Сальватор. Книга V

скачать книгу бесплатно


Глава CXXXVII

В которой мы находим принцессу Рину там, где мы с ней расстались

Вы, вероятно, помните, а если нет, то мы нижайше просим вас вспомнить, дорогие читатели, ту восхитительную жительницу Северного Кавказа, которую мы в общих чертах обрисовали и которую вы некоторое время видели, принцессу Рину Чувадиевскую, жену маршала де Ламот-Удана, которая, лениво вытянувшись в сумерках ночи на мягких подушках своей оттоманки, проводила все дни напролет в мечтах, питаясь, подобно пери, лепестками роз и задумчиво перебирая свои ароматные четки.

На голубом небосводе Парижа, где ее муж, маршал де Ламот-Удан, являл собой одну из крупнейших планет, принцесса Чувадиевская была едва видна. Как нежная, смутная, расплывчатая, почти всегда затянутая облаками звездочка, неразличимая для невооруженного глаза парижан.

О ней после ее приезда долгое время говорили в высшем обществе. Но говорили, как о жителях фантастической страны, как говорят о духах или эльфах, о джиннах или домовых.

И напрасно все стремились ее увидеть: она нигде не бывала. Ее никто нигде не видел вблизи. Все видели только ее тень. Даже скорее не видели, а догадывались, что это была она.

Естественно, тысячи самых невероятных и странных слухов ходили о ней, о ее апартаментах. Но слухи эти, похожие на сказки, не были основаны на каких-либо фактах. А следовательно, будучи безосновательными, были лживыми, придуманными для своего удовольствия всё отрицающими и завистливыми салонными сплетниками.

Оговоримся сразу же, что отзвуки этих злых сплетен не доходили даже до порога молчаливого дворца принцессы, закрывшейся или, лучше сказать, замуровавшейся в своем будуаре и не выходившей из него ни для того, чтобы подышать свежим воздухом, ни для того, чтобы развеяться.

Поскольку она ничего не сказала и ничего не сделала такого, что могли бы подметить другие, она не слышала и того, что эти другие о ней говорили.

Она принимала очень немногих: мужа, его дочь, маркизу де Латурнель, монсеньора Колетти, своего духовника, и господина Рапта. Хотя визиты последнего становились все более редкими.

Помимо этих визитов она жила в абсолютном одиночестве, словно растение, окруженное четырьмя-пятью кустарниками, которые не давали упасть на нее животворному свету и теплу, не давали проникнуть к ней ни аромату, ни живительному ветерку. Можно было подумать, что она не глядела ни вокруг себя, ни наружу, а только над собой.

Ее глаза, словно взор ее души, то есть ее мысли, казалось, тонули в безоблачных пространствах высоких сфер. Куда бы она ни бросила свой взгляд, она, казалось, видела то, что хотела, как бы далеко это ни было для других. Она презрительно забывала о существовании земли, раскрывала свои крылья и улетала бог знает куда! Еще выше неба, в неизведанные миры!

Одним словом, это была женщина вялая, безразличная ко всему, мечтательная и склонная к созерцанию. Она жила мечтами, которые длились до самой ее смерти, и она готова была в любой момент умереть, оставаясь во власти своих мечтаний. Ничто в жизни ее не удерживало, но все манило в потусторонний мир. Господь мог призвать ее к себе в любую минуту, и она с удовольствием откликнулась бы на его призыв, поскольку уже давно была к этому готова. И ответила бы она точно так же, как сказал траппер из «Могикан» Купера в момент своей смерти: «Вот он я, Господи! Что вы от меня хотите?»

Если, кроме того, наши дорогие читатели захотят вспомнить о том, что эта молодая, благородная и очаровательная принцесса являлась потомком старого ханского рода, то есть отпрыском самого древнего семейства, и о том, что вышла она замуж за маршала де Ламот-Удана вопреки своей воле, когда никто не пожелал спросить ее согласия, а для того, чтобы доставить удовольствие императору России и императору Франции, то станет понятным, что маршал де Ламот-Удан, преждевременно состарившийся под палящим солнцем на полях битв, вовсе не был человеком, который мог бы стать воплощением мечты девушки, обладавшей пылкой натурой и темпераментом.

