Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2

– О, вам не удастся меня исцелить, если в один прекрасный день вы обнаружите, что я повесилась, привязав вот этот шарф к прутьям решетки…

Бальзамо содрогнулся.

– Или, – в отчаянии продолжала она, – когда я открою вот этот нож, чтобы пронзить себе сердце.

Бальзамо побледнел, на лбу у него выступил холодный пот; глядя на Лоренцу, он угрожающим голосом произнес:

– Нет, Лоренца, вы правы, в этот день я не исцелю вас – я вас воскрешу.

У Лоренцы вырвался крик ужаса: она не знала границ могущества Бальзамо, она поверила его угрозе.

Бальзамо был спасен.

Покуда она предавалась отчаянию перед лицом этой новой непредвиденной опасности, покуда ее лихорадочная мысль металась в непреодолимом кругу терзаний, не видя выхода, до ушей Бальзамо донесся звонок колокольчика, в который позвонил Фриц.

Колокольчик издал три одинаковых звонка.

– Гонец, – сказал Бальзамо.

Потом, после короткого перерыва, прозвучал еще один звонок.

– И спешный, – добавил Бальзамо.

– А, – откликнулась Лоренца, – значит, вы от меня уйдете!

Он взял холодную руку молодой женщины.

– Еще раз, последний раз, – обратился он к ней, – давайте жить в добром согласии, в дружбе, Лоренца! Судьба предназначила нас друг другу, давайте видеть в ней союзника, а не палача.

Лоренца не отвечала. Казалось, ее пристальный, угрюмый взор вперен в бесконечность в поисках какой-то мысли, вечно от нее ускользающей и недоступной, быть может, именно потому, что молодая женщина слишком пыталась ее уловить: так пленник, живший в потемках и пламенно мечтавший о свете, подчас бывает ослеплен солнцем.

Бальзамо взял Лоренцу за руку и коснулся ее губами: пленница не подавала признаков жизни.

Затем он сделал шаг к камину.

В ту же секунду Лоренца вышла из оцепенения и устремила на него нетерпеливый взгляд.

– Да, – прошептал он, – тебе хочется знать, каким путем я выхожу, чтобы когда-нибудь выйти вслед за мной и убежать от меня, как ты угрожала; поэтому ты и просыпаешься, поэтому следишь за мной взглядом.

Он провел рукою по лбу, словно заставляя себя принять решение, мучительное для него самого, и простер ее в сторону молодой женщины; взгляд и жест его были словно стрелы, метившие в глаза и в грудь пленнице; при этом он властно произнес:

– Спите.

Едва он вымолвил это слово, Лоренца поникла, как цветок на стебле; голова ее качнулась и склонилась на подушки софы. Руки матовой белизны упали на шелк платья и вытянулись вдоль тела.

Бальзамо подошел, любуясь ее красотой, и приложился губами к ее чистому лбу.

И тут лицо Лоренцы прояснилось, словно дыхание самой любви прогнало облака, омрачавшие ее чело. Губы ее раскрылись и задрожали, глаза подернулись томной влагой, и она вздохнула так, как вздыхали, должно быть, ангелы в первые дни творения, проникаясь любовью к детям рода человеческого.

Бальзамо смотрел на нее, словно не в силах оторваться, но тут вновь зазвенел звонок; он бросился к камину, нажал какой-то выступ и скрылся за цветами.

В гостиной его ждал Фриц вместе с человеком, одетым в куртку скорохода и обутым в тяжелые ботфорты с длинными шпорами.

У приезжего было грубоватое лицо, выдававшее принадлежность к простонародью, но в глазах мерцала частичка священного огня, наверняка зажженного разумом, превосходившим его собственный.

В левой руке он держал рукоять короткого узловатого хлыста; правою же он осенил себя знаками, которые Бальзамо, присмотревшись, сразу понял и на которые, также молча, ответил, дотронувшись до своего лба указательным пальцем.

В ответ посланец коснулся рукой груди и начертал на ней еще один знак, который остался бы непонятен для постороннего, потому что напоминал движение, каким застегивают пуговицу.

В ответ на этот знак хозяин показал кольцо, которое было у него на пальце.

При виде этого грозного символа посланец преклонил колено.

– Откуда ты явился? – спросил Бальзамо.

– Из Руана, повелитель.

– Кто ты?

– Скороход на службе госпожи де Граммон.

