Домби и сын

Во все это время Эдиѳь взглядывала по временамъ только на мать, когда послѣдняя уже слишкомъ начинала блистать своимъ краснорѣчіемъ. Но, когда Каркеръ пересталъ говорить, она бросила на м-ра Домби быстрый взглядъ, исполненный глубочайшаго презрѣнія, взглядъ, подмѣченный какъ нельзя лучше улыбающимся собесѣдникомъ на другомъ концѣ стола. Подмѣтилъ его и м-ръ Домби, но перетолковалъ къ совершенному своему удовольствію.

– Къ несчастью, вы уже бывали въ Уаррикѣ? – заговорилъ м-ръ Домби, обращаясь къ благосклонной красавицѣ.

– Да, бывала.

– Боюсь, не скучно ли вамъ будетъ?

– О нѣтъ, совсѣмъ не скучно.

– Ты во всемъ, мой друтъ, похожа на своего кузена Феникса, – замѣтила м-съ Скьютонъ, – онъ, я думаю, былъ въ Уаррикѣ пятьдесятъ разъ, и пріѣзжай онъ сегодня въ Лемингтонъ – ты этого хотѣла бы, моя милая, не правда ли? – онъ непремѣнно полетѣлъ бы съ нами, чтобы взглянуть на очаровательный замокъ въ пятьдесятъ первый разъ. Удивительный энтузіастъ.

– Мы всѣ энтузіасты, мама, не правда ли?

– Да, моя милая, можетъ быть, слишкомъ большіе энтузіасты; но я не хочу жаловаться. Душевное безпокойство слишкомъ вознаграждается сладостными волненіями сердца. Если, какъ говоритъ кузенъ Фениксъ, мечъ слишкомъ скоро изнашивается… ахъ, какъ это называется?

– Ножны, можетъ быть, – сказала Эдиѳь.

– Да, ножны… такъ это потому, что онъ слишкомъ блеститъ и пылаетъ. Ты понимаешь, моя милая, что я хочу сказать?

М-съ Скьютонъ испустила слабый вздохъ и потупила глаза, какъ будто хотѣла такимъ образомъ набросить легкую тѣнь на поверхность кинжала, котораго ножны представляла ея поэтическая грудь. Склонивъ голову на сторону, по образцу древней Клеопатры, она съ задумчивымъ видомъ, исполненнымъ нѣжнѣйшей любви, принялась смотрѣть на свою дочь.

Разъ обративъ лицо на м-ра Домби, когда тотъ сдѣлалъ ей вопросъ, Эдиѳь не оставляла этой позы, и, разговаривая съ матерью, она ни на минуту не спускала глазъ съ м-ра Домби, изъявляя такимъ образомъ готовность отвѣчать на новые его вопросы. Учтивость простая, но при настоящемъ положеніи довольно многозначительная. Казалось, будто въ это время совершался ненавистный тортъ, и предметомъ его была дочь м-съ Скьютонъ. Жертва сознавала свое достоинство и нравственное ничтожество покупателя, но, покорная деспотической силѣ обстоятельствъ, съ самоотверженіемъ выносила унизительную пытку. Эта нѣмая сцена была слишкомъ краснорѣчива для улыбающагося наблюдателя на другомъконцѣ стола. Она служила для него дополненіемъ и объясненіемъ внутренней борьбы, которую такъ не давно изучалъ онъ въ уединенной рощѣ на прекрасномъ лицѣ плачущей незнакомки.

Ни одного слова не пріискалъ м-ръ Домби для красавицы, не спускавшей съ него глазъ. Когда, наконецъ, завтракъ кончился, и майоръ насытился по горло, онъ замѣтилъ, что пора, кажется, ѣхать, и получилъ въ отвѣтъ, что, дѣйствительно, кажется, пора. По данному знаку коляска подъѣхала къ крыльцу. Дамы, майоръ и м-ръ Домби заняли въ ней свои мѣста. Туземецъ и долговязый пажъ вскарабкались на козлы. М-ръ Таулисонъ сталъ на запятки, a м-ръ Каркеръ, верхомъ на прекрасномъ гнѣдомъ конѣ, поѣхалъ въ арріергардѣ.

