Яркость

– Энергичная. Быстро убежала.

Астра повернулась ко мне. Ее глаза были спокойными и добрыми.

– Спасибо, Ниа.

Филлип хлопнул себя по лбу:

– Ах да! Точно. Фрэй, Астра – это Ниа. Ниа – это Фрэй и Астра. Теперь вы знакомы по-настоящему. Ниа тут временно обретается. Помогает. Уверен, мы все с ней подружимся.

Я не нашла что сказать. Просто стояла, сжимая мокрую тряпку, чувствуя себя нелепым экспонатом. Но Фрэй протянул руку. Неловкость момента рассеялась под его спокойным взглядом.

– Рад познакомиться, Ниа. По-человечески.

Что-то ёкнуло внутри. Теперь это слилось со стыдом и смутной надеждой.

– И я рада, – тепло сказала Астра. – Приходи как-нибудь к костру. Не только с подносом.

Я кивнула, с трудом выдавив что-то вроде «спасибо» и «обязательно». Они ушли. Филлип засмеялся.

– Видишь? Не съели. Даже пригласили. А ты тряслась, как осиновый лист.

Я вздохнула, снова принявшись за уборку. Взрослая девушка, веду себя как… ребёнок. И ощущаю также. Но пустота внутри была уже не такой абсолютной. Появились имена: Филлип. Фрэй. Астра. Появилось своё место, работа. И шрам на руке уже не казался единственной точкой опоры в этом новом для меня мире. Было страшно, неловко, непонятно… но уже не совсем одиноко. Я поймала себя на том, что вытираю стол и тихо улыбаюсь сама себе. Так глупо.

Дни текли, отмеряемые сменами, редкими вечерами у костра и тяжёлым сном под крышей. В один из таких дней, когда утренняя суета в таверне немного утихла, Филлип отправил меня в подвал:

– Ниа, спустись-ка вниз. Надо две пустые бочки из-под яблочного сидра найти. За грудой ветоши и сломанных стульев, должно быть. Да смотри аккуратнее! – его голос донёсся сверху, заглушаемый скрипом половиц. – Там где-то и крысоловка старая валяется!

Я фыркнула в ответ, хотя крысоловки не боялась. Гораздо больше меня раздражала эта вездесущая пыль, лезшая в нос и горло. Продираясь сквозь паутину, похожую на седые космы, я отодвинула пропитанный чем-то кислым мешок. И тут моё внимание привлек он.

Лежащий в углу у лестницы, прислонённый к каменной кладке, как забытый посох. Не брошенный, а именно положенный с какой-то давно утраченной аккуратностью. Короткий меч. Ножны из потемневшей кожи, с вытертыми узорами и потускневшей металлической оковкой. Рукоять, обмотанная потрескавшейся кожей рептилии, выглядела надёжной, удобной для хвата. Навершие – простой железный шарик.

Что-то дрогнуло внутри. Не страх, не воспоминание – чистый, почти физический интерес. Я протянула руку, смахнула толстый слой пыли с ножен. Пальцы обхватили рукоять. Металл холодил сквозь трещины обмотки. Вес. Он был не таким тяжёлым, как казалось. Я приподняла меч. Лезвие, скрытое в ножнах, лишь слегка звякнуло устьем.

– Нашла что-то? – голос Филлипа прозвучал прямо у меня за спиной. Я вздрогнула, чуть не выронив клинок. Он стоял на скрипучей лестнице, протирая очки о полу рубахи. Его взгляд скользнул по оружию в моей руке, стал задумчивым. – А, это… Давненько его не держал.

– Он… твой? – спросила я, осторожно поворачивая остриё, пытаясь разглядеть тусклую сталь в скупом свете из грязного оконца.

– Стал моим, – кивнул Филлип, спускаясь в подвал. – Красиво, да? Музейная вещь. Но толку… – Он махнул рукой, как бы отрешаясь от ненужной сентиментальности. – Тяжёлый, неудобный. В узком пространстве, да с этим размахивайся… Только посуду побьёшь.