– Кто тебя к ней определил?

– Такова была воля великого копта.

– Какой приказ ты получил, поступая к ней на службу?

– Не иметь секретов от повелителя.

– Куда ты направляешься?

– В Версаль.

– Что ты везешь?

– Письмо.

– Кому?

– Министру.

– Дай.

Гонец протянул Бальзамо письмо, которое извлек из кожаного мешка, висевшего у него за спиной.

– Мне подождать? – спросил он.

– Да.

– Жду.

– Фриц!

Появился немец.

– Спрячь Себастьена в буфетной.

– Да, хозяин.

– Он знает, как меня зовут! – с суеверным ужасом прошептал адепт.

– Он все знает, – возразил Фриц, увлекая его за собой.

Бальзамо остался один; он осмотрел массивную печать на письме; она была в полной сохранности; умоляющий взгляд гонца, казалось, взывал к нему с просьбой не повредить, если можно, этой печати.

Затем он медленно и задумчиво поднялся наверх и отворил потайную дверь, которая вела в комнату Лоренцы.

Лоренца все еще спала, но и во сне томилась от бездействия, отчего спалось ей беспокойно. Он взял ее за руку, которая конвульсивно сжалась, и приложил к ее груди запечатанное письмо, доставленное гонцом.

– Вы видите? – обратился он к ней.

– Да, вижу, – отвечала Лоренца.

– Что у меня в руке?

– Письмо.

– Вы можете его прочесть?

– Могу.

– Тогда читайте.

Глаза Лоренцы были по-прежнему закрыты, грудь трепетала; слово за словом она прочла следующие строки, которые Бальзамо записывал под ее диктовку:

Дорогой брат!

Как я и предвидела, мое изгнание принесет нам некоторую пользу. Сегодня утром я уехала от президента Руанского парламента: он наш, но робеет. Я поторопила его от Вашего имени. Наконец он решился и через неделю пришлет в Версаль свой план военных действий.

Теперь я срочно отправляюсь в Ренн, дабы несколько расшевелить дремлющих Карадека и Ла Шалоте[17].

В Руане был наш агент из Кодбека. Я с ним встретилась. Англия не остановится на полпути; она готовит резкую ноту Версальскому кабинету.

X. советовался со мною, стоит ли к этому прибегать. Я ответила утвердительно. Скоро Вы получите последние памфлеты Тевено де Моранда[18] и Делиля[19], обращенные против Дюбарри. От этих петард запылает весь город.

До меня дошли дурные вести, в воздухе носится слух об опале. Но Вы мне еще не написали, и я смеюсь над пересудами. Все же избавьте меня от сомнений и ответ немедля пошлите мне, как только до Вас доберется мой гонец. Ваше послание найдет меня в Кане, где мне нужно повлиять на некоторых людей.

Прощайте, обнимаю Вас.

Герцогиня де Граммон

Лоренца смолкла.

– Вы ничего больше не видите? – спросил Бальзамо.

– Ничего не вижу.

– Никакого постскриптума?

– Нет.

Бальзамо, у которого во время чтения лицо все прояснялось, взял у Лоренцы письмо герцогини.

– Любопытно, – произнес он. – Они мне дорого за это заплатят. Вот, значит, как пишутся подобные письма! – воскликнул он. – Да, великих мужчин всегда губят женщины. Никакие полчища врагов, никакие хитросплетения интриг не могли бы свалить Шуазеля – и вот ласкающий женский шепот повергает его во прах. Да, все мы погибнем из-за женского предательства или женской слабости… У кого есть сердце, а в нем хоть капля чувствительности, тот обречен.

Произнося эти слова, Бальзамо с невыразимой нежностью глядел на трепещущую Лоренцу.

– Я правду говорю? – спросил он у нее.

– Нет, нет, это неправда, – пылко возразила она. – Ты же сам видишь, я слишком тебя люблю, чтобы помешать тебе, подобно всем этим неразумным и бессердечным женщинам.

Бальзамо позволил обольстительнице привлечь себя в объятия.

Внезапно раздался двукратный звон колокольчика в руках Фрица – один раз, потом второй.

– Два посетителя, – сказал Бальзамо.

Телеграфное сообщение Фрица завершилось сильным, резким звонком.

Бальзамо высвободился из рук Лоренцы и вышел, оставив молодую женщину по-прежнему спящей.

По дороге ему встретился гонец, ждавший приказа.

