Шамбала

Безуспешно попытавшись подняться, с трудом размяла затекшие конечности, едва не упав. Эйф все время рядом – вертится, как собака, но ни на долю не верю в его доброту. Легла в постель, с блаженством вытянула ноги, зарылась в подушку.

– Как давно начались кошмары?

– Не помню. Не помню, когда в последний раз спала, – перевернулась на живот, заложила одну руку под подушку, наслаждаясь ее небесной мягкостью. – Чего бы тебе ни наобещал Герд, я всего лишь человек.

Он не предложил остаться; было бы сущей банальностью ожидать от него этого. Он знал, что мне это будет неприятно. Мою сущность уже не под силу кому-то изменить. Несмотря на все противоречия, таилось в той ночи нечто интимное – что-то гораздо более сакральное и глубокое, чем тьма, поглотившая двух страстных любовников. Произошла некая странность: бессильная дремота в одну секунду завладел разумом, верно превращаясь в размеренный сон. На задворках сознания только диву давалась, что являлось тому причиной. Однако напрасно я соблазнилась подобным чудом: спустя некоторый срок кошмары возобновились.

81

Страх. Жажда. Бессилие. Бессмысленность. Пустота. Снова страх.

Цепочка, ведущая к саморазрушению. Какое безумие: страдать от того, что не в силах изменить.

Чьи-то сильные руки обхватили меня со столь непривычным уютом, что сердце постепенно перестало колотиться, и я громко выдохнула, прижимаясь к этим рукам. Кто же это? Только во сне так обнимала Кара… или Киану… или кто-то, кого я почти никогда не знала – мама и папа.

Тело вздрогнуло.

Это действительно был сон. Страшный кошмар, преследующий теперь каждую ночь вдали от дома и всего того, что когда-то знала.

Я дернулась, но тут же услышала настойчивое:

– Шшш…

И эти руки. Эти сильные, необыкновенные руки, в чьей власти изменить все – весь мир, и даже больше.

Я не готова сопротивляться, кричать или бунтовать. Понимаю, что в этом нет смысла. Его помощь – то, в чем я нуждалась, как в воздухе. В конце концов, пусть содействие приходит с неожиданной стороны, она существенна для реализации амбициозных планов Герда.

– Не знал, что во сне можно себя убить.

– Что?

– Ты ходила, и падала, и билась… Но не кричала. Лучше бы кричала, как все люди.

– Ты знал, что мне поручат две головы?

– Да. Об этом сообщил Герд.

– Ну конечно… – тихо возмутилась.

В коридорах наверху тишину прорезали тяжелые, шумные шаги; сыпалась из женских уст ругань.

– Шиман, какого лешего я должна искать тебя?! – бесновалась Тата. – Выходи, старый черт!

Капитан не утруждал себя быстротой движений. Он поднялся, натянул носки ног, размял шею и, как был в рубашке да брюках, оставшихся после Инаугурации, так и отправился наверх.

– Эйф! – позвала я.

Он обернулся.

– Спасибо, – негромко произнесла.

В его лице мелькнуло что-то истинно человеческое, то, чего я еще не замечала ни в одних глазах, ни в одной натянутой улыбке, ни в одном праведном жесте. Имя тому было понимание; единство и подобие вопреки иным различиям; то, что мы оба разделяли и будем разделять всегда.

– Все мы люди, – отозвался он и отправился наверх.

– Завел себе подстилку? Хоть бы выбрал кого постарше, не этого же ребенка. Наивная, как три копейки! – громко возмущалась Тата, чтобы это точно долетало до моих ушей.

Я лежала и смотрела в высокие потолки – простые, но не лишенные изыска, как и любая деталь в этом огромном подземном жилище. Как это ему подходит: цивилизация, холеность, комфорт. Не слишком ли дешево он продал собственную свободу во имя всех этих благ? Смогла бы я отдаться логову шакалов и стать одной из них?

Еще ближе оказалось время операции. Следовало подготовиться, надеть форму, познакомиться с оружием. Сегодня все кончится. Сегодня я увижу Кару. Возможно, мы даже вернемся вместе домой. Только где-то в самой глубине души что-то отвратительно поскрипывало, как тянут когти о стекло, настаивая на чем-то скверном. Гоните прочь подобные мысли! Им не место там, где нужна уверенность. Пусть грех двух отъявленных голов ляжет на мою душу – только бы это знаменовало конец всем мучениям.

