Дело о фантомном маршруте

– Нет, не украли! – Барнаби с силой стукнул крышкой от термоса о верстак. – Украсть можно кошелек. Или магнитолу из машины. Маршрут… его стерли. Как ластиком. Вот так. – Он провел ребром ладони по воздуху. – И всё.

Фицвильям, не в силах сдержать нетерпение, сделал шаг вперед, его бархатный сюртук переливался в тусклом свете депо.

– Можете описать, как именно это произошло? Это чрезвычайно важно!

Барнаби смерил его с ног до головы взглядом, который мог бы заморозить двигатель внутреннего сгорания.

– А ты кто такой будешь? Ассистент по аномалиям? Специалист по исчезнувшим маршрутам?

– Это… гм… стажер, – быстро вставил Артур, опасаясь, что Фицвильям назовет себя "магистром эфирных вибраций и пространственных искривлений". – Мистер Фицвиллам проходит практику. Пожалуйста, мистер Барнаби, продолжайте. Вы говорите, "стерли". Это очень необычная формулировка.

Водитель тяжело вздохнул, и его могучие плечи, казалось, сникли под невидимой тяжестью. Он снова налил себе темной жидкости из термоса, на этот раз предложив бутафорским жестом и им. Артур вежливо покачал головой. Фицвильям с любопытством потянулся к стаканчику, но был остановлен ледяным взглядом Артура.

– Была ночь, – начал Барнаби, уставившись в темную жидкость, словно в ней можно было разглядеть ответы. – Последний рейс. Погода – дрянь, как обычно. Туман. Не такой, чтобы ничего не видно, а густой, противный. Подъезжаю к остановке на Альдершем—стрит. И вижу… тени. Не такие, как обычно от фонарей. Они были гуще. Плотнее. Как будто суп из грязи и ночи сварили.

Артур старательно выводил в блокноте:

"Свидетель описывает условия плохой видимости. Упоминает "плотный туман". Вероятно, стал жертвой оптической иллюзии, усугубленной усталостью".

– Они сплелись, – Барнаби сделал своими грубыми пальцами в воздухе сложное движение, напоминающее плетение паутины. – Прямо перед автобусом. Из самого тумана. И в этой… паутине… начало исчезать расписание. Табличка с номерами и временем отбытия. Она просто растворилась.

Фицвильям аж подпрыгнул на месте, едва не выронив свою палочку.

– Поглотили эфирную проекцию! Классический признак административного заклятья!

Барнаби и Артур синхронно повернули к нему головы.

– Что? – угрюмо спросил водитель.

– Мой стажер имеет в виду, что это очень необычное и… яркое описание, – быстро вмешался Артур, снова открывая блокнот, чтобы скрыть свое раздражение. – И что же было потом?

– Потом? – Барнаби снова опрокинул содержимое стаканчика в глотку. – Не стало дороги, не стало остановок. Одна лишь серость, тупик посреди города. Я еле развернулся, на ощупь, как слепой крот, приполз обратно в депо. А наутро мне начальство и говорит: "Барнаби, маршрут номер семь снят с эксплуатации. Официально. Решение поступило сверху". – Он с силой швырнул пустую крышку от термоса в ящик с инструментами, вызвав оглушительный лязг. – Вот вам и "аномалия". Идите теперь и оптимизируйте это.

Артур медленно закрыл блокнот. Его рациональный ум цеплялся за соломинку: переутомление, стресс, возможно, даже микроинсульт, вызвавший яркие галлюцинации. Но что—то внутри, тот самый червь сомнения, что начал точить его с момента визита леди Элайзы, настойчиво шептал, что это не все. Слишком уж совпадала история с исчезновением.

– Мистер Барнаби, вы единственный, кто это видел? – спросил Артур, пряча блокнот в карман.

– Кто его знает, – тот пожал могучими плечами. – Обычные люди ничего не замечают. Они смотрят, но не видят. А те, кто понимают… те помалкивают. Не хотят, чтобы их упекли в желтый дом, накормив таблетками. – Он мрачно, исподлобья посмотрел на Артура. – А вас, мистер консультант, сейчас, я думаю, тоже посетила мысль о белом билете для меня, да? Или о направлении к доброму доктору?

Артур сохранял идеальную, отточенную годами невозмутимость.

– Я лишь констатирую факты. А факт в том, что вы стали свидетелем некоего события. Вы нам очень помогли. Большое вам спасибо за ваше время.

