скачать книгу бесплатно
– Противник тоже нет. Он не явился на место дуэли.
– Замечательно! – воскликнули со всех сторон. – Вы, должно быть, гневались?
– Очень! К тому же я простудился, а когда вернулся домой, жена стала ругать меня.
– Всерьез?
– Всерьез! Она швырнула мне в голову хлеб, большой хлеб.
– А вы?
– А я? Я швырнул в нее и в ее гостей все, что стояло на столе; потом вскочил на коня и приехал сюда.
Нельзя было оставаться серьезным, слушая эту комическую героику. Когда ураган смеха немного стих, Лафонтена спросили:
– Это все, что вы с собой привезли?
– О нет! Мне пришла в голову превосходная мысль.
– Скажите же ее.
– Замечали ли вы, что во Франции пишется много весьма игривых стихов?
– Ну да.
– И что их мало печатают?
– Законы очень суровы, это верно.
– И вот я подумал, что редкий товар дорог. Вот почему я начал писать одно очень вольное стихотворение.
– О, о, милый поэт!
– Очень неприличное, крайне циничное.
– Черт возьми!
– Я вставил в него все неприличные слова, которые знаю, – невозмутимо продолжал поэт.
Все захохотали, слушая разглагольствования Лафонтена.
– И я старался превзойти все, что писали в этом роде Боккаччо[8 - Боккаччо Джованни (1313–1375) – итальянский поэт, новеллист, гуманист, автор знаменитого «Декамерона».], Аретино[9 - Аретино Пьетро (1492–1556) – итальянский поэт и драматург. Его стихи и комедии отличались скабрезностью.] и другие мастера.
– Боже мой! – воскликнул Пелиссон. – Да он будет проклят!
– Вы думаете? – спросил наивно Лафонтен. – Клянусь вам, что я это делал не для себя, а для господина Фуке. Я продал первое издание этого произведения за восемьсот ливров! – воскликнул он, потирая руки. – Благочестивые книги покупаются вполовину дешевле.
– Лучше было бы, – сказал смеясь Гурвиль, – написать две благочестивые книги.
– Это слишком длинно и недостаточно весело, – спокойно ответил Лафонтен. – Вот здесь, в этом мешочке, восемьсот ливров.
И он положил свой дар в руки казначея эпикурейцев.
Потом Лоре дал сто пятьдесят ливров, остальные тоже дали, что могли. Когда подсчитали, в мешке было сорок тысяч ливров.
Еще был слышен звон монет, когда суперинтендант вошел или, вернее, проскользнул в залу. Он все слышал. И этот человек, который ворочал миллиардами, этот богач, познавший все удовольствия и все почести, это громадное сердце, этот плодотворный мозг, который заключал в себе материальную и духовную сущность первого в мире королевства, Фуке появился на пороге со слезами на глазах, погрузил в золото и серебро свои тонкие белые пальцы и сказал мягким растроганным голосом:
– Трогательная милостыня, ты исчезнешь в самой мелкой складке моего пустого кошелька, но ты наполнила до краев то, что никто никогда не исчерпает, – мое сердце! Спасибо, друзья мои, спасибо!
И так как он не мог поцеловать всех находившихся в комнате, то поцеловал Лафонтена и сказал ему:
– Бедняга, из-за меня вы были биты своей женой и можете быть прокляты своим духовником!
– Ничего, – ответил поэт. – Пусть ваши кредиторы подождут два года, я за это время напишу еще сто стихотворений, выпущу их в двух изданиях, продам, и долг будет заплачен!
VI
Лафонтен ведет переговоры
Фуке с жаром пожал руку Лафонтену и сказал:
– Дорогой поэт, напишите нам еще сто стихотворений не только ради восьмидесяти пистолей, которые каждое из них принесет, но еще больше ради обогащения нашей словесности сотней шедевров.
– О, не думайте, – сказал Лафонтен, – что я принес господину суперинтенданту только эту идею и восемьдесят пистолей.
– Да у Лафонтена большие капиталы нынче! – вскричали со всех сторон.
– Будь благословенна идея, если она принесет мне сегодня один или два миллиона, – весело сказал Фуке.
– Вот именно, – ответил Лафонтен.
– Скорее, скорее! – кричало все общество.
– Смотрите, – сказал Пелиссон на ухо Лафонтену, – вы до сих пор имели большой успех, но не перегните палку.
– Ни в коем случае, господин Пелиссон, и так как вы человек со вкусом, вы первый меня одобрите.
– Речь идет о миллионах? – спросил Гурвиль.
Лафонтен ударил себя в грудь и сказал:
– У меня здесь полтора миллиона ливров.
– К чертям этого гасконца из Шато-Тьери! – воскликнул Лоре.
– Здесь дело не в кармане, а в голове, – сказал Фуке.
– Господин суперинтендант, – продолжал Лафонтен, – вы не генеральный прокурор, а поэт, вы поэт, художник, скульптор, друг искусства и наук, но, признайтесь сами, вы не магистрат.
– Признаюсь, – ответил господин Фуке.
– И если б вас избрали в Академию, вы бы от этого отказались, не правда ли?
– Думаю, что отказался, хотя и не хочу обижать академиков.
– Но почему же вы, не желая входить в состав Академии, соглашаетесь входить в состав парламента?
– О, о! – сказал Пелиссон. – Мы говорим о политике?
– Я спрашиваю, – продолжал Лафонтен, – идет или не идет господину Фуке мантия прокурора?
