скачать книгу бесплатно
С того берега раздался свист. Рома подскочил и увидел плывущую по течению кастрюлю. Юрка оказался быстрее: он с места кинулся в воду и перехватил её где-то у «чёртовых пальцев». Когда он вернулся в штаб, лицо у него было непривычно серьёзное, а в руке была зажата маленькая чёрная рация.
8
– Как можно было потерять рацию? – Жанна Андреевна смешно всплеснула руками.
Майя пожала плечами. Ей даже лень было что-то выдумывать, мать всё равно будет ругаться, даже если она скажет, что рацию в неравной схватке отобрала инопланетная цивилизация и ради спасения всей жизни на Земле Майе пришлось пойти на такие жертвы.
– Что ж с тобой делать-то. Пойду у отца новую просить.
– А нет его, по делам поехал.
Майю удивляло, как мать не чувствует отсутствия отца в отеле. Для неё было очевидно, как расслабилось и задышало всё здание: официанты улыбались, повара негромко напевали за работой, и даже у матери настроение было лучше обычного. Во всяком случае, с Майей они за сегодня поругались только два раза.
– Тогда посмотри за Коко, я схожу поищу, может, в прачечной где-то лишняя завалялась.
Мать удалилась, драматично причитая на ходу. Майя набрала номер прачечной со стойки регистрации.
– Алло? – ответил незнакомый голос.
– Девочка-девочка, гробик на колёсиках уже на твоей улице.
– Что? – Это явно был кто-то из новеньких. Майя услышала на фоне: «И здесь одни бездельники, ну что же с вами со всеми делать-то! Ты сюда устроилась по телефону болтать, что ли?» Майя хихикнула и положила трубку. На стойке она заметила новые брошюры со своим портретом и цапнула их в карман, предварительно посмотрев по сторонам.
Коко тихонько похрапывала. Майя опустилась на корточки и потрепала собаку за ухом. На десятый день рождения Майе принесли картонную коробку, которая скулила и шуршала. Майя ожидала увидеть там щенка далматинца. Или колли. Или овчарки на худой конец. Но не это флегматичное создание с ореховыми глазами и кривыми коленками. Родители вечно всё не так понимают.
– Ну что ты за дурацкое животное. – Майя чмокнула собаку в лоб и услышала, как кто-то открыл дверь в холле. Она распрямилась, нацепив приветливую дежурную улыбку, которая сразу погасла, когда она увидела на входе Сороку. Майя вдруг возненавидела своё тело, которое так быстро вспомнило все навыки модельной школы: встать полубоком, так, чтобы была видна рабочая сторона лица, и улыбнуться «зубами и глазами», но достаточно непринуждённо, чтобы это не выглядело как оскал. Майя стиснула губы и специально сгорбилась, при этом ущипнув себя за сгиб локтя, чтобы с лица исчезло приветливое выражение.
Сорока если и заметил эти странные телодвижения, то виду не подал. В руках у него была спортивная сумка, с которой на ковёр холла капала вода.
– Нехорошо. – Сорока подошёл к стойке, и Майя почему-то подумала, что он ругает её за брошюры.
– А тебе какое дело? – Она высоко вскинула подбородок, но надменно смотреть снизу вверх не получалось.
– Река – это территория Турина. Не ходи туда. Нехорошо. Опасно.
Ага, судя по сумке, сам-то он ходил именно туда.
– Ты следишь за мной, что ли? – Майя облокотилась на стойку и привстала на носочки. Хотелось сказать это угрожающе, но получилось как-то истерично, в духе того, как мать ругалась с отцом. Кстати о ней.
Мать налетела на Сороку откуда-то сбоку с яростью маленькой собачки и начала лупасить его по локтю: выше она просто не дотягивалась.
– С ума сошёл?! Весь отель плесенью покрылся, а он тут тряпки свои мокрые таскает!
Коко выбежала из-за стойки и тоже начала тявкать. Цирк, да и только.
Майя под шумок схватила рацию, которая валялась на стойке, и вприпрыжку пустилась по коридору.