Он уже собирался развернуться и увести Фицвильяма, пока тот не натворил бед, когда молодой волшебник, не в силах более сдерживаться, снова встрял в разговор.

– Мистер Барнаби, а эти тени… – начал он, и Артур почувствовал, как у него сжимается желудок. – Они пахли чем—то особенным? Например… старыми книгами? Или… леденцами? Сладковатым?

Барнаби нахмурился, его густые брови сползли к переносице. Он отвел взгляд, словно вглядываясь в ту самую ночь.

– Книгами? Нет. Не припомню. А вот сладким… – он помедлил, пережевывая воспоминание. – Да, вроде бы. Приторным. Как испорченный мёд. Или пережженный сахар. Почему вы спрашиваете?

Артур уже сделал пол—оборота, чтобы уйти, ведя за собой Фицвильяма, когда слова водителя заставили его застыть на месте. "Испорченный мед". "Пережженный сахар". Они висели в маслянистом воздухе депо, находя жуткий, невозможный отклик в памяти его обоняния – в сладковато—пряном шлейфе от осколка в его кармане.

Он медленно повернулся назад и его полы его плаща плавно обрисовали эту смену решения. Он сделал несколько шагов к верстаку, и его поза изменилась. Исчезла официальная дистанция, плечи распрямились, а взгляд, прежде скользивший по поверхности, теперь был прикован к Барнаби с почти хирургической внимательностью.

– Мистер Барнаби, – произнес Артур, и его голос потерял оттенок вежливого консультанта, в нем зазвучала низкая, серьезная нота. – Простите моего коллегу. Его методы… своеобразны. Но вы только что сказали нечто очень важное. Этот запах… – Артур бессознательно похлопал себя по карману, где лежал конверт с осколком. – Он совпадает с одной уликой, найденной на месте происшествия. Поэтому я больше не считаю, что вы ошибаетесь или что—то придумали.

Барнаби, уже потянувшийся к своему термосу, замер. Его пальцы легли на металлическую поверхность. Он смотрел на Артура с новым выражением – в его усталых глазах вспыхнула искра не то надежды, не то горького торжества.

– Пожалуйста, забудьте про "консультантов" и "оптимизацию", – продолжал Артур. – Расскажите мне подробно, что вы видели. Как оно было на самом деле. Все детали. Я должен это понять.

Барнаби медленно, с каким—то ритуальным спокойствием, налил еще одну порцию темной жидкости в крышку—стакан. Но на этот раз он не выпил ее залпом. Он просто вращал алюминиевый стаканчик в своих мощных, исчерченных шрамами пальцах, глядя на колеблющуюся поверхность. Его ворчливый, отрывистый тон куда—то испарился, сменившись тихой, мрачной серьезностью, которая была куда страшнее его предыдущей грубости.

– Ладно, – глухо произнес он. – Раз уж вы спросили по—человечески… Раз уж этот щеголь… – он кивком указал на Фицвильяма, – учуял ту же вонь, что и я… Ладно. Садитесь, если хотите.

Артур прислонился к верстаку, отклонив предложение сесть на замасленный ящик с инструментами. Фицвильям же, словно завороженный, притих и не сводил с Барнаби глаз.

И Барнаби начал рассказывать. И по мере его рассказа шум депо – гудение, лязг, опера из радиоприемника – стал отступать, растворяться, словно его голос создавал вокруг них свой, изолированный мирок, наполненный призраками той ночи.

– Туман был… не просто влажным, – начал он, и его голос стал тише, но обрел странную, гипнотическую силу. – Он был живым. Он не висел в воздухе, он ползал по асфальту, лип к стеклам. И он был не серым, а каким—то… грязно—желтым, как страницы старой книги, которая долго пролежала под солнцем. Он обволакивал фары, но не рассеивал свет, а поглощал его. Впитывал, как промокашка чернила.

Он сделал паузу, его взгляд был устремлен в пустоту, видя то, чего не видели они.

– А тени… они не просто были густыми от этого тумана. Они… сплелись. Прямо у меня на глазах, из ничего. Не так, как плетет паутину паук – хаотично, живописно. Нет. Это была… тонко выверенная паутина. Мертвая. Геометричная. Линии пересекались под прямыми углами, словно её вычертили по линейке. И она висела прямо передо мной, между остановкой и капотом.

Артур перестал дышать. Он не делал никаких записей. Его блокнот был забыт.