– Вот письмо, – сказал Бальзамо гонцу.

– Что мне с ним делать?

– Доставить по адресу.

– Это все?

– Это все.

Адепт осмотрел письмо и печать, не скрыл своей радости при виде их сохранности и растаял в темноте.

– Какая жалость, что нельзя оставить у себя подобный автограф! – вздохнул Бальзамо. – А пуще того обидно, что нельзя через верных людей передать его королю!

Тут перед ним вырос Фриц.

– Кто они? – спросил Бальзамо.

– Женщина и мужчина.

– Они уже сюда приходили?

– Нет.

– Ты их знаешь?

– Нет.

– Женщина молода?

– Молода и хороша собой.

– А мужчина?

– Лет шестидесяти или шестидесяти пяти.

– Где они?

– В гостиной.

Бальзамо вошел в гостиную.

84. Заклинание духов

Лицо графини было полностью скрыто длинной накидкой; она успела заехать к себе в особняк и одеться, как одевались горожанки среднего достатка.

Приехала она в фиакре в сопровождении маршала, который, испытывая большие опасения, чем она, оделся в серое, чтобы походить на дворецкого из богатого дома.

– Вы узнаёте меня, господин граф? – произнесла г-жа Дюбарри.

– Прекрасно узнаю, графиня.

Ришелье держался поодаль.

– Извольте сесть, сударыня, и вы, сударь.

– Этот господин мой эконом, – сказала графиня.

– Вы заблуждаетесь, сударыня, – возразил Бальзамо с поклоном, – этот господин – герцог де Ришелье, которого я прекрасно узнал, и с его стороны было бы воистину проявлением неблагодарности, если бы он не узнал меня.

– Это почему же? – спросил герцог, совершенно сбитый с толку, как сказал бы Таллеман де Рео[20].

– Господин герцог, тот, кто спасает нам жизнь, заслуживает, сдается мне, некоторой благодарности.

– Вот вам, герцог! – со смехом воскликнула графиня. – Вы слышите?

– Как! Вы, граф, спасли мне жизнь? – удивился Ришелье.

– Да, монсеньор, в Вене в тысяча семьсот двадцать пятом году, когда вы были там посланником.

– В тысяча семьсот двадцать пятом году? Да вы тогда еще и на свет не родились, сударь мой!

Бальзамо улыбнулся.

– Тем не менее я стою на своем, герцог, – сказал он, – поскольку встретил вас тогда умирающим, а вернее, мертвым; вас несли на носилках, незадолго до того вы получили добрый удар шпагой, пронзивший вам грудь; доказательством нашей встречи может послужить то, что я влил в вашу рану три капли моего эликсира… Вот здесь, в том самом месте, где красуется ваше алансонское кружево, несколько пышное для эконома, – недаром же вы его комкаете в руке.

– Погодите, – перебил маршал, – но вам никак не дашь больше тридцати – тридцати пяти лет, граф.

– Полноте, герцог! – заливаясь смехом, воскликнула графиня. – Перед вами стоит чародей – теперь-то вы верите?

– Я вне себя от изумления, графиня. Но в таком случае, – продолжал герцог, снова обратившись к Бальзамо, – в таком случае ваше имя…

– Ах, вы же знаете, герцог, мы, чародеи, меняем имена с каждой новой сменой поколений… В тысяча семьсот двадцать пятом году в моде были имена на «ус», «ос» и «ас», и ничего удивительного, если в ту пору мне пришла фантазия назвать себя на латинский или греческий манер. Теперь, когда все разъяснилось, я в вашем распоряжении, сударыня, и в вашем, сударь.

– Граф, мы с маршалом хотим попросить у вас совета.

– Много чести для меня, сударыня, особенно если вы сами пришли к такой мысли.

– Конечно сама, граф; ваше предсказание нейдет у меня из головы, но я сомневаюсь в том, что оно осуществляется.

– Никогда не сомневайтесь в выводах науки, сударыня.

– Ах, граф, граф! – вступил в разговор Ришелье. – Беда в том, что наша корона висит на волоске… Ведь речь не о ране, которую можно заживить тремя каплями эликсира.

– Нет, речь идет о министре, которого можно повергнуть тремя словами… – возразил Бальзамо. – Что ж, угадал я? Скажите!

– Как нельзя лучше, – вся дрожа, ответила графиня. – В самом деле, герцог, что вы об этом скажете?