И все-таки м-ръ Каркеръ, рисовавшійся на своемъ конѣ шагахъ во ста отъ экипажа, былъ какъ двѣ капли воды похожъ на кошку, сторожившую добычу. Теперь передъ нимъ были вдругъ четыре мыши, и онъ ловилъ ихъ съ жадностью голоднаго кота, такъ однако же, что посторонній наблюдатель никакъ бы не замѣтилъ, что y него на умѣ. По-видимому, онъ наблюдалъ встрѣченные предметы, но куда бы ни смотрѣлъ онъ – внизъ, наверхъ или по сторонамъ – одинъ уголъ глаза его былъ постоянно обращенъ на чопорную голову м-ра Домби и на перо, волновавшееся на шляпкѣ гордой красавицы. Разъ, и только одинъ разъ осторожный взглядъ его выпустилъ изъ виду эти предметы. Когда экипажъ остановился y цѣли путешествія, м-ръ Каркеръ, перескочивъ черезъ какой-то барьеръ, пустился въ галопъ по направленію къ коляскѣ и поспѣшилъ высадить дамъ. Въ эту минуту Эдиѳь бросила на него изумленный взглядъ, но тутъ же опираясь на его плечо, не замедлила показать, что не обращаетъ на него никакого вниманія.

М-съ Скьютонъ, завладѣвъ Каркеромъ, рѣшилась сама показать ему всѣ красоты Уаррикскаго замка. Майоръ также долженъ былъ взять ее подъ руку, такъ какъ онъ былъ варваръ въ отношеніи изящныхъ искусствъ, и руководство такой компаніи было для него необходимо. Такое случайное распоряженіе представило м-ру Домби полную свободу разговаривать съ Эдиѳью, и онъ съ торжественною важностью пошелъ съ нею по комнатамъ замка.

– Боже мой, м-ръ Каркеръ! – возгласила Клеопатра, начиная приходить въ поэтическій восторгъ отъ среднихъ вѣковъ, – что за время, что за нравы! Воображаете ли вы эти прелестныя крѣпости, эти милыя тюрьмы и подземелья, эти очаровательныя мѣста для пытокъ, эту романтическую мстительность изъ рода въ родъ, эти живописные приступы и осады, и все, что составляетъ истинную поэзію жизни! Божественные вѣка, божественная старина! Какъ страшно мы переродились!

– Да, мы ужасно перодились, м-съ Скыотонъ, – подтвердилъ м-ръ Каркеръ.

Но, несмотря на ужасное перерожденіе, м-съ Скьютонъ и м-ръ Каркеръ, одушевленные поэтическими воспоминаніями временъ давно минувшихъ, ни на одну минуту не спускали глазъ съ м-ра Домби и его прекрасной спутницы. Поэтому, при всемъ энтузіамѣ, они говорили съ нѣкоторою разсѣянностью и часто отвѣчали другъ другу невпопадъ и наудачу.

– Нѣтъ въ насъ болѣе этого увлеченія, этой младенческой вѣры, при которыхъ жизнь такъ спокойна, такъ полна – продолжала м-съ Скьютонъ, настороживъ морщинистое ухо, такъ какъ въ эту минуту м-ръ Домби началъ что-то говорить м-съ Грэйнджеръ, – буйства ума и треволненія скептицизма совсѣмъ убили поэзію! Мы не вѣримъ больше въ этихъ милыхъ бароновъ, въ этихъ восхитительныхъ кардиналовъ и аббатовъ, которые всѣ были такіе храбрые, такіе любезные! Взгляните на эту милую королеву: что за взглядъ! что за нѣжная экспресія во всемъ лицѣ! Да, да! Елисавета была перломъ между коронованными головами и блистательнымъ украшеніемъ своего пола! Она и думала сердцемъ, милое созданіе! A какою поэзіею проникнутъ весъ характеръ ея отца! Любите ли вы Генриха восьмого, м-ръ Каркеръ?

– Я очень удивляюсь ему, – сказалъ Каркеръ.

