Домби и сын

Вскорѣ послѣ чаю м-съ Скьютонъ, исполненная чувства радости, что любезная дочь ея соединена съ избранникомъ сердца, – что, впрочемъ, не мѣшало ей найти этотъ семейный обѣдъ довольно скучнымъ, какъ можно было заключить по зѣвотѣ, цѣлый часъ прикрываемой вѣеромъ, – м-съ Скьютонъ ушла спать. Эдиѳь тоже ушла потихоньку и не возвращалась. Флоренса же, ходившая на верхъ къ Діогену, застала въ залѣ при возвращеніи своемъ только отца, расхаживающего взадъ и впередъ въ мрачномъ величіи.

– Извините, папенька. Прикажете уйти? – проговорила она, остановившись y дверей.

– Нѣтъ, – отвѣчалъ Домби, оглянувшись черезъ плечо, – ты можешь быть или не быть тутъ, какъ тебѣ угодно; вѣдь это не мой кабинетъ.

Флоренса вошла и присѣла съ работой къ дальнему столику. Она въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ помнитъ себя, очутилась наединѣ съ отцомъ, – она, его единственное дитя, его естественная подруга, испытавшая все горе и тоску одинокой жизни, она, любящая, но не любимая, никогда не забывавшая помянуть его въ молитвѣ, готовая умереть рано, лишь бы только y него на рукахъ, – она, его ангелъ-хранитель, на холодъ и равнодушіе отвѣчавшій самоотверженною любовью!

Она дрожала, и взоръ ея омрачался. Домби ходилъ передъ ней по комнатѣ, и фигура его, казалось, росла и расширялась, то сливаясь въ неясный очеркъ, то выступая въ рѣзкихъ, опредѣленныхъ формахъ. Флоренсу влекло къ нему, но ей становилось страшно, когда онъ приближался. Неестественное чувство въ ребенкѣ, непричастномъ злу! Неестественная рука, правившая острымъ плугомъ, который вспахалъ ея нѣжную душу для такого посѣва!

Опасаясь, какъ бы не огорчить или не оскорбить его своею скорбью, Флоренса наблюдала за собой и спокойно продолжала работать. Сдѣлавши еще нѣсколько концовъ по залѣ, онъ отошелъ въ темный уголъ, сѣлъ въ кресло, закрылъ голову платкомъ и расположился заснуть.

Отъ времени до времени Флоренса устремляла взоръ на то мѣсто, гдѣ сидѣлъ ея отецъ, и стремилась къ нему мыслью, когда лицо ея склонялось къ работѣ; ей и горько, и отрадно было думать, что онъ можетъ спать въ ея присутствіи.

Что подумала бы она, если бы знала, что онъ не сводитъ съ нея глазъ, что платокъ, случайно или съ умысломъ, упалъ на лицо, не заграждая его взоровъ, и что эти взоры ни на минуту не перестаютъ слѣдить за нею?

Когда она глядѣла въ темный уголъ, гдѣ сидѣлъ м-ръ Домби, выразительные глаза ея говорили сильнѣе и увлекательнѣе всѣхъ ораторовъ въ мірѣ, и нѣмой укоръ ихъ былъ неотразимъ. Домби вздыхалъ вольнѣе, когда она наклонялась надъ работой, но продолжалъ смотрѣть на нее съ тѣмъ же вниманіемъ; онъ всматривался въ ея бѣлый лобъ, и длинные локоны, и неутомимыя руки, и ме могъ, казалось, отвести прикованныхъ глазъ. Что подумала бы она, если бы знала все это?

A что думалъ онъ между тѣмъ? Съ какимъ чувствомъ продолжалъ онъ смотрѣть изъ-подъ платка на дочь? Чуялъ ли онъ упрекъ въ этой спокойной фигурѣ, въ этомъ кроткомъ взорѣ? начиналъ ли онъ чувствовать права ея, пробудилъ ли въ немъ, наконецъ, молящій взглядъ ея сознаніе жестокой песправедливости?