Сначала школа, потом работа, весь день тянулся просто бесконечно. От усталости гудели ноги, но Майя легко пробежалась по камешкам у реки, потом перелезла через обвал в стене: это было сложное место, хоть где-то пригодились годы гимнастики. Надо было повиснуть на руках и дотянуться ногой до выемки в стене, которая была чуть шире ступни, а потом забраться ещё выше, чтобы после безопасно спрыгнуть на песок, минуя поток воды под обвалом. Зато здесь её точно никто не достанет, чего бы там Сорока ни болтал.
Её рация была включена уже давно, Майя очень надеялась, что хватит батареек. Она взглянула на противоположный берег: пока что там никого не было, зато можно было внимательно рассмотреть пещеру, которая выглядела очень круто и уютно, лучшее место, чтобы собираться с друзьями. Майя опять почувствовала, как негромко отозвалась зависть где-то внутри: даже если бы на этой стороне существовало такое место, худенькая и вечно больная Лиза точно туда не полезла бы, а больше у Майи друзей не было.
Она вдруг вспомнила, где видела в лицо Турина-старшего. Родителей вызвали в школу после «инцидента», как они его любили называть. В Пирресни было всего четыре школы, на тот момент одинаково предоставленные сами себе, поэтому все дети учились в одинаковых условиях, вне зависимости от доходов семьи. Были те, кто носил учебники в драных пакетах, как и те, кого привозили прямо ко входу личные водители. Как мать потом объясняла, в год рождения Майи на свет появилось очень много детей, поэтому в первом классе бедной учительнице досталось аж тридцать девять учеников. Со временем лучше не стало: в четвёртом классе их стало тридцать шесть, но всё равно каждая перемена была похожа на Пирру, когда открывались шлюзы. Столько же шума, мусора и бесконтрольное течение учеников в узких коридорах, где учителя уже не пытались навести хоть какой-то порядок. И даже среди этой толпы Майя не смогла затеряться.
У Турина-младшего, как Майя сейчас понимала, рано началось половое созревание, и на переменах он любил подбегать к девочкам сзади и пару секунд тереться об ногу, как собачка. Выглядело омерзительно, но почему-то никто его не одёргивал, видимо, боясь притянуть его внимание на себя или полагая, что он сам отстанет, когда успокоится. Чаще всего этот странный акт заканчивался смехом пацанов и слезами опозоренных девочек.
В день, когда произошёл «инцидент», Майя готовилась к уроку труда и стояла наклонившись над своим рюкзаком, вытаскивая клей, бумагу и ножницы. Вдруг она почувствовала неладное: в классе резко стало слишком тихо для перемены и чьи-то руки схватили её за локти и потянули назад. Кто-то мерзко задышал ей в шею. Не понимая, что делает, Майя развернулась и со всего размаху всадила ножницы, которые держала в руках, прямо в жирный бок Турина-младшего. Тот опустил руки, посмотрел на небесно-голубые пластмассовые ручки ножниц, которые торчали из-под рёбер, и завизжал.
На следующий день родителей вызвали в школу. Там отец чуть не подрался с Туриным-старшим, а потом выгнал всех из кабинета и долго и тихо разговаривал с учительницей и директором. Через неделю Турина-младшего перевели. Майю в классе и так недолюбливали, а теперь даже учителя обходили её стороной, считая ненормальной, хотя она до сих пор не понимала, что она сделала не так. Её настолько показательно не замечали, что это было невыносимо.
Пискнула рация. Майя привстала на носочки и осмотрела противоположный берег. С дерева на пол пещеры спрыгнул Длинный (так она назвала парня повыше). Она подождала ещё пару секунд, но Короткий, тот, что пониже, не появился. Странно, но ладно.
Майя подняла руку с рацией вверх. Не глупый, должен догадаться.
Рация зашипела. Майя весь день ожидала контакта с другой цивилизацией и гадала, как это будет, но первая же фраза застала её врасплох.
– Э-э-э, привет. Почему вы не празднуете Новый год?
9
Больше всего на свете Лаури хотел ничего не делать. В школе он любил смотреть, как свет играет в листве яблонь или ветер перекатывает мусор по дороге. В эти минуты в голове становилось ясно и спокойно. Учительница, бывало, ругала его в такие моменты: «Лаури, ты когда школу закончишь, никто тебе не будет платить за то, чтобы ты весь день смотрел в окно». Как же она была неправа.
