Обычное дело

Всю сознательную жизнь после окончания института он провел в Арктике, время от времени навещая родителей в Питере. И никогда не жалел об этом. Арктика научила его быть осторожным, терпеливым и предусмотрительным, иначе здесь не выжить. Оказавшись тут домашний, городской мальчик как-то мгновенно повзрослел, словно арктические ветра выдули всю дурь из его головы. Он полюбил одиночество и не тяготился им. Научился восхищенно созерцать окружающую природу, не пытаясь изменить ее под себя. До появления Наташи его связи с женщинами носили случайный, краткосрочный характер, бытовые условия жизни не имели никакого значения, да и судьба мира до недавнего времени Ларионова вовсе не заботила. Сергей не читал газет, не интересовался политикой и новостями, хотя художественную литературу уважал, перечитав всю классику в местной библиотеке. На острове он прижился, они идеально сошлись характерами, притерлись друг к другу каждой выемкой и выпуклостью, как супружеская пара с многолетним стажем.

Закадычными друзьями Сергей не обзавелся, хотя кое с кем приятельствовал. Одним из них был единственный на острове священнослужитель – отец Владимир. Ларионов совсем не был религиозен, и религия не играла в его жизни ровно никакой роли. Более того, ему никогда не доводилось близко общаться с воцерковленными людьми. Как-то не случилось. У него не было бабушки в платочке, которая красила бы яйца на Пасху и держала Рождественский пост. Впрочем, бабушка, конечно, была. До глубокой старости она носила элегантные шляпки, курила и преподавала сопромат. От нее скорее можно было ожидать полета на Луну, чем похода в церковь. Родители также были людьми сугубо светскими. В церкви и соборы заходили только с экскурсионными целями, будучи в туристических поездках.

Поэтому Ларионов и религия существовали на разных планетах. Километровые очереди желающих поклониться заезжим святыням вызывали у Ларионова оторопь. Ведь состояли они не только из выживших из ума бабулек со скорбно поджатыми губами и постными лицами, но и из вполне нормальных, а местами и интеллигентных, на вид людей. Преимущественно женщин, конечно. Они-то что забыли в очереди за этой гастролирующей расчленёнкой? Неглупые, образованные, современные – они на полном серьезе планировали поездку в столицу на поклонение святыням так же, как планировали ремонт кухни следующим летом. Эти жертвы моды на религиозность изумляли Сергея не меньше, чем посетители гадалок, целительниц, колдуний и прочих чистой воды аферисток. Он искренне считал все вышеперечисленное бредом и ахинеей. И если у первой категории бредятины были хоть какие-то исторические предпосылки, то гадания и ворожба были уж вовсе полной чушью.

Сами же церкви представлялись Сергею чем-то вроде сетевых супермаркетов. Они также агрессивно делили территорию, поливая друг друга рекламной грязью, воюя за кошельки падких на акции покупателей. Запускали щупальца во все сферы жизни: от уроков православной культуры в школах (светских, между прочим), до освящения спущенных на воду подводных лодок, обвивали шею жертвы, потуже затягивая узел, и начинали душить, вдалбливая свои незатейливые установки. Главной из которых было – кто не с нами, тот враг. Оставаться нейтральным в такой ситуации (атеистом, агностиком или пофигистом) было преступлением, пожалуй, худшим, чем обманываться религией конкурентов.

Побеждала в этой схватке та церковь, которую меньше боялись. Та, чьи приверженцы не ассоциировались с терактами, заложниками, поясами смертников и отрезанными головами. Нет, у этой тоже, конечно, руки были по локоть в крови, как и у всех прочих. Но в крови не свежей – теплой и красочно-фотогеничной, а старой – засохшей и рассыпавшейся прахом столетия назад, и поэтому казавшейся современникам обманчиво нестрашной, вроде Бабы Яги из сказки. Власть сделала ставку на нее за ретивость в донесении до народных масс государственных инициатив, послушность и узколобость.

Тем абсурднее казалось Сергею, что такой образованный, широко эрудированный, абсолютно психически адекватный человек, как отец Владимир, может на полном серьезе верить в Бога. Нелепость. Возможно именно этим он Ларионова и заинтересовал поначалу. Этим, да еще своим бескорыстным желанием помочь ближнему и искренним сопереживанием. Отец Владимир был первым, кого встретил Сергей по возвращении.

Глава 24.