– И эта сеть… – Барнаби проглотил комок в горле. – Она не просто закрыла расписание. Она его съела. Я не шучу. Я слышал… слышал тихий, бумажный хруст. Такой звук, когда комкаешь лист плотного пергамента. И я видел, как табличка не растворилась, не исчезла. Нет. Она сжалась. Сморщилась, будто её сжал невидимый кулак, и её всосало внутрь этой… этой паутины. Без следа.

Он наконец поднес стаканчик к губам и сделал небольшой глоток, но это не помогло смочить его внезапно пересохшее горло.

– А потом… – его голос стал почти шепотом, – это сложно описать словами. Это было не в ушах и не в глазах. Это было… везде. По всей коже. Внутри костей. Как будто кто—то… выдернул вилку из розетки. Но не из стены, понимаете? А из самого мира. Из пространства. Звук мотора не заглох, он все так же громыхал, но куда—то пропал его смысл. Он стал просто шумом. Свет фар не погас, но перестал что—либо освещать. Он просто упирался в стену. В стену из ничего.

Барнаби закрыл глаза, снова переживая тот миг.

– Маршрут передо мной… он не оборвался, как обрывается дорога в пропасти. Он… свернулся. Как клубок ниток, за который дёрнули с другого конца. Я видел это… видел, как знакомые улицы, здания, повороты, которые я проезжал тысячу раз… все это съежилось, закрутилось в тугие петли, в спираль, и испарилось. С тихим, противным свистом. И осталась… только серость. Не туман. Не тьма. А "ничто". Пустота, в которой не было даже воздуха. Я сидел в кабине и не мог пошевелиться. Не от страха, нет. А от… ощущения, что меня самого вот—вот сотрут. Как опечатку в ненужном документе. Как ошибку.

Он открыл глаза и снова посмотрел на Артура. Его рука, сжимавшая стаканчик, слегка дрожала.

Артур Понд смотрел на него, и в его глазах не осталось ни капли скепсиса, ни тени снисхождения. Он видел перед собой не невротика и не фантазера, а человека, столкнувшегося с чем—то, что разорвало саму ткань его реальности. Он видел в его глазах отражение того самого "ничто", и этого было достаточно. Больше не нужны были протоколы, не нужны были рациональные объяснения. Он кивнул, очень медленно, и в этом кивке было больше понимания, чем можно было выразить словами.

– Я понимаю, – тихо сказал Артур.

Эти два слова повисли в воздухе, ставя точку в одной главе жизни и открывая другую.

И в эту—то минуту абсолютной, почти медитативной тишины Фицвильям, наблюдавший за этой сценой с затаенным дыханием, не выдержал. Видя, что Артур наконец—то прозрел и воспринял все всерьез, он решил, что настал звездный час его магии. Он рванулся вперед, схватил Артура за рукав и, встав на цыпочки, зашептал ему в ухо с лихорадочной энергией:

– Инспектор! Его память! Она все еще затуманена стрессом и шоком! Я могу прочистить ее! Показать вам все в мельчайших деталях, как на картинке! Позвольте мне применить заклинание "Ясной памяти"! Это станет неопровержимым доказательством!

Артур, все еще находящийся под гипнотическим воздействием рассказа Барнаби, на секунду задумался. Его рациональный ум, оглушенный и поверженный, цеплялся за последнюю соломинку. Возможно… возможно, это и впрямь поможет? Он увидит все своими глазами, без призмы чужого восприятия…

Эта секунда колебания стала для Фицвильяма безоговорочным согласием. Не дожидаясь вербального ответа, он выхватил свою складную палочку. Она с громким щелчком удлинилась в его дрожащей от возбуждения руке. Он нацелил ее на ничего не подозревающего Барнаби, который в этот момент как раз подносил стаканчик ко рту.

– Мнемос инклинатум! – провозгласил Фицвильям, и его голос, сорвавшийся на визгливую ноту, прозвучал кощунственно громко в натянутой, исповедальной тишине.

Вместо того чтобы произвести элегантный луч света, его палочка с отчаянным шипением выплюнула короткую, жирную фиолетовую искру. Она, словно пьяный светляк, проделала зигзаг в воздухе и врезалась не в Барнаби, а в его тень, отброшенную на стену гаража прожектором соседнего автобуса.

Эффект был мгновенным и чудовищным.

Тень Барнаби – плоский, безликий силуэт – вдруг вздулась, оторвавшись от стены. Она не просто отделилась; она обрела объем, плотность и зловещую, неуклюжую самостоятельность. Теперь это была не двумерная проекция, а нечто вроде вырезанной из черного бархата куклы, которая парила в воздухе, нарушая все законы физики, которые Артур еще пытался удержать в своем сознании.