Неудобный? Он идеально лежал в руке, являя собой продолжение предплечья. Я инстинктивно сжала пальцы, представив короткий колющий удар. Откуда это? Поспешно опустив меч, прислонила его обратно к стене.

– А вот что действительно рабочее… – Филлип наклонился, кряхтя, и поддел ногой край старого, промасленного мешка у стены. Под ним оказался плоский, продолговатый ящик из тёмного дерева. Он откинул крышку. Внутри, на выемке из вытертого бархата, лежало нечто совершенно иное.

Одноручный арбалет. Компактный, с коротким, но толстым плечом, тугой тетивой из тёмного волокна и небольшим прикладом, обтянутым грубой кожей. Он выглядел не как музейный экспонат, а как рабочий инструмент – смазанный, ухоженный, смертоносный в своей практичности. Запах оружейного масла стал явственнее.

– Вот это дело! – Филлип извлёк арбалет с почти нежным почтением. Его пальцы привычно обхватили рукоять. – Неброско, мощно. Работа мастера! – Он прицелился в воображаемую мишень где-то между двух искомых бочек в дальнем углу; его обычно добродушное лицо на мгновение стало жёстким, сосредоточенным. – От лихих людей с большой дороги – первое средство. Наверху ещё один попроще. Уже и не помню, как давно приходилось пользоваться, но иногда и мирную жизнь защищать надо, так ведь? Давай-ка вытащим вон те бочки наверх.

Рабочие дни сменяли друг друга, наполненные скрипом половиц, гулом голосов и липкими пятнами на столах. Но ритм жизни на постоялом дворе теперь прерывался иными моментами – вечерами у тлеющего костра. Они стали ритуалом, пристанищем.

Угли потрескивали, выстреливая искрами в прохладный вечерний воздух. Они взлетали, гасли, растворялись в темноте. Лунный свет перемешивался здесь, у костра, с тёплым оранжевым сиянием плавающих языков, окутывая нас всех мягким, зыбким коконом. Запах дыма, влажной земли после дневного ливня и сладковатого тления сосновых шишек висел плотно, как одеяло.

На перевёрнутых дубовых бочках, наших импровизированных столах, стояли глиняные кружки. Моя была почти пуста, остатки тёмного пива горчили на языке.

Я сидела на грубом, неотёсанном бревне, поджав под себя ноги, стараясь впитывать каждую деталь. Тепло от огня ласкало лицо, а в спину ползла прохлада от стены старого леса, вплотную подступившего почти к самому трактиру. Прошло всего несколько недель, но эти вечера у костра с Филлипом, Фрэем и Астрой стали для меня точкой опоры, где всё было чужим, а моя голова – пустой комнатой с единственной надписью на стене: НИА. Здесь, под их истории и наши разговоры, под мерное потрескивание поленьев, пропасть внутри хоть ненадолго, но отступала. Заменялась ощущением… присутствия. Чужой жизни, но настоящей.

Филлип, развалившись на своём походном складном кресле, которое жалобно скрипело под его весом, закончил рассказ. Не байку, а быль – про то, как позапрошлой осенью медведь, привлечённый запахом вяленой форели из сушильни, пытался выломать дверь.

– …а он, понимаешь, – Филлип хлопнул себя по колену, очки сползли на кончик носа, – такой мордой в щель! Рык, словно гром! Я схватил первое, что под руку попало – кочергу старую. Не для драки, понимаешь, а грохнуть по железу, шум поднять. Бац! По ведру рядом! Он так вздрогнул, фыркнул, и был таков. В лес. – Филлип фыркнул сам, довольный, и отхлебнул пива.

Астра сидела рядом с Фрэем на широком бревне. Её светлые волосы, выбившиеся из небрежного хвоста, отсвечивали теплым золотом в огненном свете. Она прижалась плечом к Фрэю, а он обнял её, его пальцы слегка сжимали ткань её рубашки.

Картинка идеальной близости. Я отвела глаза к тлеющим углям. Знакомая тупая щемящая зависть, которую я тут же прогнала прочь. Их мир. Их тепло. У меня – шрам и тишина.