82

Спустя несколько часов я отыскала Эйфа в его комнате. Он работал за компьютером, рассматривал мудреные схемы, разговаривал с кем-то по телефону, отдавал распоряжения и печатал документы. Каким образом ему удается просиживать здесь, учитывая, что каждого комитетника должны были призвать к службе, принимая во внимание смуту, царившую повсеместно?..

Он улыбнулся, глядя на мою заправскую форму и растрепанные волосы – не в пример тому облику, что украшало тело накануне.

– Ксан сейчас доставит оружие.

– Что защищаешь ты?

– Что? – он отвлекся от стопки документов и развернулся на стуле.

– Вчера ты сказал, каждый защищает то, что ему дорого.

Он растерялся, уж ожидая чего угодно, только не этого. Да, вопросы в лоб я умела ставить. Впервые очутившись в его комнате, медленно прошлась вдоль стен, рассматривая мелкие детали интерьера – простые напоминания о том, что он такой же человек, с такими же глубоко сокрытыми слабостями и стремлениями, а не бездушная машина правительства. Комната, пусть и полна деталей, присущих ему одному, – но вовсе не его собственная – предоставлена Комитетом, как и квартира. Я вдруг подумала о том, как мы в этом схожи: оба обездоленны, лишены родительского плеча, оба приспосабливаемся к обстоятельствам, и оба всюду чужие, как волки, коим нет места ни в этом городе, ни в целом свете.

На стене висела скудная вариация фотографий; часто на них мелькало лицо одного молодого человека – парой лет моложе самого капитана, но чем-то напоминавшим его самого: той же формы нос, те же обворожительные ямочки на щеках, та же добрая улыбка – только глаза и волосы темные. На самом дальнем снимке с ними сидели старики, и в их глубоких морщинах я узрела родителей. Так, значит, у него есть семья; не воспоминания, не россказни, не пустые представления – живая семья. Старики – простые работяги, прошедшие огонь и воду, знававшие Время Перемен таким, какое воспринимали и с чем жили сами, не понаслышке. Отец семейства – сгорбленный, худощавый старик, мать – умудренная женщина с повязанной красным платком головой… Я всматривалась в нее слишком долго, пока не поняла: где-то уже видела. И мозг пытался высвободить картины прошлого и навести на портрет, чтобы облачить его в реальность. Красный платок… Он цеплялся в сознании, точно новящева идея. Да, это была женщина-предсказательница, чей дом располагался немногим дальше того, где два года растила меня тетка. Сомнений быть не могло: это та самая старуха, чье имя произносили со смехом, кого презирали и над кем потешались детишки, а взрослые только сочувственно мотали из стороны в сторону головами. Сошедшая с ума бедная старуха, глазевшая на меня каждый раз, как я проходила мимо той скамьи у ее дома, где она любила сидеть сутки напролет. И этот ее красный платок…

Я глянула на капитана – он все понял без слов.

– Почему ты не сказал, что родом из Ущелья? – довольно громко спросила я.

Капитан отложил свои бумаги, поднялся и подошел ко мне, глядя на фотографию.

– Лет десять назад я выкупил прописку Метрополя и стал солдатом. Если бы хоть кто-то знал о моем происхождении, их всех, – он указал подбородком на фото, – держали бы на мушке.

– Но твой брат…

– После смерти отца мать была не своя, а когда забрали брата… – он замотал головой, пряча руки в карманы.

Я смотрела на его лицо, в непривычном ведении осознавая, что за грозным чином и пугающим прошлым кроется обыкновенный мужчина, чья жизнь не принадлежала ему самому. С десяток лет он метался от Комитета к семье, от семьи к поискам брата, от брата к гласу народа и Революции… Как и все мы – как и я сама – он не ведал покоя, и каждый раз шагал по самому острию. Чего стоит такая жизнь?..

– И ты его хочешь спасти, да? – с небывалым сочувствием спросила я.

– Да, – кивнул он и вернулся на свой стул.

– Где он?

– Его держат в тюрьме Третьей Провинции.

– На родине Правителя.

– Да. После проступка его держали в следственном изоляторе – туда было проще попасть, сейчас – почти невозможно. Даже для меня.

– Его пытали?

Капитан горько усмехнулся.

– Законом пытки запрещены, но Комитет уже несколько десятков лет не отказывается от этого способа. Пытают всех, Кая. Даже твою мать.

Я вздрогнула, обернувшись в его сторону. Образы фотографий отпечатались бликами света на сетчатке, и теперь его лицо мешалось с лицами его семьи.

