Грань забвения

Он встал, цепенея, посреди улицы. И тогда… всё застыло.

Огни фонарей вспыхнули и сменили цвет – стали медно-зелёными. Машины остановились, но не с визгом тормозов – они словно погрузились в воск.

Люди продолжали двигаться, но замелено, как в воде, на глубине. Их лица дрожали, искажались, расплывались, будто были написаны по стеклу под дождём.

Он почувствовал, что что-то меняется. Пространство перед ним взвилось рябью, как поверхность воды, которую тронули пальцем. Только вместо воды был воздух. А за рябью – нечто.

Мир, вывернутый наружу. Мир, где нет формы, а только намерение.

Он не мог это описать. Только видеть и даже это было больно. Как будто глаз зашёл слишком глубоко. Как будто разум стал зрением.

Грань.

Он стоял перед ней.

В кармане кристалл вибрировал всё сильнее. Он сжал ткань, в которую завернул кристал, и боль обожгла ладонь.

Шаг. Всего один назад или вперёд, он не понял, куда именно, но всё вернулось. Свет снова стал обычным.

Машины задвигались, люди пошли, кто-то в наушниках прошёл мимо. Реклама замигала, как прежде.

Он стоял посреди тротуара, один, с сердцем, бьющимся, как у зверя.

Артем посмотрел на ладонь, на которой появился ожог. Свежий, тонкий, и чёткий, как клеймо – спираль, уходящая в точку.

Он убрал руку в карман, сжал кулак, и только тогда почувствовал, как дрожит всем телом.

Глава 3. Улики и зеркала

На этот раз Артём пришёл на работу раньше обычного. Он не завтракал, не пил кофе, даже не проверил почту и как только сел за стол, тут же включил терминал и вошёл в систему под своим АйДи. Сонливость уступила место холодной, механической сосредоточенности. Ему нужно было найти доказательство. Запись. Имя. Хоть что-то.

Пальцы стучали по клавишам, вводя дату поступления пациента – вчерашнее утро.

"Ошибка: пациенты не зарегистрированы."

Он попробовал через журнал приема. По идее, каждый, кого привозят в экстренном порядке, проходит первичную регистрацию, даже если у него нет документов. Администратор должна была внести это вручную.

Записей не было. Ни одной.

Он открыл график смен охраны. Ночная смена – Серов и Ракитин. Врачи – по расписанию. Медсестра на дежурстве – Чугунова. Всё совпадало. Только вот рядом с их именами стояла пометка "без происшествий". Ни одного упоминания о пациенте без документов.

Артём откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Он ведь помнил его. Абсолютно точно.

Разговор. Голос. Жесты. Кристалл, чёрный, будто поглощающий свет.

Он поднялся и прошёл к регистратуре. Кира уже была на месте, уткнувшись в экран. Увидев его, подняла глаза:

– Что-то случилось?

– Я ищу сведения по экстренному пациенту, которого доставили вчера утром. Тот, что без документов, – голос у него был сухой и деловой. – Помнишь?

Кира сморщила лоб.

– Не совсем… Вчера был обычный день. Только один поступивший – подросток после мотоаварии. Никого без документов не было.

– Ты уверена?

– Артём, – в её голосе появилась настороженность. – Я ведь дежурила. У меня всё записано. Хочешь – покажу.

Он кивнул. Она открыла журнал регистрации. Всё выглядело вполне корректно – ровные строки, даты, подписи.

Пациента не было. По крайней мере – в их реальности.

Он медленно повернулся и пошёл обратно в кабинет. Мысли шли вразнобой. Или это с ним что-то происходит? Галлюцинация? Коллективный сбой памяти? Или кое-что хуже – вмешательство извне.

Он сел за стол, посмотрел в отражение стекла своего монитора. Оно было размытым, как на замерзающем экране.

А если не исчез? А если его стёрли?

Мысль была невероятно странной и всё же он ухватился за неё.

Подмена. Не исчезновение, а искажение слоя реальности, в котором тот человек никогда не существовал. И он сам – единственный, кто помнит.

***

Техник сидел в тёмной аппаратной, заваленной пыльными серверами, проводами и мониторами, словно в техническом склепе в подвале клиники. Его звали Игорь, он всегда жевал жвачку и выглядел так, будто знает больше, чем говорит.

– Архив за ночь с понедельника на вторник? – переспросил он, не отрываясь от экрана. – Ща гляну.

Артём стоял позади, опершись на дверной косяк. Свет монитора отливался на его щеках. Он чувствовал, как медленно стягивается тугая петля в области висков – внутреннее напряжение, переходящее в недоверие к собственным чувствам.

– А вот и странности, – пробормотал Игорь и покачал головой. – У тебя весь блок архива от 02:00 до 05:00 повреждён. Файл есть, но пустышка – вес ноль байт. Вот так вот…

– Это может быть ошибка записи?

– Могло бы быть. Если бы не резервная память. Я сейчас чекну…

Прошло несколько минут. Игорь прикусил губу, нахмурился.

– Вот этого я не понимаю. Резервный сервер сделал перезапись в три утра. Причина – "обновление системы безопасности". Только я не запускал обновлений. И никто не должен был. Это ручной режим. У нас вообще всё строго по графику.

Артём сжал кулаки.

– Ничего не осталось?

Игорь пожал плечами:

– Только один файл. Камера в палате номер семь. Странный, однако, файл… система не хотела его открывать. Но… давай попробуем.

Он запустил видео. Экран мигнул, изображение появилось с рывками, как старая кинолента:

Артём сидит в палате. Один. Перед пустой койкой.

Он что-то говорит, машет рукой, кивает. Иногда замолкает, будто слушает. Никакого пациента на экране. Только он.

Вместо собеседника только тишина и пустота.

Артём замер. Он точно помнил с кем разговаривал и при каких обстоятельствах. Помнил каждое слово и каждое движение.

– Это невозможно, – тихо сказал он.

Игорь бросил на него взгляд с прищуром, но промолчал.

На экране Артём вдруг поворачивается и смотрит прямо в камеру, как будто знает, что за ним наблюдают.

Он потянулся к кнопке паузы, но файл закрылся сам по себе. Игорь ссутулился и щёлкнул мышкой.

– Ушёл. И всё. Как будто и не было.

В голове у Артёма раздалось тихое эхо, словно кто-то в пустой комнате произнес его имя. Шёпотом. Протяжно.

Он встал, покачался немного на пятках, засунул рук в карманы халата и вышел.

Артём не сразу пошёл в ординаторскую. Он стоял у окна, пытаясь склеить в голове разрозненные фрагменты – разговор, кристалл, исчезновение, записи… пустая палата.

Что-то не сходилось. Или слишком многое сходилось слишком правильно, как будто кто-то старательно вычищал за собой следы.

В ординаторской было тихо. Старшая медсестра, Наталья Степановна, склонилась над графиком дежурств, отмечая ручкой смены. Она была из тех, кто в профессии тридцать лет, и её сложно было вывести из равновесия.

– Наталья Степановна, – начал Артём, стараясь говорить спокойно, – вы вчера были на смене, так?

– Да, – она не отрывалась от бумаги. – А что?

– Вчера утром к нам поступил пациент. Без документов. Его нашли на мосту. В бредовом состоянии. Палата номер семь. Вы не помните?

Она оторвалась от дел, посмотрела на него с лёгкой настороженностью.

– Вчера? В палате номер семь? Артём, ты, может, что-то путаешь?

– Нет, – настаивал он. – Я с ним разговаривал. Он был… странный. Говорил, что я "сосуд", и… – он осёкся, понимая, как это звучит.

Наталья Степановна мягко кивнула и сложила руки перед собой:

– Послушай. Я понимаю, у тебя сейчас нагрузка. Мы все вымотались. Но вчера никаких экстренных поступлений не было. Я дежурила, проверяла палаты, ставила капельницы. Я бы не забыла. Ты точно хорошо спал?

– Это не усталость, – резко сказал Артём. – Я помню. Я даже…

Он хотел сказать, что у него остался кристалл, но инстинктивно остановился.

Наталья Степановна вздохнула:

– Может, тебе стоит взять пару дней отгулов? Перенапряжение бывает даже у самых лучших. Особенно у таких, как ты – упрямых.

Артем ничего не ответил.

Когда же он вышел из ординаторской, коридор показался ему длиннее, чем обычно. Простой, ровный больничный свет вдруг стал нестерпимо ярким. Он моргнул, потер висок и снова поймал себя на провале. Он не помнил, как пересёк всю секцию.

Чем больше он пытался вспомнить – тем больше проваливался в пустоты. Будто кто-то вымарывал целые куски его реальности ластиком.

Он прошёл мимо зеркала – и краем глаза увидел, что отражение чуть отстаёт. Буквально на долю секунды, но вполне достаточно, чтобы это заметить.

Он развернулся, но отражение было уже в норме. Его взгляд. Его поза. Всё как обычно.

И всё же… ощущение нереальности не исчезло.

Вдруг пришла дикая мысль, что против него работает нечто, что умеет подделывать и вычищать само время.

Комната отдыха встречала Артёма гулкой тишиной и слабым запахом дешёвого кофе. Он зашёл туда машинально, будто ноги сами привели. Внутри никого не было. Пластиковые стулья, автомат с закусками, и большое настенное зеркало напротив окна – неуместно широкое, будто из танцевального зала.

Он налил себе воду из кулера и присел в кресло напротив зеркала. Рука, державшая прозрачный стаканчик, мелко дрожала.

Слишком много несостыковок. Слишком мало памяти. Это уже не просто переутомление. Это уже настоящее вторжение в разум.

Он сделал глоток, и стакан выскользнул из пальцев. Пластик громко ударился о плитку. Вода растеклась, будто жидкое зеркало по полу.

Артём ругнулся вполголоса, присел, чтобы поднять стакан. В этот момент он бросил мимолётный взгляд в зеркало… и замер.

Отражение не двинулось.

Он поднял руку – и только через мгновение отражение повторило жест. Чёткая, пугающая задержка, как в плохо отлаженной видеосвязи. Только вот зеркало было настоящим.

Он замер, глядя в стекло. На лице отражения читалось нечто… другое. Не тревога, не усталость, а любопытство. Будто оно всё это время наблюдало и изучало.

И в следующую секунду оно посмотрело прямо на Артема. Хотя сам Артём в этот момент уже отвернулся, сжав зубы.

Тошнота подступила к горлу. Руки заледенели.

Он резко встал, не дожидаясь, пока разум снова начнёт искать рациональное объяснение. Всё внутри сопротивлялось – будто кто-то пытался выбить его из собственного тела, медленно, настойчиво, капля за каплей.

Он вытер ладонью рот, глядя в пол. Вода уже почти испарилась, оставив пятно.

Из зеркала донесся лёгкий, неразличимый шелест. Или ему показалось?

***

Сумерки опускались на город мутной пеленой. Артём шёл по улице, не обращая внимания на лица прохожих, машины, витрины. Мысли, скользкие и тревожные, рассыпались, как ртуть.

Он чувствовал, что за ним следят. Это было даже не ощущение, а почти уверенность – в точку между лопатками, казалось, вдавливал чужой, незнакомый взгляд.

Он резко обернулся – улица была пуста. Только редкие фигуры прохожих спешили по делам и никто из них особо не выделялся. Но это ничего не значило.

Возле дома он остановился, пытаясь достать ключ, когда она появилась так, словно возникла из воздуха. Женщина лет тридцати пяти, в тёмном пальто, с короткой стрижкой и усталым взглядом. Незнакомая и чрезмерно спокойная.

– Не оборачивайся резко. Я здесь не для того, чтобы тебе навредить.

Голос её звучал негромко, но четко. Как у человека, который много раз повторял эту фразу раньше.

Артём замер. Ключ в руке, сердце в горле.

– Кто вы? – хрипло выдавил он.

– Меня зовут Вероника.

Она замолчала, как и замерший Артем. Но через несколько секунд продолжила:

– Ты начинаешь вспоминать, и это хорошо. Потому что ты – не Артём. Не совсем.

Он сжал кулаки.

– Что вы несёте? Это… розыгрыш? Вы следили за мной?

Она покачала головой.

– Я защищала тебя, пока могла. Теперь всё ускоряется. Кристалл пробудил контур. Грань сдвинулась.

Она подошла ближе, почти вплотную.

– Смотри в зеркало. Но не сразу. Когда почувствуешь, что тебя нет – вот тогда. Оно покажет.

– Объясните нормально! – Артём шагнул к ней, но она уже отступала в сумрак.

– Мы ещё встретимся. Если тебя не перепишут раньше.

И она исчезла в переулке, будто растворилась в сером воздухе. Ни звука, ни следа.

Артём стоял, сжимая ключ, будто оружие.

Потоптавшись, он все же поднялся на свой этаж. Дома было тихо. Слишком тихо – будто стены прислушивались к нему.

Артём закрыл входную дверь, повернул замок и опустился на табурет возле зеркала. Оно висело в коридоре, узкое, вытянутое, с лёгкими разводами на стекле. Обычно он не обращал на него внимания. Но сегодня не мог отвести взгляд.

Слова Вероники не давали покоя: "Когда почувствуешь, что тебя нет…"

Он уже не чувствовал себя. Или, точнее, – не чувствовал в себе себя. Будто внутри кто-то разглядывал его из глубины.

Он провёл пальцами по лицу, тронул щеку. Зеркальное отражение повторило движение – с запозданием. Совсем маленьким. Но достаточно, чтобы сердце сжалось.

Артём застыл. Затем наклонился ближе.

– Ну… давай, – прошептал.

Минуты тянулись томительно долго, но ничего не происходило. И вдруг за мгновение все переменилось – в отражении не было его лица.

Там стояла странная фигура – человек в чёрной одежде, с гладкой маской, за которой горели глаза, полные света. Неестественные, как прожекторы в тумане, они смотрели на него – не сквозь зеркало, а прямо в него.

Артём вскрикнул, отшатнулся, упал на пол. Из носа пошла кровь, горячая и липкая. Пол покачнулся. Или это он сам раскачивался?

Фигура исчезла, оставив только тусклое, спокойное отражение.

Артем прижался спиной к стене, тяжело дыша. Пальцы дрожали. Голова гудела.

И вдруг, в эту тишину, прорезалась мысль. Простая, страшная, кристально ясная: "Я понял, что боюсь не забыть, а вспомнить."

Глава 4. Вероника и прошлое, которого нет

Воздух стоял неподвижно, словно затаившийся зверь, а окна многоэтажек отражали слабое свечение фонарей, как поблекшие зеркала. Артём брёл по знакомой улице, но каждый шаг казался чужим, как будто он не возвращался домой, а входил в декорации своей же жизни.

Он возвращался домой после тяжёлого суточного дежурства. В клинике царило странное возбуждение – будто бы все пациенты чувствовали надвигающееся тревожное нечто. Артём не мог сосредоточиться, а к утру и сам начал терять ощущение времени.

Прошедшая ночь почти не принесла покоя. Кошмары приходили без четкого содержания, ощущением распада, криками за гранью слышимого и жаром, будто внутри него кто-то горел. Он просыпался несколько раз и не знал, спал ли вообще. Утром казалось, что время просто вычеркнуло его из жизни.

К подъезду он подошёл, опустив голову. Уже потянулся к двери, когда услышал знакомый голос:

– Ты не спросил, как я узнала, где ты живёшь.

Он резко обернулся. Вероника стояла чуть в стороне, в длинном чёрном пальто, с капюшоном, скрывающим половину лица. Взгляд у неё был спокойный и ясный.

– Я не знал, что ты следишь за мной, – сказал он сухо.

– Это не слежка. Я пришла, потому что у тебя мало времени. Мы оба знаем, что ты уже начал менять форму. Ты это чувствуешь?

Он хотел возразить, хотел уйти. Но не смог. Слова будто вязли в горле, разум сопротивлялся, а тело застыло на месте.

– Нам нужно поговорить, – сказала она мягко, но без намёка на просьбу.

– В моей квартире? – спросил он.

– Лучше там, чем где бы то ни было. Пока ты ещё можешь называть её своей.

Он молча кивнул. Открыл дверь, и они вместе вошли в подъезд, погружаясь в тишину, в которой даже эхо звучало как-то глухо.

На лестнице лампы моргали, и Артём уловил на мгновение, как в одной из витринных поверхностей лестничной клетки их отражения стоят не параллельно, а чуть сдвинуты. Будто шли не они, а кто-то рядом.

Он моргнул – отражение вернулось на место.

– Ты видишь, да? – негромко спросила Вероника, словно читая мысли.

– Всё чаще.

– Значит, скоро. Тогда ты поймёшь, зачем ты был создан.

Он не ответил. Просто поднялся на свой этаж и открыл дверь.

Он ещё не знал, что уже переступил не только порог квартиры, но и границу прошлого.

Квартира встретила их полумраком. Артём не стал включать свет – у него дрожали руки, и свет от ламп почему-то раздражал. Вероника прошла внутрь, не дожидаясь приглашения, и аккуратно поставила чёрную тканевую сумку на кухонный стол.

– Посмотри, – тихо сказала она.

Она раскрыла папку. Старые, выцветшие фотографии, чёрно-белые и цветные, лежали аккуратно, будто выстроены в очередь. Артём сел, натянуто сдерживая нервную усмешку – он всё ещё не понимал, кто она и что от него хочет, но в глазах женщины не было угрозы. Только усталость, как у человека, слишком долго носившего чужой груз.