– Такой суровый, грозный! Не правда ли, м-ръ Каркеръ, онъ былъ очень грозенъ? И смотрите, какъ живо изображаетъ его картина: что за глаза, что за подбородокъ!

– Но если говорить о картинахъ, миледи, такъ вотъ передъ нами живая картина. Я желалъ бы знать, въ какой галлереѣ міра найдете вы подобное произведеніе!

Говоря это, улыбающійся джентльменъ указалъ черезъ дверь въ другую комнату, гдѣ на самой серединѣ стояли м-ръ Домби и м-съ Грэйнджеръ.

Живая картина въ полномъ смыслѣ была самая нѣмая картина. Они стояли вмѣстѣ рука объ руку, но и воды океана не могли раздѣлить ихъ дальше другъ отъ друга. Въ самой гордости ихъ была такая разница, какъ будто стояли здѣсь самое гордое и самое смиренное созданія между всѣми живущими существами. Онъ – накрахмаленный, надутый, молчаливый, чопорный, суровый. Она – гибкое, тонкое, въ высшей степени граціозное созданіе, но не обращающее ни малѣйшаго вниманія ни на него, ни на себя, и презирающее свои прелести съ какимъ-то непостижимымъ ожесточеніемъ. Ледъ и огонь были болѣе похожи другъ на друга, чѣмъ Павелъ Домби и Эдиѳь Грэйнджеръ, связанные цѣпью, выкованною зловѣщимъ рокомъ, который какъ нарочно теперь поставилъ ихъ въ галлереѣ, гдѣ все, казалось, поражено было негодованіемъ противъ этой н_е_ч_е_с_т_и_в_о_й пародіи на брачныя узы. Суровые рыцари и воины грозно смотрѣли на нихъ изъ своихъ картинныхъ рамокъ. Пасторъ съ поднятой рукой отказывался вести къ алтарю чудовищную чету. Тихіе виды на ландшафтахъ, отражая солнце въ своей глубинѣ, казалось, говорили: "Утопитесь, безумцы, утопитесь, если нѣтъ вамъ другого спасенія". Развалины кричали: "Взгляните, что сталось съ нами, обрученными съ враждебной силой всепоражающаго времени!" Звѣри противоположныхъ породъ огрызались другъ на друга, какъ будто въ назиданіе м-ру Домби. Амуры и купидоны въ испугѣ отлетали прочь, и живописная исторія мученичества съ негодованіемъ отказывалась прибавить къ своимъ сюжетамъ новую, еще невиданную пытку человѣческой природы.

При всемъ томъ м-съ Скьютонъ, очарованная зрѣлищемъ, на которое указалъ ей м-ръ Каркеръ, воскликнула съ необыкновеннымъ чувствомъ:

– Сколько тутъ жизни, поэзіи, сколько души!

Эдиѳь судорожно вздрогнула, оглянулась на мать, и краска негодованія покрыла ея лицо до самыхъ волосъ.

– Эдиѳь сердится, что я любуюсь на нее! – сказала Клеопатра, слегка, и почти съ робостью дотронувшись зонтикомъ до ея плечъ, – капризное дитя!

И опять м-ръ Каркеръ подмѣтилъ борьбу, которой сдѣлался нечаяннымъ свидѣтелемъ подъ липами. Но борьба была мгновенная, и облако совершеннаго равнодушія покрыло истомленное лицо прекрасной леди.

Не поднимая болѣе глазъ, Эдиѳь сдѣлала матери едва замѣтный повелительный жестъ, и м-съ Скьютонъ, отлично понимавшая всѣ намеки дочери, поспѣшила подойти къ ней съ своими кавалерами. Съ этой минуты общество не раздѣлялось больше на отдѣльныя группы.