– Что ты можешь знать об этом?

– Я собирал данные о тебе и тех, с кем ты живешь, чтобы обезопасить от вторжения Комитета. С ними было намного проще – они беженцы, сироты, найденыши…Твои родители успели оставить свой след в истории, пусть и небольшой.

Откровенно говоря, я совершенно не понимала, о чем он говорил, – и не хотела понимать. Тема моей семьи – это то, что я ни с кем не обсуждаю.

– Они не преступники, – почему-то оскорбилась я, глядя в пол.

– Нет. Они борцы за свободу. Как и ты, – он вдруг засмеялся, глядя на меня, как на малого ребенка. – Должен сказать, ты совсем не похожа на свою мать.

Я снова оскорбилась; в моих детских понятиях девочка – милая, кроткая, послушная – всегда должна походить на мать, сын – сильный, отважный – на отца. Ни одна живая душа никогда не рассказывала мне о том, какими они были – мои родители, и с годами я смирилась с тем фактом, что если не Господь, так какая другая исполинская сила ниспослала мне одиночество в наказание за буйный, неподчинимый нрав. А теперь он – капитан – враг не только народа, но и мой собственный – раскрывает то, что знал годами, бросая вызов моему невежеству.

– Мне жаль, что Комитет разрушил и твою семью, – ответила я, – но я не хочу говорить о моей собственной. Зачем ты мне об этом говоришь? Ты сам комитетник.

– Я им стал, чтобы спасти брата. А потом все так изменилось… Теперь ты знаешь о мотивах.

– «Люблю страну и ненавижу государство»?

– Жаль, что ты этому не веришь.

– Я не верю никому, Эйф. Ты и сам это знаешь.

Нас обоих передернуло оттого, насколько резко проявилась моя внутренняя перемена.

– Знаю. Герд слишком хорошо тебя обучил.

Мы молчали до тех пор, пока я не выдавила:

– Не пытайся заглянуть мне в душу – ты ничего там не найдешь.

И сразу же меня начало колотить. Я жаждала исчезнуть из этого подвала, уйти подальше от этого капитана; слишком много он обо мне знал, слишком глубоко залез в мою душу. Кому еще это дозволено? И почему я не чувствую привкуса предательства или хотя бы должного страха, что подсказал бы мне: остерегайся, он опасен? Нет, я чувствовала полнейшее спокойствие и умиротворение, как будто находилась там, где и должна и говорила то, что нужно.

Нет, я солдат; в сердце нет места привязанности, как нет места любви. Глупые мечтания не обо мне, а волк силен в одиночестве – не в стае.

83

Почти сразу же после состоявшегося диалога приехал Ксан. За плечом он держал большую дорожную сумку с неясным содержимым. Подошла Тата и, время от времени бросая в мою сторону недоброжелательные взгляды, присоединилась к делу. Ксан расстегнул молнию, достал из синтепоновой набивки тонкий гранатомет-карабин и несколько наборов разнокалиберных пуль.

– Изделие ДМ, называется «Буря», нереализованная модель, – спокойно, тихо объяснял молодой человек, глядя прямо в глаза, – вес – три с половиной килограмма, дальность стрельбы – двести метров. Работает бесшумно и беспламенно. Пули экспансивные, разрушаются при контакте с объектом, пробивают в том числе бронежилет второго класса защиты. Попадание в любую часть тела автоматически делает человека инвалидом. В сердце или мозг – необратимая смерть. Пули и модель созданы только друг для друга. Макет разработан еще при Союзе, но не доработан. На его основе созданы иные модели, твое преимущество в том, что никто не знаком с данной моделью, а, значит, выяснить производителя и пользователя становится практически невозможно, – он отложил небольшой, но поразительно эффективный гранатомет в сторону, достал несколько пачек других пуль, демонстрируя Тате и Эйфу. – Эти пули для нас. Охотничьи, круглые, оболочка непрочная. Хватает ровно для выстрела из наших пистолетов, – Эйф и Тата одновременно достали из-за ремней свое рабочее оружие, – затем разрывается. Содержит сильнейший концентрат яда. Если не убьет, заставит потерять память, действует на клеточном уровне, временно парализуя мозг. Цельтесь в голову или грудную клетку. Количество строго ограничено. У Каи – всего две. Для нас – по пять штук на каждого, – Ксан развел руками, – все, что удалось достать.

– Можем убрать пятнадцать человек, остальных возьмет на себя сектор, – произнес капитан.

