Иго по расписанию

– И что он получает?

– Он остаётся жив.

Некоторые советники прыснули. Шаман – заворчал.

– Хорошо, – сказал хан. – Ты останешься в живых.

Караш-Буга прищурился.

– Но не просто так, – продолжил хан. – Есть деревня. Зовётся Песочня. Там даже мои солдаты боятся брать дань.

Каждый, кто туда шёл – не вернулся.

Ты пойдёшь туда.

Жбан замер.

– Один?

– Возьми кого хочешь. Даже свинью. Но через две недели я жду отчёт. С графиками.

– А если я не вернусь?

– Тогда Караш-Буга тебя найдёт.

Жбан кивнул. Подумал. Снова кивнул.

– Считайте это… пилотным запуском.

На выходе, Караш-Буга остановил его взглядом. Жбан почувствовал, как по позвоночнику пробежал холод.

– Ты – не часть этого мира, – прошептал Караш. – И он тебя сожрёт.

Мы не цифры. Мы – кости.

– Тогда я попробую посчитать кости, – ответил Игорь. – Сначала – чтобы понять, где меньше потерь.

Караш не ответил. Только улыбнулся.

Слишком широко, слишком тихо.

Снаружи, Настасья встретила его с хмурым лицом.

– Ну?

– Мы идём в ад.

– Это я и без ставки знала.

– Песочня. Через лес, через болота. Там даже монголы не выживают.

– Отлично. Берём KPI?

– Обязательно. Она – наш амулет.

Настасья усмехнулась. Потом подошла ближе.

– Ты знаешь, что теперь ты не просто чужой. Ты – игрок.

– А я всегда хотел быть… хотя бы пешкой.

– Пешки – умирают первыми.

Он кивнул.

Но в глазах его было пламя.

ГЛАВА 3: Батый против Agile

Лес гудел, как серверная, в которой вот-вот перегреется блок питания.

Только вместо кулеров – вороны. Вместо сети – паутина.

– А ты уверен, что сюда вообще можно дойти? – Настасья плотно затянула плащ.

– Ну, хан сказал: «иди». Он не уточнял, как вернуться, – буркнул Жбан, утирая лоб.

– Это он не уточнял. А ты не уточнил, сколько у тебя жизней.

– Думаю, одна. Но с автосохранением.

KPI тихо хрюкала в мешке, привязанном к вьючной лошади.

Она хрюкала всегда, когда воздух становился тяжелее, чем совесть бухгалтера.

Жбан начал верить, что это была система раннего предупреждения.

– Слушай, – сказал он вдруг, – а почему ты вообще в деревне? Не уехала в город, не пошла к князьям, не…

Настасья кивнула – будто знала, что вопрос прозвучит.

– Потому что однажды, когда я лечила сына боярина, он меня… ударил. Не сильно. Но… в глазах у него была такая скука. Он зевнул, когда я кричала.

Жбан молчал.

– И я решила, что лучше лечить тех, кто боится умереть, чем тех, кто даже боли не боится.

– Это… сильно.

– А ты?

– Я? У меня был… уютный офис. Серый. Без запахов. Я даже не знал, где находится выход.

– И теперь ты знаешь, где вход. В Песочню.

– Не факт, что там будет Wi-Fi.

– А ты всё ещё надеешься поймать сеть?

– Нет. Но я надеюсь поймать смысл.

На опушке, возле гнилого пня, сидел человек.

В сером. Весь заросший. С глазами, как два прошлогодних гриба.

– Кто вы? – крикнул Жбан.

– Те, кто не спрашивают, дольше живут, – ответил старик.

Голос был… слишком внятным. Как будто намеренно театральным.

– Мы ищем Песочню, – сказал Игорь, подходя ближе.

Настасья держала нож. KPI – затаилась.

– Тогда вы ошиблись. Её никто не ищет. Она сама находит.

– А ты кто?

– Кто-то, кто видел, как хан плачет, и как свинья побеждает генерала.

Жбан сжал губы.

– Ты… знаешь, кто я?

Старик поднял палец.

– Я знаю, кто ты станешь, если доживёшь до утра.

Потому что сегодня ночью ты увидишь, что значит «бесконтрольная система».

– Ты пугаешь?

– Я напоминаю: даже те, кто строят лестницу вверх, иногда копают себе яму.

Он исчез в лесу. Будто растаял. Только запах остался – горький, как сожжённая статистика.

– Это кто был? – прошептала Настасья.

– Я… боюсь, что это был юзер, вернувшийся с продакшена.