– О, не удивляйтесь таким пустякам, сударыня, – произнес Бальзамо, который сразу заметил, как встревожены г-жа Дюбарри и Ришелье, и без всякого волшебства легко догадался, в чем дело.

– В таком случае я стану вашим поклонником, – добавил маршал, – если вы укажете нам лекарство.

– Чтобы излечить хворь, которая вас терзает?

– Да, мы больны Шуазелем.

– И очень хотели бы излечиться от этой хвори?

– Да, великий чародей, именно так.

– Граф, вы не оставите нас в этой беде, – подхватила графиня, – на карту поставлена наша честь.

– Готов служить вам всеми силами, сударыня; однако мне хотелось бы знать, нет ли у герцога какого-либо плана, составленного заранее.

– Признаться, такой план есть, господин граф. Право слово, до чего приятно иметь дело с колдуном, которого можно величать «господин граф»: совершенно не приходится менять привычки!

– Говорите же, – произнес Бальзамо, – будьте откровенны.

– Честью клянусь, я только того и хочу, – отвечал герцог.

– Вы собирались попросить у меня совета об этом плане.

– Собирался.

– Ах, притворщик, а мне ничего не сказал! – заметила графиня.

– Я могу сказать об этом только графу, да и то шепотом, на ухо, – возразил маршал.

– Почему, герцог?

– Потому что иначе вы покраснеете до корней волос, графиня.

– Ах, я сгораю от любопытства, маршал! Скажите, я нарумянена, по мне ничего будет не видать.

– Ладно же! – сдался Ришелье, – подумал я вот о чем. Берегитесь, графиня, я пускаюсь во все тяжкие.

– Пускайтесь, герцог, пускайтесь, а я от вас не отстану.

– Боюсь, быть мне битым, если вы услышите то, что я скажу.

– Никому еще не удавалось вас побить, герцог, – сказал Бальзамо старому маршалу, которому этот комплимент пришелся по душе.

– Ну что ж, итак… – начал он, – хоть и боюсь не угодить этим графине и его величеству… Нет, язык не поворачивается!

– До чего же несносны медлительные люди! – возопила графиня.

– Итак, вы желаете, чтобы я говорил?

– Да.

– Вы настаиваете?

– Да, да, в сотый раз – да.

– Хорошо, я решился. Грустно говорить об этом, господин граф, но его величество уже не испытывает нужды в утехах. Это не мое выражение, графиня, оно принадлежит госпоже де Ментенон[21].

– В этом нет ничего для меня обидного, – отозвалась г-жа Дюбарри.

– Тем лучше. Видит бог, это придает мне решимости. Итак, хорошо бы, чтобы граф, который располагает столь бесценным эликсиром…

– Нашел среди них такой, – подхватил Бальзамо, – который вернул бы королю способность радоваться утехам?

– Вот именно.

– Э, господин герцог, это детские забавы, азбука ремесла. Приворотное зелье найдется у любого шарлатана.

– А действие этого зелья будет отнесено за счет достоинств графини, – продолжал герцог.

– Герцог! – возопила графиня.

– Я так и знал, что вы разгневаетесь, но вы сами велели мне говорить.

– Герцог, – произнес Бальзамо, – вы были правы, графиня краснеет. Но, как мы только что говорили, речь сейчас идет не о ране и не о любви. Приворотное зелье не поможет вам избавить Францию от господина де Шуазеля. В самом деле, люби король графиню вдесятеро сильней, чем теперь, что само по себе невозможно, за господином де Шуазелем все равно сохранятся власть и влияние, коими он воздействует на ум короля точно так же, как графиня воздействует на его сердце.

– Верно, – согласился маршал. – Но это наше единственное средство.

– Вы полагаете?

– Еще бы! Попробуйте укажите другое.

– По-моему, нет ничего проще.

– Нет ничего проще? Вы слышите, графиня! Эти колдуны не ведают сомнений!

– Какие могут быть сомнения, когда вся задача состоит в том, чтобы просто-напросто доказать королю, что господин де Шуазель его предает – разумеется, с точки зрения короля, поскольку сам Шуазель не усматривает в своих действиях предательства.

– А каковы эти действия?

– Вы знаете о них не хуже меня, графиня: он поддерживает бунт парламентов против королевской власти.

– Разумеется, но надобно знать, каким образом он это делает.