– И вот еще что, – вспомнил Ксан, – надень-ка перчатки.

– У меня нет отпечатков.

– То есть? – не на шутку удивилась Тата.

Я подняла руки, показывая абсолютно ровные, гладкие, как поверхность воздушного шарика, подушечки пальцев.

– Врожденный дар, – довольно отвечала я, привыкая к новому оружию. – Неплохо, да?

Эйф и Ксан опустили головы, улыбаясь.

– И что… – недоверчиво таращилась женщина, – у вас все там такие?

– Это конфиденциальная информация.

Нам явно никогда не стать лучшими подругами.

– Перчатки понадобятся против холода, – пояснил Ксан. – Пальцы должны работать слаженно. Вполне вероятно, что когда вы приедете, будет еще день, а операция проходит ночью. По крайней мере, в темное время суток. Вы должны замаскироваться и лежать неподвижно до наступления темноты.

– Вы связались с Гердом? – с надеждой глянула на капитана.

Он молча кивнул, и внутри я ощутила облегчение: мы вытащим Кару из этого логова.

– Каково расстояние? – спросила.

Эйф взял с полки архитектурный план коттеджа с прилегающими территориями и разложил его на столе. Территория составляет ровный квадрат, разделенный на четыре равные части.

– Коттедж расположен возле леса, в юго-западном квадрате. Единственная возможность подобраться – стрелять точно по центру северо-востока, – он продолжал водить пальцем, указывая на обозначения. – Да, оружие превосходно, но мы не можем рисковать. До сетки с камерами – пятьдесят метров, до беседки возле дома – еще пятьдесят. Итого: сто метров. После выстрела, едва убедишься, что кругом все тихо, – медленно отползай назад, к месту встречи.

– Что с охраной квадратов?

– Это уже тебя не касается, – ответила Тата.

– Я хочу знать.

Эйф несколько осуждающе глянул на напарницу, явно давая понять, что сегодня не время для любого рода распрей.

– Северная часть – Тата и я; Западная – Герд и Руни; Южная – Киану и Орли; Восточная – Ксан и Натаниэль; угол северо-востока – твой.

– Наушники, какая-то связь? – памятуя злосчастную вылазку, спросила я.

– Никакой техники, – вступила Тата. – Во внешние камеры наблюдения встроено инфракрасное излучение на ближайшие двадцать метров плюс улавливают сигнал радиоволн ближайшие пятьдесят метров.

Я громко выдохнула.

– Еще вопросы? – спросил Эйф, передавая мне перчатки с обрезанными пальцами и черную маску.

Все молчали, понуро опустив головы, бездумно глядя на план министерского коттеджа.

– В таком случае, желаю всем нам выбраться оттуда живыми.

84

Лежа на животе, сокрытая густой молодой листвой лещины, я вспоминала каждое наставление Герда, его уроки, любое слово Эйфа и даже раздражительные реплики Таты. Прокручиваю в памяти диалоги с Эйфом, его подсказки, ценную информацию, метражи операции.

Тьма наступает постепенно. Вот в коттедже освещается одно окно, затем другое. Медленно загораются уличные фонарики, придавая огромному домине особую красоту и стиль. В нос ударяют резкие запахи молодой хвои, кой-каких цветов, почвы. По пальцам ползают муравьи, иногда ненароком сядет божья коровка – бледно-желтая, совсем малышка. Смотрю в оптический прицел, наблюдаю за мелькающими в окнах фигурами. Отчетливо распознаю Кару и ее тонкий, изысканный стан. Время от времени расхаживает располневшая тень – явно кто-то из министерства. Спустя часы дом заполняется немногочисленными гостями, так что не разобрать, кто из них кто.

Ненароком замечаю густые заросли приземистого кустарника: листы широкие, сочные, красивые, как из сказки; чуть далее возвышаются белые зонтики цветов на тонких ножках – борщевик. Опаснейший сорняк, с коим проблематично бороться даже в урбанизированной местности. Способен стать причиной гибели. Надо поосторожней пробираться на обратном пути.

Странно, но операция не вызывает волнения. Скорее, обычное задание; вот покончить бы с ним и поскорей возвратиться в Долину. Только кошки скребут на душе; нет спокойствия перед грядущим.

Пара громко хохочущих девиц и малопривлекательных мужчин вываливаются из дверей, шагают к бассейну. Нет, еще не время. Они хохочут, брызгаются водой, орут, как резанные, падают в холодную воду, выходят из нее, обнимаются, ползают по траве… потом уходят.

