Три мушкетера

Он торопливо осмотрелся кругом, потому что эти выстрелы не могли быть из бастиона, который скрывался за углом траншеи, он вспомнил о двух отставших солдатах и тотчас пришли ему на мысль вчерашние убийцы его; решившись на этот раз узнать, в чем дело, он упал на тело товарища, притворившись мертвым.

Он тотчас увидел, что из одного оставленного укрепления, бывшего в тридцати шагах от него, показались две головы; это были те самые два солдата. Д’Артаньян не ошибся – эти два человека вызвались идти с ним только для того, чтоб убить его, надеясь, что смерть его будет приписана неприятелю.

Опасаясь, что, может быть, он только ранен и объявит о преступлении, они подошли, чтобы покончить с ним; к счастью, обманутые хитростью д’Артаньяна, они не позаботились зарядить ружья.

Д’Артаньян, падая, старался не выпустить из руки шпагу; когда солдаты были в десяти шагах от него, он вдруг встал и одним прыжком очутился перед ними.

Убийцы поняли, что если они убегут в лагерь, оставив в живых д’Артаньяна, то он обвинит их: первою их мыслью было перейти к неприятелю. Один из них взял ружье за ствол и вооружился им как дубиной: он хотел нанести ужасный удар д’Артаньяну, который избежал его, отскочив в сторону; но этим движением он открыл дорогу разбойнику, и тот сейчас же пустился бежать к бастиону.

Ла-рошельцы, не зная, с каким намерением он приближался к ним, выстрелили в него, и он упал от пули, раздробившей ему плечо.

В это время д’Артаньян со шпагой в руке бросился на второго солдата; борьба продолжалась недолго; негодный имел для защиты только незаряженное ружье; шпага гвардейца проскользнула по дулу бесполезного оружия и ранила убийцу в ногу; он упал. Д’Артаньян приставил ему острие шпаги к горлу.

– Не убивайте меня! – сказал бандит; – пощадите меня, господин офицер, и я скажу вам все.

– Стоит ли твоя тайна того, чтоб я пощадил жизнь твою? – спросил молодой человек, сдерживая руку.

– Да, если вы сколько-нибудь цените жизнь в двадцать два года, когда такой прекрасный и храбрый молодой человек как вы, может достигнуть всего.

– Негодяй, – сказал д’Артаньян, – говори же скорее, кто поручил тебе убить меня?

– Женщина, которой я не знаю; ее зовут миледи.

– Но если не знаешь этой женщины, почему же ты знаешь имя ее?

– Мой товарищ знал ее и называл ее этим именем; она имела дело не со мной, а с ним; у него в кармане есть даже письмо от этой особы, которое должно быть очень важно для вас, судя потому, что я от него слышал.

– Но как же ты участвуешь в этой засаде?

– Он предложил мне помочь ему убить вас, и я согласился.

– А сколько она дала вам за это доброе дело?

– Сто луидоров.

– А, она ценит меня во что-нибудь, – сказал д’Артаньян шутя, – сто луидоров! Это хорошая сумма для подобных вам негодяев; и потому я понимаю, что ты согласился и прощаю тебя, только с одним условием.

– С каким? – спросил с беспокойством солдат, видя, что не все еще кончено.

– Ты принесешь мне письмо, которое в кармане у твоего товарища.

– Но это значит убить меня, только другим способом, – сказал разбойник; – как же я пойду за письмом под выстрелы из бастиона?

– Но ты должен решиться принести его, или клянусь, я сам убью тебя.

– Пощадите, сжальтесь! Умоляю вас именем той дамы, которую вы любите, и считаете, может быть, умершей; она жива! – сказал разбойник, становясь на колени и опираясь на руку; потому что он начинал слабеть от потери крови.

– А почему ты знаешь, что я люблю женщину и что я считал ее умершей? – спросил д’Артаньян.

– Из письма, которое в кармане у моего товарища.

– В таком случае видишь, что это письмо мне необходимо, – сказал д’Артаньян. – Итак, решайся скорее, иначе, как ни отвратительно для меня обагрить еще раз шпагу кровью такого негодяя, как ты, клянусь тебе честью…

При этих словах д’Артаньян сделал такое движение, что раненый тотчас встал.

– Подождите! – сказал он, собираясь с духом от страха. – Я пойду, я пойду…

Д’Артаньян взял ружье у солдата, пропустил его вперед и заставил идти к товарищу, понуждая его ударами в ноги острием шпаги.