Лаури покрутил ручки радиоприёмника и снова уставился в широкие окна пограничной вышки. Он с радостью отдавал время своих обходов коллегам, а те были счастливы вырваться из скучной жаркой будки на тёплый ветер и скрасить рабочую рутину прогулкой вдоль реки. Потому сейчас Лаури сидел на вышке совсем один и был безмерно счастлив и умиротворён.
На Пирресни опускались сумерки. На Приречный опускались сумерки. Стайка птиц взметнулась с крыши одной крепости и перелетела через реку на башни другой.
Лаури нравилась его работа. После армии он решил стать пограничником: войны закончились, новой пока не предвиделось, с остальными государствами они вроде как подружились, поэтому профессия казалась непыльной и безопасной. Пока Лаури не отправили на южную границу, где он застал драку рыбаков в местных нейтральных водах, что привело к международному скандалу и переразделу границ. Потом была западная граница на островах, где целыми днями он находился в обществе лисиц и улиток, пока зимой на учениях чуть не замёрзла группа новобранцев на учениях и Лаури в одиночку пришлось налаживать связь с материком. Про северную границу Лаури даже думать не хотел: работа в порту и тем более в аэропорту казалась суматошным адом. В Пирресни Лаури пробыл всего несколько лет, и пока что ему всё нравилось. За всё это время было только одно происшествие около года назад, да и то оно касалось другой стороны.
В его работу входило не только смотреть, но и слушать и передавать наверх, если он замечал что-то странное в сигналах рыбацких катеров или какие-то необычные шумы на реке. Лаури неспешно переключал радио на разные частоты, положив голову поверх мягкой кипы методичек «Спасение утопающих в приграничных зонах».
– А чего бы тебе хотелось больше всего? – раздался вдруг молодой девичий голос на одной из частот. Лаури даже вздрогнул, сначала подумав, что вопрос был адресован ему.
– Вырасти. Работу найти, – ответил другой голос.
– Это ещё зачем?
– Денег хочу.
– Работа и деньги между собой вообще никак не связаны.
– Наверное. Не знаю. У меня ни того ни другого.
– А если б деньги были, что бы ты хотел?
– Визу бы сделал. И к вам пришёл. Стал бы художником.
– А приходи так. По реке.
– Я тебе что, минога?
– Да все знают, что от вас народ к нам ходит.
– Прям по воде?
– Ну наверное. Не знаю. Отец наверняка знает. Он всё знает. Но не скажет.
– А не опасно это? В смысле река-то опасная, но я не боюсь. Знаешь, как мы с Юркой научились нырять? С любой высоты можно спрыгнуть и не разбиться, главное – согнуться правильно, вот так!
– Как?
– Да вот так, смотри.
– На одной ноге?
– Да нет, это я на одной ноге стою, надо себя за носочки ухватить. И правильно выдохнуть, чтоб огурцов не хлебнуть.
– Каких огурцов?
– Солёных. Ты когда-нибудь ныряла так, что вода в нос попадала?
– Ну.
– У нас это называется огурцы. А у вас?
– Никак не называется. Но раз ты не боишься нырять и огурцов этих, то приходи.
Лаури тихо застонал. Конец спокойным денёчкам, теперь за этой частотой придётся следить постоянно, да ещё и записывать, о чём говорят. И сегодня вместо нескольких часов спокойного сна надо будет составлять отчёт.
– А так да, ты бы пришёл, мог бы работать в отеле.
– Да ладно? Без документов?
– Легко, у нас знаешь, сколько таких работает? Или можно податься на клубничные фермы, моя подружка Лиза туда ездит каждое лето. Там на возраст не смотрят и на документы тоже. Так что найди брод и переходи. Поедем, заработаем денег и вообще можем в столице остаться.
– Угу, мечтать не вредно.
– А что? Мне одна женщина недавно сказала, что мечты свободны и пока что ничего не стоят. Мечтай сколько угодно, пока можешь.
10
Рома знал, что бывают люди, которые не различают цвета. Ещё знал, что есть жёлтые цветочки под названием «куриная слепота», они с Юркой как-то раз ели их на спор. Никто не ослеп, и вообще ничего не произошло, хоть Юрка и утверждал потом, что два дня ничего не видел в сумерках.
Но он не знал, как объяснить это: все цвета резко исчезли, как будто он смотрел на цветную картинку в телевизоре и кто-то пошевелил антенну. Теперь река была чёрной, берег стал серым, а песок и гребешки волн выцвели до белого. Чёрные стрижи взмыли в светло-серое небо с крыши крепости цвета мокрого асфальта и пропали в белых облаках.
