обстоятельством, повлиявшим на Романа Порфирьевича, было отношение крестьян как к наследнику, так и к его отцу. Подросток с самого начала своих прогулок замечал, что вместе с ненавистью в глазах его слуг таится и нечто другое. Животный, глубоко засевший в глубине души страх. Старики, видевшие, как спесивый наследник графа идёт по улице, размахивая руками и улыбаясь наглой улыбкой, уходили с насиженных мест прочь и не возвращались покуда он не покидал деревню. Однажды, уже переступив четырнадцатый год жизни, граф увидел, как некоторые старухи при его виде крестятся и закрывают ставни древних изб. Отсюда возникал вопрос – откуда взялось такое отношение к помещикам? Постоянные розги, тяжелые поборы и гонения за беглецами делали Воронцовых объектом ненависти, но не суеверного страха, в конце концов…

Второе обстоятельство, окончательно определившее интерес графа к истории семейного древа, таилось глубоко в доме и открылось ему на заре подросткового возраста.

Когда наследнику исполнилось шестнадцать лет, отец вдруг рассказал ему о той части дома, куда не допускался ни Роман Порфирьевич, ни слуги, ни даже солнечный свет. Наследник давно разделил огромный особняк на четыре части. Первая часть, анфас дома с колоннадами на фасаде, самая крупная из всех, представляла собой парадную часть дома, куда допускались гости и где проводились балы и званые ужины. Вторая часть дома, хозяйственная, располагалась в правой части особняка (если стоять лицом к парадной части) – там жили слуги, располагалась кухня и кладовые. В третьей части, слева, жили сами хозяева: там располагались две библиотеки, покои и кабинеты. А вот четвёртая часть дома, куда никто не допускался, казалась ненужной пристройкой к левой, «хозяйской» части дома. Окна этой двухэтажной пристройки были вечно занавешены плотной тканью, стены её были заметно темнее, чем в остальном доме. Запретная часть дома казалась ненужной и заброшенной, но по какой-то причине двери, за которыми располагались комнаты пристройки, вечно охранял привратник. Как-то раз, ослеплённый любопытством одиннадцатилетний наследник приоткрыл двери пристройки, когда охранника не было рядом, и увидел только тёмные стены и уходящий вдаль пустой коридор. Отлучившийся привратник вернулся и захлопнул дверь перед мальчиком, а сам был в ужасе. С тех пор этого привратника наследник никогда не видел.

И всё бы ничего, пристройка была бы обычным, ничего не значащим строением, надобной графу по каким-то личным соображениям, но было важное обстоятельство, укреплявшее любопытство молодого графа и внушающее некий трепет перед тёмным отростком гигантского дома. Дело в том, что иногда Роман Порфирьевич просыпался по ночам, ощущая мерзкий холод и пристальный взгляд. В эти минуты бодрствования, Роман Порфирьевич слышал в глубине дома смех и шум, будто кто-то веселился и плясал на балу. Иногда смех сменялся шепотом, иногда слышался только топот ног, а иногда и вовсе слышались крики, но будто приглушенные чей-то сильной рукой. И всегда, смотря в тёмные углы своей огромной комнаты, он чувствовал на себе чей-то взгляд. Пару раз подросток даже сумел задать пустынной комнате вопрос: «кто здесь?», но всегда получал в ответ тишину. В одну такую ночь Роман Порфирьевич даже осмелился покинуть свою комнату и выйти в коридор, узнать, действительно ли отец устраивает ночные вакханалии, но в коридоре было темно, и во всех соседних комнатах, окна которых выходили на внутренний двор – тоже. Но когда молодой граф посмотрел на тёмную пристройку, окна которой также выходили во внутренний двор, он увидел нечто, отпечатавшееся в его душе навсегда, даже несмотря на последующие объяснения. Там, в крайнем окне второго этажа, стоял человек, смотревший пустым взглядом на внутренний двор, и улыбался во весь рот блистательной улыбкой. В темноте его наряд было невозможно разглядеть в полной мере, но Роман Порфирьевич отчетливо видел короткий серый парик и треуголку, бывшие в моде больше века назад. Подросток смотрел на человека и перебирал варианты – кто это? Откуда взялся? Что делает в запретной части дома? Но все мысли были прерваны, когда человек медленно перевёл на него свой пустующий взгляд. Мальчик сразу же отпрянул от окна и вернулся в покои. Той ночью наследник не спал ни секунды. На утро он рассказал об увиденном графу. Порфирий Григорьевич внимательно выслушал сына, поверил, что он не врёт и высказал идею, что подростку, издавна боявшемуся темноты, приснился кошмар или же ему причудилось. Что, мол, никакого человека в пристройке быть той ночью и никакой другой ночью не могло. Но дети – впечатлительный и тонко чувствующий народ: вот и в ту минуту Роман Порфирьевич заметил, что отец лжет, пусть и делает это искусно.