Ужасно было видеть этого несчастного, оставлявшего на дороге кровавый след, бледного как смерть, старавшегося не быть замеченным с бастиона, дотащиться до тела сообщника своего, лежавшего в двадцати шагах от него. Страх так ясно выражался на его лице, покрытом холодным потом, что д’Артаньян сжалился над ним и с презрением сказал:

– Я покажу тебе, какая разница между храбрым и трусом; оставайся, я пойду сам.

И проворно, наблюдая за движениями неприятеля, пользуясь всеми способами к защите, какие представляла местность, д’Артаньян дошел до второго солдата.

Было два средства для достижения цели: или обыскать его на месте, или унести его, прикрываясь его телом и обыскать его в траншее.

Д’Артаньян предпочел второе средство и положил себе на плечи убийцу, в ту самую минуту, когда неприятель начал стрелять.

Легкое сотрясение, глухой звук трех пуль, попавших в тело, последний крик, предсмертная агония доказали д’Артаньяну, что тот, который хотел убить его, спас ему жизнь.

Д’Артаньян возвратился в траншею и бросил труп подле раненого, бледного как смерть солдата.

Он сейчас же начал осмотр: кожаный бумажник, кошелек, в котором, вероятно, была часть суммы, полученной разбойником, свисток и кости составляли наследство после умершего. Он выронил на землю свисток и кости, бросил кошелек раненому и с жадностью открыл бумажник.

Между несколькими незначительными бумагами он нашел следующее письмо: оно было то самое, за которым он ходил, рискуя жизнью:

«Так как вы потеряли след этой женщины, и она находится теперь в безопасности в монастыре, куда вы не должны бы были никак допустить ее, то постарайтесь, по крайней мере, не оставить живым этого человека; в противном случае вы знаете, что я отыщу вас, где бы ни были, и вы дорого заплатите за сто луидоров, полученные от меня».

Подписи не было. Несмотря на то, ясно было, что письмо это от миледи. Он спрятал его и, будучи в безопасности за углом траншеи, начал допрашивать раненого. Убийца признался, что он со своим товарищем взял на себя поручение похитить женщину, которая должна была выехать из Парижа через заставу Ла Вильет, но остановившись выпить вина в кабаке, они опоздали десятью минутами и пропустили карету.

– Но что же вы должны были сделать с этою женщиной? – печально спросил д’Артаньян.

– Мы должны были доставить ее в один дом на Королевской площади, – сказал раненый.

– Да, так, – сказал д’Артаньян, – к самой миледи.

Тогда он с ужасом понял, какая ужасная жажда мщения побуждала эту женщину погубить его и тех, кто его любит, и как хорошо ей были известны все придворные интриги. Без сомнения, она была обязана кардиналу этими сведениями.

Но, между прочим, он с радостью узнал, что королева, наконец, узнала, в какой тюрьме мадам Бонасьё искупала свою преданность к ней и освободила ее из этой тюрьмы.

Тогда он понял, что значило письмо, полученное им от мадам Бонасьё и проезд ее по дороге из Шальо, когда она явилась ему как призрак.

Теперь, как предсказывал Атос, была возможность отыскать ее… Монастырь не был местом неприступным.

Эта мысль расположила его к милосердию.

Он обратился к раненому, следившему с беспокойством за выражением лица его, и, протягивая ему руку, сказал:

– Пойдем: я не хочу покинуть тебя здесь в таком положении. Опирайся на меня, и возвратимся в лагерь.

– Да, – сказал раненый, с трудом веривший такому великодушию, – не для того ли, чтобы велеть повесить меня?

– Я дал тебе слово, – сказал он, – и вторично дарю тебе жизнь.

Раненый встал на колени и целовал ноги своего спасителя; но д’Артаньян, не имевший больше надобности оставаться так близко от неприятеля, прекратил изъявления его благодарности.

Гвардеец, возвратившийся в лагерь после первых выстрелов с бастиона, возвестил о смерти четырех товарищей своих. А потому в полку обрадовались и удивились, увидев д’Артаньяна целым и невредимым.

Д’Артаньян для объяснения раны товарища говорил, что против них сделали вылазку. Он рассказал о смерти другого солдата и об опасностях, которым они подвергались. Этот рассказ был для него настоящим торжеством.

Вся армия говорила об этой экспедиции в течение целого дня, и брат короля прислал к нему поздравление.