Отец Владимир (в миру Артем Горошин) с детства обладал обостренным чувством справедливости. Рассматривая очередной синяк на его лице, мама часто гладила его по голове и горестно вздыхала:

«Правдоруб ты мой. Ты, конечно, прав, Артемушка. Но как же ты жить будешь? Тяжело так.»

Десятилетний Артем слушал маму с недоумением, насупив брови. Разве мог он не заступиться за соседа по парте Данила, у которого двоечник Шмотов из шестого класса регулярно отбирал деньги на завтраки? Кончилось все, правда, не очень хорошо, теперь Шмотов отбирал деньги у них обоих, но не без боя. Разве мог он промолчать, когда наткнулся на все того же двоечника, шарящего по карманам курток в школьной раздевалке? Через пару дней тот подкараулил Артема в подъезде и наградил новыми синяками.

Жилось и правда тяжко, мама оказалась права. Почему-то люди вокруг не желали жить по правилам: лгали, воровали, мошенничали и двурушничали. И очень не любили, когда их деяния становились всеобщим достоянием. Чем старше становился Артем, тем больше несправедливости замечал вокруг. Все было неправильно. Как с этим бороться? Да еще в одиночку? Артем лихорадочно озирался вокруг. Неужели больше нет людей, которые хотят жить по справедливости? Но, кто ищет, тот всегда найдет. Нашел и он.

Отец Иннокентий проводил у них в школе урок православного воспитания. Не настоящий, а показушный, с заготовленными заранее вопросами и ответами. Его снимала для выпуска новостей небольшая местная телекомпания. Заприметив проницательным взглядом топтавшегося в нерешительности неподалеку юношу, отец Иннокентий приветливо обратился к нему: «Вы хотели что-то спросить? Смелее, молодой человек.» Так началась их дружба: покровительственная со стороны священнослужителя и щенячье-преданная со стороны Артема. Отец Иннокентий был хорошим психологом и быстро разобрался в душевных терзаниях юноши. Как у многих людей его профессии, у него хорошо был подвешен язык и доставало терпения на долгие беседы. Артем наконец нашел свои правила – десять заповедей и намеревался строить по ним свою жизнь.

Первым шагом было поступление в духовную семинарию. Розовых очков, надетых на него отцом Иннокентием, хватило на несколько лет. За это время Артем повзрослел, поумнел и понял, что нельзя жить в обществе и быть свободным от его пороков. Но нужно, по возможности, помогать людям их преодолевать. Это определило всю его дальнейшую жизнь. Поехать священнослужителем на остров он вызвался добровольцем, хорошо понимая, что карьеры он там не сделает. Да она его и не интересовала. Но здесь он был один, сам себе хозяин, и без присмотра сверху надеялся организовать духовную жизнь островитян правильно, так, как он это понимал.

Первым неприятным сюрпризом оказалось то, что прихожан на острове насчитывалось всего человек двадцать. Были это, в основном, пожилые женщины. Всех остальных островитян религия не интересовала. Конечно, отца Владимира приглашали присутствовать на присяге и освящать все новостройки в поселке (в том числе объекты военного назначения). Это было модно, вполне в духе времени. На подобных мероприятиях он чувствовал себя свадебным генералом и, механически исполняя требуемое, понимал, что это не то. Поразмыслив, отец Владимир нашел способ достучаться до островитян. Учитывая почти постоянно плохую погоду на острове зимой, собрать людей на службу было нереально. Они сидели по домам и смотрели телевизор. Значит нужно сделать проповедь телевизионной. Вскоре на острове появилась новая еженедельная телевизионная программа.

Но этого отцу Владимиру было мало. Ему хотелось добраться до детских душ, неиспорченных и более восприимчивых к разумному, доброму, вечному, семена которого он и хотел посеять. После длительных переговоров с недоверчивой директрисой ему позволили проводить в школе еженедельные уроки православной культуры. И он с энтузиазмом взялся за дело. Вышестоящее начальство было вполне довольно развитой им деятельностью. Хотя в общем и целом столь отдаленный и малочисленный приход начальство мало интересовал.