Но спустя годы те впечатления становились всё слабже, память подменяла события и факты всё больше, впечатления сгладились, и в конечном счёте сам Роман Порфирьевич поверил, что это был сон.

Ровно до той поры, пока Порфирий Григорьевич сам не открыл перед ним дверь в таинственную пристройку.

Это случилось на следующий день после торжественных именин Романа Порфирьевича. Подросток, будучи в приподнятом расположении духа, ожидал от отца нового подарка, но, когда они приближались к вечно закрытым дверям, настроение наследника резко переменилось. Он заметно оробел. Лицо его осунулось и побелело, но отец, увидевший эту оторопь, лишь рассмеялся и, открыв двери, пропустил сына вперёд, со словами «вперёд, Роман Порфирьевич, к главному открытию вашей длинной жизни». Наследник уставился в тёмный коридор и не мог сделать и шагу. Тяжелая руку отца чуть толкнула его в спину, и Роман Порфирьевич зашагал по коридору, слыша не только свой шаг, но и своё глубокое дыхание. Свет, лившийся из-за дверей, вдруг пропал. Последовал скрип петель, Роман Порфирьевич обернулся и увидел, как граф зажигает керосиновую лампу и широко улыбается.

– Идёмте же, – разлетелся по коридору его веселый голос.

И они направились дальше вдоль белых стен с позолоченными композициями барокко и высоких зеркал с тем же позолоченным пышным обрамлением. Они подошли к новой высокой двери, и граф предложил сыну открыть её. Ощущая, как дрожит его рука, вспоминая давний ночной кошмар, Роман Порфирьевич отворил дверь и… оказался в обыкновенной картинной галерее с высокими потолками.

С двух сторон вдоль стен висели картины, каждый человек на которой стоял в полный рост и выглядели так достоверно, будто живыми они влезали на холст и оставались там во веки. Роман Порфирьевич разглядывал картины с оторопью, дрожа от холода и чувствуя, буквально осязая взгляды этих картин. Вдруг граф повернул голову сына к правому ряду картин и указан на несколько свободных мест на стене.

– Здесь, дорогой мой мальчик, будут висеть и наши портреты, когда придёт время, – разносился голос по высокому залу. – Ты оказался среди наших предков. Вот этот, самый первый автопортрет, нарисовал наш далёкий предок, Иван Воронцов. – Отец указывал на портрет тучного бородатого боярина с левой стороны. Портрет идеально сохранился и казался свежим, будто бы на днях написанным. – Все наши предки продолжили традицию и каждый из наших дедов рисовал портрет незадолго до своей кончины… пойдём ка дальше. Мне есть, что ещё показать.

Наследник пошел за отцом. Остановились у очередной двери. Пока отец искал подходящий ключ в связке ключей, Роман Порфирьевич оглядывал портреты и вдруг остановил взгляд на одном, донельзя знакомом лице. Подростка поразил ужас. Он стоял, чувствуя, как тело заполняется ледяным страхом. На портрете улыбался и смотрел ему в глаза тот самый человек, его предок, что стоял в ту ночь в окне этого зала, смотрел во внутренний двор. На портрете его улыбка была такой же, как тогда, ночью. Вот только взгляд был осмысленным и выражал некую дерзкую мысль.

– Что с тобой? – вдруг разлетелся по залу голос.

– Ничего. – Роман Порфирьевич скрыл от отца испуг и скрыл весьма удачно. Граф кинул взгляд на портрет улыбчивого родственника, вздохнул и открыл дверь.

Их взору открылась тёмная отвесная лестница, уходившая на неимоверную глубину. Порфирий Григорьевич ступил на скользкие ступени, а сын – за ним. Что произошло дальше, и что именно обнаружили граф и его наследник внизу мы узнаем уже позднее, в дневниках Алексея Алексеевича Воронцова, которому предстоял тот же путь в мрачную бездну. Роман же Порфирьевич умолчал о своём путешествии и оговорился лишь о двух важных вещах: первое – в помещении под пристройкой находится часть некой семейной тайны, в которую его посвятил граф, но только часть, а не цельная картина; второе – холод в том помещении был столь гнетущим, что изо рта наследника вырвался пар, и в то же время холод казался очень странным, поскольку в подвале молодой человек не обнаружил следов инея или льда

Роман Порфирьевич был обижен тем, что его интерес не был удовлетворён в полной мере. И по возвращению в дом молодой человек спросил отца, когда он будет достоин этой «великой» тайны (говорил он с иронией, разумеется). Граф обещал, что при достижении двадцати одного года, Роман Порфирьевич узнаёт всю правду целиком и поймёт некоторые странности, происходившие в доме. Спесивый наследник, разумеется, не хотел ждать и приступил к собственноручному изучению истории своего рода. Да, именно с той поры и берёт свое начало его активное увлечение родословной.