– Дело не в мантии, – заметил Пелиссон, раздраженный всеобщим смехом.
– Напротив, именно в мантии, – сказал Лоре.
– Отнимите мантию у генерального прокурора, – сказал Конрар, – и останется господин Фуке, на что мы совершенно не жалуемся. Но так как не бывает генерального прокурора без присущего ему одеяния, мы объявляем вслед за господином Лафонтеном, что мантия – пугало.
– А мне, – продолжал упрямый Пелиссон, – господин Фуке не представляется без прокурорской мантии. Что вы думаете об этом, Гурвиль?
– Я думаю, – отвечал он, – что прокурорская мантия вещь хорошая, а полтора миллиона стоят больше, чем мантия.
– Я согласен с Гурвилем! – воскликнул Фуке, обрывая спор своим утверждением, которое должно было, конечно, перевесить все остальные мнения.
– Полтора миллиона! – проворчал Пелиссон. – Черт возьми! Я знаю одну индусскую басню…
– Расскажите-ка мне ее, – сказал Лафонтен, – мне тоже ее надо знать.
– Расскажите, расскажите!
– У черепахи был щит, – начал Пелиссон. – Она пряталась за ним, когда ей угрожали ее враги. Однажды кто-то сказал ей: «Вам должно быть очень жарко летом в этом домике, и он мешает вам показывать вашу красоту. Вот этот уж хочет купить у вас ваш щит за полтора миллиона».
– Прекрасно! – засмеялся суперинтендант.
– Ну а дальше? – спросил Лафонтен, заинтересовавшийся больше самой басней, чем ее моралью.
– Черепаха продала свой щит и осталась голой. Коршун увидел ее; он был голоден; одним ударом клюва он убил ее и сожрал.
– А мораль? – спросил Конрар.
– Та, что господину Фуке надо оставить за собой свою прокурорскую мантию.
Лафонтен принял мораль всерьез и сказал своему собеседнику:
– Вы забываете Эсхила, лысого Эсхила, у которого ваш коршун, большой любитель черепах, с высоты принял череп за камень и бросил на него черепаху, хотя и спрятавшуюся под своим щитом.
– Боже мой, конечно, Лафонтен прав, – продолжал Фуке в раздумье, – большой коршун, если он хочет съесть черепаху, легко сумеет разбить ее щит. И еще счастливы те черепахи, за покрышку которых какой-нибудь уж согласен заплатить полтора миллиона. Пусть мне принесут такого щедрого ужа, как в вашей басне, Пелиссон, и я отдам ей свой щит.
– Rara avis in terris![10 - Rara avis in terries! – Редкая птица на земле (лат.) Цитата из Ювенала, ставшая крылатым выражением.] – воскликнул Конрар.
– Похожая на черного лебедя, не правда ли? – прибавил Лафонтен. – Ну вот, я нашел такую совсем черную и очень редкую птицу.
– Вы нашли покупателя на мою должность генерального прокурора? – спросил Фуке.
– Да, сударь.
– Но господин суперинтендант никогда не говорил, что хочет ее продать, – заметил Пелиссон.
– Простите, но вы сами об этом говорили, – возразил Конрар.
– И я тому свидетель, – добавил Гурвиль.
– Ну, кто же этот покупатель, скажите-ка, Лафонтен? – спросил Фуке.
– Совсем черная птица, один из советников парламента, славный человек… Ванель.
– Ванель! – воскликнул Фуке. – Ванель! Муж…
– Совершенно правильно, ее муж, сударь.
– Бедный малый, – сказал с удивлением Фуке, – он хочет быть генеральным прокурором?
– Он хочет быть всем тем, чем были вы, сударь, и делать совершенно то же, что делали вы, – сказал Гурвиль.
– Это очень забавно, расскажите мне, Лафонтен.
– Все очень просто. Я время от времени вижу его. Как раз сегодня я его встретил: он бродил по площади Бастилии в самое то время, когда я собирался отправиться в Сен-Манде.
– Он, наверное, подстерегал свою жену, – вставил Лоре.
– Нет, что вы! – сказал Фуке. – Он не ревнив.
– И вот он подходит ко мне, обнимает меня, ведет в кабачок Имаж-сен-Фиакр и начинает рассказывать мне про свои огорчения.
– У него есть огорчения?
– Да, его жена прививает ему честолюбие. Ему говорили о какой-то должности в парламенте, о том, что было произнесено имя господина Фуке, и о том, что с этих пор госпожа Ванель мечтает быть генеральной прокуроршей и каждую ночь умирает от этого желания, если не видит во сне своего мужа прокурором.
– Черт возьми!
– Бедная женщина! – сказал Фуке.
– Подождите. Конрар всегда говорит, что я не умею вести дела, но вы сейчас увидите, как я повел это дело. Я сказал Ванелю: «Вы знаете, что это очень дорого стоит, такая должность, как у господина Фуке». «Ну а сколько приблизительно?» – спросил он. «Господин Фуке не продал ее за миллион семьсот тысяч ливров, которые ему предлагали». – «Моя жена, – отвечал Ванель, – считала, что это обойдется приблизительно в миллион четыреста тысяч». – «Наличными?» – «Да, наличными: она только что продала имение в Гиени и получила деньги».
– Это недурной куш, если получить его сразу, – сказал поучительно аббат Фуке, который до тех пор не проронил ни слова.
– Бедная госпожа Ванель! – пробормотал Фуке.
Пелиссон пожал плечами и сказал на ухо Фуке:
