Монадный комплекс

– Повышается тонкий импульс, – сообщил он, – уровень метафизической турбулентности в пределах нормы. Протокол допуска может быть продолжен.

– Что за "метафизическая турбулентность"? – тихо спросил инженер, стоявший рядом с Алексеем.

– Видимо, это то, что раньше называли "бредом", – ответил Алексей, не отводя взгляда от чаш с дымом.

Шаманка Гуна сидела в стороне, скрестив ноги. Она не вмешивалась, лишь слегка покачивалась из стороны в сторону, будто прислушивалась к чему-то таившемуся в земле. На лице у неё было выражение покоя, как будто она знала, что всё происходящее лишь спектакль для тех, кто ничего не чувствует по-настоящему.

В какой-то момент в толпе возникло лёгкое волнение: одна из чаш дала сбой – из неё повалил чёрный, коптящий дым. Подбежал техник, что-то подкрутил, и всё снова пошло по плану.

Алексей в это время проверял оборудование. Магнитометр снова показывал лёгкое искривление. Гравиметр – стабильную, но странную аномалию. Всё оставалось необъяснимым.

– Ну, что скажете, коллега? – спросил Кобзев, подходя ближе.

– Скажу, что этот "ритуал допуска"даёт побочные эффекты сильнее, чем резонансные волны. Половина группы уже на грани медитации или истерики, – ответил Алексей, глядя на одного из научных стажёров, который неподвижно смотрел в небо, шепча что-то о рассвете сознания.

Подошла Диляра. Она держала на ладони свой допуск – карточка слегка светилась в полумраке под деревьями.

– Готовы к спуску?

Алексей посмотрел на чаши, на клубящийся дым и потом на люк – гладкий, матовый, без единой царапины.

– Нет. Но разве это кого-нибудь волнует? – ответил он.

И надел на голову шлем с передатчиком.

К обеду всё было готово.

В воздухе стояла странная, почти напряжённая тишина. Даже птицы, казалось, притихли. По периметру – чаши с дымом, выстроенные в идеальный круг. Над ними вился лёгкий белёсый туман, подсвеченный полуденным солнцем. Ловилось ощущение – не просто ожидания, а паузы перед чем-то чуждым.

У самого люка собралась небольшая группа: Алексей, Кобзев, инженер МАП с массивным спектрографом на штативе и инспектор по сакральной этике, сложившая руки на груди как перед алтарём. Остальные держалисьна расстоянии, в окружении военных.

Инженер, молчаливый и угрюмый, активировал прибор. По виду – нечто между научным аппаратом и музыкальным органом: гладкий корпус, овальные резонаторы, сетка из переплетённых сенсоров. Он повернул несколько регуляторов, и в воздухе прозвучал звук.

Гулкий, низкий, почти гипнотический. Чистая частота 432 герца. Пространство будто откликнулось.

Люк, до того казавшийся матово-металлическим, вдруг начал терять очертания. Как будто плёнка на воде – он подёрнулся рябью, затем стал прозрачным, и через несколько секунд просто… исчез. Не открылся, не сдвинулся, а рассеялся в воздухе, не оставив ни звука, ни даже шороха.

Открылась шахта, уходящаякуда-то вниз под наклоном. Внутри оказалась не лестница, а плавный спиральный проход, словно вырезанный в массиве, который невозможно было сразу идентифицировать. Материал напоминал одновременно керамику, стекло и застывшую ртутную массу. Стены слегка поблёскивали, как будто свет шёл изнутри, хотя источников не было видно.

Пол был упругим. Алексей осторожно наступил и ощутил лёгкое сопротивление, будто шёл по плотной мембране. Она не прогибалась всерьёз, но и не была жёсткой.

– Это не может быть продуктом известной нынче земной технологии… – сказал он, наклонившись, чтобы рассмотреть покрытие ближе. Затем выпрямился и добавил с иронией:

– …Или это очень плохой дизайнер будущего.