Притом как всякое доброе дело вознаграждается, то и прекрасный поступок д’Артаньяна имел последствием то, что к нему возвратилось потерянное спокойствие. Действительно, д’Артаньян думал, что может успокоиться, потому что из двух неприятелей один был убит, а другой сделался преданным ему.

Это спокойствие доказывало только то, что д’Артаньян не знал еще миледи.

XII. Анжуйское вино

После слухов о безнадежном состоянии здоровья короля в лагере распространился слух о его выздоровлении, и так как ему хотелось поспешить к осаде Ла-Рошели, то говорили, что он отправится в дорогу, как только будет в состоянии сесть на лошадь.

Между тем герцог Орлеанский, ожидая с каждым днем, что начальство над войском вместо него примет герцог Ангулемский, Бассомпьер или Шомберг, оспаривавшие его друг у друга, почти ничего не делал, проводил время в приготовлениях и не смел рискнуть ни на какое решительное дело, чтобы выгнать англичан с острова Ре, где они продолжали осаждать крепость Св. Мартина и форт Ла-Пре, между тем как французы осаждали Ла-Рошель.

Д’Артаньян, как мы сказали, сделался спокойнее, как всегда бывает по миновании опасности; он беспокоился теперь только о том, что не получал известия от своих друзей.

Но однажды утром, в начале ноября, все объяснилось письмом из Виллеруа.

«Господин д’Артаньян!»

Гг. Атос, Портос и Арамис, проведя у меня весело вечер, наделали такого шуму, что начальник замка, человек очень строгий, арестовал их на несколько дней.

Исполняя их приказание, посылаю вам дюжину бутылок моего анжуйского вина, которое им очень понравилось; они желают, чтобы вы пили за их здоровье их любимое вино.

Исполнив их желание, остаюсь с глубочайшим уважением.

Ваш покорнейший слуга

Годо, содержатель гостиницы гг. мушкетеров».

– Очень рад! – сказал д’Артаньян, – они думают обо мне во время своих увеселений, также как я думал о них в скуке; разумеется, я с удовольствием выпью за их здоровье, и не один.

И д’Артаньян побежал к двум гвардейцам, с которыми подружился больше чем с другими, и пригласил их выпить отличного анжуйского вина, привезенного из Виллеруа.

Один из гвардейцев был уже приглашен на тот самый вечер, а другой на другой день, и потому назначено было собраться на третий день.

Возвратившись домой, д’Артаньян отправил дюжину бутылок в гвардейский трактир, с приказанием хранить их тщательно; потом в день празднества обед был назначен в 12 часов, и д’Артаньян с девяти часов утра отправил Планше для приготовлений.

Планше, гордясь званием метрдотеля, старался показать себя человеком способным; он пригласил на помощь себе Фурро, слугу одного из гостей своего господина, и того солдата, который хотел убить д’Артаньяна; так как этот солдат не служил ни в каком полку и ложно принял на себя это звание на время, то он поступил в услужение к д’Артаньяну, или, лучше сказать, к Планше, с тех пор как д’Артаньян пощадил ему жизнь.

В назначенный час для обеда гости собрались, сели, и кушанья были поставлены на стол. Планше прислуживал, с салфеткой в руке, Фурро откупоривал бутылки, а Бриземон, так звали выздоравливавшего солдата, переливал в графины вино, которое дало осадок от тряски в дороге.

Первая бутылка вина была немного мутна на дне; Бриземон вылил в стакан гущу, и д’Артаньян позволил ему выпить остатки, потому что несчастный был еще очень слаб.

Окончив суп, гости хотели выпить по первому стакану вина, как вдруг из фортов Людовика и Нового раздались пушечные выстрелы; гвардейцы, думая, что сделано непредвиденное нападение со стороны осажденных или англичан, схватились за шпаги; д’Артаньян последовал их примеру, и все трое побежали на свои места.

Но выйдя из комнаты, они тотчас узнали причину тревоги; крики: «Да здравствует король! Да здравствует кардинал!» – раздавались со всех сторон, и во всем лагере били в барабаны.

Действительно, нетерпеливый король, не останавливаясь нигде, приехал со всем домом и с подкреплением, состоявшим из десяти тысяч войска; часть мушкетеров шла впереди его, другая за ним. Д’Артаньян, стоявший со своею ротой в строю по дороге, жестом приветствовал друзей своих, искавших его глазами, и де Тревиля, который сейчас же заметил его.

