скачать книгу бесплатно
Кан, дом № 148 на улице Сен-Жан («Большая Обитель»). Гравюра XIX в.
Французский дилижанс. Литография начала XIX в.
Эврё. 11 часов 40 минут утра
Главный город департамента Эр по своей величине уступал не только Кану, но даже такому захудалому городишке как Лизьё. В нём проживало всего восемь тысяч жителей. Но всё же это был административный центр со всеми приличествующими его статусу учреждениями: департаментской администрацией, правлением округа и коммуны, своей национальной гвардией, своей жандармерией и своей тюрьмой. Впрочем, в революционной Франции Эврё был известен главным образом тем, что в нём родился бриссотинец Бюзо: его дом находился на главной улице Шартрен.
Из оконца купе Мария могла любоваться на приближающийся город. Над красно-бурыми черепичными кровлями приземистых домишек торжественно возвышались башни и шпили кафедрального собора. Издали этот собор казался сказочным Гулливером, горделиво взирающим на мельтешащих у его ног лилипутов. С высоты окружающих холмов Эврё представлялся ворохом скученных, тесно прижавшихся к друг другу строений; трудно было поверить, что внутри этой тесноты имеются какие-то улицы и площади. Тем не менее дилижанс въехал на мощёную улицу, называемую Канской и ведущей мимо церкви Сен-Таурен и Дворца Правосудия прямо к кафедральному собору. Не доезжая примерно трёхсот шагов до собора, экипаж свернул во двор местного бюро дилижансов, очень похожего на станцию в Кане: тот же крытый перрон, оберегающий путников от дождя и солнца, те же конюшни, не закрывающиеся ни днём ни ночью, та же конторка с плохо отштукатуренными стенами и хлопающими ставнями окон.
Бродяге Флоримону надлежало покинуть дилижанс и пересесть в другой экипаж, едущий в близлежащий город Дрё. Но старушка Дофен со своим внуком, гражданка Прекорбен со своей дочкой, а также наша героиня держались прежнего маршрута. В то время, как две первые пары уселись в тени навеса, решив скоротать там время ожидания, а бродяга Флоримон, прислонившись к столбу, неторопливо потягивал из фляжки какую-то жидкость, Марию посетила некоторая идея.
– Скажите, долго ли мы будем стоять? – обратилась она к проходившему по двору кондуктору.
– Час, – ответствовал тот. – Сменим лошадей, погрузим здешнюю почту. Кроме того, отсюда нас повезёт новый кучер, а он ещё не явился.
«Целый час! – поразмыслила наша героиня. – За это время можно три раза обойти весь этот городишко».
– Скажите, а далеко ли до здешнего муниципалитета?
– Честно говоря, не знаю, – смущённо сознался кондуктор. – Выйдите на улицу и спросите у кого-нибудь из прохожих.
– Благодарю вас, я так и сделаю.
– Однако я не советовал бы вам уходить слишком далеко, гражданка. Время бежит быстро.
– Ничего, у меня есть часы.
Оправив своё порядком измятое в дороге платье, наша героиня поспешила за ворота, и уже здесь, на улице, услышала за спиною приглушённый голос, зовущий её:
– Мадемуазель Мари!
Это был бродяга Флоримон. Он также покинул двор и вышел следом за молодой попутчицей. Ещё минуту назад равнодушное сонливое лицо его переменилось: теперь на нём была написана озабоченность, смешанная с таинственностью. Мария приостановилась, повинуясь внутреннему голосу, который советовал ей выслушать этого необычного человека. Несмотря на свой босяцкий вид и типичную для породы таких людей расхлябанность, Флоримон успел произвести на неё благоприятное впечатление. Она чувствовала, что под личиной весельчака-пустослова скрывается вполне трезвый ум, а под рваной одеждой бьётся честное сердце.
– Что случилось, гражданин?
– Простите, если задерживаю вас, – сказал он, приближаясь. – Всю дорогу я искал случая остаться с вами наедине, чтобы сказать пару слов.
– Пару слов? – напряглась Мария; что это значит? неужели этот босяк решил сделать ей признание? – Говорите скорее, я тороплюсь.
– Мне-то всё равно, – заметил Флоримон меланхолически, чтобы она не вообразила бог весть чего. – А вот вы поедете дальше и скоро окажетесь на территории, подвластной парижским властям. Поэтому, я думаю, вам будет небезынтересно узнать кое-что о вашей попутчице.
– О гражданке Прекорбен?
– О ней самой.
– Поэтому вы не обращались ко мне раньше, в её присутствии, и дожидались, когда её не окажется рядом?
– Именно так.
– Но почему вы вообразили, что меня интересует гражданка Прекорбен?