От дури начинаю отсчитывать секунды, минуты… Насчитываю сорок семь минут; выходит очередная компания с бутылками и бокалами в руках. Они пьяны, как сапожники, поют песни, кричат, руки мужланов лапают тела дешевых моделей. Понимаю, что изрядно тошнит от всего этого. Вытираю пот со лба, оглядываюсь по сторонам – ни души. Конечно, знаю, что по периметру на равном расстоянии друг от друга – целая команда, готовая выстрелить и защитить, и это вселяет некоторую уверенность.

Скоро Кара должна использовать цианид калия и отравить Министра иностранных дел. Вероятно, он уже выпил свою дозу, чтобы через несколько минут уснуть вечным сном.

Непредвиденно на площадку въезжает два грузовика. Тут же из дому выходит две грузные фигуры. Из кабины появляется один из водителей. Хозяева передают два пухлых конверта, взамен им выгружают несколько хорошо закрытых деревянных ящика и картонных коробок. Несанкционированная торговля? Приезжие исчезают также быстро, как и появились, а я все продолжаю гадать своим скудным умишком, чему только что стала свидетельницей. Как сказал бы Герд, грязная работа – чистый капитал.

Темнота совсем сгустилась над нашими головами. Едва различаю ближайшие деревья и злосчастные поросли борщевика. Темно, как в аду. Но спустя эти долгие часы просыпается редчайшая чуйка, ведущая точно к цели. Наступает тот самый момент: грузно выходит одна мужская фигура, за ней другая. Направляются ближе ко мне, в сторону романтичной деревянной беседки, покрытой белой краской. Слишком близко друг к другу, чтобы выстрелить метко. Затем они разделяются. Стоят друг напротив друга, дважды мелькает огонек зажигалки. Их шатает; пьяны, как черти. Вокруг круглых, как шары, голов сеется дым сигарет. Целюсь в того, что слева… Сейчас.

Выстрел.

Ни звука кругом.

Второй.

Где-то крикнула ночная птица.

Пневматика совершенно бесшумна. Просто удивительно. Никогда раньше не пользовалась подобным оружием.

Первые секунды эти мамонты стоят неподвижно. Потом один из них хватается за грудь, падает навзничь. Другой держится за выступ беседки, приземляется на живот, скатывается набок.

Девять граммов инвестиций, и вы – недвижимость.

Так просто: два бесшумных выстрела, и народ еще на двадцать процентов свободней.

Нужно выждать паузу, убедиться в полной неосведомленности окружающего. Внутри спокойствие, тихое ликование, снаружи – полная обездвиженность. Больше не смотрю в оптический прицел. Осторожно достаю бинокль, пытаюсь высмотреть парадную сторону дома, то, что там творится. Через минуту-другую должна появиться Кара; выбежать тихо, как мышь – и сразу же ее подхватит кто-то из наших. Но внутри нарастает беспокойство, новящева паника; ощущаю неладное.

И оно происходит.

85

Кара выбегает незаметно, навстречу ей – отряд комитетников. Узнаю их по красным буквам на предплечьях, спецформе для особо секретных операций, пневматическому оружию нового поколения. Она растеряна. Что ей делать: отбиваться, используя все навыки, или играть жертву обстоятельств? Слишком сложно для решения сотых долей секунд… Она бежит в одну сторону, затем в другую, мечется меж этими дьявольскими тенями – ее все равно перехватывают. Слышатся выстрелы. В той стороне действуют Орли и Киану; совсем близко стреляет Ксан. Я вздрагиваю. Нужно бежать. Постепенно отползаю назад. Ниже задницу, еще ниже, как учил Герд. Ползу, пачкаюсь землей, задираются форменные брюки, оставляют глубокие следы ботинки. Ползу. А там, впереди, летят шквалом выстрелы. Никогда не понимаешь, насколько близко они способны подкрасться, пока не научишься чувствовать шкурой малейшую опасность.

Что-то пошло не так. Откуда эти крысы? Кто им нас выдал? Неужели капитан?

Не могу выдержать. Беру бинокль, смотрю в сторону бойни. Кару давно увели, Киану отбивается от комитетника, нещадно колотит руками и ногами, он полон ярости. Худое долговязое тело распростерлось прямо в дорожной грязи. Нет, это не Орли; это кто-то из отряда нападающих, пусть и мелькает острое, отчаянное подобие. Комитетник тащит мужское тело: изможденное, бессильное, почти опустошенное… Ксан! Господи, как же близко они подобрались!