– Что?

– Неважно. Просто… идём. Пока Песочня не нашла нас первой.

Деревня стояла, как след от пальца на тёплой чашке. Тихая, сероватая, будто выцветшая.

– Песочня… – протянула Настасья. – Где-то я слышала, что в ней часы идут задом наперёд.

– А тут, по-моему, всё идёт задом наперёд, – пробормотал Игорь.

Они въехали в деревню. Никто не встретил. Ни собак, ни детей. Только двое стариков, которые на вопрос “Куда идти?” одновременно сказали:

– Вчера туда, завтра туда. Сегодня – стой.

– Спасибо, Яндекс.Карта, – буркнул Жбан.

KPI хрюкнула. Потом фыркнула. Потом вдруг замолчала.

– Это плохо, – прошептала Настасья. – Она чувствует ложь.

На центральной площади, где обычно были торговцы, висели… птицы.

Просто висели. На верёвках. Без движения. Без зловещего смысла. Просто… как экспонаты.

– Я не понимаю, – сказал он.

– Здесь и не надо, – раздался голос.

Из тени вышла женщина. Вся в сером. Волосы, как соль в подсолнечном масле. Лицо – без возраста, но без мимики.

– Варвара, – представилась она. – Та, что ведёт. Та, кого не зовут по имени дважды.

– А если я ошибусь? – спросил Жбан.

– Тогда будешь трижды прав. Это здесь – смертельно.

– Мы от хана. С миссией.

– Мы от мира. С правом не слушать.

– Но…

– Мы не живём по иго. Мы живём по… инею. Он тает – и с ним уходит день.

Настасья сжала рукоять ножа.

– Здесь… нет правил?

– Только сон. Он всех равняет. И ты тоже уснёшь. В нашей амбарной комнате. Где каждый может стать никем.

Игорь вдруг понял, что боится тишины. Не смерти. А этого тягучего, липкого равнодушия.

Они разместились в доме. Без окон. Без запахов. Без теней.

– Это не дом, – прошептала Настасья. – Это… пустота.

– Мы должны понять, как они живут.

– А если они не живут?

– Тогда, может, мы первые, кто это поймёт.

Он уселся. Достал обуглённый карандаш. Начал чертить сетку: людей, роли, потоки зерна.

– Что ты делаешь?

– Строю структуру.

– А если структура не хочет, чтобы её строили?

Он посмотрел на неё.

– Тогда я сделаю вид, что это… просто рисунок.

В это время Варвара сидела у костра с двумя стариками.

– Он структурен, – сказала она. – Он опасен.

– Он жив, – ответил один.

– И это… временно, – добавил другой.

И в небе над Песочней вдруг замерло облако. Просто… повисло. И не двигалось.

Игорь вышел на центральную площадь, где вчера никто не торговал и завтра никто не вспомнит. Он встал на ящик из-под капусты. KPI легла под ним, как корпоративный логотип.

– Люди! Жители Песочни! – прокричал он.

Двое прошли мимо. Один пробормотал:

– Мы уже слышали это в следующий вторник.

Другой сказал:

– Спасибо, я не подписывался.

– Я… я хочу предложить улучшения! Структуру! Пусть даже хаос – это тоже форма, если его…

– …записать на пергаменте? – услышал он рядом голос. Это был юноша с корзиной из мха.

– А потом, когда пергамент сгниёт – всё исчезнет?

– Ну, да… нет… то есть…

– Здесь, чужак, структура как обувь: если подходит – не чувствуешь. А если чувствуешь – она натирает.

Жбан молча слез с ящика.

Тем временем, Настасья шла вдоль домов – искала что-то… правильное.

И нашла: смех.

За сараем, в земляной яме, играли дети. Прятались. Шептались. Не смеялись в полный голос.

– Почему вы не в домах? – спросила она.

Одна девочка – с грязным лицом и глазами, как у белки в капкане – прошептала:

– Там нельзя расти. Там… забудешь, что ты растёшь.

– Взрослые вас не ищут?

– Они думают, что мы уже были. Или ещё не появились.

Настасья почувствовала, как у неё под кожей ползёт озноб.

– Вы здесь одни?

– Мы следим. Чтобы время не ушло.

Она села рядом.

– А как его удержать?

– Не спать.

– Всю ночь?

– Всю жизнь.

В другом конце деревни Игорь сел на лавку.

К нему подсел старик, лысый, с ухом, как у кота: надорванным и чёрным.