Повисла пауза, наполненная шипением углей и далёким криком какой-то ночной птицы из чащи.

– А ты, Ниа? – голос Фрэя прозвучал негромко, но ясно. Я подняла взгляд. Он смотрел на меня. Не на Астру, не на костер. На меня. В его тёмных глазах не было нажима, только лёгкое, доброжелательное любопытство. Уголок губ дрогнул в полуулыбке. – Может, есть что рассказать? У огня истории – как дрова, греют.

Кровь прилила к щекам. Теперь все смотрели на меня. Добродушное ожидание Филлипа. Мягкий интерес Астры. И этот спокойный, внимательный взгляд Фрэя. Хотелось смолчать как обычно, пробормотать «нечего рассказывать». Но что-то внутри сопротивлялось. Жажда не быть здесь просто немой тенью. Жажда оставить хоть крошечный след в их памяти, в своей собственной, и заполнить хоть чем-то этот белый шум.

– Историй из жизни… таких, как ваши, у меня нет, вы знаете. – Я сглотнула. Мои пальцы сами потянулись к повязке на правой руке. – Но… мне сон снился на днях. Такой яркий, что врезался в память. Как если бы я не участвовала, а смотрела со стороны. Яркий, только… далекий.

Я замолчала, собираясь с мыслями. Образы всплывали чётко, но слова давались трудно. Филлип одобрительным жестом пригласил поведать свои мысли.

– Там был… мир. Совсем другой. Непохожий на реальный. И жили там разные народы. Люди, и не только. Некоторые среди них… обладали странной силой. До них магии не было вовсе, – я махнула рукой, отгоняя туманность. – Так вот один из них… жил так долго, что века проносились мимо. Для него время текло… иначе.

Астра наклонилась немного вперёд, увлечённая историей.

В пламени мне мерещились очертания высоких ярких башен, непохожих на те, что были у усадьбы.

– А вокруг кипела жизнь – шумная, быстрая, яркая. Он видел, как сменялись правители. Как мальчик-сирота, которому он когда-то подбросил монетку, стал уважаемым мастером, вырастил детей и умер от старости в окружении внуков. Волшебник помнил смех девушки, продававшей цветы у городских ворот – её правнуки теперь торговали на том же месте. Он мог остановить наводнение, но не увядание своих близких, – я вдохнула случайно толику дыма костра, и взяв мимолетную паузу, прочистила горло. – Он был… над. Вне их потока. Поколения сменялись, а он был так поглощен вечностью, что пропустил жизнь.

Слова оборвались. Костёр приглушенно трещал. Я ощущала их внимание, недоумение и попытку понять. Филлип почесал щетинистую щёку, его добродушное лицо сморщилось в комической гримасе непонимания.

– Пропустил жизнь… Ну и сны у тебя, Ниа, прямо сказать! Заковыристые, – он покачал головой, но взгляд его стал серьёзнее. – Но всё же верно подмечено. Хватать момент, пока он тут. А то оглянуться не успеешь… Тебе пива подлить?

Астра смотрела на меня не моргая. В её глазах светилось не столько непонимание, сколько какая-то глубокая, тихая грусть, она уловила отголосок тоски в моём голосе.

– Как в старой сказке… Это так грустно. Не увидеть светлячков, глядя только на луну, – она бросила быстрый взгляд на растущий серп над нами, холодный и отстранённый.

Фрэй молчал. Он не отводил от меня глаз. Как будто пытался распознать в моих сбивчивых словах, в дрожи голоса, в самой сути этого чуждого сна что-то важное. Что-то, что объясняло бы меня. Его пальцы перестали теребить рукав Астры. В его внимании была какая-то новая сосредоточенность. Он не задавал вопросов. Лишь смотрел. И под этим молчаливым, пристальным вниманием во мне смешались смущение, облегчение и… робкая надежда. Что кто-то услышал меня.

Жар в щеках усилился. Чтобы отвлечься, я машинально потянулась к повязке на руке. Отметина иногда пульсировала под ней, слабо напоминая о себе. Внезапный порыв – желание быть честной, показать хоть что-то реальное из своего небытия – заставил меня действовать почти бездумно.