Минуты теплой симпатіи бываютъ въ жизни даже самыхъ угрюмыхъ и черствыхъ людей, хотя они и скрываютъ это очень старательно. Видъ дочери-красавицы, незамѣтно достигшей полнаго развитія, могъ вызвать такую минуту даже и въ гордой жизни м-ра Домби. Ее могла вызвать мимолетная мысль, что семейное счастье было отъ него такъ близко, a онъ и не замѣтилъ его среди своего черство-мрачнаго высокомѣрія. Его могло тронуть нѣмое краснорѣчіе взоровъ дочери, говорившей, казалось: "Отець мой! заклинаю тебя памятью умершихъ, моимъ полнымъ страданія дѣтствомъ, полночной встрѣчей нашей въ этомъ мрачномъ домѣ, крикомъ, вызваннымъ изъ груди моей болью сердца, – обратись ко мнѣ, отецъ мой, найди убѣжище въ любви моей, пока еще не поздно!" – Впрочемъ, теплое чувство могло быть вызвано и другими, не столь возвышенными мыслями.

Онъ вспомнилъ, можетъ быть, что потеря сына вознаграждена теперь новымъ союзомъ; даже, можетъ быть, просто причислилъ Флоренсу къ комнатнымъ украшеніямъ. Дѣло въ томъ, что онъ продолжалъ смотрѣть на нее все съ болѣе и болѣе нѣжнымъ чувствомъ; она начала какъ то сливаться въ глазахъ его съ любимымъ сыномъ, такъ что, наконецъ, онъ не могъ почти различать ихъ. Онъ все смотрѣлъ, и ему почудилось, что онъ видитъ ее наклонившеюся надъ кроватью малютки, не какъ соперника, a какъ ангела-хранителя. Въ немъ пробудилось желаніе заговорить съ ней, подозвать ее къ себѣ. Невнятныя, трудныя съ непривычки слова: "Флоренса, поди сюда!" были уже почти на языкѣ, но ихъ заглушили чьи-то шаги на лѣстницѣ.

То была его жена. Она перемѣнила костюмъ и вошла теперь въ пеньюарѣ, съ распущенными волосами, свободно падавшими на плечи. Домби былъ пораженъ, но только не перемѣною нлатья.

– Флоренса, моя милая, – сказала Эдиѳь, – a я тебя вездѣ искала.

И она сѣла возлѣ Флоренсы, наклонилась и иоцѣловала ея руку. Домби едва могъ узнать жену – такъ она измѣнилась. Не только улыбка на ея лицѣ была для него новостью, но и всѣ манеры, выраженіе глазъ, тонъ голоса, участіе, очевидное желаніе понравиться… Нѣтъ, это не Эдиѳь!

– Тише, маменька. Папенька спитъ.

И вдругъ Эдиѳь опять сталь Эдиѳью; она взглянула въ уголъ, гдѣ сидѣлъ Домби, и Домби увидѣлъ знакомое лицо Эдиѳи.

– Я никакъ не думала, чтобы ты была здѣсь, Флоренса.

И опять мгновенная перемѣна! Какъ нѣжно прозвучали эти слова!

– Я нарочно ушла пораньше наверхъ, – продолжала Эдиѳь, – чтобы поговорить съ тобою. Но вошедши въ твою комнату, я увидѣла, что птичка улетѣла, и напрасно ждала ея возвращенія.

И будь Флоренса въ самомъ дѣлѣ птичка, Эдиѳь не могла бы прижать ее къ своей груди нѣжнѣе.

– Пойдемъ, моя милая!

– Папенька, я думаю, не удивится, проснувшись, что меня нѣтъ? – нерѣшительно произнесла Флоренса.

– Ты сомнѣваешься?

Флоренса опустила голову, встала и сложила работу. Эдиѳь взяла ее подъ руку, и онѣ вышли какъ сестры. "Даже и походка ея что-то не та", подумалъ м-ръ Домби, провожая ее глазами за поротъ.

Часы на колокольнѣ пробили три, a онъ все еще сидѣлъ нелодвижно въ углу, не сводя глазъ съ того мѣста, гдѣ была Флоренса. Свѣчи догорѣли, въ комнатѣ стало темно, но на лицѣ его витала тьма, темнѣе всякой ночи.