Инспектор по сакральной этике бросила на него укоризненный взгляд, но промолчала. Кобзев тихо цокнул языком:

– Гравитация стабильна. Поле не искажено. По крайней мере пока.

Инженер что-то отметил в планшете, но не сказал ни слова.

Один из молодых учёных, стоявших сзади, прошептал:

– Оно… дышит?

И правда, у входа ощущалось едва заметное биение воздуха, словно сам проход был частью чего-то живого. Не откровенный сквозняк, но ритмичное, пульсирующее движение атмосферы.

– Нам надо идти, – сказал Алексей. – Пока всё не закрылось обратно.

И первым шагнул внутрь.

Шаг его был мягкий, беззвучный и затихшие люди снаружи осталась позади.

***

Проход вниз оказался длиннее, чем изначально казалось при взгляде снаружи. Плавно закручивающаяся спираль велась под наклоном, но ноги не уставали – шагающий шёл как будто не в гравитационном поле, а по странной геометрии, почти как во сне.

Света не было. Ни ламп, ни люков, ни даже люминесценции. Но всё было видно: стены, лица, шаги, отпечатки на мягком полу. Алексей несколько раз моргнул, проверяя, не бред ли это, не иллюзия ли – но нет, зрение функционировало, даже лучше обычного. Он видел складки на рукаве комбинезона Диляры, мельчайшие трещины на стенах, поры в чужом лице.

– Света нет. Освещение есть, – прошептал он сам себе. – Даже так… зрение активировано, но не за счёт фотонов.

Он достал переносной гравиметр. Циферблат ничего не показывал – стрелка замерла. Следом он достал компас. Стрелка бешено вращалась, как будто размагнитиливсю планету. Электронный анализатор частот запищал, пробормотал нечто цифровое и замолчал.

– У нас сброс параметров, – прокомментировал он. – Всё, что базируется на нормальной модели пространства, здесь бесполезно.

– Значит, надо будет ориентироваться исключительно на себя, – сказала Диляра, спокойно, как будто обсуждала план экскурсии.

На стенах начали появляться символы. Сначала едва заметные – как тени или оттиски. Затем – явные, вырезанные в гладкой поверхности: не совсем письменность, не совсем рисунки. Алексей подошёл ближе и прищурился.

Они напоминали энцефалограммы – снимки мозговой активности, но выполненные в виде застывших рельефов. Линии пульсировали без движения, будто внутри них шёл сигнал, но не по времени, а по смыслу. Некоторые узоры были цикличны, другие – будто незавершённые.

Он не мог понять, видит ли их на самом деле, или они возникают в восприятии. Попытался сфотографировать, но камера выдала лишь чёрный кадр. Включил сканер текстур – получил "ошибка данных: нестабильная топология поверхности".

В этот момент из-за спины, сверху, раздался голос. Старческий, спокойный, как будто сказанный возле уха, хотя люк был далеко:

– Вы вошли внутрь глаза. Осторожно – он может начать смотреть.

Это была Гуна. Голос её донёсся как-то странно, будто прошёл не по воздуху, а сквозь структуру самого объекта.

Алексей резко обернулся. Его глаза встретились с глазами Диляры. Она чуть улыбнулась и кивнула, как будто всё было сказано абсолютно логично, без подвоха. Ни удивления, ни сомнения. Будто так и должно быть.

– Вы всё это воспринимаете всерьез? – прошептал он.

– А вы – разве нет? – ответила она спокойно.

Он ничего не сказал. Просто продолжил спуск – медленно, стараясь не думать, чьим именно глазом он теперь окружён.

Проход закончился внезапно. Шаг – и пространство раскрылось. Они вышли в зал, столь же круглый, сколь и неправильный. Потолка не было – купол, уходящий вверх, не имел видимых границ. Его не то освещало, не то формировало внутреннее свечение: прозрачное, мягкое, без теней.

В центре находилось… нечто. Оно парило в воздухе, не опираясь ни на что. Напоминало каплю янтаря, но не твёрдую, а колеблющуюся, как будто всё ещё не выбрало – быть веществом или светом. Внутри переливались преломления, но никакой формы – ни включений, ни структуры.