Но именно так захотели боги.

Кстати, мы напоминаем вам обо всех этих подробностях только лишь потому, что длительность нашего повествования заставляет иногда наших читателей позабыть о действующих лицах книги. И читатель может легко забыть те персонажи, которые в ней появляются снова.

Итак, такова была принцесса Рина, когда к ней пришел Граф Рапт, этот молодой красавец-мужчина, в глазах которого горела смелость, которая вполне могла быть принята женщиной за страсть, сумел оживить уже засохшее сердце и посеять в нем надежду на счастье.

Принцессе на мгновение привиделась любовь, эта земля обетованная всех женщин, и она с радостью отправилась с ним в сладостное паломничество. Но на полпути к вершине она поняла, с каким спутником ей приходится иметь дело. Она быстро поняла всю чванливость, честолюбие, холодность, эгоизм графа. Граф Рапт оказался для нее вторым мужем, но менее добрым, менее благородным, менее терпимым и даже более тираничным, чем ее первый муж.

Рождение Регины породило на некоторое время искорку жизни в пепле затухшего сердца. Но это продлилось не дольше всполоха молнии. Первый поцелуй маршала де Ламот-Удана в головку ребенка заставил мать вздрогнуть всем телом. Вся ее душа возмутилась против этого. И, начиная с этого момента, бедняжка Регина стала ей не то чтобы ненавистна, но, во всяком случае, безразлична.

Рождение маленькой Абей, последовавшее через несколько лет после этого, произвело на принцессу такое же действие. Сердце ее навсегда закрылось.

Вот в чем истинная причина ее затворничества: это был продолжительный акт раскаяния, раскаяния внутреннего, молчаливого, раскаяния без ропота и сожаления.

Единственным человеком, посвященным в тайну этой гибнущей души, был монсеньор Колетти. Ему одному она призналась в своих грехах, и только он один понял всю ее немую боль.

Чтобы показать, до чего она дошла в своей бесчувственности, нам достаточно будет признаться читателю в том, что она только вздрогнула в душе при известии о женитьбе графа Рапта на дочери, без того чтобы противостоять доводам, которые привел ей граф, чтобы уменьшить величину своего преступления.

В этой покорности было нечто от мусульманской фатальности.

Начиная с этого момента ее тело, отвечая состоянию ее души, начало день ото дня увядать. Она не говорила ни слова, не высказывала ни единой жалобы. Она чувствовала, что умирает, и мысль о смерти производила на нее только то действие, что она начала вспоминать о своей жизни.

Именно в таком состоянии она и находилась, когда маршал де Ламот-Удан запретил монсеньору Колетти бывать у них дома. Хотя лет ей было не так и много, но черные волосы уже стали совершенно седыми, а лоб, щеки, подбородок – все лицо ее было таким же белым, как и волосы. Можно было сказать, что это было не лицо, а маска, которая является предвестницей близкой смерти.

Поскольку она ни на что не жаловалась, никто о ней и не беспокоился. Кроме Регины, которая дважды присылала к ней своего врача. Но принцесса оба раза наотрез отказалась от его посещения. Что у ней была за болезнь? Этого никто сказать не мог, поскольку ничего не знал. Для того, чтобы объяснить ее состояние, используем народное слово и скажем так: она чахла. Словно здание, которое вдруг разрушается до самого основания без видимой на то причины. Словно одна из африканских пальм, которая засыхает на глазах из-за недостатка воды и свежего ветра.

Находясь в таком состоянии духа, принцесса Рина как бы не принадлежала уже больше этой земле и просила только одного: чтобы ей дали возможность спокойно прожить последние дни и поскорее умереть.