Флоренса и Эдиѳь долго разговаривали, сидя передъ каминомъ въ отдаленной комнатѣ, гдѣ умеръ маленькій Павелъ. Бывшій тамъ Діогенъ хотѣлъ было сначала не впустить Эдиѳи, но потомъ, какъ будто только изъ желанія угодить своей госпожѣ, впустилъ ее и удалился ворча въ переднюю. Скоро, однако, онъ какъ будто понялъ, что, несмотря на хорошее намѣреніе, сдѣлалъ ошибку, какую дѣлаютъ самыя лучшія собаки, и, желая загладить проступокъ, вошелъ потихоньку опять въ комнату, улегся между дамами прямо противъ огня, высунулъ языкъ и началъ слушать съ самымъ глупымъ выраженіемъ.

Разговоръ шелъ сначала о книгахъ и занятіяхъ Флореысы и о томъ, какъ провела она время со дня свадьбы. Это навѣло ее на предметъ, близкій ея сердцу, и со слезами на глазахъ оиа сказала:

– О, маменька, съ тѣхъ поръ я перенесла много горя!

– Ты, Флоренса? ты перенесла горе?

– Да. Бѣдный Вальтеръ утонулъ.

Флоренса закрыла лицо руками и горько заплакала.

– Скажи мнѣ пожалуйста, – сказала, лаская ее, Эдиѳь, – кто былъ этотъ Вальтеръ, что ты о немъ плачешь?

– Онъ былъ братъ мой, маменька. Когда умеръ Павелъ, мы сказали другъ другу: будемъ братомъ и сестрою. Я знала его давно, съ самаго дѣтства. Онъ зналъ Павла, и Павелъ очень любилъ его; умирая Павелъ сказалъ: "береги Вальтера, папенька; я люблю его!" Вальтера ввели тогда къ нему, онь былъ вотъ здѣсь, въ этой комнатѣ.

– И что же? Берегъ онъ Вальтера? – спросила Эдиѳь.

– Папенька? Онъ услалъ его за море, корабль разбило бурей, и Вальтеръ погибъ, – сказала, плача, Флоренса.

– Знаетъ онъ, что онъ умеръ? – спросила Эдиѳь.

– Не знаю. Какъ мнѣ знать? – воскликнула Флоренса, припавши къ ней, какъ будто умоляя ее о помощи, и скрывши лицо свое на ея груди. – Я знаю, вы видѣли…

– Постой, Флоренса!

Эдиѳь была такъ блѣдна и говорила такимъ мрачнымъ голосомъ, что ей не для чего было зажимать Флоренсѣ ротъ рукою.

– Разскажи мнѣ прежде о Вальтерѣ, разскажи мнѣ его исторію, всю, подробно.

Флоренса разсказала ей все до мелочей, даже до пріязни м-ра Тутса, при имени котораго не могла не улыбнуться сквозь слезы, несмотря на все свое къ нему расположеніе. Когда она окончила разсказъ, Эдиѳь, слушавшая ее очень внимательно, сказала:

– Что же ты говоришь, что я видѣла, Флоренса?

– Что папенька меня не любитъ, – проговорила Флоренса, быстро прииавши къ ней лицомъ. – Онъ никогда меня не любилъ, я не умѣла заслужить любовь его, я не знала пути къ его сердцу, и некому было указать мнѣ его. О, научите меня, какъ сдѣлать, чтобы онъ полюбилъ меня. Научите! Вы это можете!

И, прильнувши къ ней еще ближе, Флоренса заплакала послѣ горькаго признанія; она плакала долго въ объятіяхъ своей матери, но не такъ больно, какъ бывало прежде.

Эдиѳь, блѣдная до самыхъ губъ, напрасно усиливалась дать спокойное выраженіе лицу, какъ будто помертвѣвшему въ гордой красотѣ; она взглянула на плачущую дѣвушку, поцѣловала ее, и сказала ей голосомъ, понижавшимся съ каждымъ словомъ въ тонѣ, но не одушевленнымъ никакимъ другимъ признакомъ чувства:

– Флоренса! ты не знаешь меня. Не дай Богъ, чтобы ты научилась чему-нибудь отъ меня!

– Отъ васъ? – повторила Флоренса съ удивленіемъ.

– Не дай Богъ, чтобы я научила тебя, какъ любить или быть любимой! – сказала Эдиѳь. Лучше бы было, если бы ты могла научить меня, но теперь уже поздно. Я люблю тебя, Флоренса. Никогда не думала я, чтобы могла привязаться къ кому-нибудь такъ сильно, какъ привязалась къ тебѣ за это короткое время.

Она замѣтила, что Флоренса хочетъ говорить, остановила ее рукою и продолжала:

– Я буду твоимъ вѣрнымъ другомъ. Я буду любить тебя такъ же сильно, если и не такъ же хорошо, какъ всякій другой въ мірѣ. Ты можешь довѣриться мнѣ, можешь безопасно раскрывать передо мною твое чистое сердце. Есть сотни женщинъ, которыя годились бы ему въ жены лучше меня, Флоренса, но ни одна не полюбила бы тебя такъ искренно, какъ я.

– Я знаю это, маменька! – сказала Флоренса, – узнала это съ этого счастливаго дня!

– Счастливаго! – повторила Эдиѳь какъ-будто невольно, и продолжала, – хотя въ любви моей и нѣтъ никакой заслуги, потому что я почти не думала о тебѣ, пока тебя не видала, но не откажи мнѣ въ наградѣ за мою привязанность, отвѣчай мнѣ любовью на любовь.

– Не ищи здѣсь того, чего здѣсь нѣтъ, – продолжала Эдиѳь, указывая на грудь. – И, если можешь, не покидай меня за то, что не нашла здѣсь, чего искала. Мало-по-малу ты узнаешь меня лучше, и настанетъ время, когда ты узнаешь меня, какъ самое себя. Будь же ко мнѣ снисходительна, и не отравляй единственнаго сладкаго воспоминанія въ моей жизни.

Слезы, выступившія на глазахъ ея, доказали, что спокойное выраженіе лица ея было не больше, какъ прекрасная маска; она сохранила, однако, это выраженіе и продолжала:

– Ты права: я видѣла, я знаю, что ты не любима. Но повѣрь мнѣ, – скоро ты сама въ этомъ убѣдишься, – никто въ мірѣ не годенъ меньше меня исправить дѣло и помочь тебѣ. Не спрашивай меня почему и не говори мнѣ никогда ни объ этихъ отношеніяхъ, ни о моемъ мужѣ; тутъ мы должны быть, какъ мертвыя другъ для друта, должны молчать, какъ могила.

Нѣсколько времени просидѣла она молча; Флоренса едва смѣла дышать; неясныя тѣни истины, со всѣми ея послѣдствіями, носились передъ ея устрашеннымъ, недовѣрчивымъ воображеніемъ. Съ лица Эдиѳи, когда она кончила говорить, начало исчезать мраморно-спокойное выраженіе, и черты его сдѣлались мягче, какъ всегда бывало при свиданіи съ Флоренсою наединѣ. Она встала, обняла Флоренсу, пожелала ей доброй ночи и вышла быстро, не оглядываяеь.

Флоренса легла; свѣтъ камина слабо освѣщалъ комнату; Эдиѳь возвратилась, говоря, что спальня ея пуста, и что ей не спится; она придвинула сгулъ къ камину, сѣла и устремила взоръ на угасающій огонь. Флоренса, лежа въ своей постели, тоже слѣдила за послѣдними переливами огня; красное зарево и благородная фигура Эдиѳи, съ ея распущенными волосами и задумчиво горящими глазами, начали мало-по-малу сливаться и, наконецъ, вовсе исчезли. Флоренса уснула.