– Не знаю, что это было, – я по-прежнему смотрела на повязку. – Сон. Но… – Медленно, почти против воли, размотала грубую ткань. Под ней обнажилась бледная кожа и три угловатых, чётких буквы, выжженные, как клеймо, на тыльной стороне кисти: НИА. – Вот это… реально. Это всё, что у меня осталось из прошлого. И всё, что я о себе знаю. Поэтому так и назвалась, – я приподняла руку, чтобы все увидели шрам в свете костра. – Никаких воспоминаний. Только это. И… перемешанные мыслями сны. Которые, может, вообще ничего не значат.

Я опустила руку, чувствуя внезапную уязвимость; ведь ещё никому не показывала его, во всяком случае старалась. Может, не надо было? Филлип положил руку мне на плечо в знак поддержки. И я была ему благодарна.

– А вот эти моменты. Сидеть у огня. Слушать про медведей и… говорить про сны. Пусть и странные. Вот это я постараюсь запомнить. Чтобы в моей жизни – были точки. Светлячки. Пока я их вижу и помню. Так как я, кажется, что-то пропустила…

Я улыбнулась про себя, стараясь не предаваться унынию. Филлип первым нарушил тишину. Он громко хлопнул себя по коленкам и поднялся, кряхтя.

– Ну вот и славно! – провозгласил он, хватаясь за полупустую кружку. – Точки! Светлячки! Дело ясное. Значит, надо их побольше наловить! Ещё пива всем! За светлячков! За то, чтобы их видеть и помнить!

Он принялся разливать напиток по кружкам. Астра тепло улыбнулась мне, с той самой грустинкой, которая была ей свойственна.

– Спасибо, что показала, – тихо сказала она.

Фрэй кивнул и, наконец, отвел от меня взгляд. Его одобрительная полуулыбка вернулась. Он поднял свою кружку в мою сторону в немом тосте.

Я глубоко вздохнула. Смесь облегчения, стыда и какой-то новой, хрупкой уверенности разлилась внутри. Поделилась. Доверилась. Взяв полную кружку, которую сунул мне Филлип, я почувствовала шершавость ручки под пальцами. Впитывай, – приказала себе подсознательно. Запоминай. Треск костра. Запах дыма и мокрой хвои. Тепло на лице. Этот горьковатый вкус пива. Светлячок. Вот этот момент. Вот этот…

Исполинская, вечная луна плыла над нами, безмолвный свидетель моей маленькой, робкой победы. В этот вечер, как и в несколько последующих, я делила свои мысли со своими первыми друзьями. Я старалась держаться этого ощущения. Верить в него. Собирая моменты, как драгоценные камушки, складывая их в воображаемую шкатулку.

Однажды, после такого вечера, где смех звучал чуть громче, а тени от костра плясали чуть веселее, я уснула в своей кровати, уставшая телом, но с тревожной душой. Сначала сон был беспокойной полудрёмой, привычным мельканием лиц и обрывков разговоров. Потом тени за закрытыми веками сгустились, стали тяжёлыми, липкими. Внезапно – резкий всплеск в темноте: два узких, вертикальных зрачка, пылающих адским, невыносимо жгучим светом. Не глаза – щели в самой реальности, заглядывающие в пустоту, которой я была. Они не видели меня – они смотрели сквозь, искали. Жар от них опалял изнутри. Я вскинулась на постели, сердце колотилось, как загнанное, ночная рубашка прилипла к спине. Тьма комнаты под крышей таверны начала душить. Нужен свежий воздух. Сейчас.

Сбросив мокрую от пота ткань, я накинула на голые плечи лёгкую шерстяную шаль, босиком спустилась по скрипучей лестнице вниз. Пустая таверна тонула в сизом полумраке, нарушаемом только мерным тиканьем больших часов у стола Филлипа и храпом кого-то из постояльцев за стеной. Хозяин давно закрылся и ушёл к себе в пристройку. Я бесшумно отодвинула тяжёлую задвижку задней двери и выскользнула во двор.