Алексей инстинктивно шагнул ближе. Остальные из группызамерли у края зала.

Карточка на его груди – та самая, выданная приритуале допуска – вспыхнула синим. Свет не просто загорелся – он прошёл сквозь неё, как луч через призму, и ударил в центр янтарной капли. Та чуть дрогнула, и пространство над ней завибрировало.

На глазах у всех в воздухе начала складываться фигура. Сначала появился хаос из точек. Затем сформировалась структура. Контуры. Переходы. Как будто из ночного неба высыпались звёзды и собрались в узор.

Фигура была чем-то похожа на человека. Пропорции – условно человеческие. Плечи, торс, нечто вроде головы. Но лица не было. Ни глаз, ни рта, ни намёка на личное. Только гладкая поверхность – как если бы сознание выбрало форму, но не решилось на содержание.

Звук появился без колебания воздуха. Он был где-то внутри черепа – будто мысль, которой кто-то другой позволил прозвучать:

– Ваша структура восприятия несовместима с типом вопроса. Выбран архетип: Сомнение. Контакт начат.

Алексей замер. Его рука, в которой был прибор, чуть дрогнула. Сам прибор – молчал. Всё молчало. Даже мысли.

Он медленно обернулся. На лицах учёных застыласмесь замешательства и с трудом скрываемого ужаса. Чиновник из МАП смотрел, не мигая, но в глазах была то ли гордость, то ли непонимание. Диляра, в отличии от многих из присутствующих, стояла очень спокойно. Только её пальцы крепко сжали ремень рюкзака.

Алексей снова взглянул на фигуру. Он не мог понять, чего она ждёт. Не знал, что значит "контакт начат". И впервые за всё время с момента прибытия в Кара-Ой, в его взгляде появилось не раздражение, не иронияи, даже не усталость, а – замешательство. Подлинное и нескрываемое.

Глава 3. Мистический Шёпот

Стены подземного комплекса не производили ни малейшего звука. Они не источали света, но при этом всё внутри зала было видно весьма четко – без теней, без прямого источника, ровно, как в ясном сне. Алексей Рубцов шёл первым, поглядывая на экран гравиметра. Прибор всё ещё отказывался работать в этом пространстве и его стрелки зависли, как будто в оцепенении. Инженер, шедший сзади, пробовал перенастроить его, но без результата.

Пол под ногами чуть пружинил. Это не раздражало, но вызывало стойкое ощущение, что комплекс не был предназначен для человеческой походки. Скорее, как будто он создан под некую другую, неописуемую форму движения.

Алексей провёл рукой вдоль стены. Материал, напоминавший керамику, неожиданно податливо прогнулся и от места соприкосновения разошлись концентрические волны, словно от камня, брошенного в воду. Волны разошлись плавно, не спеша, не исчезая, а… растворяясь в самой структуре.

– Интересно, – сказал он вслух. – Оно не просто упругое. Оно будто реагирует на контакт.

Сзади раздался глухой стук – геофизик Литвиненко споткнулся о кабель, который упал с его пояса, и выругался, при этом довольно громко:

– Да что за цирк! У нас ни один прибор толком не работает! И как это называть – объект? Комплекс? Или… чертова иллюзия?

Как только он выкрикнул последнее слово, потолок над ними словно ожил. Началось с лёгкой вибрации – еле уловимой, но явно не механической. Затем пространство наполнилось звуком. Он не исходил из определённой точки. Он был везде. Хоровое пение, негромкое, тягучее, буквально на грани слуха. Голоса не имели тембра, не имели слов, но они явно пели. Или очень хорошо имитировали это.

Диляра замерла, глядя вверх. Даже оператор из МАП, обычно молчаливый и сосредоточенный, застыл с открытым ртом.

– Это… – начала она и не закончила. Потом всё же добавила: – Это чувствительная среда. Она резонирует. Возможно, даже эмоционально.