Сонъ не освободилъ ее, однако, отъ опредѣленнаго впечатлѣнія предшествовавшихъ ему часовъ; ей стало тяжело и страшно. Ей снилось, что она отыскиваетъ отца въ какой-то пустынѣ, что всходитъ по слѣдамъ его на страшныя вершины, спускается въ бездонныя пропасти, что она можетъ чѣмъ-то спасти его отъ ужасныхъ страданій, но не знаетъ, чѣмъ именно, и не можетъ достигнуть цѣли. Потомъ онъ представился ей мертвымъ; онъ лежалъ на этой же постели, въ этой самой комнатѣ, и она припала къ холодной груди его съ сознаніемъ, что онъ никогда не любилъ ея. Потомъ сцена измѣнилась: передь ней текла рѣка, и слышался знакомый жалобный голосъ. И она видѣла издали Павла, протягивающаго къ ней руки, a возлѣ него стояла спокойно молчаливая фигура Вальтера. Эдиѳь являлась во всѣхъ этихъ сценахъ, то на радость, то на горе Флоренсы; наконецъ, обѣ онѣ очутились на краю могилы; Эдиѳь указала въ глубину ея, Флоренса взглянула и увидѣла лежащую тамъ – другую Эдиѳь!

Въ ужасѣ она вскрикнула и проснулась. Чей-то нѣжный голосъ, чудилось ей, говоритъ ей на ухо: "Успокойся, Флоренса! это только сонъ!" И она протянула руки, отвѣчая на ласку своей новой матери, выходящей въ дверь. Флоренса вскочила и не знала, на яву или во снѣ все это происходило; одно только было для нея ясно, что въ каминѣ чернѣлъ угасшій пепелъ, и что она была одна.

Такъ прошла ночь послѣ пріѣзда счастливой четы домой.

Глава XXXVI

Новоселье

Много прошло подобныхъ дней, съ тою только разницей, что новобрачные принимали гостей и ѣздили съ визитами, что y м-съ Скьютонъ собирались по утрамъ пріятели, въ томъ числѣ непремѣкно майоръ Багстокъ, и что Флоренса уже не встрѣчала болѣе взоровъ отца, хотя и видѣла его каждый день. Съ маменькой она бесѣдовала тоже не много; Эдиѳь обращалась со всѣми въ домѣ, кромѣ Флоренсы, гордо и повелительно, и Флоренса не могла не замѣтить этого. Возвращаясь домой, Эдиѳь всегда приходила къ ней или звала ее къ себѣ, и, уходя спать, непремѣнно навѣдывалась къ ней въ комнату, въ какой бы то часъ ночи ни было; онѣ долго просиживали вмѣстѣ, но всегда въ задумчивомъ молчаніи.

Флоренса, ожидавшая такъ много отъ этого брака, невольно сравнивала иногда настоящее великолѣпіе дома съ прежнимъ мрачнымъ запустѣніемъ его и думала, скоро ли пробудится въ немъ семейная жизнь? Смутное чувство говорило ей, что теперь никто въ немъ не дома, хотя всѣ утопаютъ въ изобиліи и роскоши. Сколько часовъ днемъ и ночью провела Флоренса въ грустномъ раздумьи, сколько слезъ пролила она о погибшей надеждѣ, вспоминая рѣшительныя слова Эдиѳи, что "никто меньше ея не способенъ указать ей пути къ сердцу отца!" Скоро Флоренса рѣшилась думать, что Эдиѳь запретила ей касаться этого предмета въ разговорѣ изъ сожалѣнія, видя всю невозможность перемѣны въ чувствахъ м-ра Домби. Безкорыстная во всемъ, Флоренса рѣшилась скрывать боль отъ новой раны, чтобы не давать воли темнымъ догадкамъ. Она все еще надѣялась, что семейная жизнь ихъ пойдетъ лучше, когда все въ домѣ установится своимъ порядкомъ. О себѣ она думала мало и горевала меньше.

Если никто изъ жильцовъ этого дома и не чувствовалъ себя дома, зато положено было, чтобы передъ глазами публики м-съ Домби безъ отлагательства явилась полной хозяйкой. М-ръ Домби и м-съ Скьютонъ озаботились устройствомъ цѣлаго ряда торжественныхъ празднествъ въ честь недавняго бракосочетанія; положено было объявить, что м-съ Домби принимаетъ въ такой-то день, и пригласить, отъ имени Домби и его супруги, множество разнокалибернаго народу обѣдать y нихъ въ назначенный день.