Поскольку отец Владимир был одинок, то жил он в комнате обычного барака, разделяя с соседями все тяготы зимовки на острове: чистил бесконечный снег, отпугивал белых медведей, хандрил от нескончаемых метелей и подолгу сидел без света из-за оборванных проводов. Местные жители восприняли его появление на острове неоднозначно: с недоумением, настороженностью, равнодушием или с иронией, как сосед по бараку – биолог Сергей. Он смотрел на отца Владимира, как на некую диковину: говорящую лошадь или летающую корову. Ларионову не нужны были помощь, сопереживание или участие. Он был «человеком в футляре». Близко к себе никого не подпускал, но и сам в чужую душу не лез, сохраняя равноудаленные отношения со всеми. Возможно поэтому Наташа со своей проблемой сначала пришла к отцу Владимиру, посоветоваться.

Эта сногсшибательная новость рано или поздно настигает каждого мужчину. Порядочный человек вообще должен обо все догадаться заранее и в нужный момент талантливо изобразить бурный восторг и полную пришибленность свалившимся на него внезапно счастьем, лепетать бессвязные глупости типа: «да мы теперь, да мы с тобой, ух, заживем» и смотреть радостно бараном. А не стоять дурак – дураком, соображая, когда же он так прошикнулся, вроде всегда меры предосторожности принимал неукоснительно. На мужском лице ни в коем разе не должно читаться и тени сомнения: «А мое ли? Точно? А вдруг?», лишь восторженная придурковатость и телячий восторг. И горе тому, кто не успеет вовремя сделать радостное лицо.

Ларионов запоздал, и Наташа успела обидеться. «Ларионов, мне уже двадцать пять, я буду рожать,» – категорично заявила она. От запланированного спокойного тона разговора мгновенно не осталось и следа, голос предательски сорвался и дрогнул. Чтобы не разрыдаться на глазах у Сергея, Наташа выбежала из комнаты. «Бревно бесчувственное, ненавижу. Черт бы тебя побрал, Ларионов,» – проклинала она его, уже не сдерживая слез. Встреться ей сейчас белый медведь, Наташа снесла бы его, как вихрь торнадо.

Сергей не побежал за девушкой, а сидя на подоконнике, переваривал услышанное. С одной стороны, удивляться было нечему. Вполне закономерный результат двухлетних близких отношений. Рано или поздно это должно было произойти. С другой стороны – ребенок? Зачем? Что он будет с ним делать? Его система ценностей детей не предполагала. Не то, что бы он был их ярым противником, нет. Просто вообще о них не задумывался. Ларионов понимал, что в Наташиных глазах он сейчас сущий злодей оттого, что не прыгает от радости и не носит ее на руках. Обижать Наташу не хотелось, но новость застала его врасплох, и он был скорее озадачен и растерян, чем рад. Впрочем, его мнения и не спрашивали, Наташа уже все решила и поставила его в известность. У них будет ребенок. Разумеется, как порядочный человек, Сергей будет о них заботиться. Но пока он даже не мог осознать этот факт. Ох уж эти женщины, вечно все усложняют!

В дверь постучали. Отец Владимир. У Сергея уже вылетело из головы, что он позвал его вечером на рюмку чая. Иной раз они вместе коротали долгие зимние вечера за неспешной беседой. Но сегодня Ларионову было не до того.

«Я видел Наташу в слезах. Кажется, у Вас произошел серьезный разговор?» – понимающе спросил Отец Владимир.

«Подожди, ты в курсе что ли?» – удивленно приподнял брови Сергей.

«Наташа приходила ко мне за советом. Но, кажется, он не сработал. Извини, что лезу не в свои дела,» – примирительным тоном продолжил отец Владимир.

«Да нет, это я болван. Растерялся что-то. Пойду, найду ее. В другой раз чаи погоняем,» – спешно одеваясь сказал Сергей. «А ты мог бы и предупредить. Чувствую себя полным дураком,» – уже на бегу погрозил он пальцем соседу.

Эти «чаи погоняем» обычно доставляли отцу Владимиру большое удовольствие. Скоротать вечерок за беседой с умным, эрудированным человеком было одним из немногих развлечений на острове зимой. Сергей оказался прекрасным рассказчиком и настоящим фанатом этого сурового края. Когда он был в настроении или немного навеселе, то рассказывал о встречах с любопытными белыми медведями, коих при его работе в национальном парке было предостаточно, или что-нибудь из истории острова, или и вовсе легенды о Гиперборее.