М-ръ Каркеръ, не имѣя больше надобности развлекать свое вниманіе, принялся разсуждать о картинахъ и выбирать особенно замѣчательныя для м-ра Домби. Онъ говорилъ такимъ образомъ, что при всякомъ удобномъ случаѣ въ его словахъ выражалось глубокое удивленіе къ этому великому джентльмену, которому и свидѣтельствовалъ свою преданность нѣкоторыми маловажными услугами. Онъ прочищалъ и подавалъ ему зрительную трубку, отыскивалъ и объяснялъ мѣста въ его каталогѣ, держалъ его палку, и такъ далѣе. Впрочемъ, нельзя было сказать, чтобы м-ръ Каркеръ навязался съ этими услугами; напротивъ, м-ръ Домби, какъ начальникъ, вполнѣ сознающій свое превосходство, изволилъ требовать ихъ самымъ снисходительнымъ и даже ласковымъ тономъ. Онъговорилъ: "Сдѣлайте одолженіе, Каркеръ, посмотрите сюда, помогите мнѣ, устройте это, Каркеръ" и такъ далѣе.

Общество обозрѣвало картины, статуи, стѣны, башни, вороньи гнѣзда, и такъ далѣе. Майоръ Багстокъ постоянно безмолвствовалъ, такъ какъ въ его желудкѣ совершался процессъ пищеваренія послѣ сытнаго завтрака. М-съ Скьютонъ, утомленная восторженными порывами, надрывавшими ея грудь цѣлую четверть часа, начинала теперь зѣвать. Тѣмъ общительнѣе и любезнѣе становился м-ръ Каркеръ, который теперь обратилъ исключительное вниманіе на своего принципала. М-ръ Домби тоже говорилъ очень мало: "Да, Каркеръ, ваша правда, Каркеръ, справедливо, Каркеръ", и больше ничего, – но онъ втайнѣ поощрялъ м-ра Каркера идти впередъ и внутренно былъ очень доволенъ его поведеніемъ, такъ какъ всѣ его замѣчанія и мнѣнія могли доставить нѣкоторое удовольствіе м-съ Грэйнджеръ, да притомъ же кто-нибудь долженъ былъ говорить. Владѣя въ совершенствѣ даромъ скромности, м-ръ Каркеръ никогда не осмѣливался прямо относиться къ м-съ Грэйнджеръ, но прекрасная леди слушала его внимательно, и даже два, три раза мерцающая улыбка прокралась на ея лицо, когда восторженный ораторъ отыскалъ какое-то новое достоинство въ особѣ м-ра Домби.

Когда, наконецъ, Уаррикъ былъ изслѣдованъ по всѣмъ направленіямъ, общество пересѣло въ карету и отправилось осматривать живописныя окрестности замка къ великому неудовольствію майора, который чувствовалъ себя совершенно утомленнымъ. М-ръ Домби, любуясь, по указанію Каркера, на одинъ изъ замѣчательныхъ пунктовъ, церемонно замѣтилъ, что рисунокъ какой-нибудь мѣстности, набросанный прекрасною рукою м-съ Грэйнджеръ, оставилъ бы въ немъ навсегда пріятное воспоминаніе объ этомъ достопамятномъ днѣ. Немедленно долговязый Витерсъ, по распоряженію м-съ Скьютонъ, подалъ дорожный портфель Эдиѳи, карета остановилась, и прекрасная леди приготовилась выполнить желаніе м-ра Домби.

– Боюсь, не безпокою ли я васъ? – сказалъ м-ръ Домби.

– Совсѣмъ нѣтъ. Какой же пунктъ должна я рисовать? – спросила красавица съ холоднымъ вниманіемъ.

– Предоставляю выборъ пункта самому художнику, – сказалъ Домби.

– О нѣтъ, потрудитесь назначить сами, – отвѣчала Эдиѳь.

– Въ такомъ случаѣ, – сказалъ м-ръ Домби, – если взять вотъ эту сторону или… какъ вы думаете, Каркеръ?

Случилось, не въ далекомъ разстояніи отъ коляски, почти на первомъ планѣ, расположена была группа деревьевъ, очень похожая на ту, откуда м-ръ Каркеръ наблюдалъ поутру прекрасную леди. Тутъ же, для довершенія сходства, стояла подъ однимъ деревомъ скамейка, такая же, какъ въ рощѣ, гдѣ сидѣла взволнованная красавица.

– Если позволите, – отвѣчалъ Каркеръ, – я указалъ бы на этотъ живописный кустарникъ. Видъ, на мои глаза, очень замѣчательный и даже любопытный.