М-ръ Домби представилъ списокъ разныхъ магнатовъ, которыхъ должно пригласить съ его стороны; м-съ Скьютонъ, распоряжавшаяся за любезную дочь свою, смотрѣвшую на всѣ эти сборы съ гордымъ равнодушіемъ, представила другой списокъ, въ которомъ были означены имена: братца Феникса, не возвратившагося еще, къ ущербу своей движимости, въ Баденъ-Баденъ, и множество разныхъ мотыльковъ, порхавшихъ въ различныя времена вокругъ пламени прекрасной Эдиѳи или ея маменьки, безъ малѣйшаго ущерба для собственныхъ крыльевъ. Флоренса была включена въ число присутствующихъ за столомъ по приказанію Эдиѳи, данному по поводу минутнаго сомнѣнія и нерѣшительности со стороны м-съ Скьютонъ; и Флоренса, инстинктивно чувствуя каждую мелочь, задѣвавшую отца, молча приняла участіе въ праздникахъ.

Первый праздникъ начался съ того, что м-ръ Домби, въ огромномъ накрахмаленномъ галстухѣ, вошелъ въ пріемную и ходилъ по ней до обѣденнаго часа. Потомъ начали пріѣзжать гости: первый явился, съ необыкновенной точностью, страшный богачъ, директоръ остъ-индской компаніи, въ жилетѣ, состроенномъ, по-видимому, какимъ-нибудь молодцомъ, плотникомъ, но въ сущности сшитомъ изъ нанки. Потомъ м-ръ Домби пошелъ засвидѣтельствовать свое почтеніе супругѣ, съ точностью обозначивши часъ и минуту; потомъ директоръ остъ-индской компаніи оказался, касательно бесѣды, совершенно мертвымъ, a м-ръ Домби – совершенно неспособнымъ воскресить его, и директоръ сидѣлъ, уставивши глаза въ каминъ, пока не явилась помощь въ образѣ м-съ Скьютонъ, которую онъ принялъ за м-съ Домби, и разыпался передъ ней въ поздравленіяхъ.

Потомъ явился директоръ банка, человѣкъ, который, по общему мнѣнію, могъ купить и перекупить что угодно, и отличался необыкновенной скромностью рѣчей. Онъ слегка упомянулъ о своей дачкѣ близъ Кингстона на Темзѣ и прибавилъ, что если м-ру Домби вздумается когда-нибудь посѣтить его тамъ, такъ онъ угоститъ его, чѣмъ Богъ послалъ. "Я живу пустынникомъ, – продолжалъ онъ, – такъ куда мнѣ звать къ себѣ дамъ; впрочемъ, если м-съ Домби случится быть въ той сторонѣ и вздумается сдѣлать мнѣ честь взглянуть на мой бѣдный садикъ съ маленькимъ цвѣтникомъ, такъ я почту себя чрезвычайно счастливымъ".

Вѣрный своему характеру, директоръ банка былъ одѣтъ очень просто: на шеѣ кусокъ кембрика, толстые башмаки, фракъ вдвое шире его персоны и брюки на четверть короче ногъ. Когда м-съ Скьютонъ упомянула объ оперѣ, онъ сказалъ, что посѣщаетъ оперу очень рѣдко, что это не по его карману. Такія рѣчи, по-видимому, очень его услаждали и тѣшили: онъ опускалъ послѣ нихъ руки въ карманы и съ необыкновеннымъ самодовольствомъ поглядывалъ на слушателей,

Потомъ явнлась м-съ Домби, прекрасная и гордая; она смотрѣла на все и на всѣхъ съ такимъ презрѣніемъ, какъ-будто брачный вѣнокъ на головѣ ея былъ сплетенъ изъ стальныхъ иголъ и требовалъ смиренія, a она, очевидно, готова была скорѣе умереть. Съ нею вошла Флоренса. Лицо Домби омрачилось, когда онъ увидѣлъ ихъ вмѣстѣ; но никто этого не замѣтилъ. Флоренса не смѣла взглянуть на него, a Эдиѳь, въ высокомѣрномъ равнодушіи, не обратила на него ни малѣйшаго вниманія.