– Через своих агентов, которые ободряют бунтовщиков, суля им безнаказанность.

– Кто эти агенты? Вот что следует выяснить.

– А вы полагаете, что госпожа де Граммон уехала не для того, чтобы подбадривать пылких и подогревать робких?

– Разумеется, только для того она и уехала, – воскликнула графиня.

– Да, но король видит в этом отъезде простое изгнание.

– Верно.

– Как ему доказать, что своим отъездом она преследует иную цель, чем та, которую ни от кого не таят?

– Предъявить госпоже де Граммон обвинение.

– Ах, если бы все дело было в обвинении, граф! – вздохнул маршал.

– К прискорбию, остановка за тем, чтобы доказать это обвинение, – подхватила графиня.

– А если обвинение будет доказано, убедительно доказано, как вы полагаете – останется господин де Шуазель министром?

– Конечно не останется! – воскликнула графиня.

– Итак, все дело в том, чтобы обнаружить предательство господина де Шуазеля, – убежденно продолжал Бальзамо, – и представить его величеству зримые, ощутимые бесспорные улики.

Маршал откинулся на спинку кресла и разразился хохотом.

– Он неподражаем! – воскликнул он. – Нет, он действительно не ведает сомнений! Взять господина де Шуазеля с поличным – вот и все, не более того!

Бальзамо бесстрастно ждал, когда иссякнет вспышка веселья, обуявшего маршала. Затем он сказал:

– Теперь давайте поговорим серьезно и подведем итоги.

– Пожалуй.

– Разве господина де Шуазеля не подозревают в том, что он поддерживает мятежные парламенты?

– Подозревают, но где доказательства?

– Разве нельзя предположить, что господин де Шуазель плетет интриги, чтобы развязать с англичанами войну, которая поможет ему остаться незаменимым?

– Такие толки идут, но где доказательства?

– Наконец, разве господин де Шуазель не показал себя отъявленным врагом присутствующей здесь графини? Разве не пытается он всеми силами свергнуть ее с трона, который я ей предрек?

– Ах, что верно, то верно, – вздохнула графиня, – но и это надобно еще доказать… Ах, если бы я могла!

– Что для этого нужно? Сущий пустяк.

Маршал принялся дуть себе на ногти.

– О да, сущий пустяк, – иронически бросил он.

– Например, конфиденциальное письмо, – сказал Бальзамо.

– Только и всего… Какая, право, мелочь!

– Скажем, письмо от госпожи де Граммон, не так ли, господин маршал? – продолжал граф.

– Колдун, милый мой колдун, найдите такое письмо! – вскричала г-жа Дюбарри. – Пять лет я пытаюсь его добыть, издержала на это сто тысяч ливров за один год, и все напрасно.

– А все потому, что не обратились ко мне, сударыня, – отвечал Бальзамо.

– Как так? – изумилась графиня.

– Разумеется, ведь если бы вы обратились ко мне…

– Что было бы?

– Я разрешил бы ваши затруднения.

– Вы?

– Да, я.

– Граф, а теперь уже поздно?

Граф улыбнулся:

– Ни в коей мере.

– О, любезный граф… – взмолилась графиня, сложив на груди руки.

– Итак, вам нужно письмо?

– Да.

– От госпожи де Граммон?

– Если это возможно.

– Которое бросало бы тень на господина де Шуазеля в отношении тех трех дел, о коих я упомянул…

– Да я… я собственный глаз отдам за такое письмо.

– Ну, графиня, это вышло бы слишком дорого, тем более что это письмо…

– Это письмо?

– Я отдам вам даром.

И Бальзамо извлек из кармана сложенный вчетверо листок.

– Что это? – спросила графиня, пожирая листок глазами.

– Письмо, о котором вы мечтали.

И в наступившей глубокой тишине граф прочел обоим восхищенным слушателям послание, уже знакомое нашим читателям.

Покуда он читал, графиня все шире открывала глаза и едва справлялась со своими чувствами.

– Это клевета, черт возьми, с этим надо быть осторожнее! – пробормотал Ришелье, едва Бальзамо кончил чтение.

– Это, господин герцог, самое простое, точное и буквальное воспроизведение письма герцогини де Граммон, которое гонец, посланный сегодня утром из Руана, везет сейчас герцогу де Шуазелю в Версаль.

– Боже правый! – вскричал маршал. – Неужто это правда, господин Бальзамо?