– Эй, приём! Ты куда пропал? Батарейки, что ли, сели?
Рома моргнул несколько раз.
– Как… – Он прокашлялся. – Как звали эту женщину?
– Какую? А. Да я не помню уже. Вика? Лера? Их у нас много было, некоторые даже имя своё не говорят, знают, что их всё равно запишут по-другому. А что?
Рома потёр глаза. Не она. Цвета постепенно возвращались.
О матери он мало что помнил, почти всё ему рассказывали отец и тётя Инга. Он помнил, как познакомился с Юркой: их мамы работали вместе в школе и как-то раз остановились на улице поболтать. Рома быстро устал нарезать круги вокруг маминых ног и решил поиграть со вторым мальчиком, который тянул тётю Ингу за сумку: «Мам, пойдём! Ну мам, ну пойдём!»
Ещё он помнил день, когда мама пропала: был какой-то праздник, народ шёл по улице с цветами, была весна. Отец рассказывал, что в тот день мама пошла купаться и утонула, а став постарше, Рома каждый раз спрашивал себя: ну кто же пойдёт купаться в реку в мае? Ещё и прекрасно зная, что это запрещено?
Похорон Рома не помнил. То ли их не было, то ли его не взяли. Разговаривать с отцом на эту тему было бесполезно, любые намёки он игнорировал, а прямые вопросы приводили его в ярость. В квартире не было ни маминых вещей, ни маминых фотографий, и Рома всю жизнь думал, что отцу тоже причиняет боль то, как мамы не стало.
Но её слова он помнил. Никто с ним больше так не разговаривал.
Он вспомнил свои мысли во время недавней грозы. Была ли гроза в тот день девять лет назад? Или просто много грохота от того, как ссорились родители?
Мама хлопает дверью. Отец что-то кричит ей вслед. Рома уже не плачет от страха, он тихо сидит под столом в своей комнате. Отец ходит по коридору и что-то зло выговаривает сам себе. Рома забирается на подоконник и смотрит в окно. Мама сидит на скамейке у подъезда, из-под козырька видны её ноги в синих туфлях. Папа заходит в комнату. Лицо у него дёргается, меняется, Рома не может понять, злится он, или плачет, или улыбается. От этого ещё страшнее. Папа подходит к Роме и тоже смотрит в окно. А потом он поворачивает к нему своё жуткое неспокойное лицо и говорит…
Рома понял, что стоит, крепко зажмурившись, и держит рацию двумя руками. Он вдруг испугался, что сломает её и единственная ниточка, на которой висит его надежда, оборвётся.
Рома медленно открыл глаза и разжал руки. Может, цвета действительно поблёкли, а может, ему показалось из-за того, что уже темнело. Сколько часов они так проболтали?
– Не хочешь говорить, ну и ладно.
– Подожди! Это важно.
– Ну.
– Расскажи мне про эту женщину. Какая она?
– Серьёзно? Я пошла. Смотри, как темно уже, я все ноги переломаю на обратном пути.
– Пожалуйста.
Видимо, что-то в этой фразе заставило девчонку полностью изменить тон. Голос её стал каким-то сухим, как будто она диктовала текст из телевизора.
– Тебе это зачем?
– Не знаю.
– Врёшь. – Сухо, как будто она сообщала ему какой-то общеизвестный факт из учебника.
– Не вру. Боюсь.
Рация молчала пару секунд.
– Маленькая. Ниже меня, но выше матери. Красивая. Кудрявая. Блондинка крашеная. Странная какая-то, нервная, иногда на меня ругалась, но никогда не сюсюкалась. Фразы всякие умные кидала, как будто она не горничной работала, а сама в отель заселилась, и смотрела на всех нас свысока. На мать точно. Плакала часто, пока никто не видел. Но я слышала. И всё рисунки свои приносила показывала, мать даже один купила – с цветами и младенцами, такая шляпа. Год назад сюда переехала, говорила, что из столицы, но мне кажется, врала она всё. Пару месяцев у нас проработала, потом пропала. Обычная история – мать её уволила.
– За что?
– Да кто ж теперь разберёт. Мать всех увольняет, на кого отец глаз положит.