Глаза ея устремились по указанному направленію и потомъ быстро обратились на Каркера. Это былъ старый взглядъ, которымъ они обмѣнялись послѣ завтрака, но взглядъ уже не двусмысленный.

– Нравится вамъ этоть видъ, м-ръ Домби?

– Чрезвычайно. Видъ очаровательный!

Коляска подъѣхала ближе къ мѣсту, очаровавшему м-ра Домби. Эдиѳь, не перемѣняя, позы открыла съ гордымъ равнодушіемъ портфель и принялась рисовать.

– Карандаши мои притупились, – сказала она, прекративъ начатую работу.

– Позвольте мнѣ ихъ… или нѣтъ, Каркеръ сдѣлаетъ это лучше. Онъ мастеръ на эти вещи. Сдѣлайте одолженіе, Каркеръ, очините карандаши м-съ Грэйнджеръ.

М-ръ Каркеръ подъѣхалъ къ дверцамъ коляски, осадилъ лошадь, поклонился и, живописно рисуясь на сѣдлѣ, взялъ съ улыбкой карандаши изъ рукъ красавицы и принялся очинять. Попросивъ позволенія держать портфель, онъ подавалъ карандаши по мѣрѣ надобности и любовался работой м-съ Грэйнджеръ, находя, что она съ особеннымъ искусствомъ обрисовываетъ деревья. Во все это время м-ръ Домби величаво и безмолвно стоялъ въ коляскѣ какъ болванъ, a Клеопатра и Антоній ворковали какъ голубки.

– Довольны ли вы этимъ, или желаете большей отдѣлки? – спросила Эдиѳь, показывая рисунокъ м-ру Домби.

М-ръ Домби поклонился и отвѣчалъ, что рисунокъ – совершенство въ своемъ родѣ, и не требуетъ никакой отдѣлки.

– Удивительный рисунокъ! – говорилъ Каркеръ – искусство, талантъ и вмѣстѣ такой замѣчательный… такой необыкновенный сюжетъ!

Комплименты улыбающагося джентльмена равно относились и къ художнику, и къ выбранному пункту для работы; но никто не подозрѣвалъ тутъ задней мысли. М-ръ Каркеръ съ ногъ до головы былъ воплощенная откровенность. Онъ продолжалъ разсыпаться въ похвалахъ до тѣхъ поръ, пока рисунокъ былъ отложенъ для м-ра Домби и рисовальные матеріалы убраны. Тогда онъ подалъ карандаши, которые были приняты, съ холодной благодарностью, сдержалъ коня, отступилъ назадъ и опять поѣхалъ за коляской.

– Быть можетъ, – думалъ м-ръ Каркеръ, – даже и этотъ пошлый рисунокъ былъ выполненъ и переданъ его властелину, какъ вещь сторгованная и купленная. Быть можетъ, хотя красавица согласилась на его просьбу съ видимой готовностью, однако-жъ ея надменное лицо, склоненное надъ работой, было лицомъ гордой женщины, завлеченной силою обстоятельствъ въ грязную и постыдную сдѣлку. Но о чемъ бы ни думалъ м-ръ Каркеръ, онъ постоянно улыбался и, галопируя на своемъ конѣ, посматривалъ во всѣ стороны, какъ беззаботный весельчакъ, такъ однако-жъ, что одинъ уголъ его глаза всегда обращенъ былъ на волнующееся перо прекрасной леди.

Обозрѣніемъ развалинъ Кенильворта окончилась экспедиція нынѣшняго дня. Здѣсь всѣ виды были извѣстны, и м-съ Скьютонъ не разъ напоминала м-ру Домби, что онъ видѣлъ все это дома на рисункахъ Эдиѳи. Дамы были отвезены на ихъ квартиру, и Клеопатра на прощаньи пригласила улыбающагося джентльмена пожаловать къ нимъ вечеромъ вмѣстѣ съ Домби и майоромъ. Три джентльмена отправились въ гостиницу обѣдать.