По окончании приемной церемонии друзья бросились в объятия друг друга.

– Право, – сказал д’Артаньян, – вы приехали как нельзя больше кстати, и обед не успел еще простыть, не правда ли? – прибавил он, обращаясь к гвардейцам, которых представил друзьям своим.

– А! Вы, кажется, пировали, – сказал Портос.

– Надеюсь, – сказал Арамис, – что за вашим обедом нет женщин.

– Есть ли в вашем местечке вино, которое можно бы было пить? – спросил Атос.

– Черт возьми! Разумеется, есть, ваше вино, любезный друг, – сказал д’Артаньян.

– Наше вино? – спросил удивленный Атос.

– Да, то, которое вы мне прислали.

– Мы прислали вам вино?

– Вы ведь знаете, вино с анжуйских гор.

– Я не понимаю, о каком вине вы говорите.

– О вине, которое вы любите больше всякого другого.

– Разумеется, когда нет ни шампанского, ни шамбертенского.

– Ну так, за неимением шампанского и шамбертенского, вы будете пить это вино.

– Так вы выписали анжуйского вина, какой же вы лакомка! – сказал Портос.

– Нет. Это вино, которое мне прислали от вашего имени.

– От нашего имени? – спросили мушкетеры.

– Это вы прислали вино, Арамис? – сказал Атос.

– Нет.

– Это вы, Портос?

– Нет.

– Это вы, Атос?

– Нет.

– Если не вы, так ваш содержатель гостиницы, – сказал д’Артаньян.

– Наш содержатель гостиницы?

– Ну да; Годо, содержатель гостиницы мушкетеров.

– Нет, не будем пить вина, неизвестно откуда присланного, – сказал Атос.

– Вы правы, Атос. – сказал д’Артаньян. – Никто из вас не приказывал Годо прислать мне вина?

– Нет, а между тем оно прислано вам от нашего имени.

– Вот письмо! – сказал д’Артаньян, подавая письмо товарищам.

– Это не его почерк, – сказал Атос. – Я его знаю; я перед отъездом сводил общий счет.

– Подложное письмо, – сказал Портос; – нас вовсе не арестовали.

– Д’Артаньян, – сказал Арамис с упреком, – как вы поверили, чтобы мы могли наделать шуму?..

Д’Артаньян побледнел, и судорожная дрожь потрясла его члены.

– Ты пугаешь меня, – сказал Атос, употреблявший с ним слово «ты» только в важных случаях. – Что с тобой?

– Поспешим, друзья, – сказал д’Артаньян. – Ужасное подозрение пришло мне на мысль! Неужели это опять мщение той женщины?

Атос тоже побледнел.

Д’Артаньян бросился в комнату; три мушкетера и два гвардейца пошли за ним.

Первый предмет, поразивший д’Артаньяна при входе в столовую, был Бриземон, катавшийся по полу в ужасных конвульсиях.

Планше и Фурро, бледные, как мертвецы, старались подать ему помощь; но видно было, что всякая помощь была бесполезна: все черты лица умирающего исказились в предсмертной агонии.

– Это ужасно, – сказал он, увидя д’Артаньяна. – Вы обещали простить меня, а сами отравили!

– Я? – сказал д’Артаньян, – что ты говоришь, несчастный!

– Я говорю, что вы дали мне вина и велели выпить его; что вы хотели отомстить мне; это ужасно!

– Не думай этого, Бриземон, – сказал д’Артаньян, – не думай этого, клянусь тебе.

– Бог видит все! Он накажет вас когда-нибудь так, как я страдаю!

– Клянусь Евангелием, – сказал д’Артаньян, бросаясь к умирающему, – что я не знал, что вино отравлено, и хотел сам пить его.

– Я вам не верю, – сказал солдат и умер в ужасных мучениях.

– Это ужасно! – говорил Атос, между тем как Портос разбивал бутылки, а Арамис приказывал сходить за священником, но приказание это дано было уже слишком поздно.

– Друзья мои! – сказал д’Артаньян, – вы спасли жизнь не только мне, но и этим господам.

– Господа! – продолжал он, обращаясь к гвардейцам, – я попрошу вас хранить в тайне это происшествие; в нем, может быть, участвовали важные особы, и ответственность за открытие этой тайны пала бы на нас.

– Удивительно, – сказал полуживой Планше, – каким чудом я ускользнул?

– Как, негодяй, – сказал д’Артаньян, – разве ты хотел пить мое вино?

