Грань забвения

Артём остался один. В тишине, которая больше не казалась естественной. А в зеркале, над раковиной – мелькнуло движение, хотя он не шевелился.

Он отвернулся первым и почувствовал, что внутри него шевельнулось что-то чужое – как боль, ещё не начавшаяся, но уже пришли знакомые симптомы.

Он остался один.

Комната будто выдохнула вслед за уходом Вероники, но воздух всё равно оставался тяжёлым, словно наполненным пылью чужих воспоминаний. Артём медленно вернулся к столу и снова взял в руки фотографию. Юноша на ней был слишком похож на него, но не так, как бывает с двойниками. Взгляд был другой. Не мягкий и растерянный, как у самого Артёма, а настороженный, будто ожидающий удара.

Он водит пальцем по краю бумаги, не чувствуя царапин. Затем встаёт, подходит к зеркалу. Стоит перед ним в полной тишине, не моргая, не дыша. Смотрит в глаза отражению. Оно отвечает ему тем же.

Никакого отставания. Всё синхронно. Всё правильно. Почти.

Он закрывает глаза и происходит вспышка. Словно миг забвения, когда мозг перестаёт различать, что реальность, а что остаток сна.

Пришло видение:

Башня. Чёрная, вытянутая, как кость, воткнутая в бескрайний белый песок. Вокруг – ни неба, ни горизонта, только зыбкая пелена, словно всё погружено в молчание и жар. Башня пульсирует. И в этом пульсе – зов. Тихий, но неотвратимый. Шепот.

Не голос. Не слово. Структура мысли, слишком чужая, чтобы быть человеческой. Но понятная скорее по чувству, а не по смыслу.

Он вслух, почти беззвучно, произносит:

– Градов?..

И тут же отдёргивается, как от ожога. Сердце колотится. Он не понял, спросил ли он или ответил. Имя ли это или предупреждение. Но оно осталось с ним как клеймо.

Он кладёт фотографию на стол, но пальцы дрожат. В зеркале отражение слегка двигается – как будто с запозданием в одно дыхание, но он больше не смотрит на него.

Глава 5. Прорехи в мире

Артём вышел из подъезда с тем же ощущением, что последнее время не оставляло его ни на минуту: будто мир стал мягким, как тёплый воск, и кто-то осторожно, но неумолимо менял его очертания. На первый взгляд всё было как всегда – шум машин, перекресток, суета прохожих. Но приглядевшись, он понял: линии домов больше не были прямыми. Кирпичные фасады словно чуть провисали, окна напоминали старые зеркала, искажённо отражающие улицу, которую Артём знал наизусть. Но там, в стекле, ни с того ни с сего были пальмы или гигантские сталактиты. Или все, что угодно, но только не улица.

Он замедлил шаг.

У автобусной остановки стояла женщина с коляской, качала её, не глядя внутрь, и монотонно повторяла:

– Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.

Артём обошел её, сердце глухо бухало где-то в горле. Мужчина в сером костюме, проходя мимо, обронил фразу в телефон:

– Ты слышишь её? Нет? Тогда она уже в тебе.

И пошёл дальше, как ни в чём не бывало.

Он по-прежнему пытался убедить себя, что просто устал. Что это остаточные галлюцинации, стресс, недосып. Но всё чаще возникали моменты, когда окружающее начинало напоминать маску, надетую на что-то иное.

Фонарь на перекрёстке моргнул. Из-под его мигающего света вышел старик в пальто. Он шёл, опираясь на трость, неспешно, уверенно. И прошёл прямо сквозь металлический столб, даже не замедлив шага. Артём остановился как вкопанный. Обернулся. Столб был на месте. Старик исчез за углом.