Обѣдъ былъ такой же, какъ и вчера, съ той разницей, что майоръ торжествовалъ уже явно и бросилъ всякую таинственность. Тѣ же тосты въ честь и славу прекрасной богини, то же пріятное смущеніе со стороны м-ра Домби. М-ръ Каркеръ разсыпался въ похвалахъ.

Теперь, какъ и всегда, не было другихъ гостей въ лемингтонской резиденціи м-съ Скьютонъ. Рисунки Эдиѳи были разбросаны по всѣмъ направленіямъ съ большимъ обиліемъ противъ обыкновеннаго. Долговязый Витерсъ подавалъ чай. Арфа и фортепіано стояли на своихъ мѣстахъ. Эдиѳь играла и пѣла. Ho даже и самая музыка м-съ Грэйнджеръ совершалась какъ будто по заказу м-ра Домби. Дѣло происходило такимъ образомъ:

– Милая Эдиѳь, – сказала м-съ Скьютонъ минутъ черезъ двадцать послѣ чаю, – м-ръ Домби, я знаю умираетъ отъ желанія слушать тебя.

– Надѣюсь, мама, въ м-рѣ Домби осталось еще столько жизни, чтобы изъявить это желаніе самому.

– Я буду вамъ безконечно обязанъ, – сказалъ м-ръ Домби.

– На чемъ должна я играть?

– На фортепьяно, – сказалъ м-ръ Домби.

– Извольте. Какую же пьесу?

М-ръ Домби назначалъ, и красавица садилась за фортепьяно. Точно такъ же, по желанію м-ра Домби, она играла на арфѣ и пѣла. Такое холодное, но всегда безпрекословное и скорое исполненіе желаній м-ра Домби, и только одного Домби, разумѣется, всего менѣе могло ускользнуть отъ проницательнаго вниманія м-ра Каркера, который казался погруженнымъ въ тайны пикета. Замѣтилъ онъ и то, что м-ръ Домби, очевидно, гордился своею властью и любилъ обнаруживать ее.

При всемъ томъ м-ръ Каркеръ игралъ хорошо, даже очень хорошо, и занялъ по этому поводу высокое мѣсто во мнѣніи Клеопатры, которая такъ же, какъ и онъ, не спускала рысьихъ глазъ съ артистки и ея слушателя. Когда м-ръ Каркеръ, прощаясь, объявилъ, что онъ долженъ, къ великому своему несчастью, воротиться завтра въ Лондонъ, Клеопатра изъявила лестную надежду, что знакомство ихъ, конечно, не ограничится этой встрѣчей.

– Я то же думаю, миледи, – отвѣчалъ Каркеръ, выразительно взглянувъ на Эдиѳь и м-ра Домби, – я почти увѣренъ въ этомъ.

Между тѣмъ м-ръ Домби, отвѣсивъ Эдиѳи глубочайшій поклонъ, подошелъ къ софѣ, гдѣ сидѣла м-съ Скьютонъ, и, нагнувшись къ ея уху, прошепталъ вполголоса:

– Я просилъ y м-съ Грэйнджеръ позволенія навѣстить ее завтра утромъ по особенному случаю, и она назначила двѣнадцать часовъ. Могу ли надѣяться, что и вы, м-съ, будете въ это время дома?

Клеопатра, какъ и слѣдовало, была чрезвычайно взволнована такимъ необыкновеннымъ извѣстіемъ. Не имѣя возможности говорить, она только покачала головой, закрыла глаза и подала руку м-ру Домби, которую тотъ выпустилъ тотчасъ же, не совсѣмъ ясно понимая, что съ нею дѣлать.

– Скорѣе, Домби! Что вы тамъ разговорились? – кричалъ майоръ, останавливаясь въ дверяхъ, – чортъ побери, мнѣ пришла въ голову мысль перекрестить Королевскій отель въ гостиницу "Трехъ веселыхъ холостяковъ", въ честь нашу и Каркера. Тутъ будетъ глубокій смыслъ.

Съ этими словами майоръ хлопнулъ Домби по спинѣ и, лукаво подмигнувъ дамамъ, вывелъ его изъ комнаты.