Наташа обиделась всерьез и перебралась к родителям. Сергей, хотя и не считал себя виноватым, благоразумно предпринимал шаги к примирению. Но Наташке будто вожжа под хвост попала. Гнев на милость она сменила совершенно неожиданно спустя три недели. Вернувшись как-то домой, Сергей обнаружил в самом разгаре большую стирку. Раскрасневшаяся Наташа гневно выговаривала ему: «Ларионов, почему у тебя грязные носки по всем углам валяются?» И припечатала: «Свин». Сергей лишь иронично улыбался. Свин так свин, еще и не так обзывали. Главное – вернулась. О неадекватном поведении беременных женщин, немотивированных вспышках гнева и повышенной слезливости он уже был наслышан. Новости в маленьком поселке разносились со скоростью пожара в саванне, поэтому мужики уже несколько дней сочувственно похлопывали его по плечу. Трехнедельное отсутствие Наташи заставило Сергея пересмотреть свои отношения с ней. Неожиданно оказалось, что она ему очень даже нужна, без Наташи возникло какое-то щемящее чувство пустоты. И чистые носки, опять же, кончились.

В последующие недели Сергей замечал, что Наташа как-то неуловимо изменилась. Часто она замирала в задумчивости, погруженная в свои мысли и поглаживала еще не заметный живот с нежной, мечтательной улыбкой на лице. Неужели она думает о ребенке? О чем там думать? Ведь его еще нет. Разве можно любить то, что пока нельзя увидеть, потрогать, взять на руки? Возможно это доступно только женщинам? Мужчины – существа более приземленные и рациональные, не способные испытывать чувства к чему-то эфемерному. Где-то глубоко в душе Ларионов вообще сомневался, что будет любить этого нежданного ребенка, но благоразумно предпочитал об этом помалкивать.

Глава 25

.

Вот благодать то! Как припекает. Гарика совсем разморило. Лежа на свежей, зеленой травке сухого пригорка, он блаженно щурился на солнышко. Шевелиться было лень, он растянулся на земле и замер, как ящерка на горячем, облитом солнцем камне. Растерев грязными пальцами несколько травинок, Гарик с наслаждением понюхал их. Птичье щебетание убаюкивало так, что он даже закемарил ненадолго. Проснулся Гарик, всем телом ощущая чужой взгляд. После многих лет жизни на улице у него выработалось просто звериное чутьё. Чуть приоткрыв правый глаз, он осторожно огляделся вокруг. Тощий облезлый петух, свесив на бок пожухлый гребень, внимательно рассматривал его, стоя поодаль.

Эва! Свежее мясо! Давненько он такого не едал. Немедленно засосало под ложечкой, рот заполнила слюна. Притворяясь все еще спящим, Гарик незаметно подсобрался и, резко крутанувшись на бок, выкинул правую руку по направлению к тонкой петушиной шейке. Однако и у петуха звериное чутьё оказалось не хуже. Ловко увернувшись от грязной пятерни, он отпрыгнул вверх и назад, умудрившись пребольно клюнуть Гарика в руку. Издав высокомерный клекот, петух развернулся и понесся вниз с холма по направлению к раскинувшейся внизу деревеньке, шустро вскидывая голенастые ноги и потряхивая жалкими остатками разноцветного хвоста. Гарик катился за ним, как неумолимая снежная лавина и пару раз почти схватил наглеца, но петух каким-то чудом умудрился вывернуться.

Охота продолжилась уже в деревне. Сидя в засаде за поленницей дров, Гарик терпеливо ждал, когда осторожный петух, ходивший кругами вокруг рассыпанного пшена, решится подойти поближе. Чуток терпения и изобретательности сделали свое дело. Вскоре тощая петушиная шейка была с хрустом свернута, голова с мятым гребнем безвольно повисла. Из пойманной птицы Гарик устроил целый пир. Он соорудил на улице очаг из нескольких кирпичей и развел огонь. Водрузив на кирпичи найденную в ближайшем доме кастрюлю, он скоренько, кое-как ощипал петуха и, порубив на части, бросил в воду. Проявив недюжинный кулинарный талант, Гарик добавил в кастрюлю соль, перец и лавровый лист. Не на шутку разыгравшееся урчание в животе он унимал консервированным горошком, лакая его прямо из банки. Но ни терпения, ни горошка не хватило. Обжигая пальцы, Гарик принялся ножом вытаскивать из варева куски мяса и пожирать их полусырыми, обгладывая до блеска кости и урча, словно зверь. Петух оказался жилист и жёсток. Но, набив брюхо мясом и вылакав бульон, Гарик был совершенно счастлив, как гиена, нашедшая дохлого слона. Он уснул там же, у костра, в блаженной сытости и абсолютном покое.