Глава 3

Первое прикосновение Роман Порфирьевича к древним книгам, документам и выпискам из метрических книг, хранившемся в семейной библиотеке, можно отнести к тому же году, когда наследник познакомился с картинной галереей его предков.

Одним осенним вечером он проник в большую семейную библиотеку на третьем этаже «хозяйской» части дома. Сделал он это скрытно, в тайне от всех жителей. Так, слушая, как трещат дрова в камине, как шумят деревья за высокими окнами, слыша доносившиеся до него шорохи и скрипы из других комнат, Роман Порфирьевич приступал к изучению самого древнего текста, найденного им под толстым слоем пыли. То была обширная выписка из церковной книги, датируемая примерно 1610 г. Удивительно, что ей удалось сохраниться во времена Смуты и впоследствии, но молодой наследник не нашел средь древнерусских слов и предложений сколько-нибудь значимую информацию. И только старая закладка, уложенная в середине выписки, привела его к первому упоминанию человека по фамилии Воронцов.

«Июль. Седьмого числа сего месяца в семье купца Вранцова был сын рожден Иван Михайлович…»

Чувствуя, как сердце его наполняется азартом первооткрывателя, Роман Порфирьевич вновь обратился к древним церковным книгам, а также к писцовым книгам, написанным более простым языком. Однако, в течении первой ночи, он не открыл для себя ничего нового и так, сидя за столом между стопок книг, и уснул. На следующий день Роман Порфирьевич, обнаруженный старым дворецким, Иван-Иванычем, испугался наказания за самовольный поиск разгадки семейных тайн, но узнал, что его отец снова убыл на внеочередные маневры и не вернётся в поместье по меньшей мере неделю. Оказавшись свободным от цепкого взгляда отца, наследник продолжил изучение книг с новыми силами.

Сведений о купце Воронцове и о его сыне не было ни в одной книге, написанной священниками или писцами помещиков. Второй день изысканий подходил к концу, отсутствие каких-либо сведений о дальних предках изрядно утомили слабую волю графа, и он собирался уходить, как вдруг он наткнулся на неожиданную и весьма объёмную находку. Это был текст челобитной, адресованной напрямую царю Алексею Михайловичу в 1669 г. от некоего помещика Тимофея Золотника, в которой он весьма подробно и долго излагал свои претензии к другому помещику, Ивану Михайловичу Воронцову. Тут глаза наследника полезли на лоб – он каким-то образом упустил историю награждения купца Ивана Воронцова титулом. Списав досадный промах на простейшее отсутствие подобных сведений в библиотеке, Роман Порфирьевич взялся за текст, в котором разобрал большую часть написанного.

Помещик жаловался царю, что по ночам со стороны поместья Воронцова доносятся невразумительные, громкие звуки, похожие на вопли животных. Понять их происхождение самостоятельно он не сумел, поскольку поместье находится в очень заболоченном, лесистом районе, почти в глухомани и подобраться к нему можно лишь по одной дороге, ведущей вдоль топкого болота, но и оно охраняется отрядом стрельцов-дезертиров, нанятых Воронцовым для охраны. Но больше всего его беспокоят другие странности, наводящее на кое-какие мысли. В последние полгода, пока слышатся крики, у Золотника начал пропадать скот. Сначала несколько коз, затем коровы. Утерянного скота было немного – их утрату списывали на стаи волков, бродивших по окольным лесам, но совсем недавно (то есть в мае 1669 г.) пропал бесследно целый табун его лошадей. Пропал вместе с казаками, охранявшими их. И затем, в ту же ночь, что были утеряны лошади, со стороны поместья Воронцова доносились душераздирающие вопли и ржание лошадей. Помещик считает, что Иван Воронцов использует его скот в своих целях, суть которых ему не ясна и противна. Так и написал, «противна». Золотник упрашивал царя повлиять на Воронцова и заставить последнего расплатиться за угнанный скот и объяснить происхождение чудовищных звуков.