– Да, я хотел выпить стакан за здоровье короля, если бы Фурро не сказал мне, что меня зовут.

– Представьте себе, – сказал Фурро, скрежеща от страха зубами, – хотел выслать его, чтобы выпить одному.

– Господа, – сказал д’Артаньян, обращаясь к гвардейцам, – понятно, что наш пир не может быть веселым после того, что случилось; потому извините меня и позвольте отложить его до другого дня.

Гвардейцы учтиво приняли извинение д’Артаньяна, и, понимая, что друзья хотели остаться одни, ушли.

Когда молодой гвардеец и три мушкетера остались без свидетелей, они посмотрели друг на друга с таким видом, который ясно доказывал, что каждый понимал всю затруднительность своего положения.

– Прежде всего, – сказал Атос, – выйдем из этой комнаты. Неприятно быть в обществе человека, умершего насильственною смертью.

– Планше, – сказал д’Артаньян, – поручаю тебе труп этого несчастного. Пусть похоронят его как следует. Правда, он сделал преступление, но уже раскаялся.

И наши друзья вышли из комнаты, предоставив Планше и Фурро отдать последний долг Бриземону.

Хозяин отвел им другую комнату, подал яиц всмятку и воды, за которой Атос сходил сам к ручью. В нескольких словах объяснили Портосу и Арамису, в чем дело.

– Вы видите, любезный друг, – сказал д’Артаньян Атосу, – что это война на смерть.

– Да, да, – сказал Атос. – Я вижу, вы думаете, что это она?

– Я уверен в этом.

– Признаюсь вам, я немножко сомневаюсь.

– А цветок лилии на плече?

– Это англичанка, сделавшая какое-нибудь преступление во Франции и вследствие этого заклейменная.

– Атос, я вам говорю, что это жена ваша, – сказал д’Артаньян. – Разве вы забыли, как схожи все приметы?

– А я думал, что та умерла; я ее так хорошо повесил.

– Что же нам делать? – спросил д’Артаньян.

– Дело в том, – сказал Атос, – что нужно выйти из этого положения – нельзя же оставаться в ожидании ежеминутной погибели.

– Но как?

– Послушайте! Постарайтесь увидеться с ней и объясниться. Скажите ей: мир или война! Даю честное слово никогда ничего не говорить и не делать против вас; а вы взамен этого дайте клятву оставить меня в покое. В противном случае я пойду к канцлеру и к королю, к палачу, восстановлю против вас двор, объявлю, что вы заклеймены, предам вас суду, и если вас оправдают, даю вам слово, что я убью вас из-за угла как бешеную собаку.

– Это средство мне нравится, – сказал д’Артаньян, – но как увидеться с ней?

– Время, любезный друг, доставит случай; чем больше будете ждать, тем больше выиграете.

– Да, но ждать, будучи окруженным убийцами и отравителями…

– Бог хранил нас до сих пор; сохранит и вперед, – сказал Атос.

– Да, мы, мужчины, все можем перенести, притом мы привыкли уже рисковать жизнью, а она… – прибавил он вполголоса.

– Кто она? – спросил Атос.

– Констанция!

– Мадам Бонасьё! Да, это правда, – сказал Атос. – Бедный друг, я забыл, что вы влюблены.

– Но ведь вы знаете по письму, найденному вами в кармане умершего негодяя, что она в монастыре? – сказал Арамис.

– В монастыре живут спокойно, а по окончании осады Ла-Рошели я со своей стороны…

– Да, любезный Арамис, – сказал Атос, – мы знаем, что вы всегда желали поступить в духовное звание.

– Я мушкетер только на время, – сказал Арамис.

– Кажется, он давно не получал известий от своей любовницы, – тихо сказал Атос. – Но не обращайте на это внимания, мы это знаем.

– Мне кажется, что есть очень простое средство, – сказал Портос.

– Какое? – спросил д’Артаньян.

– Вы говорите, она в монастыре? – спросил Портос.

– Да.

– Как только осада кончится, мы похитим ее из монастыря.

– Но надо еще знать, в каком монастыре она находится.

– Правда! – сказал Портос.

– Но мне пришла мысль, – сказал д’Артаньян, – королева сама избрала для нее монастырь.

– Да. Я, по крайней мере, так думаю.

– В таком случае Портос поможет нам в этом.

– Каким образом?

С помощью вашей маркизы, герцогини, княгини: она, вероятно, может все узнать.