Ночной воздух обнял прохладой, лаская разгорячённую кожу после кошмара. Он пах влажной травой, остывшей золой и далёким, таинственным лесом. Я жадно вдохнула полной грудью, стараясь стереть из памяти тот жгучий взгляд. Надо было просто побыть здесь. В тишине.

Моё внимание привлёк он.

Фрэй сидел в старом складном кресле Филлипа, откинувшись на спинку и запрокинув голову. Кресло стояло чуть в стороне от пепелища, на чистой земле, повёрнутое так, чтобы открыть максимальный обзор звёздного неба – спиной к лесу, и немного боком к крыльцу, на котором была я. Он не шевелился, замер в немом созерцании.

Сердце ёкнуло. Что он здесь делает в такой час? Я остановилась в нерешительности, раздумывая, не вернуться ли обратно. Инстинктивно крепче сжала края шали на груди, прикрываясь. Дверь, которую я не подумала придержать, предательским скрипом качнулась на старых петлях и вернулась в проём. Он повернулся на звук.

– Ниа? – голос его прозвучал тихо, без напряжения, скорее с лёгким удивлением, как будто он и сам не до конца понимал, почему ещё здесь. – Не спится?

Пригнувшись, я сделала шаг из-под навеса; холод земли под босыми ступнями был приятно-острым.

– Да, – ответила так же тихо. – Ты… что здесь? Уже за полночь.

– Засиделся в мастерской… – пожав плечами, он махнул рукой куда-то в сторону, не уточняя деталей. – Шёл мимо. Думал, Филлип ещё на ногах. Но всё темно. Видно, вечер был тихий. – Он снова запрокинул голову к небу. – А потом просто… сел. Небо чистое.

Звучало складно. И всё же в его позе, в этой затянувшейся паузе до моего появления, угадывалась какая-то нерешительность. Будто он задержался здесь не только ради неба.

Садиться на скамью напротив я не решилась и нашла своё привычное место на бревне, откуда было удобно смотреть на звёзды. Поёрзав, устроилась, ощутив под ладонями грубую древесину. Теперь я могла видеть его силуэт краем глаза, не встречаясь с ним взглядом. И эта невидимая дистанция позволила мне расслабиться.

Тишина ночи, после моего тревожного пробуждения, казалась теперь не давящей, а… бездонной. Обволакивающей. Над нами раскинулся космос, усыпанный алмазной россыпью звёзд и чужих миров, таких ярких в отсутствии огней деревни. И царила над всем – она.

Луна. Та самая, огромная, непривычно близкая, как с того первого утра на берегу. Она плыла высоко, заливая двор серебристым светом. Чёрные пятна «морей» на пепельно-серой поверхности манили глубиной и тайной. Я не могла оторвать взгляд.

– Море Спокойствия, – слова сорвались с губ почти непроизвольно, тихим шёпотом, подобно мыслям вслух. Я не стала указывать рукой. – Вот это, большое пятно, что ниже. Ты знал? Оно так называется.

Фрэй слегка повернул голову в мою сторону. В лунном свете его профиль казался резче.

– Море? – переспросил он, явно удивленный. – На луне? Никогда не слышал. Разве там есть вода?

Я смутилась, почувствовав привычную нелепость этих знаний, всплывающих из ниоткуда. – Нет, воды нет… – пробормотала я, глядя на пятно. – Это просто название. Для этих тёмных областей. Потому что они выглядят… так. – Я чуть скосила глаза левее, к другому пятну, частично скрытому тенью терминатора. – А вот там… Море Ясности. Видишь? Чуть в тени, у края света.

Фрэй прищурился, стараясь разглядеть.

– Еле-еле… – признался он. – Ты говоришь так, будто… читала об этом. В какой-то книге?

– Не уверена, – ответила я честно, и в голосе прозвучала вся моя растерянность. – Я просто… помню. Откуда-то. Как и то, что луна должна быть… меньше. Далёкой.

Я прижалась спиной к твёрдому дереву.