Но маркиза де Латурнель, а вернее, монсеньор Колетти полагали иначе.

Когда после запрещения прелату появляться в особняке Ламот-Уданов и замены духовника, произведенной монсеньором Колетти, – подобно убегающим парфянам, посылавшим назад отравленную стрелу, – маркиза явилась к принцессе в сопровождении аббата Букемона, та трижды отказывалась принять его, говоря, что молится и не хочет, чтобы ей мешали. Но маркиза была не из тех, от кого можно было так просто отделаться. Указав аббату кресло, она села и сказала горничной:

– Что ж, в таком случае я подожду, пока принцесса закончит молиться.

Таким образом бедной принцессе пришлось волей-неволей принять маркизу и ее спутника.

– Я пришла сообщить вам очень печальное известие, – сказала маркиза самым огорченным тоном.

Принцесса, лежа на шезлонге, даже головы не повернула в ее сторону.

Маркиза продолжала:

– Эта новость вас очень огорчит, дорогая сестра.

Принцесса не шелохнулась.

– Монсеньор Колетти покидает Францию, – продолжала богомольная маркиза тоном отчаяния. – Он едет в Китай.

Услышав столь печальное известие, принцесса испытала такое же волнение, как если бы какой-нибудь прохожий сказал ей: «Погода скоро переменится!»

– Полагаю, что вы испытываете такое же огорчение, какое охватывает всех верующих, узнавших о том, что этот святой человек покидает нас, и, быть может, навсегда. Поскольку в диких краях Китая жизнь этого мученика может оборваться в любую минуту.

Принцесса ничего не ответила. Она только медленно и совершенно безразлично кивнула головой.

– Движимый отцовской заботой, – снова заговорила маркиза, ничуть не обескураженная поведением принцессы, – монсеньор Колетти подумал, что вам, как никогда раньше, потребуется его поддержка и что вам ее будет не хватать.

В этот момент принцесса начала лихорадочно перебирать четки. Казалось, она хотела перенести то нетерпение, которое вызывал у нее этот разговор, на первый попавший в ее руки предмет.

– Монсеньор Колетти, – навязчиво продолжала госпожа де Латурнель, – сам выбрал того, кто должен его заменить. Поэтому-то я и имею честь представить вам господина аббата Букемона, который имеет все достоинства для того, чтобы заменить святого человека, который нас покидает.

Аббат Букемон встал и со всей почтительностью поклонился принцессе. С почтительностью, но без результата, поскольку вялая уроженка Северного Кавказа ограничилась только повторным безразличным кивком головы, не выражавшим ни малейшего чувства.

Маркиза посмотрела на своего спутника и указала глазами на принцессу, словно говоря: «Какая идиотка!»

Аббат же набожно возвел очи горе с видом человека, говорившего: «Сохрани ее, Господь!»

После этого религиозного действа он снова сел, посчитав, что, поскольку принцесса все равно на него не смотрит, лучше было сидеть, чем оставаться стоять.

Однако же лицо маркизы начало краснеть от нетерпения. Она шагнула к оттоманке, села у ног принцессы и оказалась с ней лицом к лицу.

Затем пальцем подозвала аббата Букемона. Тот поднялся и встал рядом.

– Вот, – сказала госпожа де Латурнель, подталкивая к оттоманке аббата, – этот самый аббат Букемон. Соблаговолите сказать мне, принцесса, принимаете ли вы его в качестве своего духовника.

Уроженка Северного Кавказа медленно открыла глаза и увидела в двух шагах от себя вместо белого ангела своих снов человека в черном, который показался пришедшим за ней могильщиком.

Она вначале вздрогнула. Затем остановила на аббате свой взгляд и, вместо того чтобы снова вздрогнуть, улыбнулась. Но до чего же горькой и грустной была эта улыбка! «Смерть не такая уж безобразная!» – означала эта улыбка.