Скоро пріемная наполнилась гостями. Наѣхали разные директора, предсѣдатели компаній, почтенныя дамы съ цѣлыми магазинами на головахь, братецъ Фениксъ, майоръ Багстокъ, пріятельницы м-съ Скьютонъ, съ цвѣтущими, какъ макъ, лицами и жемчугомъ на морщинистыхъ шеяхъ. Въ числѣ послѣднихъ – молодая дама шестидесяти пяти лѣтъ, очень легко одѣтая, съ голой шеей и плечами; она говорила какимъ-то заманчивымъ тономъ и стыдливо потупляла рѣсницы; вообще въ манерахъ ея было что-то неопредѣлимое словами, что такъ часто привлекаетъ пылкую юность.

Большая часть гостей м-ра Домби была молчалива, a большая часть гостей м-съ Домби – говорлива; между ними не было никакой симпатіи, и гости м-съ Домби, по какому-то матнетическому согласію, образовали союзъ противъ гостей м-ра Домби, которые, одиноко расхаживая по комнатамъ или забиваясь подальше въ разные углы, были затерты обществомъ, загорожены софами и, сверхъ разныхъ другихъ неудобствъ, испытывали толчки по головамъ отъ внезапно открывающихся дверей.

Слуга доложилъ, что подали кушать. М-ръ Домби повелъ пожилую даму, похожую на подушку изъ краснаго бархата, набитую банковыми билетами; Фениксъ повелъ м-съ Домби, майоръ Багстокъ – м-съ Скьютонъ; юная дама съ голыми плечами досталась директору остъ-индской компаніи; остальныя дамы выдержали минутный смотръ остальныхъ кавалеровъ; потомъ пары сперлись въ дверяхъ и отрѣзали отъ столовой семь смирныхъ джентльменовъ, одиноко оставшихся въ гостиной. Когда уже всѣ сѣли за столъ, вышелъ еще одинъ изъ этихъ семи круглымъ сиротою, сконфузился, началъ улыбаться и, въ сопровожденіи метръ-д'отеля, обошелъ два раза вокругъ стола, ища мѣста. Мѣсто отыскалось, наконецъ, по лѣвую руку м-съ Домби, послѣ чего онъ уже окончательно поникъ головою.

Братецъ Фениксъ былъ въ ударѣ и смотрѣлъ молодецъ молодцомъ. Но онъ былъ ужасно забывчивъ и разсѣянъ въ минуты веселья, и въ настоящемъ случаѣ привелъ въ ужасъ все общество. Воть какъ это случилось.

Молодая дама, доставшаяся директору остъ-индской компаніи, посматривала на Феникса очень нѣжно и умѣла прилавировать со своимъ кавалеромь къ мѣсту, какъ разъ возлѣ Феникса. Директоръ былъ въ ту же минуту забытъ и, осѣненный съ другой стороны чудовищною черною бархатною наколкою на костлявой головѣ дамы съ вѣеромъ, палъ духомъ и уничтожился. Фениксъ и молодая дама разговаривали о чемъ-то очень живо и весело; оиа такъ много смѣялась его разсказу, что майоръ Багстокъ, сидѣвшій противъ нихъ съ м-съ Скьютонъ, спросилъ, прилично извинившись, нельзя ли узнать, чему они смѣются?

– Вздоръ! – отвѣчалъ Фениксъ, – не стоитъ разсказывать; анекдотъ, случившійся съ Джакомъ Адамсомъ.

Общее вниманіе было обращено на Феникса.

– М-ръ Домби, – продолжалъ онъ, – вѣрно помнитъ Джака Адамса; Джака, а не Джоя; Джой – это братъ его.

М-ръ Домби отвѣчалъ отрицательно. Но одинъ изъ семи смирныхъ джентльменовъ совершенно неожиданно вмѣшался въ разговоръ, объявивъ, что онъ зналъ его, и прибавилъ: "Ну, какъ же, тотъ, что ходитъ всегда въ гессенскихъ сапогахъ".