Убираю бинокль, отползаю еще дальше. Встаю на ноги, срываюсь с места. Слышу выстрел.

Пуля летит совсем рядом, не то над ухом, не то над головой. Чудом мимо.

Средь кромешной тьмы мелькает бледное, как у призрака, лицо.

Я закричала – громко, пронзительно. Меня слышали все.

Еще одна крыса, добралась слишком близко. Он нападает, цепляется своими паучьими лапами намертво. Не могу из них вырваться. Начинаю драться. Удар правой, левой. Взметнула ногу, он перехватил. С силой толкаю, прыгаю вперед, ударяю в живот. Бью в челюсть. Валю его наземь. Сажусь сверху, колочу по лицу. Теряй сознание, ублюдок! Но он живуч, как самый мерзкий паразит. Краем глаза замечаю заросли борщевика. Не иначе, как сам бог велел…

Комитетник вдруг задействует ноги, сбрасывает с себя, подминает прямо в землю. Отбиваюсь от него, брыкаюсь ногами, луплю руками, но он много сильней. Проворство не действует. Его навыки в сотню раз выше моих. Его форма раздражающе мелькает перед глазами. Он хочет уложить меня на землю, на лопатки, чтобы обездвижить и сцепить руки. Цепляюсь ему в плечи, подпрыгиваю, ударяю в пах. Он сгибается от боли. Сыплются проклятия и брань. Отскакиваю в сторону. Он меня одолеет. Точно одолеет. Это вопрос времени. Но я не могу этого допустить. Задумалась на сотую долю секунды. Откатилась в сторону – сорвала растение. Из толстого стебля полились сочные капли яда. Они попали на незащищенные пальцы. Там будут чудовищные ожоги. Сорвала еще два листа. Пытаться не касаться их бессмысленно. Это палка о двух концах: убью его – убью себя. Он налетел сзади, придавив к земле. Руки с листами ушли вперед. Они коснулись моей шеи. С силой вывернула ногу и ударила его по почкам. Перевернулась на спину. Он с оскалом ринулся на меня. Выставила вперед широкие листья, принялась лупить его по лицу. Удар. Второй. Третий. Коснулась глаз. Носа. Рта. Шеи. Рук. Почему этот яд не может действовать мгновенно? Он лишь отбивался. Яростно выхватил, отбросил в сторону. Ударила его локтем. В другую секунду он уже чувствовал что-то неладное. Ослабил хватку. Я оттолкнула его. Он схватился за глаза, вдруг покрасневшие, и откатился назад. Из горла вырывались стоны. Я посмотрела на свои руки – белые, нетронутые. Нужно отыскать чистую воду. Нужно бежать скорей! В лес! Далеко!

Не веря своему счастью, кинулась наутек. Ноги работали так быстро, как только могли. Нужно скрыться. Нужно замести следы. Вот, что я чувствовала перед операцией. Вот, чего страшилась. И Киану! Кара! Ксан! Их всех схватили! Господи! Пусть это будет обман зрения! Пусть они спасутся… Сейчас мне им не помочь. Но я должна! Должна попытаться! Быть может, капитану удалось исчезнуть? Я заставлю его спасти этих людей!

В мозгу мелькали тысячи мыслей и догадок. Лихорадочные картины строились в сознании.

Бежала сквозь деревья, вдыхая холодный ночной воздух. Он обжигал ноздри. Я думала, что в безопасности; уже не чувствовала угрозы. Как вдруг откуда-то справа мелькнула тень. Ускорение бесполезно. Из-за темного куста выскочила фигура. Со скоростью смертельной молнии налетела на меня. Повалила наземь. Упала, больно ударившись. На бедра насел сам дьявол – ни встать, ни ударить. Руки жадно шарили по шее и лицу; содрали маску, растрепав волосы. Раздался клич победы:

– Я знал, что это ты, малолетняя сучка, – с гордостью дельца констатировал Гриф.

Взял за плечи, одним махом вытянул из-под себя. Резко развернул спиной к себе.

– И жрец, и жнец, и на дуде игрец? Думала, перехитришь сам Комитет? – он прижался сзади и с силой вдохнул запах моих волос.

Чувствуя мерзость, резко дернулась, ударив головой его подбородок. Он рассмеялся, больно вывернул руки. Орудовал наручниками над запястьями.