– Мой добрый совет: будьте осторожнее с нею, мадемуазель. Она якобинка. В Кане я несколько раз видел её выходящей из дома Легодье. Вы не знаете Пьера Легодье с улицы Каноников? Маленький щуплый человечек с всегдашней улыбочкой на лице. В Кане все знают о нём.
– Что о нём знают?
– Гнусный тип. Он ещё при Сартене[38 - Сартен (Sartin) А. Р. (1729–1801) при Людовике XVI был начальником государственной полиции, затем морским министром. С его именем связано процветание всеобщей слежки и доносительства.] был тайным осведомителем. Немало людей по его доносам угодило за решётку. Он и на меня однажды донёс, чтоб ему лопнуть! После того, как учредилась Коммуна, он стал доносить на аристократов. Несчастный мсье Байё, о котором я рассказывал вчера, был взят как раз по его доносу. И вот у этого презренного мушара[39 - Мушар (mouchard) – полицейский сыщик, шпион.] оказываются какие-то дела с нашей попутчицей. Не исключено, что она везёт в Париж его очередные доносы…
Похоже, канский гуляка был встревожен не на шутку и стремился предупредить молодую спутницу о возможной опасности, исходящей от благообразной на вид дамы, возвращающейся из гостей со своей очаровательной дочкой. Для нашей героини, едущей в столицу по чрезвычайному делу, предостережение такое было отнюдь не лишним, но ей не хотелось признаваться в этом случайному попутчику.
– Положим, Легодье – мерзкий доносчик. Допустим также, что гражданка Прекорбен ему подстать. Но отчего я должна её остерегаться? Мне-то чего бояться?
Флоримон поднёс ладонь ко рту, хотя и без того говорил едва ли не шёпотом:
– Она видела вас в компании бежавших из Парижа депутатов и уверена, что вы их единомышленница.
– Что ж с того? – усмехнулась Мария. – Почему вы думаете, что это может мне как-то повредить?
– Вам виднее, мадемуазель. Моё дело – предостеречь, а вы поступайте, как знаете.
Она поклонилась и проговорила со всей учтивостью:
– Нисколько не сомневаюсь в ваших добрых чувствах ко мне, гражданин. И всё же, смею вас уверить, вы зря беспокоитесь за меня.
– Что ж, мадемуазель, – поклонился в свою очередь Флоримон. – Прощайте.
С этими словами они расстались, чтобы не встретиться больше никогда. Их пути разошлись бесповоротно. Марии не суждено было узнать, что сталось с этим необычным и в чём-то даже симпатичным человеком. А судьба его была незавидна. Ведь на горизонте маячил сентябрьский закон «О подозрительных»! Как ни ловок и увёртлив был Луи Вамбаз по прозвищу Флоримон, ему пришлось-таки поплатиться за свой острый язычок. В ноябре того же года уголовный трибунал Кальвадоса приговорил его к изгнанию из страны. Впрочем, в такое время, когда гильотина работала бесперебойно, можно сказать, что провинциальному остряку ещё повезло. Он уехал в Бельгию, потом перебрался в германские графства, и там, между Рейном и Одером, следы его окончательно потерялись. На родину он не вернулся, и никто из земляков о нём больше ничего не слышал.
Мария спешила к кафедральному собору, полагая, что раз там центр города, то и муниципалитет находится где-то поблизости. Но это было несколько не так. Сидящий в открытой лавке колбасник объяснил ей, что от собора нужно свернуть на улицу Орлож, именуемую теперь улицей Брута, пройти башню с часами, повернуть направо и двигаться до тех пор, пока она не окажется между двумя большими зданиями: направо будет театр, а налево Дом Коммуны. Путь был не то чтобы дальний, но и не такой короткий, как ей бы хотелось. Беседа с Флоримоном отняла у неё четверть часа, так что времени на путешествие оставалось совсем немного.
Она прибавила шагу, стараясь не сбиться с того пути, который указал ей лавочник. Скорее бы найти муниципалитет! Наверняка Жан Ипполит сейчас заседает там вместе с другими администраторами, приехавшими из Кальвадоса. Вот изумится он, встретив её здесь, на полпути из Кана в Париж, почти на передовой войны с анархистами! Как вытянется его лицо при виде той, которую он только что оставил в Кане, чтобы она сидела там, сложа руки, и дожидалась его возвращения из славного похода! И в эту самую минуту, когда он ещё не успеет опомниться от изумления, можно будет сказать ему несколько слов на прощание, поцеловать в щёку и стремительно скрыться.
Ага, вот, по-видимому, и те два здания, о которых говорил колбасник! Направо театр, а налево Дом Коммуны. Большое трёхцветное знамя, вывешенное над парадными дверьми, а также стоящие в карауле национальные гвардейцы рассеивали всякие сомнения, что это и есть муниципалитет.