– Истинно, – подхватилъ Фениксъ, наклонившись впередъ взглянуть на смѣльчака и одобрить его улыбкой; – это Джакъ. Джой ходилъ…

– Въ сапогахъ съ отворотами! – прервалъ его смирный джентльменъ, въ каждомъ словѣ выигрывая все болѣе и болѣе во мнѣніи общества.

– Вы, значитъ, коротко ихъ знаете? – продолжалъ Фениксъ.

– Я зналъ ихъ обоихъ.

– Славный малый, этотъ Джакъ! – сказалъ Фениксъ.

– Чудесный, – отвѣчалъ смирный джентльменъ, ободренный своимъ успѣхомъ. – Одинъ изъ лучшихъ людей, какихъ я только зналъ.

– Вы, безъ сомнѣнія, слышали уже эту исторію?

– Не знаю… разскажите, – отвѣчалъ смирный, закинувшя голову и улыбаясь на потолокъ, какъ человѣкъ, который уже знаетъ, въ чемъ тутъ штука.

– Случай самъ по себѣ вздорный, – сказалъ Фениксъ, оглядывая гостей съ улыбкой, – не стоило бы и разсказывать, да самъ-то Джакъ высказывается тутъ очень хорошо. Джака пригласили куда-то на свадьбу, – чуть ли не въ Баркширъ.

– Въ Шропширъ, – счелъ себя обязаннымъ замѣтить скромный джентльменъ,

– Что? A? Ну, да это все равно, – продолжалъ Фениксъ, – дѣло въ томъ, что его пригласили на свадьбу. Поѣхалъ, вотъ хоть бы и мы, напримѣръ, имѣя честь получить приглашеніе на свадьбу моей любезной родственницы и м-ра Домби, не заставили повторять себѣ этого два раза и чертовски рады были сойтись по случаю такого событія. Джакъ и поѣхалъ. A нужно вамъ знать, что это прехорошенькая дѣвушка выходила за человѣка, котораго ни въ грошъ не ставила, a согласилась только ради его несмѣтнаго богатства. Возвратившись со свадьбы въ городъ, Джакъ встрѣчается съ однимъ изъ своихъ знакомыхъ. "Ну, что, Джакъ? – спрашиваетъ знакомый, – что наша неравная чета?" – Неравная? – отвѣчалъ Джакъ. – Напротивъ того, дѣло слажено на чистоту: она какъ слѣдуетъ, куплена, онъ, какъ слѣдуетъ, проданъ!

Ужасъ злектрическою искрою пробѣжалъ по всему обществу, Фениксъ вдругъ онѣмѣлъ на самомъ патетическомъ мѣстѣ своего разсказа. Ни единой улыбки не вызвалъ этотъ единственный предметъ общаго разговора въ продолженіе всего обѣдаю Воцарилось глубокое молчаніе; смирный джентльменъ, рѣшительно не знавшій, въ чемъ состоитъ анекдотъ, и въ этомъ отношеніи невинный, какъ не рожденный еще младенецъ, имѣлъ несчастіе прочесть во взорахъ всѣхъ гостей, что они считаютъ его главнѣйшимъ виновмикомъ неловкой выдумки.

Лицо м-ра Домби вообще было не очень измѣнчиво; a теперь, облеченное, по случаю праздника, въ торжествеыность, не выразило при этомъ разсказѣ ничего особеннаго; оиъ замѣтилъ голько, среди всеобщаго молчанія, что "исторія хороша". Эдиѳь быстро взглянула на Флоренсу, ио, впрочемь, оставалась совершенно безстрастна и равнодушна.

Блюда слѣдовали за блюдами, на столѣ блестѣло серебро и золото, лежали кучи разныхъ фруктовъ; подали дессертъ, явилось мороженое, – статья совершенно излишняя за столомъ м-ра Домби. Обѣдъ кончился подъ громкую музыку безпрестанныхъ ударовъ молотка, по случаю пріѣзда новыхъ гостей, которымъ досталось только понюхать, чѣмъ пахло въ столовой. Когда м-съ Домби встала съ своего мѣста, стоило посмотрѣть на ея супруга, какъ онъ, въ накрахмаленномъ галстукѣ, сталъ y дверей растворить ихъ для дамъ, и какъ она прошла мимо него съ Флоренсой.