– Это интернат в Сычёвске, восемьдесят седьмой год. – Она протянула первую фотографию. – Вот этот мальчик – ты.

На снимке группа детей в одинаковых выцветших рубашках стоит на фоне облупившегося фасада. Кто-то улыбается, кто-то держит руки за спиной. В центре – мальчик лет десяти с аккуратной чёлкой и недетским напряжением на лице.

Артём наклонился ближе. Черты были знакомыми, как будто он смотрел на себя в детстве… но что-то было не так. Глаза. Они были глубже, темнее. Не его. Или – не совсем его.

– Это не я, – прошептал он, но голос прозвучал неуверенно.

Вероника не спорила. Она просто показала следующую фотографию.

– Здесь тебе семнадцать. Семён Артёмович Градов. Так тебя звали раньше.

На новой фотографии – юноша на фоне леса, в тонкой куртке и с застёгнутым воротом. Лицо почти то же, что у Артёма сейчас, но с едва видимым шрамом над бровью.

– Кто… кто он? – спросил Артём, не отрывая взгляда.

– Он – это ты прежний. До того как тебе переписали память. До Перехода.

Артём тронул пальцем край снимка. Кожа вспыхнула знакомым зудом – таким же, как от кристалла. Он резко отдёрнул руку.

– Я ничего не помню. Ни людей, ни этого места.

– Конечно, – спокойно ответила она. – Тебя создали заново. Нынешнее имя, история жизни, даже вкус к кофе – всё встроено. Но иногда… – она сделала паузу, – иногда старая структура даёт сбой. Тогда ты начинаешь вспоминать. Не как человек, а как Переходник.

Он откинулся в кресле. Его сердце стучало как-то глухо, будто внутри головы.

– Переходник, – произнес он чуждое ему слово. – Что это вообще значит?

Вероника не ответила сразу. Только смотрела, и Артёму показалось, что её глаза вдруг стали чуть светлее. Или это мигнул свет от проезжающей машины.

– Тебе рано всё знать. Но ты должен понять: ты не один. Просто ты – последний.

Он закрыл глаза. Под веками всплывала фотография – та, где мальчик в интернате смотрел в объектив. Он знал этот взгляд. Знал. Только не мог сказать, откуда.

И впервые за долгое время ему стало по-настоящему страшно.

– Всё, что ты знаешь о себе, – сказка, – сказала Вероника, тихо, почти ласково, как говорят с раненым солдатом. – Красивая, аккуратная, функциональная. Но ложь.

Артём сидел за кухонным столом, не двигаясь. Перед ним лежала стопка фотографий, но он больше не смотрел на них. Его взгляд был обращён внутрь – туда, где зияла всё расширяющаяся пустота.

– Ты хочешь сказать, что я… не настоящий? – выговорил он наконец.

– Структурно ты настоящий, – пояснила она. – Только вот твоя память – полнейшая симуляция. Твоя личность – лишь оболочка. За ней… кое-что другое.

Он хотел возразить, но не смог. Внутри было слишком тихо. Как в комнате после того, как выключается холодильник – слышно всё, даже собственное дыхание. Он вдруг понял, что эта тишина уже была с ним раньше. Он просто её не слышал.

– Кто сделал это со мной? – спросил он глухо.

– Мы называем их Архитекторами. Это не организация. Это… процесс. Цепочка событий, решений, аномалий. В какой-то момент ты… прежний ты, согласился. Добровольно или нет – я не знаю.

Артём провёл рукой по лицу. Оно казалось чужим, кожаная маска, которую вдруг натянули слишком туго.

– Почему? Зачем кому-то создавать меня?

– Не тебя, – сказала она с ударением. – Сосуд. Переходника. Психика человека нестабильна, если в ней поселить нечто иное. Но иногда можно создать каркас – личность, устойчивую, выстроенную как лабиринт. Память, привычки, реакции. Уравновешенный механизм, способный сдерживать то, что нельзя вынести напрямую.

Артём вспомнил ощущения последних дней: отражения, шепот, кристалл, рябь за реальностью. Всё стало складываться в мрачную мозаику.

– Ты не первый, – продолжила она. – До тебя были другие. Семь за последние десять лет. Никто не выдержал. Один покончил с собой через три недели. Другой – исчез. Буквально исчез. Он ушёл в Грань и не вернулся. У третьего разум рассыпался, как стекло.

– Почему ты думаешь, что я другой?