– Здесь, в деревне… вроде бы спокойствие есть. Как вот это море. Всё просто. Но ясности… – я взяла короткую паузу, подбирая слова, чувствуя, как накатывает волна той самой тоски, усиленная остатками жара от преследующих меня глаз во сне. – Ясности нет. Ни о себе. Ни о том, почему я вижу то, чего не видят другие.

Почему я помню названия на чужой луне, но не помню своё лицо в зеркале до того дня. Это… гложет. Сильнее страха. Слова повисли в ночном воздухе, хрупкие и обнаженные. Я ждала. Непонимания? Сомнений? Но Фрэй не спешил заполнять тишину пустыми словами. Его внимание вернулось к небу. Он смотрел туда, куда я указала, как будто впервые видел что-то новое, незнакомое. Его молчание было вдумчивым. Принимающим. Пытаясь увидеть мир моими глазами. Не требуя объяснений и не осуждая странности.

– А вот там, правее? – спросил он наконец, очень тихо, его созерцание не прерывалось. Он чуть повернулся, кивком указывая на другую тёмную область, дальше от знакомых мне пятен. – Это что? Тоже море? У него есть имя?

Я всмотрелась. Знакомого названия не всплыло. Остался только слабый гул в висках, смешанный с усталостью.

***

Мой выходной выдался ясным, слишком ярким после полумрака таверны. Солнце припекало спину, проникая сквозь тонкую ткань, а пыль на дороге щекотала ноздри. Я шла по деревне без особой цели, просто чтобы двигаться, чувствовать под ногами не скользкие половицы, а твёрдую землю. «Утро, Ниа!», «Погодка нынче!» – кивали мне со своих крылечек знакомые. Я махала в ответ, выдавливая улыбку. Привыкла. Почти. Но всё равно чувствовала себя актрисой, разучившей роль в чужой пьесе.

Дорога привела меня к центру, где стоял двухэтажный каменный дом, заметно выделявшийся среди деревянных хижин. За кованым, местами поржавевшим забором копошился мужчина. Лет сорока, крепкий, в выгоревшей холщовой рубахе, он остервенело выпалывал сорняки на клумбе у самого фасада. Земля летела из-под его заступа комьями.

Я остановилась, опершись о тёплые прутья забора.

Мужчина заметил меня, выпрямился, вытер лоб тыльной стороной ладони. Лицо его было обветренным.

– Привет. Нравится? – хрипловато спросил он, улыбнувшись. – Ты же та новенькая, из таверны Филлипа? Ниа?

– Да. Просто гуляла. Дом у вас… солидный.

– Солидный? – он усмехнулся, опёрся на заступ. – Да уж. Мой дед его строил, ещё когда деревня только разрастаться стала, он важный человек в городе был. А я уж тут родился и вырос. И дети мои, – он махнул рукой в сторону дома. – Прочно стоит. Не то что новодел.

– Родились здесь? Значит, всю жизнь в деревне?

– Точно так. Сперва вон в той избе, за мельницей, родители жили. Потом дед этот дом достроил, переехали. Город видал пару раз – шумно там, душно. Не по мне.

Шанс. Ещё одна проверка.

– А озеро… – начала я осторожно, стараясь казаться всего лишь любопытной. – Там, за рощицей. Красивое место. Тишина.

– По дороге на город? Да, бывал. Рыбу ловил. Лес вокруг, тишь да гладь.

– А… усадьба там какая-то? – не удержалась я. – С башнями? Старая, говорят…

Я смотрела ему прямо в глаза, пытаясь уловить хоть тень узнавания. Его лицо оставалось спокойным, лишь лёгкое недоумение скользнуло по нему.

– Усадьба? – переспросил он, почесав затылок. – Нет, милая, никаких усадеб там и в помине нет. Озеро, дорога на город да лес кругом. С чего ты взяла?

В его голосе не было ни капли лукавства – лишь искреннее недоумение. Он не видел его. Он не знал. И от этой простой, жуткой уверенности у меня похолодело внутри.

– Наверное, перепутала… Удачи с сорняками.