Впрочем, отчего Мария вообразила, что Бугон должен быть в городском муниципалитете, то есть в коммуне? По статусу чиновника департаментского ранга ему скорее полагалось находиться в местной департаментской администрации, или, как её ещё называли, в директории. Ей следовало бы спрашивать директорию, а не муниципалитет. Однако по какому-то наитию свыше она шла в общем-то верно.
– Спасение и братство! – приветствовала Мария гвардейцев, стоящих на карауле у парадных дверей. – Подскажите, как мне найти гражданина Бугона-Лонгре, приехавшего из Кана?
Охранники переглянулись.
– Приехавшего из Кана? Вы говорите об одном из администраторов Кальвадоса, которые прибыли вчера вечером?
– Да, я говорю о них. Только гражданин Бугон не администратор, а генеральный прокурор-синдик.
– А, это тот большой начальник в зелёном мундире! Да-да, всё утро он и его спутники провели здесь. Но вот уже полтора часа, как они и большинство муниципалов покинули здание.
– Куда же они отправились?
– Известно куда: за кавалерийские казармы, на Авиронский луг. Сейчас почти весь город там. Или вы не слышали общего сбора, гражданка? С минуты на минуту ожидается прибытие из Кана бригадного генерала Пюиззе, который возглавит наши войска. Уже прискакал его вестовой…
Мария обеспокоилась:
– А далеко ли до этого луга?
– Вы не знаете Авиронского луга? Разве вы не здешняя?
– Нет. Я еду из Кана.
– Это на том берегу Итона. Полчаса ходьбы.
– Полчаса… – повторила она упавшим голосом. – Пожалуй, это слишком далеко.
В самом деле, ходить так далеко было неразумно. Через полчаса дилижанс тронется в путь, и добро ещё, если кто-нибудь догадается сгрузить её саквояж ввиду отсутствия хозяйки. А то ведь, не ровён час, так и уедут вместе с её вещами! Поэтому опаздывать никак нельзя. Да, неплохо было бы встретить здесь Бугона и перемолвится с ним парою слов. Но, видимо, не судьба…
Мария сделала несколько шагов в обратную сторону, но вдруг остановилась и вернулась к охранникам.
– Не сочтите за труд, добрые граждане, передать Бугону мои слова.
– Что передать? – пытливо вопросили гвардейцы, мгновенно сообразившие, что здесь вступают в силу сердечные чувства.
Она помедлила пару секунд: стоит ли говорить? А впрочем, терять ей нечего.
– Передайте ему, что я прошу у него прощения. Пусть не обижается на меня и не сокрушается: с Барбару у меня ничего не было. Ровным счётом ничего. Так и скажите.
Гвардейцы усмехнулись:
– Так и сказать?
– И ещё скажите. Я хочу, чтобы он был счастлив. Передайте ему, что я желаю ему счастливой женитьбы. Пусть его суженая будет достойной его. А меня пусть простит. Я питаю к нему самые нежные чувства, но… – следующие слова Мария произнесла с расстановкой: – Но не предназначена стать его женой. Я предназначена исполнить дело, которое освободит нашу Отчизну от пут тирании. И это дело смертельно опасное.
Охранники были весьма заинтригованы. Не каждый день доводится слышать такое.
– Кто вы?
– Это не важно. Передадите Бугону то, что я сказала?
– Передадим. Но назовитесь, как вас зовут?
– Он знает, – молвила Мария.
И удалилась так же стремительно, как и появилась.
Из «Воспоминаний о нормандском восстании 1793 г.» Фредерика Вольтье
Он (Бугон) был генеральным секретарём департамента с 1791 г., и стал, как я уже говорил, генеральным прокурором-синдиком в конце следующего года, после убийства м-е Байё. Это был искренний молодой человек, полный дарований и деятельности, дородный, с развитым и крепким умом.
Безо всяких колебаний Бугон с первого момента примкнул к восстанию и представил нашей секции, где он сам проживал, десять возвратившихся из Парижа комиссаров, о которых сделал специальное сообщение. Кажется, впрочем, он хотел оставить функции генерального прокурора-синдика после того, как вошёл в Генеральный совет повстанцев… Вскоре он был послан возглавлять федеральное собрание Эра, и находился ещё на этом посту в момент столкновения у Брекура.
Во время восстания и задолго до него Бугон был в дружеских отношениях с м-ль Корде, с которой он вёл литературную и политическую переписку. Именно он давал ей читать труды новейшей философии, которые её так увлекали.
Бюро дилижансов. 40 минут пополудни
Парило. Пассажиры уже заняли свои места в купе, а дилижанс всё не трогался с места. И гражданка Прекорбен, и её шестилетняя дочурка, и даже старушка Дофен неустанно помахивали веерами. Мария высунула голову в оконце и печально разглядывала станционный двор. Новый кучер, черноволосый смуглолицый парень двадцати-двадцати двух лет, то садился на козлы, то вновь спрыгивал на землю, что-то поправляя и подтягивая у четвёрки лошадей, и было заметно, что он больше суетится, нежели делает дело. Бродяги Флоримона нигде не виделось. Может быть, он уже уехал в свой Дрё, а может, в ожидании экипажа решил скоротать время в каком-нибудь местном кабаке.