– Зовут меня Зосим. Или звали. Или будут. Хрен разберёшь.

– Здравствуйте.

– Ты уже здоровался.

– Нет. Только что подошли.

– Вот и я о том же.

Он засмеялся. Смех был как шелест старой бумаги.

– Слушай, программер.

– Простите?

– Не спрашивай. Я слыхал, как ты хочешь «планировать» Песочню. Ты вешай эти слова, как бельё. Может, кто увидит.

– Вы – местный?

– Я – остаток. Местность во мне. Кости давно стали архивом. Только… всё не закроют.

– Как вы здесь живёте?

– Мы не живём. Мы повторяем. Как цикл. Утро – как вчера, но чуть… левее. Понимаешь?

– Не совсем.

– Вот и правильно. Кто здесь всё понимает – быстро перестаёт быть.

Жбан вернулся в амбар. Настасья уже ждала. KPI дремала у стены.

– Здесь… дети живут отдельно, – сказала она.

– А взрослые – отдельно от всего.

Он сел.

Смотрел в пол.

– Здесь… не просто нет структуры. Здесь память – вода. Прольёшь – и нет.

Настасья взглянула в его глаза.

– Ты дрожишь.

– Я боюсь, что если останусь здесь дольше – я тоже начну… путать дни.

Что однажды скажу: «Я был Игорь», и сам не поверю.

Она обняла его. Тихо. Без слов.

Варвара в это время смотрела в сторону амбара.

– Он чувствует, – сказала она старикам. – Значит, он уже теряет.

Утром Игорь проснулся от того, что KPI спала, положив пятачок ему на плечо.

Он не знал, что хуже: сны без времени или сны, где хрюшка была project manager.

Он вышел наружу. Настасья спала с ножом в руке. Даже во сне.

– Не менять, а изучать, – пробормотал он. – Agile наизнанку.

Он вышел на окраину деревни, туда, где вчера ему показали старый, заброшенный колодец.

Дети говорили, что в нём вода не отражает, а вспоминает.

Колодец был облеплен паутиной, глиной и тишиной.

Жбан наклонился.

Первое, что он увидел – небо. Второе – себя.

Но не таким, как сейчас.

Он был в мундире с меховой оторочкой, вокруг – люди, кланяющиеся, позади – штандарт Орды, перекроенный с какими-то офисными значками.

Игорь отпрянул.

– Это… будущее?

– Это ты, если останешься, – прозвучал за спиной голос.

Это была Варвара.

Он резко повернулся.

– Ты… следишь?

– Я – здесь. Как боль в зубе, которую не замечаешь, пока не согнёшься.

– Что это было?

– Колодец показывает, что возможно.

Но в этом «возможно» ты уже не ты.

Ты только форма, которая подчинилась деревне.

– Или подчинила её себе?

Она молчала. Потом приблизилась.

– Сколько ты готов забыть, чтобы управлять?

– Сколько ты готова скрыть, чтобы не меняться?

В этот момент появилась Настасья. Увидела их.

Рука легла на рукоять ножа.

– Всё нормально? – спросила она. Голос – ровный, но в нём было жужжание пчелы перед жалом.

– Мы просто… спорим, – сказал Жбан.

– Здесь не спорят. Здесь – теряются, – сказала Варвара.

– И когда ты потеряешь точку отсчёта – ты станешь местным.

– Тогда я… сменю масштаб, – пробормотал Игорь. – И точка снова появится.

Позже он сел под деревом. Достал уголь. Нарисовал карту деревни, как он её запомнил.

Но линии… уходили в круг.

Колодец в центре.

Все тропы – возвращались к нему.

Он добавил ещё одну линию – вне круга.

Нарисовал маленькую KPI с хвостиком.

И Настасью.

Скорее как напоминание, чем как персонажей.

– Ты веришь в это? – спросила Настасья, подсаживаясь.

– В то, что деревня сжирает структуру?

– Нет. В то, что мы сможем уйти, не став её частью?

Он посмотрел на неё.

Серьёзно. Без цинизма.

– Мы уже часть. Но… может, мы – часть другой её версии.

Она кивнула.

Потом вдруг взяла его ладонь и положила себе на шею.

– Если я начну забывать, кто ты – щёлкни мне по носу.

Он усмехнулся.

– А если я забуду тебя?

– Я сожгу всё. Даже хана.

Они оба рассмеялись. Впервые – по-настоящему.

Варвара в это время стояла у колодца.

Глядела вниз.

– Они будут бороться, – сказала она вслух.

– Значит, у них больше шансов стать тенью, – ответил за её спиной Зосим.

– Или – пеплом.

Амбар стоял на отшибе, укутанный плющом и запахом старого воска.

Кто-то сказал, что туда даже Варвара не заходит.

Значит – Жбану туда и надо.

Он вошёл.

Первое, что поразило – тишина с лёгким хрустом, как если бы время здесь было переписано карандашом, а не чернилами.

На стенах – знаки. Не руны. Не письмена. Скорее – скриншоты мысли.

Циклы, стрелки, загогулины.

Похоже на нейросеть в состоянии паники.

Он протянул руку и провёл по одному символу.

Кожа вспыхнула мурашками.

– Не трогай, – сказал голос.

Селиван сидел в углу, обмотанный тряпками, как забытый мануал.

– Вы кто?

– Был… архитектором. Структурником. Строил… смысл.

Пока не понял: смысл здесь сам себя строит – и тут же… демонтирует.

– Вы пытались реформировать деревню?

– Да.

Сначала – как ты: с учётом зерна.

Потом – с цветными флажками: «зелёное – утро, красное – ночь».

А потом… начал чертить это.

Он указал на стены.

– Что это?

– То, что остаётся, когда стирается память. След.

– Почему вы не ушли?

– Я ушёл. Просто не знаю, из чего.

Игорь прошёл вдоль стены. Символы шевелились – не буквально, но…

в каждом следующем взгляде они были немного другими.

– Это вы рисовали?

– Я – нет. Я только… смотрел.

Потом они начали появляться сами.

– Что это значит?

– Что ты не первый. И не последний.

Здесь, в Песочне, всегда есть тот, кто думает, что он «первый, кто понимает».

Жбан сел.

– Значит, всё напрасно?

– Напрасно – это когда не страшно. А ты боишься. Значит, пока ты – ещё человек. А потом… Ты станешь заметкой в деревенской памяти. На день. На век. Или навсегда.

Позже, уже в амбаре, Настасья искала его.

– Что ты там увидел?

– Себя, возможно, в повторении. Может, Песочня – это не место. А ошибка. Цикл в коде мира, зацикленный.

– Тогда как его разорвать?

– Сначала – понять, зачем он. А потом… возможно – не разрывать. А научиться вписываться, но не теряться.

Она взяла у него блокнот.

– Это твоя карта?

– Моя. Вчера.

– Здесь есть дорога…– …которой не было, – закончил он.

Они переглянулись.

– Мы пойдём туда?

– Мы должны. Потому что если дорога появилась без нас – она может привести туда, где нас не станет.

На улице старик Зосим курил кору сосны.

– Снова открылось, – сказал он Варваре.

– Они идут туда, где забытые.

– Пусть. Если дойдут – значит, были.

Тропа вела вглубь холма, как если бы сама земля устала быть плоской.

Настасья шагала первой. KPI – следом. Жбан – последним. Он не мог отделаться от чувства, что каждый шаг повторяет предыдущий, только с легким отклонением, будто они идут в спирали.

– Не отставай, – бросила Настасья, не оборачиваясь.

– Я просто… пытаюсь зафиксировать, как всё вокруг меняется, – пробормотал он.

– Или как всё не меняется?

Жбан кивнул. Хотя ответа не было.

Внизу оказался каменный вход, обваленный и узкий, как глотка зверя. На стене углём было выведено: "Здесь лежит память, которую не просят".

Они зашли внутрь.

Сразу – тишина, давящая, как мокрая вата. Пахло глиной, медом и чем-то похожим на… чернила.

Комната была заполнена вещами: старые сапоги, амулеты, поломанные деревянные печати, рваные списки. На одном листке было имя: "И.Ж."

– Это ты? – Настасья сжала его локоть.

– Я не знаю. Может, кто-то до меня. Или… я позже.

KPI жалобно хрюкнула. Она смотрела на пустой стул, который вдруг покачнулся, как будто кто-то только что с него встал.

Жбан оглядел комнату. Он знал этот паттерн: место, в котором информация не удаляется – а расслаивается.

Он открыл одну из дверей – за ней оказалась кухня, но не средневековая. Современная кухня, с холодильником, где на магните висело письмо. Рядом – женщина. Сгорбленная. В халате.

– Мама? – выдохнул он.

Женщина обернулась. Лицо – его матери. Но слишком гладкое. Слишком точное. Словно оно вспомнилось, а не существовало.

– Ты снова ничего не довёл до конца, Игорь, – сказала она. – Даже здесь.