– Нет, – сказал Портос, приложив палец к губам. – Она, кажется, из партии кардинала и, вероятно, ничего не знает.

– В таком случае я принимаю на себя труд узнать все, – сказал Арамис.

– Вы, Арамис! – сказали в один голос его друзья. – Вы? Как же это?

– Через духовника королевы, с которым я дружен… – сказал, краснея, Арамис.

Успокоенные этим обещанием, друзья его, окончив скромный обед, разошлись, уговорившись сойтись опять вечером. Д’Артаньян возвратился во францисканский монастырь, а мушкетеры пошли в главную квартиру короля, где назначено было для них помещение.

XIII. Гостиница «Красная голубятня»

Король, так нетерпеливо желавший встречи с неприятелем и вместе разделявший ненависть кардинала к Бокингему, тотчас по приезде в лагерь хотел сделать распоряжение, чтобы прогнать прежде англичан с острова Ре, и потом ускорить осаду Ла-Рошели, но несогласия, возникшие у Бассомпьера и Шомберга с герцогом Ангулемским, замедлили исполнение его планов.

Бассомпьер и Шомберг были маршалами Франции и требовали принадлежавшего им права командовать армией под начальством короля, но кардинал, опасаясь, что Бассомпьер как гугенот в душе, будет слишком слабо действовать против англичан и ла-рошельцев, своих единоверцев, убедил короля назначить главнокомандующим герцога Ангулемского. Но, не желая, чтобы Бассомпьер и Шомберг уехали из армии, кардинал принужден был дать каждому из них под начальство отдельные отряды: Бассомпьер расположился по северную сторону города от Лале до Домпьера, герцог Ангулемский на востоке, от Домпьера до Периньи, и Шомберг на юге от Периньи до Ангутена.

Брат короля расположился в Домпьере.

Квартира короля была то в Этре, то в ла Жари.

Наконец квартира кардинала была на берегу моря, у моста ла Пьер, в простом доме, без всяких укреплений.

Таким образом, брат короля наблюдал за Бассомпьером, король за герцогом Ангулемским, а кардинал за Шомбергом.

Устроив все таким образом, французы принялись выгонять англичан с острова.

Обстоятельства были благоприятны: для того, чтоб храбро сражаться, прежде всего, необходима хорошая пища, а как у англичан ничего не было, кроме соленого мяса и дурных сухарей, то в их лагере было множество больных; к тому же море, всегда бурное в это время года около западных берегов, каждый день повреждало какой-нибудь корабль; морской берег от Эгильонского мыса до траншей был буквально покрыт обломками парусных кораблей и гребных судов, и потому надо было ожидать, что Бокингем, остававшийся на острове Ре только из упрямства, принужден будет в скором времени снять осаду, если бы даже королевские войска оставались в лагере.

Но когда де Туарак донес, что в неприятельском лагере делались приготовления к новому приступу, то король рассудил, что пора было покончить с этим, и отдал приказания к приступу.

Так как подробное описание осады не относится к нашей истории, то скажем в двух словах, что предприятие удалось к великому удивлению короля и к великой славе кардинала. Англичане, теснимые шаг за шагом, разбитые во всех стычках, принуждены были сесть на суда, оставив на поле сражения две тысячи человек, между которыми было пять полковников, три подполковника, двести пятьдесят капитанов и двадцать знатных дворян, четыре пушки и шестьдесят знамен, которые были перевезены в Париж Клавдием Сен-Симоном и с большим торжеством повешены под сводами Нотр-Дамской церкви.

Молебны служили в лагере, а потом и во всей Франции.

Итак, кардинал мог продолжать осаду, не опасаясь, по крайней мере, на время, англичан.

Но отдых был только временный. Из бумаг попавшегося в плен гонца герцога Бокингема, по имени Монтегю, узнали, что составился союз между империей, Испанией, Англией и Лотарингией.

Этот союз был заключен против Франции.

Притом в квартире Бокингема, которую он принужден был оставить скорее, чем предполагал, нашли бумаги, подтвердившие существование союза; бумаги эти, как уверяет кардинал в своих мемуарах, очень компрометировали г-жу де Шеврез, а следовательно, и королеву.

На кардинале лежала вся ответственность, потому что нельзя быть полновластным министром без ответственности; и потому он постоянно напрягал все способности обширного ума своего, прислушиваясь к малейшему шуму, возникавшему в каком-нибудь из великих королевств Европы.