– То есть мы вошли в депрессивную комнату? – пробормотал Алексей. – Отлично. Психосоматический интерьер. Надеюсь, обои не начнут перешептываться.

Пение прекратилось так же внезапно, как началось. Осталась только тишина – слишком плотная, почти давящая. Литвиненко выглядел неловко, словно чувствовал себя виноватым перед пространством.

Алексей отметил про себя, что температура не изменилась, давление стабильно. Ни одна физическая величина не подтвердила происходящее. Но все его внутренние сенсоры – инстинкты, логика, опыт – сошлись на одном: этот комплекс точно реагировал. Но на что? Вряд ли на прикосновения или на звук. А что если на намерения?

Он провёл пальцем по стене снова. Никакой реакции.

– Видимо, теперь ты нас игнорируешь, – сказал он и добавил, почти без иронии: – Как и любая другая уважающая себя система.

Инженер наконец вернул питание спектрального анализатора, но тот показывал только белый шум, который будто начал что-то нашёптывать. Алексей вгляделся в прибор и заметил, что шумовые пики слегка сдвигаются в такт его дыханию.

Он никак не прокомментировал это вслух. Пока.

Алексей присел на корточки у стены и сосредоточенно начал прокладывать новые соединения от блока датчиков к универсальному регистратору. Инженер стоял рядом, молча, как всегда, подавая инструменты быстрыми отточенными движениями. Литвиненко отошёл в сторону, очевидно, стараясь больше не раздражать стены.

Рубцов включил прибор. Дисплей загорелся тускло-жёлтым, как будто и сам находился под давлением среды. Сначала всё шло штатно: электромагнитный фон стабилен, излучение на уровне естественного. Но стоило ему пошевелиться – и спектр дрогнул.

Он остановился. Полоса в нижнем диапазоне (около 8 герц) начала пульсировать, словно реагируя на его внимание. Он посмотрел на Литвиненко, затем на Диляру, затем просто подумал о вчерашнем дне – и тут же график дал скачок.

– Что за… – пробормотал он и изменил чувствительность прибора.

Показания усилились. Что бы хоть как-то снять внутреннее напряжение, он попробовал пошутить:

– Может, это нейросенсорная галлюцинация?

И в этот момент верхняя граница спектра резко подпрыгнула. Датчик зафиксировал всплеск на 432 герцах. Та самая частота, с которой всё началось.

Алексей медленно обвёл всех взглядом:

– Кто-то из вас шутил? Иронизировал? Может даже про себя.

– Я только подумала, что это похоже на старинную музыкальную шкатулку, – ответила Диляра. – уже не играющую, но с характером.

Он ничего не ответил. Только направил датчик на ближайшую стену. Сигнал шёл не с поверхности, а изнутри. Как будто сама материя производила колебания. Флуктуации были неравномерны, нецикличны, но сохраняли внутреннюю логику. Он начал записывать в блокнот:

"Подозрение на нелокализованный источник сигнала, возможно – встроенная структура, генерирующая отклик по эмоциональному принципу. Электромагнитная среда ведёт себя как нелинейный резонатор с переменными параметрами, синхронизированными на когнитивный фон наблюдателя".

В этот момент инженер, всё так же молча, протянул ему планшет с результатами гравиметрии.

Алексей взглянул и невольно нахмурился. Снова посмотрел. Затем ещё раз, все ещё не веря своим глазам.

– Этого не может быть.

На экране была кривая объема зала. Объем. Он… колебался. Незначительно, в пределах одной-двух десятитысячных, но с устойчивым паттерном. Пики совпадали с моментами наивысшей эмоциональной активности группы: всплеск – при крике Литвиненко, отклик – во время "пения" потолка, затишье – в минуты сосредоточенности.

– У нас тут… – начал он и осёкся, – …либо катастрофическая ошибка калибровки, либо комплекс реагирует… не на нас. А через нас.

Инженер только пожал плечами. Он явно не был удивлён – или был слишком уставшим, чтобы удивляться.

Алексей закрыл глаза на несколько секунд. Его голова будто бы пульсировала в унисон с пространством.