– Ты не… настоящая.

– Зато ты – привычный. Список дел, который никто не читает. Цели, которые никто не спрашивает. Проекты, которые никто не помнит.

– Я…

– Посмотри на себя. Оптимизатор прошлого. Секретарь эпох.

Он отступил.

– Ты не моя мать.

– Я – твоя вина.

Она растворилась. Письмо на холодильнике начало сгорать с краёв. Холодильник заскрипел, как старый сундук. Из него повалил… древнерусский дым.

Настасья вбежала в комнату. KPI за ней.

– Ты в порядке?

– Да. Я просто… не ожидал, что забвение – это не отсутствие, а лишняя реальность.

– Что ты видел?

– Себя. Через того, кто больше не помнит меня.

Они вышли в главный зал. На стене проступали имена. Бледные, как старые чернила. Одно из них – Игорь Жбанов.

Настасья прикоснулась к нему.

– Это что – будущее?

– Или… попытка деревни уговорить меня забыться.

KPI чихнула. На стене имя слегка потускнело.

– Кажется, мы мешаем ей, – сказала Настасья.

– Тогда мы должны мешать дальше.

Снаружи Зосим закурил следующую щепку. Варвара молча стояла рядом.

– Видишь? Он уже внутри. И имя его – уже тут.

– Вопрос не в том, исчезнет ли он, – ответила она.

– А в том, станет ли он смыслом, или только следом.

Они вышли из подземелья, будто из сна, который оставляет после себя не чувство, а привкус.

Настасья шла молча. KPI шла рядом, морда вся в паутине и философском унынии. Жбан шагал последним. В руке у него – кусок угля и кусок ткани. На ткани – схема. Не карта. Алгоритм.

Он вернулся в ту самую комнату. Там, где висело имя «И.Ж.». Он вытер стену. И вместо подписи оставил схему развилки, цикл с внешним выходом.

– Если кто-то придёт после меня, – прошептал он, – пусть увидит: выйти можно.

Наверху в деревне шёл дождь, которого никто не чувствовал. Капли падали на землю и исчезали до звука. Настасья смотрела на деревню, как врач смотрит на больного, чья болезнь – сама его суть.

– Тихо, да? – заметил Жбан.

– Тихо… потому что одного нет.

– Кого?

– Не помню. Вот и весь ужас.

Она указала на пустое место у дома.

– Там кто-то жил. Мы говорили. Мы ели хлеб. А теперь – нет даже имени.

Жбан почувствовал, как внутри скребётся страх. Не за себя – за структуру реальности.

Варвара стояла у края поля. Ветер трепал её серое покрывало. Зосим дремал, сжав в руке пустую трубку.

– Они оставили след, – сказала она, не поворачиваясь.

– А значит, деревня – теперь в минусе, – буркнул Зосим.

– Баланс пошатнулся. Теперь деревня начнёт вспоминать тех, кто забыт несправедливо.

– Бунт теней?

– Или приход того, кто знает, как очищать память болью.

В амбаре, у костра, Настасья перебинтовывала ногу. Жбан стоял у стены. Смотрел в огонь.

– Я ухожу, – сказал он.

Она не ответила.

– Я должен донести до хана. Если это место влияет на структуру территорий, если тут есть искажение – его надо…не знаю. Или записать. Или описать. Или хотя бы предупредить.

– Ты вернёшься?

Он подошёл ближе.

– Я не знаю.

– Тогда дай мне то, что не забудется.

Он подумал, протянул ей кусок ткани. На нём – та самая схема.

– Это… не вещь.

– Это путь.

Она спрятала его за пазуху.

– Иди.

Утром он вышел. KPI шла рядом. Солнце не поднималось – оно застряло между рассветом и затмением.

Жбан оглянулся.

Деревня смотрела на него пустыми окнами, как здание, которое ждёт новых арендаторов.

– Что дальше, босс? – хрюкнула KPI.

– Внедряем обратную совместимость.

И пошёл. В сторону ставки. В сторону хана. В сторону следующей системы, которую он ещё попытается понять прежде, чем исправить.

ГЛАВА 4: Стратегия в степях

– Хан Батый ждёт, – сказал караульный с лицом, как вырубка леса.

– И если у тебя снова слова без сахара – головы полетят.

Жбан кивнул. Он шёл, как будто по коридору офиса: те же взгляды, те же тихие разговоры, только запах не кофе, а конской шерсти и чёрной соли.