Заходящий на посадку самолет Гарик увидел, когда обдавал тугой струёй смородиновый куст. Запрокинув голову и открыв от удивления рот, он намочил ботинки и едва не упал. Застегивая на ходу ширинку, Гарик почесал за самолетом напрямки через поле, придерживая двумя руками спадающие штаны и перепрыгивая через кучи старой соломы.

До военного аэродрома, куда сел самолет, оказалось километров пять. Он находился на окраине военного городка. Аэродром и военная часть рядом были окружены массивным бетонным забором. Запыхавшийся Гарик долго шел вдоль нее, ища место, где можно просочиться внутрь. Путь ему указал шмыгнувший под запертые железные ворота котяра. Недолго думая, Гарик лег на спину и не без труда тоже протиснулся под ними. На другой стороне его ждал пинок в живот, приказание встать и дуло автомата, направленное в лицо. Первым порывом Гарика было слинять, ввинтившись в какую-нибудь неприметную щель, но суровые лица двух молодых ребят с автоматами не оставляли такой возможности. Он изрядно приуныл, примирительно поднял руки и заискивающе улыбнулся, всем своим видом показывая отсутствие сопротивления и полную свою неопасность. Не опуская рук, Гарик послушно побрел туда, куда его подталкивали солдаты. Надо же было так глупо попасться! От этих парней с автоматами добра не жди. И зачем он кинулся в погоню за этим самолетом, словно гончая за лисой? Надо было идти своей дорогой. Но, как ни странно, Гарик соскучился по человеческому обществу и все чаще вспоминал тех приятных людей, у которых гостил несколько дней. Там к нему отнеслись уважительно, не били. Как брошенная собака он, виляя хвостом, инстинктивно тянулся к приласкавшей его однажды руке. Может стоило бы вернуться и пожить с ними некоторое время? А эти парни с оружием как пить дать накостыляют ему. Вот только почему у них такие испуганные лица?

Гарика отконвоировали в какое-то административное здание, битком набитое людьми, в основном военными. Сразу несколько человек бросились к Гарику, но словно споткнулись в паре шагов от него, наткнувшись на невидимую стену из вони. После памятной помывки, устроенной ему Михаилом, Гарик водными процедурами себя не обременял, а потому вонял резко и оглушительно, как дикий кабан.

«Давайте на улице поговорим,» – обратился один из них к Гарику и приоткрыл дверь. – «Ребята, опустите оружие.»

Гарик с облегчением юркнул наружу, отсюда сбежать будет проще. Мужик вышел за ним. Он был на голову выше щуплого бомжа, широкоплеч, светловолос, продольные морщинки озабоченно пересекали его лоб. За годы бомжевания Гарик стал неплохим психологом, поэтому быстро определил для себя, что этот бить не будет. Сергей и не собирался. За два часа, прошедшие с момента приземления они, разбившись на группы, успели осмотреть аэропорт, военную часть и частично военный городок. Людей найти не удалось, по крайней мере живых. А от количества найденных человеческих останков всем было не по себе. Ларионов надеялся, что этот опустившийся тип прольет свет на произошедшую здесь катастрофу.

«Здорово, тебя как зовут?» – поколебавшись немного протянул он руку Гарику. – «Ты живешь здесь, в военном городке?»

Гарик недоверчиво смерил его взглядом. С ним давно никто не здоровался за руку. А светловолосый продолжал сыпать вопросами: «Что случилось с людьми? Отчего они погибли? И когда это произошло? Кроме Вас есть еще выжившие?»

Гарик аж руками замахал, подожди мол, не части, и, собравшись с мыслями, выдал на редкость связный текст (по своему разумению): «Так померли все в прошлом году, тепло еще было, в сентябре что ли или в августе. Тута живых я не видел, а в других местах есть понемногу.»

«Отчего умерли? Болели? Какие симптомы? Где вы видели выживших?» – теперь вопросами его засыпали двое: светловолосый и присоединившийся к ним грузный кавказец. На пару они потихоньку вытягивали из дырявой Гариковой головы крупицы информации, пока не сложилась более-менее связная картина. Тот аж вспотел от непривычных умственных усилий. По мере прояснения ситуации морщин на лбу Сергея становилось все больше.