Барнаби издал звук, нечто среднее между удушьем и проклятием, и отпрянул, опрокинув свой термос. Густая жидкость медленно растеклась по бетонному полу, но никто не смотрел на это.

Тень повернулась к ним – вернее, та ее часть, где должна была быть голова. Издалека донесся испуганный возглас какого—то механика, но троица была загипнотизирована.

Представление началось.

Тень подняла свои неуклюжие руки и начала плести. Ее пальцы двигались с величайшей, почти волшебной точностью, вычерчивая в воздухе те самые геометрические фигуры, о которых говорил Барнаби. Она не просто создавала паутину; она творила ее, словно по невидимому чертежу. Получалась мертвая, идеально симметричная сеть, состоящая из квадратов и треугольников, лишенная какой бы то ни было органики.

Затем тень изобразила табличку с расписанием. Она вылепила ее в воздухе из тьмы, придав ей форму прямоугольника. И потом… начала ее есть. Это было одновременно отвратительно и комично. Тень с хрустом откусывала воображаемые куски, жуя их с преувеличенным удовольствием, облизывая свои безликие пальцы, издавая чавкающие, бумажные звуки, которые, казалось, рождались прямо в головах у зрителей. Артур с ужасом осознал, что это была сатирическая, утрированная пародия на поглощение информации, на бюрократический процесс, пожирающий реальность.

И вот настал кульминационный момент. Тень, закончив свою трапезу, вдруг замерла. Она изобразила перед собой огромный, невидимый клубок. Ее руки завертелись с бешеной скоростью, словно наматывая невидимые нити. И тогда сама тень начала сжиматься. Она, словно подчиняясь невидимой силе, стала скручиваться, съеживаться, теряя объем и форму. Преувеличенно огромные руки и ноги прижимались к туловищу, голова втягивалась в плечи. Это было жуткое зрелище – танец самоуничтожения, исполненный клоунским, гротескным отчаянием.

Завершив свой последний пируэт, тень, теперь уже бывшая размером с футбольный мяч, издала пронзительный, тонкий визг – тот самый "тихий свист", упомянутый Барнаби, – и испарилась. В воздухе не осталось ничего, кроме запаха озона и легкой дымки.

Наступила гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым, прерывистым дыханием Барнаби, который стоял, прислонившись к своему автобусу, с лицом, белым как мел. Фицвильям смотрел на свою палочку с таким выражением, словно она только что укусила его за руку.

Артур Понд медленно, очень медленно закрыл свой блокнот, который он все это время бессознательно сжимал в руке, но в который не сделал ни единой записи. Он больше не сомневался. Он только что увидел вещественное доказательство, представленное в виде абсурдного театра теней. Его мозг, воспитанный на протоколах и фактах, капитулировал. Теперь у него было не просто свидетельское показание, а… "видеозапись" преступления. Самая дурацкая, самая невероятная видеозапись в истории криминалистики, но тем не менее.

Он повернулся к Фицвильяму. Его лицо было абсолютно бесстрастным, но в глазах стояла такая ледяная сталь, что молодой волшебник попятился.

– Мистер Фицвильям, – произнес Артур с мертвенной, не оставляющей пространства для возражений хладнокровностью. – В следующий раз, когда вы решите "помочь" без моего прямого и недвусмысленного приказа, я конфискую эту… штуку. – он указал на палочку, – и буду использовать ее для размешивания сахара в чае. Понятно?

– Понятно, инспектор, – прошептал Фицвильям, прижимая к груди свою палочку так, будто боялся, что Артур заберет ее прямо сейчас.

Затем Артур обратился к Барнаби. Водитель все еще не мог прийти в себя, глядя на то место на стене, где только что разворачивался кошмар.

– Мистер Барнаби, вы сказали, что обычные люди ничего не замечают. Значит, должны быть и… необычные. Кто еще мог это видеть? Кто постоянно находится на той остановке? Кто стал бы свидетелем?

Барнаби медленно перевел на него взгляд, в котором читалась целая гамма чувств – от ужаса до странного облегчения, что ему наконец—то поверили.

– Домовой, – хрипло выдохнул он. – Альфред. Ворчливый старый скряга, живет в щели под скамейкой. Он там вечно все подметает и ворчит. Он всё видел. Наверняка. Только с ним… договориться надо. Он не любит чужаков. Особенно таких, – он кивнул в сторону Фицвильяма, – ярких.