М-съ Скьютонъ развалилась на софѣ, a Эдиѳь сѣла подлѣ арфы, обѣ не говоря ни слова. Мать, играя вѣеромъ, два, три раза взглянула на дочь, но красавица, опустивъ глаза въ землю, не замѣчала ничего. Глубокое раздумье рисовалось на ея челѣ.

Такъ просидѣли онѣ около часу, не говоря ни слова до тѣхъ поръ, пока горничная м-съ Скьютонъ не пришла, по заведенному порядку, раздѣвать свою барыню къ ночному туалету. Вѣроятно, въ лицѣ горничной являлась не женщина, a страшный скелетъ съ косою и песочными часами, потому что прикосновеніе ея было прикосновеніемъ смерти. Размалеванный субъектъ трещалъ и корчился подъ ея рукою. Спина постепенно сгибалась, волосы отпадали, черныя дугообразныя брови превратились въ скаредный клочекъ сѣдыхъ щетинъ, блѣдныя губы съежились, кожа опала, какъ на трупѣ, и на мѣстѣ Клеопатры очутилась желтая, истасканная, трясущаяся старушенка съ красными глазами, втиснутая, какъ вязанка костей, въ грязную фланелевую кофту.

– Почему-жъ ты мнѣ не сказала, что онъ завтра, по твоему назначенію, долженъ придти въ двѣнадцать часовъ?

– Потому, что вамъ это извѣстно, м_а_т_ь моя.

Послѣднія два слова были произнесены съ самою ядовитою колкостью.

– Вамъ извѣстно, мать моя, – продолжала Эдиѳь, – что онъ купилъ меня, и что завтра конецъ торговой сдѣлкѣ. Онъ осмотрѣлъ свой товаръ со всѣхъ сторонъ и показалъ его своему другу. Покупка довольно дешева, и онъ гордится ею. Завтра окончательная сдѣлка. Боже! дожить до такого униженія и понимать его!

Соедините въ одно прекрасное лицо, пылающее негодованіе сотни женщинъ, проникнутыхъ страстью, гордостью, гнѣвомъ и глубокимъ сознаніемъ позорнаго стыда – вотъ оно, это лицо, трепещущее и прикрытое бѣлыми руками!

– Что ты подъ этимъ разумѣешь? – съ досадой проговорила мать. – Развѣ не съ самаго дѣтства…

– Съ дѣтства!.. Остановитесь, мать моя! Я никогда не была ребенкомъ. Назовете ли вы дѣтствомъ начало моей жизни? Я всегда была женщиной – коварной, хитрой, продажной, разставляющей сѣти мужчинамъ, и прежде, чѣмъ поняла я васъ или себя, прежде даже, чѣмъ узнала низкую, проклятую цѣль всѣхъ этихъ стремленій, я была опытной и ловкой кокеткой, благодаря вашему искусству, мать моя! Вотъ какое дѣтство отвели вы на мою долю. Вы родили женщину, вы вскормили и выростили кокетку! Любуйтесь же своимъ произведеніемъ: оно передъ вами во всей красотѣ. Любуйтесь, мать моя!

И говоря это, она ударяла себя въ грудь, какъ будто хотѣла уничтожить свое существованіе.

– Что же вы, матушка? Любуйтесь!! Любуйтесь на женщину, никогда не знавшую истинной любви, никогда не понимавшую, что значитъ имѣть честное сердце! Любуйтесь на кокетку, владѣвшую своимъ ремесломъ уже тогда, когда другія дѣвочки ея возраста играютъ только въ куклы! Въ первой молодости, кокетка, по вашимъ интригамъ, вышла за человѣка, къ которому не чувствовала ничего, кромѣ равнодушія, и онъ умеръ, этотъ человѣкъ, прежде, чѣмъ перешло къ нему ожидаемое наслѣдство. Достойное наказаніе вамъ, и урокъ безполезный! Взгляните на меня, вдову этого человѣка, и скажите, какова была моя жизнь за послѣднія десять лѣтъ!

– Мы всячески старались пристроить тебя, мой другъ, – отвѣчала мать, – и въ этомъ состояла твоя жизнь. Теперь, ты пристраиваешься.