Она посмотрела на него долго и прямо. Затем ответила:

– Потому что ты ещё жив. И потому что Грань уже смотрит на тебя. А ты – смотришь в ответ.

Он встал. Подошёл к окну. За стеклом улица казалась слишком плоской, словно декорация. Он вдруг понял, что даже улицы могут быть частью конструкции. И всё это часть той истории, что придумали для него. Чтобы удержать.

– Как это остановить?

– Ты не можешь остановить то, что уже началось. Но можешь выбрать, кем будешь, когда всё вспомнишь. Пустым сосудом. Или тем, кто заглянет в Грань и не отвернётся.

Артём не ответил. Только смотрел за окно в вечер, который больше не казался обыденным.

– Ты понимаешь, как это звучит для меня? – Артём говорил медленно, с нажимом, будто каждое слово требовало усилий. – Всё, что ты говоришь, сродни паранойи. Псевдонаучный бред. Внушение. Манипуляция.

Он ходил по комнате кругами. Резкие движения, остекленевший взгляд, руки сжаты в кулаки. Его мир – логичный, пусть и хрупкий – трещал. Каждая её фраза была гвоздём, вбитым в основу привычной картины мира.

Вероника не перебивала. Просто сидела на подоконнике, глядя в темнеющий вечер за окном. Тень от её фигуры казалась неестественно длинной.

– Я… врач, – выдавил он. – У меня медицинское образование. Я верю в нейрофизиологию, в психику, в разум. Это, – он показал на лежащие на столе фотографии, – это может быть подделка. Все эти слова про Переходника, Грань, память… Это бред.

– Это правда, которую ты не хочешь принять, – спокойно ответила она. – Пока не хочешь. Но скоро не сможешь игнорировать. Твоё сопротивление, это не защита, Артём. Это отложенный взрыв.

Он замер. На миг воцарилась тишина. Только капля воды упала в раковине.

– Тогда… дай мне явственное доказательство. Хотя бы одно. Что-то, что я смогу проверить.

Вероника кивнула. Осторожно достала из кармана плотный сложенный лист. На нём – напечатанный контакт: имя, адрес, кодовая фраза.

– Этот человек работал в архиве Института памяти. Скажешь, что пришёл от меня. Произнесешь фразу: "Реконструкция невозможна без утраты". Он покажет тебе кое-что.

Артём взял лист, как берут в руки что-то опасное. Бумага казалась тяжелее, чем должна быть.

– И ещё, – добавила она, подойдя ближе. – Скоро у тебя начнут открываться глубинные фрагменты. Воспоминания, которые не твои. Они могут быть отрывочные, чужие, иногда – пугающе ясные. Не борись с ними. Записывай. Они – ключ.

Он молчал. Губы его побелели.

– Ты не обязан поверить прямо сейчас. Но поверь, когда начнёшь вспоминать не свою смерть.

Вероника развернулась и пошла в сторону коридора.

Артём остался на кухне один, с контактами, фото, трещиной в разуме… и тихим, мучительно знакомым голосом внутри: "Ты уже был здесь. И ты – не ты".

Она уже стояла в дверях, когда замедлила шаг, будто вспомнив нечто важное. Артём всё ещё сидел, ссутулившись, держа в руке сложенный лист бумаги, словно это был не контакт, а предсмертная записка. Его взгляд был пуст, словно внутреннее равновесие окончательно ушло в штопор.

Вероника обернулась через плечо. Свет из прихожей подсвечивал край её лица, делая его на мгновение нереальным, как у силуэта на потёртой киноплёнке.

– Есть ещё кое-что, – сказала она негромко. – Не доверяй отражениям.

Артём медленно поднял взгляд. Он уже хотел спросить: "Почему?" – но остановился. В её голосе не было мистики. Только усталость. Как у человека, который видел, как другие ломаются снова и снова.

– Они первыми поддаются, – продолжила она. – Отражения – как щель между мирами. Если ты начнёшь замечать, что они живут своей жизнью… не пытайся спорить. Просто уходи.

Он молчал, но мышцы на лице дрогнули. Слишком много совпадений. Слишком много намёков на уже пережитый ужас, который он пытался не вспоминать.

– И ещё одно, – добавила она уже открыв двери. – Если ты начнёшь слышать её имя… не произноси его вслух.

– Её? – прошептал он, почти машинально.

– Ты поймёшь, чьё. По тому, как оно отзовётся в тебе. Как будто тебя кто-то позвал изнутри. Или с той стороны.

Она вышла, и дверь закрылась мягко, без щелчка. Почти как занавес.