Артур кивнул, переваривая эту информацию. Он достал из кармана блокнот, но вместо того чтобы сделать запись, просто провел рукой по его клеенчатой обложке, словно ощупывая последний якорь своей старой жизни.

– Понял. Альфред. Спасибо, мистер Барнаби. Вы нам очень помогли.

Он развернулся и твердым шагом направился к выходу из депо, не оглядываясь, зная, что Фицвильям, как преданный, хоть и непутёвый щенок, последует за ним.

Артур Понд никогда не думал, что в его жизни наступит день, когда поиск домового для дачи свидетельских показаний станет не только логичным, но и единственно верным очередным шагом в расследовании.

Глава 4. Книга жалоб домового

Ночь окутала Лондон своим привычным, влажным одеялом. Фонари на Альдершем—стрит отбрасывали на мокрый асфальт жёлтые, расплывчатые пятна, в которых танцевали мельчайшие капли дождя. Остановка, днём выглядевшая просто уныло, ночью приобрела по—настоящему зловещий вид. Стеклянные стены павильона потеряли свою прозрачность от грязи и конденсата, а внутри, в темноте, чудились движущиеся тени в отблесках фар проезжающих машин.

Артур Понд стоял, засунув руки в карманы плаща, и чувствовал себя последним дураком. В его мире, мире фактов и протоколов, не было места ночным бдениям на автобусных остановках в компании эксцентричного юнца в бархатном сюртуке с целью вызвать мифическое существо.

– Вы уверены, что это сработает? – угрюмо спросил он, наблюдая, как Фицвильям с невероятной серьезностью расчищает небольшой участок на грязном бордюре.

– Абсолютно, инспектор! – прошептал Фицвильям, чье лицо сияло в темноте от восторга. – Домовые – существа строгих правил. Они ценят порядок, чистоту и уважение к их территории. Мы должны продемонстрировать и то, и другое, и третье. Главное – не спугнуть. Они недоверчивы, как… гм… как вы в первый день нашего знакомства.

Артур хмыкнул. Сравнение вышло на удивление точным.

Фицвильям достал из внутреннего кармана сюртука небольшой льняной мешочек. С торжественным видом он развязал шнурок и извлек несколько крошек от печенья "МакВити", которые он, как выяснилось, припрятал будучи дома у Артура. С помощью миниатюрной метелочки, появившейся неизвестно откуда, он смел пыль с края скамейки и выложил крошки в идеально ровную линию.

– Печенье "МакВити" обладает стабильной, предсказуемой аурой, – пояснил он шепотом. – Домовые это ценят. А вот это… – он теперь достал походную фляжку из серебра с выгравированными на ней странными рунами, – это для установления контакта. Капля односолодового виски. Алхимический дистиллят, выдержанный в бочках из древесины поющих деревьев. Аромат непременно привлечет его внимание.

Он аккуратно капнул одну—единственную каплю янтарной жидкости рядом с крошками. Сладковатый, дымчатый аромат виски смешался с запахами мокрого асфальта и городской пыли, создавая странный, диссонирующий букет.

Затем Фицвильям отступил на три шага назад и замер в почтительной позе, сложив руки на груди. Артур, с тяжелым вздохом, последовал его примеру.

Прошла минута. Затем другая. Ничего не происходило. Слышен был только отдаленный гул города и шуршание колес по мокрому асфальту. Артур начал терять последние остатки терпения. Он уже собрался было произнести саркастическое замечание, как вдруг его взгляд уловил движение.

Из узкой щели между бетонным основанием остановки и асфальтом, прямо из—под скамейки, показалась… тряпка. Серая, затасканная. За тряпкой последовала рука, а затем и вся фигура.

На остановку, фыркая и бормоча что—то себе под нос, выбрался маленький, сухопарый человечек. Ростом он был не более полуметра, одет в невероятно грязный, заплатанный фартук, из кармана которого торчали щетка и миниатюрная метла. На его лице с длинным, костлявым носом и глазами—бусинками лежало выражение глубокой, хронической неприязни ко всему миру. Он выглядел так, будто последние двести лет ничего, кроме разочарований, не видел.

– Опять мусорят! – его голос был скрипучим, как несмазанная дверь. – Только что все вымыл до блеска! И опять эти крошки, эта грязь! Совести у людей нет!