Сергей, Давид Вагифович – главный врач военного госпиталя, еще 86 добровольцев и четыре члена экипажа прибыли на материк, чтобы выяснить сложившуюся ситуацию и подготовить условия для эвакуации всего населения острова. Полковник Матвиенко формулировал задачи по -военному четко и жестко. Была середина апреля. На острове – глубокая зима, темнота и метели; здесь – первая свежая травка, щебетание птиц и набухшие почки, готовые вот-вот взорваться и окутать деревья зеленой дымкой. После долгих размышлений пунктом назначения был выбран крупный военный аэродром близ большого областного центра в черноземной полосе России. Здесь были условия для технического обслуживания и заправки трех имеющихся у островитян самолетов и экипаж уже занимался этим, готовясь вылететь обратно. По существующей договоренности прибытие второго борта ожидалось не раньше, чем через неделю и то, если погода позволит. За это время требовалось разобраться в ситуации, подготовить места для размещения людей и обеспечить продовольствием.

«Давайте, Сережа, покурим, да поразмышляем,» – сказал Давид Вагифович, грузно опустившись на лавочку. С высоты своих прожитых шестидесяти шести лет он позволял себе иногда покровительственные нотки в разговоре, но в целом мужиком был дельным и серьезным. Потому и значился руководителем их экспедиции. Гарика пока решили не отпускать, надеясь вытянуть из него еще какую-нибудь полезную информацию.

«Колени вот болят, не могут уже носить мои сто килограммов,» – посетовал, затянувшись Давид. Ларионов молча ждал продолжения. – «Значит так, Сережа. Судя по симптомам и, главное, скорости распространения, похоже мы имеем дело с вирусом, передающимся воздушно-капельным путем, со страшной убойной силой. Летальный исход более чем в 99 % случаев. Не думаю, что он естественного происхождения. Но выжившие есть. Знать бы болели они и выздоровели или вовсе не заболевали? В последнем случае дело скорее всего в генетике. Иммунитет передается по наследству потому, что среди выживших есть кровные родственники. Времени прошло много. Как это ни прискорбно звучит, надеюсь все, кто заболел мертвы. В противном случае нам угрожает смертельная опасность.»

«Как думаете, останки заразны?»

«Не думаю, но наверняка сказать нельзя. Ну что, Сережа, как будем действовать?»

«Думаю, надо искать вариант размещения в сельской местности, что бы рядом был какой-нибудь колхоз. Отремонтируем технику, вспашем поля, посевной материал наверняка найдем в закромах, разобьем огороды,» – не торопясь рассуждал Сергей.

«Да, зеленушечки свеженькой то ох как хочется,» – мечтательно протянул Давид Вагифович. Рацион на острове хотя и был сытным, но разнообразим не баловал. Свежие овощи, фрукты и зелень ограничивались лишь скромным «борщевым» набором, да и тот был на исходе.

«Давайте-ка, Сережа, поищем в поселке школу. Здание должно быть достаточно большим и кухня там наверняка есть. Надеюсь, во время болезни дети в школу не ходили, и мы не найдем там останков. В конце концов, во время чрезвычайных ситуаций недаром пострадавших всегда в школах размещают. Это как раз наш случай,» – закончил разговор Давид.

На том и порешили. Людей разделили на группы. Одна из них отправилась искать и осматривать здание школы, вторая была направлена на поиски продовольствия, третья должна была в кратчайшие сроки подготовить транспорт для поисков подходящего места для поселения. Давид Вагифович, как единственный медик, проводил ревизию в местной санчасти.

Местная школа оказалась совсем небольшой и, если не считать годового слоя пыли, сияла свеженьким косметическим ремонтом, сделанным, вероятно, к прошлому первому сентября. В кабинетах еще стояли вазы с мумиями цветов. Школа действительно оказалась абсолютно пустой, и за обустройство временного пристанища можно было приняться немедленно. Из 92 прилетевших человек женщин было всего десять. В том числе Наташа, проявившая поистине ослиное упрямство. Как только стало известно о готовящейся экспедиции, она категорически заявила, что летит вместе с Ларионовым. Никакие разумные доводы об опасности этого предприятия, да еще в ее положении, на девушку не действовали. Набив мозоль на языке уговорами, Сергей в конце концов махнул на нее рукой. Оставалась надежда, что полковник Матвиенко запретит ей лететь, учитывая беременность. Наташа, насупив брови, решительно отправилась к нему сама. Вопреки ожиданиям, полковник, старательно отводя глаза от выпяченного Наташиного живота, как-то сразу стушевался и спорить с ней не стал. Ларионову ничего не оставалось, кроме как смириться.