В шатре хана было тихо. Не “гробово”, а “опасно”.

Батый сидел, опершись на колено.

На лице – ожидание, как у клиента, которому обещали дэшборд с графиками, а принесли бумажный счёт.

– Говори, пришлый.

Что ты видел в Песочне?

– Аномалию.

Место, где время закольцовано.

И где информация не удаляется, а вычёркивается из коллективного сознания.

– Это метафора?

– Это риск.

Если вы хотите управлять землями – начните с логики памяти, а не только с сабель.

Батый посмотрел на него, как степь смотрит на зёрнышко кофе.

– Ты не глуп. Это раздражает.

Он бросил свиток.

– Вот. Список деревень. Сколько из них ты готов оптимизировать за месяц?

Жбан развернул пергамент.

– Зависит от методологии.

– Языком нашим говори.

– Ладно. Я готов взять пятнадцать деревень. С условием: каждую пятницу – планёрка.

Батый нахмурился.

– Что такое “планёрка”?

– Совещание. В форме круга. Обсуждаем, что сделано, что будет, и кто опять не пришёл.

– Пусть будет.

Жбан понял: это был первый сдвиг. Батый доверяет не словам, а попытке сделать структуру из хаоса.

В шатёр вошёл человек в одежде, которую даже XIII век счёл бы строгой. На поясе – самодельный счёт, на груди – щит с изображением кулака и волчьего хвоста.

– Это князь Саян. Из Мордовии. Он не любит людей. Особенно – когда они дышат.

Модест-Саян поклонился слишком глубоко. Потом выпрямился.

– Моя деревня работает по графику. Каждое утро – построение. Каждый вечер – молитва. Каждый день – без жалоб.

– Вы звучите, как понедельник, – пробормотал Жбан.

– Я не понял.

– Хорошо. Я составлю график. Мы создадим KPI для князей. Визуализируем их эффективность. Распределим стратегические зоны риска.

Батый приподнял бровь.

– Всё, что ты сказал, звучит как набор обид. Но мне это нравится.

Он хлопнул в ладони.

– Жбан. Ты теперь стратег. Через три дня – собрание князей. Ты – ведущий.

– В каком смысле?

– Ты их заставишь понять друг друга.

– Это же XIII век!

– А ты – XXI. Вот и разберись.

Вечером Жбан сидел с KPI и Настасьей в стороне от шатров.

– Что теперь? – спросила Настасья.

– Я только что стал первым в истории Scrum-мастером при Орде. Без бороды. Без объяснений. И с KPI, которая реально свинья.

KPI уснула на свитке. Жбан вздохнул.

– Твоё лицо, когда тебе поручают планёрку с мордовским князем, – не забуду, – сказала Настасья.

– Да? А моё лицо, когда князь впервые увидит таблицу приоритетов задач, вообще должно в летописи остаться.

– Это не доска, это… кровать для эльфов, – сказал Леонтий, щурясь.

– Это Scrum-доска. Только XIII века. Видишь? Красные щепки – “сделать срочно”, синие – “когда батюшка вернётся с войны”, серые – “забудь, как страшный сон”.

– А эти клыки?

– Символы приоритета. Один клык – мелочь. Три клыка – критически важная беда, типа “изгнание медведя с мельницы”.

Леонтий цокнул языком.

– Ты строишь бюрократию из шутки.

– Иначе они меня не услышат.

К шатру подъехала лошадь, за которой шёл вихрь раздражения и запаха кожи.

На ней – Хельга. Хазарка. Бледная, хмурая, волосы в коротких косах, на плече – кинжал, заточенный, как суждение.

– Кто ты? – спросила она, спрыгивая с седла.

– Я Жбан. Тут, значит, новый стратег. Ты, видимо, Суровая Прекрасная Контрразведка?

– Назначена ханом следить, чтоб ты не построил пирамиду из лжи и тряпок.

– Пирамиду? Это звучит… заманчиво. Хочешь быть архитектором?

– Хочу быть последним, кого ты обманешь.

Она подошла ближе. Лицо холодное, глаза – режущие.

– Ты считаешь, что можешь научить степняков мышлению?

– Нет. Я считаю, что их страх перед мышлением – мой инструмент.

– А если они разозлятся?

– Тогда ты будешь рядом. Офицер по безопасности ведь?

Она улыбнулась. Почти.

– Посмотрим, кто кого защитит.

К обеду начали съезжаться князья.

Первым был Ратибор из Обноля – с глазом стеклянным и списком жалоб, длиной с мост.