– Какъ невольницу на базарѣ, какъ лошадь на ярмаркѣ, вывозили, таскали, показывали, разглядывали меня съ головы до ногъ въ эти постыдныя десять лѣтъ! – воскликнула Эдиѳь съ пылающимъ челомъ и съ выраженіемъ горькаго упрека въ каждомъ словѣ. – Такъ ли, мать моя? Развѣ я не сдѣлалась притчей мужчинъ всякаго рода? Развѣ глупцы, развратники, мальчишки, старые негодяи не таскались вездѣ по нашимъ слѣдамъ и не оставляли меня поочередно одинъ за другимъ, потому что вы слишкомъ просты, мать моя, несмотря на всѣ свои продѣлки, потому… да, потому, что вы слишкомъ искренны при всей своей фальшивости! Вездѣ и всюду продавали, всѣмъ и каждому навязывали меня, какъ презрѣнный товаръ, и нѣтъ клочка земли во всей Англіи, который бы не былъ свидѣтелемъ моего позора. Наконецъ умерло во мнѣ всякое чувство уваженія къ себѣ самой, и теперь я ненавижу, презираю себя. Вотъ мое дѣтство впродолженіе послѣднихъ десяти лѣтъ, a другого я никогда не знала. Не говорите же мнѣ, что я дѣлаюсь ребенкомъ въ эту послѣднюю ночь.

– Ты могла бы, Эдиѳь, двадцать разъ выйти замужъ, если бы довольно поощряла искателей твоей руки.

– То есть, если бы я побольше заманивала, я, жалкій осадокъ между всѣми отживающими кокетками! – отвѣчала Эдиѳь, поднявъ голову и дрожа всѣмъ тѣломъ отъ стыда и взволнованной гордости. – Нѣтъ, мать моя! Кому выпалъ жребій меня взять, тотъ возьметъ, какъ этотъ человѣкъ, безъ всякихъ уловокъ съ моей и вашей стороны. Онъ видѣлъ меня на аукціонѣ и расчиталъ, что покупка будетъ выгодна. Пусть его! Съ перваго же раза онъ безъ церемоніи потребовалъ списокъ моихъ талантовъ, и ему ихъ показали. Съ каждымъ днемъ онъ удостовѣрялся въ добротѣ своей покупки, и я дѣлала все, что онъ приказывалъ или заказывалъ. Но больше я ничего не дѣлала, ничего и не стану дѣлать. Проба оказалась удовлетворительною, и онъ меня покупаетъ, покупаетъ по собственной волѣ, оцѣнивъ по-своему доброту товара и вполнѣ понимая могущество своего кармана. Постараюсь, чтобы онъ не жалѣлъ. Я не подстрекала его ничѣмъ и не ускоряла торга, и даже вы, мать моя, на этотъ разъ, сколько я могла предупредить, не навязывались съ своими уловками.

– Какой y тебя странный языкъ, и какъ дико ты на меня смотришь, Эдиѳь!

– Будто бы? Вообразите, и я то же думала! Это видно значитъ, что воспитаніе мое достигло полнаго развитія. Впрочемъ, оно окончилось давно. Теперь я слишкомъ стара и упала слишкомъ низко, чтобы идти по новому пути или удержать васъ на вашей прекрасной дорогѣ. Зародышъ всего, что очищаетъ сердце женщины и дѣлаетъ ее достойною своего пола, никогда не шевелился въ моей груди, и мнѣ нечего беречь, когда я презираю себя…

Трогательная грусть, сопровождавшая послѣднія слова, опять быстро смѣнилась язвительною колкостью, и Эдиѳь продолжала:

– Что же вы не любуетесь, мать моя? Конечно, я не такъ мила, какъ въ былые годы, но все же я не обезьяна… Любуйтесь! Скоро мы не будемъ бѣдны, и ея в-пр. м-съ Скьютонъ назовется тещей первѣйшаго изъ капиталистовъ Англіи. Продѣлки ваши увѣнчались вожделѣннымъ успѣхомъ… Одно могу сказать себѣ въ утѣшеніе: несмотря на всѣ ваши усилія, я твердо рѣшилась не искушать этого человѣка, и не искушала его.