Он потянулся за своей тряпкой и принялся яростно тереть то место, где Фицвильям разложил угощение. Но его движения внезапно замерли. Его нос, длинный и чувствительный, задрожал. Он повернул голову и уставился на каплю виски, которая медленно впитывалась в шершавый бетон.

– М—да… – проворчал он, и в его голосе впервые появилась нотка заинтересованности, тут же перекрытая ворчливостью. – Это что еще за новомодная гадость? Пахнет… сносно. Старое? Выдержанное?

Только теперь он, казалось, заметил Артура и Фицвильяма. Он медленно поднял на них взгляд, полный немого укора.

– Ну? – рявкнул он. – Это вы тут похабничаете? Разводите антисанитарию?

Артур, к своему собственному удивлению, сделал шаг вперед и слегка наклонился, стараясь смотреть домовому прямо в глаза, не проявляя при этом угрозы.

– Добрый вечер, – сказал он как можно более учтиво. – Моё имя Артур Понд. Это мой коллега, мистер Фицвильям. Мы пришли с миром. Мы расследуем одно происшествие, которое случилось здесь несколько ночей назад. Исчезновение.

– А, – буркнул домовой, которого, судя по всему, звали Альфред. – Еще одни любопытные. Мне что, больше нечем заняться, как этими вашими глупостями? У меня тут сквозняк из иного измерения опять газету порвал! Целый разворот про последние проделки лесных фей! Теперь не узнать, куда они там все подевались!

Он говорил так, будто это была самая насущная проблема в мире. Артур кивнул с полным пониманием.

– Склоняюсь перед вашей заботой о порядке, – сказал Артур, и это была не лесть. Он искренне симпатизировал любому, кто боролся с хаосом, даже в таких причудливых формах. – Но наше дело крайне важно. Оно касается Фантомного маршрута.

Альфред нахмурился, его морщинистый лоб собрался в гармошку.

– Так, – проворчал он. – Так—так. Значит, вы по этому поводу. А я—то думаю, что это за чудаки тут крошки по скамейкам раскладывают. – Он снова посмотрел на каплю виски, и его взгляд смягчился. – Ладно. Вы, по крайней мере, не плюете на пол и не рисуете руны несмываемой краской, как те студенты—маги в прошлом месяце. Пришлось оттирать заклинанием тройной мощи.

Фицвильям, не выдержав, влез в разговор дрожащим от возбуждения голосом:

– Мы ищем свидетельства о ночи исчезновения! Вы должны были что—то видеть! Вы же здесь всегда!

Альфред смерил его взглядом, полным презрения к такой несдержанности.

– Должен? Я никому ничего не должен, юный щеголь. И тем более я не должен перед вами отчитываться. – Он помолчал, размышляя. – Но раз уж вы проявили элементарные признаки уважения… и раз уж этот джентльмен, – он кивнул на Артура, – говорит как человек дела… И раз уж вы по поводу того аккуратного типа…

Он снова умолк, борясь с самим собой. Наконец, с глубоким, театральным вздохом, как будто соглашаясь на нечто ужасно незаконное, он произнес:

– Ладно. Покажу я вам свою Книгу. Только потому, что это вопиющее нарушение правил, и я хочу, чтобы мои жалобы были наконец услышаны кем—то, обладающим хоть каплей влияния! И чтобы вы потом пошли и разобрались с этим проклятым сквозняком! Договорились?

Артур Понд, бывший инспектор Скотланд—Ярда, почувствовал, как в его душе вспыхивает искра настоящего, профессионального азарта. Они нашли своего свидетеля. Теперь нужно было получить показания.

Альфред исчез под скамейкой с таким же внезапным шорохом, с каким и появился. Артур и Фицвильям переглянулись. Первый – с нарастающим скепсисом, второй – с трепетным ожиданием. Через мгновение раздался глухой натужный стон, и из щели показался сначала край, а затем и вся громада фолианта, который домовой с трудом толкал перед собой.

Книга Жалоб. Это был не просто потрепанный том. Это был монумент ворчливости. Его кожаный переплет был потрескавшимся и засаленным от бесчисленных прикосновений, металлические застежки начали покрываться ржавчиной, а углы были стесаны до самого картона. Альфред с гордостью шлепнул ладонью по обложке, подняв облачко пыли, пахнущей столетиями, мышиными гнездами и сушеными травами.

– Вот она, – провозгласил он с почти религиозным благоговением. – Летопись беспорядка. Хроника хаоса. Веду ее лично с тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Каждое нарушение, каждое пятно, каждый несанкционированный сквозняк зафиксированы здесь для протокола.