– Я всегда говорю правду, господин маршал.

– Герцогиня написала такое письмо?

– Да, господин маршал.

– Она поступила столь неосторожно?

– Не спорю, в это трудно поверить; тем не менее это так.

Старый герцог взглянул на графиню, которая утратила дар речи.

– Вот что, – произнесла она наконец, – мне, как и герцогу, трудно поверить – уж простите, господин граф! – чтобы госпожа де Граммон, умнейшая женщина, поставила под удар репутацию свою и брата, написав письмо, представляющее такую опасность… К тому же… Чтобы знать содержание такого письма, надобно его прочесть.

– И потом, – поспешил добавить маршал, – если бы граф прочел это письмо, он оставил бы его у себя: это бесценное сокровище.

Бальзамо тихонько покачал головой.

– Ах, сударь, – возразил он, – такое средство годится для тех, кто распечатывает письма, чтобы узнать их содержание, а не для тех, кто, подобно мне, читает сквозь конверты… Нет, это не по мне!.. К тому же чего ради мне губить господина де Шуазеля и госпожу де Граммон? Вы пришли ко мне за советом, по-дружески, как я полагаю, – и я отвечаю вам тем же. Вы просите, чтобы я оказал вам услугу, – я оказываю вам ее. Не собираетесь же вы, надеюсь, предлагать мне плату за совет, как прорицателю с набережной Ферай?

– О, граф! – простонала г-жа Дюбарри.

– Что ж! Я даю вам совет, но вы, по-моему, не понимаете меня. Вы сказали, что хотите свалить господина де Шуазеля и ищете к тому средство; я предлагаю вам такое средство, вы подтверждаете, что оно вполне вам подходит, я даю его вам в руки, а вы не верите!

– Да, но… Да, но… Граф, помилуйте…

– Я же говорю вам: письмо существует, поскольку я располагаю его копией.

– Но скажите хотя бы, кто вас уведомил, господин граф? – вскричал Ришелье.

– А, вот оно что. Кто меня уведомил? Вы в одну минуту желаете узнать столько же, сколько я, труженик, ученый, прикосновенный к тайнам, проживший на свете три тысячи семьсот лет.

– О-о! – разочарованно протянул Ришелье. – Вы портите, граф, то доброе мнение, которое я себе о вас составил.

– Я не прошу вас мне верить, герцог; в конце концов, это не я разыскивал вас во время королевской охоты.

– Герцог, он прав, – промолвила графиня. – Господин Бальзамо, умоляю вас, не теряйте терпения.

– Тот, у кого есть время, никогда не теряет терпения, сударыня.

– Будьте так добры, добавьте эту милость ко всем прочим, которые вы нам уже оказали, и ответьте нам, каким образом вы проникаете в подобные тайны?

– Я сделаю это без колебаний, – медленно, словно подбирая каждое слово, отвечал Бальзамо. – В эти тайны меня посвящает голос.

– Голос! – одновременно воскликнули герцог и графиня. – Есть такой голос, который все вам сообщает?

– Да, все, что я хочу знать.

– И этот голос сказал вам, что именно написала брату госпожа де Граммон?

– Уверяю вас, графиня, что так оно и было.

– Но это чудо!

– А вы не верите в чудеса?

– Ну, знаете, граф, – заметил герцог, – да разве в подобные вещи можно поверить?

– А поверите вы, если я скажу вам, что делает сию минуту гонец, который везет письмо господину де Шуазелю?

– Еще бы! – воскликнула графиня.

– А я, – возразил герцог, – я поверю, если услышу голос… Но видеть и слышать сверхъестественные силы – эту привилегию присвоили себе господа некроманты и чародеи.

Бальзамо поднял глаза на г-на де Ришелье, и на лице у него появилось столь странное выражение, что по телу графини пробежала дрожь, а равнодушный скептик, именовавшийся герцогом де Ришелье, почувствовал в затылке и в сердце какой-то холодок.

– Да, – сказал Бальзамо после долгого молчания, – сверхъестественное вижу и слышу я один; но, когда ко мне приходят особы вашего ранга и ума, герцог, и вашей красоты, графиня, я открываю свою сокровищницу и делюсь… Вы в самом деле были бы рады услышать таинственный голос, извещающий меня обо всем?

– Да, – отвечал герцог, сжимая кулаки, чтобы справиться с дрожью.

– Да, – трепеща, прошептала графиня.