И все же она продолжала хранить молчание.

– Так да или нет, принцесса? – вскричала маркиза, чье раздражение достигло пределов. – Согласны ли вы, чтобы господин аббат Букемон стал вашим исповедником вместо монсеньора Колетти?

– Да, – прошептала принцесса сдавленным голосом, словно хотела сказать: «Я согласна со всем, что вы предложите, лишь бы вы оба поскорее убрались отсюда и дали мне умереть спокойно».

Маркиза от удовольствия зарделась. Аббат Букемон решил, что настал момент для того, чтобы привлечь к себе словом внимание, которое принцесса не обратила на его пантомиму. И начал длинную проповедь, которую принцесса прослушала от начала до конца. Несомненно потому, что, слушая его, она его не слышала, а прислушивалась, как всегда, только к траурному песнопению, раздававшемуся в ее мозгу. Когда аббат замолчал, маркиза де Латурнель набожно перекрестилась, произнеся «Амен!», и шагнула к принцессе. А аббат Букемон отошел в сторону.

– Итак, ваша судьба, – сказала маркиза, искоса глядя на умирающую, – находится отныне в руках господина аббата. Говоря о вашей судьбе, я подразумеваю также и судьбу вашей семьи. Вы носите имя рода, который на протяжении многих веков был предметом почитания истинных христиан. Поэтому необходимо – ведь все мы смертны! – трепетно следить за тем, чтобы тот или иной поступок, который мы совершаем в жизни, не бросал, когда нас уже не будет, позорного пятна на светлую память наших предков. Господин аббат Букемон – человек благочестивый и добродетельный, от которого отныне зависит безупречная чистота чести нашей семьи. Соблаговолите же, принцесса, перед вашим уходом отблагодарить господина аббата Букемона за ту преданность, которую он проявляет, беря на себя столь сложную задачу.

– Спасибо! – коротко прошептала принцесса, не повернув головы.

– И помолитесь с ним! – продолжала возмущенная маркиза.

– Завтра! – так же безразлично ответила супруга маршала де Ламот-Удана.

– Пойдемте, господин аббат, – сказала маркиза де Латурнель с покрасневшим от гнева лицом. – Пока госпожа принцесса соблаговолит высказать вам достойные вас слова благодарности, примите от меня выражение самой глубокой признательности от ее имени.

Затем, сделав знак аббату, вывела его из комнаты, бросив сухо:

– Прощайте, принцесса.

– Прощайте, – ответила та тоном, в котором было совершенно невозможно услышать малейший оттенок раздражения.

Затем, пододвинув к себе хрустальный кубок, в котором стояла ложка из позолоченного серебра, она стала вкушать варенье из лепестков роз.

Глава CXXXVIII

Парфянская стрела

Мы помним, что итальянский прелат назначил аббату Букемону встречу вечером того же дня.

Аббат застал епископа занятым последними приготовлениями к отъезду.

– Пройдите в кабинет, – сказал прелат. – Я сейчас к вам приду.

Аббат исполнил приказание.

Тут монсеньор Колетти спросил у слуги:

– Тот человек, которого я велел пригласить, по-прежнему находится в моей молельне?

– Да, монсеньор, – ответил слуга.

– Хорошо. Меня ни для кого нет дома. Кроме маркизы де Латурнель.

Слуга поклонился.

Монсеньор вошел в свою молельню.

Там стоял в углу худой и бледный человек с длинными волосами, имевший поразительное сходство с Базилем из «Женитьбы Фигаро» или с Пьерро из пантомимы.

Наши читатели, вероятно, забыли этот персонаж. Но нам достаточно будет двух слов для того, чтобы вы его вспомнили: это был фаворит дамы, сдающей напрокат стулья в церкви, один из подручных господина Жакаля по прозвищу «Длинный Овес», который, чудом уцелев во время волнений на улице Сен-Дени, с триумфом вернулся в отчий дом на Иерусалимской улице.