Он снова посмотрел на планшет. Объем зала, если верить данным, буквально "дышал".

Решение приняли формально, но быстро. После очередного "дыхательного" эпизода комплекса и непредсказуемого искажения гравитационных и электромагнитных показателей, куратор МАП – тот самый чиновник с меховой повязкой и тоном уверенного гуру – заявил, что необходимо "синхронное изучение разных секторов резонансного слоя".

– Чтобы не искажать контур коллективным архетипом, – пояснил он, словно это само собой разумеется.

Алексей лишь устало посмотрел на него.

– Разделение группы увеличивает риски, – заметил Литвиненко. – Мы не знаем, что здесь может спровоцировать… ну, например… что угодно.

Чиновник слегка улыбнулся, сложив руки в жесте то ли из восточных практик, то ли из арсенала опытного кадровика:

– Риск – это отражение внутренних границ. Предлагаю отнестись к нему как к возможности. Кроме того, согласно протоколу двенадцать точка четыре "О сакральных конфигурациях", мы обязаны протестировать пространственную автономию участников.

Алексей вздохнул и повернулся к инженеру, кивнув:

– Поддержку канала оставляете здесь?

– Да, – коротко ответил тот. – Связь по внутрирезонансной частоте. Если не сорвёт.

В итоге разделились так: Алексей, биохимик Лариса Мещерякова – худощавая женщина лет тридцати с острым взглядом и удивительно мягким голосом – и очередной оператор МАП, молодой человек с густыми бровями, переносной установкой на плечах и видом человека, уверенного в глубокой важности своей миссии. Остальные – инженер, Литвиненко, Диляра и шаманка Гуна – остались у входа. Внешняя группа должна была следить за изменениями поля, а также фиксировать поведение входа на отдаление основной группы.

– Установка готова, – произнёс оператор, поглаживая свой аппарат, похожий на гибрид пылесоса и органной трубы. – Если появится новая духовная морфология, я её поймаю.

– Надеюсь, она не укусит, – пробормотал Алексей и двинулся вперёд по слегка изгибающемуся коридору.

Путь вглубь напоминал сон, где логика пространства уступает место внутреннему ощущению. Стены всё так же пульсировали лёгкими колебаниями, как будто дыхание шло сквозь материал. Пол под ногами все так же чуть пружинил, но уже не мешал движению.

– Удивительное место, – проговорила Лариса, всматриваясь в полупрозрачные слои стены. – Возможно, здесь смещёны не только массы, но и химические константы. Я даже не уверена, что это вообще материал в привычном смысле.

– Не исключено, что он адаптируется под восприятие, – отозвался Алексей. – Вопрос в том, чьё именно.

Через несколько минут они достигли развилки. Один из коридоров вёл вниз, словно закручивался спиралью. Свет оставался прежним – без источников, но всё было прекрасно видно. Тени отсутствовали, будто вещи сами отказывались прятать свои очертания.

– Пойдём туда, – указал Алексей. – Чем глубже, тем больше данных.

– Внизу всегда больше вопросов, – тихо добавила Лариса. – Иногда даже правильных.

Оператор МАП не отставал, тихо бормоча в гарнитуру какие-то формулы, в которых перемешались цифровые коды, термины из психологии и, кажется, санскрит.

Через пару поворотов сигнал связи захрипел. Алексей остановился и проверил датчик. Канал держался, но слабо. Ещё один поворот и они останутся в полной изоляции.

Он взглянул на своих спутников.

– Дальше пойдём ещё тише. Похоже, акустика тут нелокальная. Или у меня паранойя, – сказал и усмехнулся краем губ.

Все трое замолчали и шагнули вглубь.

Они шли по коридору, который никак не хотел вести себя прилично. Стены то расширялись, то как будто сжимались, вызывая лёгкое головокружение, несмотря на то, что все старались шагать равномерно. Алексей проверил уровень кислорода – всё в норме. Давление – в пределах допустимого. Пульс – выше обычного, но после бессонной ночи это было неудивительно.