Я отвернулась и пошла прочь, не дожидаясь ответа. В мыслях крутились его слова, сталкиваясь с отчётливым образом особняка, что высился над озером в моей памяти. Никто его не замечал. Вовсе. Это была не забывчивость, а настоящая, всеобщая слепота.

Ближе к выезду из деревни я нагнала медленно двигающуюся повозку, гружённую пустыми бочками. Торговец – коренастый, рыжебородый мужичок – кивнул мне:

– В город, красавица? Подбросить?

– До озера, уважаемый Амати, – ответила я, запрыгивая на задний борт. – Если не затруднит.

– Озера? – он хмыкнул. – Садись. Только обратно пешком пойдёшь – я в город.

Повозка затряслась на ухабах. Я молча смотрела на проплывающие мимо избы, на уходящие в поля тропинки. Амати, постукивая вожжами по колену, рассчитывал вслух, сколько можно выручить за воз воска в городе и сколько отдать за соль. Я соглашалась, не вникая.

Он высадил меня у развилки: левая дорога вела в город, правая – узкая, разбитая – уходила в лес. Вскоре повозка скрылась за невысокими холмами. Я осталась одна.

Тишина здесь была иной, чем в деревне. Глубже. Тяжелее. Я прошла в сторону озера, высокая трава ударяла по икрам. И вот, наконец, пригорок, с которого открылся вид, не оставляющий сомнений: особняк стоял на своём месте. Во всей своей невозможной, подавляющей реальности. Серый исполин с острыми крышами и двумя башнями. Корабль-призрак, бросивший якорь во времени. Солнце освещало его фасад, но лучи не делали его светлее. Ни движения, ни звука. Только тишина, давящая, как перед грозой.

Я стояла на противоположном от него берегу. Торговец наверняка не видел того, что вижу я. Филлип тоже отмахивался. Для них его никогда и не было. Это знание било током, смешиваясь со страхом и жгучим любопытством. Почему я вижу? Я помню его с первого дня. Помню близняшек, что были здесь. Они убегали к себе домой, в старую мрачную усадьбу.

Подойти? К тем воротам? Страх сковал ноги ледяными оковами. К тем тёмным окнам? Мысль о том, чтобы обогнуть озеро и приблизиться казалась чистым безумием – с этим местом что-то не так. Оно было неправильным. И я была с ним связана. Я осязала это кожей, как тогда, когда вынырнула из воды без памяти. Как чувствовала пульсацию шрама сейчас. Это место знало меня. Звало. Обещало ответы и грозило опасностью.

Ветер с озера донёс запах сырости, обвил лицо. Я вглядывалась в башни, в тёмные провалы окон, словно пытаясь разглядеть в их каменной немоте обещание или отказ. Страх не ушёл. Он сжимал горло плотным кольцом.

– Я узнаю твою тайну, – прошептала я так тихо, что слова утонули в шелесте листьев.

Решение созрело в груди, тяжёлое и окончательное. Однажды. Скоро. Я развернулась и пошла назад к дороге, ведущей к шуму деревни. Серые башни молчаливо провожали меня. Но прощались не навсегда. Они ждали. И теперь знали – я приду.

Возвращение в деревню казалось бесконечным.

Усталость свалила меня на жёсткую койку под самой крышей, но сон не принёс покоя. Образы становились отчётливее, звуки громче. Они преследовали меня каждый раз, когда я засыпала. Я стала брать ночные смены. Казалось, что при свете солнца сквозь окно, тьмы в моих кошмарах было меньше.

До этого дня.

Два узких разреза, полыхающих иссушающим адским пламенем. Не глаза – разрывы в ткани бытия. Тихий гулкий шёпот на чужом языке. Я вскинулась на постели, как от удара током. Пот стекал по вискам, спине, приклеивая тонкую рубашку к коже. Воздух свистел в горле короткими, прерывистыми рывками. Сердце колотилось, выбивая тревогу в рёбра. За веками плыл жуткий образ – две серые башни особняка. Их пустые, тёмные окна-бойницы смотрели на меня с другого берега, нависая над неподвижной озёрной гладью. Шрам на руке под повязкой пульсировал тупой, отдающей в тело болью.