Блуждающий взгляд Марии упал на сточную канаву, пересекавшую двор, где в мутной лужице барахтались измученные жарой воробьи. Как жалко, что она не прихватила с собой альбом и краски! Право, эта забавная сцена заслуживала красочного офорта. Растрёпанные, взъерошенные пташки умилительно взмахивали крылышками и гребли под собою лапками, брызгаясь друг на друга. Бедные создания, им ещё тяжелее, чем людям! Мария достала из сумочки булочку, отщепила и бросила на землю несколько крошек, на которые занятые банными процедурами воробьи не обратили никакого внимания.
В самый последний момент, когда кондуктор уже поднимал лестницу, а кучер натягивал вожжи, во двор вбежали два бравых молодца с криками: «Стой, стой! Это рейс в Париж? Нам в Париж!» Один из молодчиков схватил руку кучера, держащую хлыст, а другой уцепился за боковую лестницу и проворно вскарабкался в купе. Кондуктор спросил для порядка проездные билеты, на что новоявленный пассажир разразился громким смехом: «Пустая формальность! Мы платим тебе по сто ливров с носа, отсюда до самой столицы, и давай, дружище, сади нас на лучшие места!» – «Правила есть правила, гражданин, – строго ответствовал кондуктор. – Извольте пойти в кассу и оплатить проезд». – «О, педант! – воскликнул молодец в притворном гневе. – Тебе нужны билеты? Сейчас ты получишь сто билетов, хотя я мог бы показать тебе лишь один свой мандат, чтобы ты понял, с кем имеешь дело! Но я люблю порядок не меньше тебя, и ты в этом убедишься». После этой тирады, выпаленной на одном дыхании, опоздавший окликнул своего товарища: «Арман, я задержу дилижанс, а ты сбегай быстренько в кассу».
Когда все формальности были соблюдены, новые пассажиры смогли присоединиться к общей компании. Наши путники увидели перед собой двух расфуфыренных щёголей, чрезвычайно похожих один на другого. У обоих цветастые фраки с высокими стоячими воротниками и длинными отворотами, доходящими до плеч. Оба опоясаны трёхцветными национальными шарфами. Даже голоса их были одинаковы: громкие, пронзительные, напоминающие звуки ирландского рожка. Различались они лишь по головным уборам. У одного на голове сидела широкополая бурдала[40 - Бурдала – мужская высокая круглая шляпа, украшенная шнуром и кокардой, часть костюма революционера.], по последней моде щедро посыпанная пудрой; у другого – английская шляпа с высокой тульей, украшенная серебряной пряжкой. Заметив в купе дам, молодцы широко улыбнулись и тут же принялись знакомиться, протягивая руки. Мария, гражданка Прекорбен, её дочка и даже старушка Дофен были удостоены их крепких рукопожатий; при этом Мария подала им руку, не снимая перчатки. Щёголь в бурдале представился гражданином Одилем, а его товарищ в английской шляпе – гражданином Дарнувилем. Тому и другому на вид было не больше двадцати лет.
Молодцы заняли места на боковой лавке, там, где раньше сидели супруги Жервилье.
– Мы едем в Париж на праздник Федерации, четырнадцатого июля, – объявили они. – Вы тоже едете на праздник?
– Какой ещё праздник? – проворчала старушка Дофен. – Не знаю я никаких праздников.
– А я с дочкой просто возвращаюсь из гостей, – пояснила гражданка Прекорбен.
Только Мария ничего не ответила на этот вопрос.
– А вы, прекрасная фея? – поинтересовались у неё друзья. – Куда едете вы?
Она отвернулась к окну, сделав вид, что разглядывает проплывающие мимо городские здания (дилижанс уже выехал на парижский тракт).
– Вы слышите нас, гражданка? – Одиль протянул руку мимо старушки Дофен и дотронулся до плеча Марии. – Нельзя ли узнать, как далеко вы держите путь?
– В Париж, – ответила она еле слышно.
– Как это приятно! Мы с вами будем попутчиками до самой столицы. Вас там встречают?
Корде опять не ответила.
– Арман! – обратился Одиль к своему спутнику. – Может быть, я спрашиваю не так, как это принято в светском обществе? Попробуй ты, у тебя это лучше получается.
– Оставь девушку в покое, Жозеф! – одёрнул его Дарнувиль. – Не видишь что ли, что она не из таких, которые готовы ворковать с первым встречным; особенно с таким пройдохой, как ты.
– Клянусь небом, – заметил Одиль, кивая на её белые перчатки, – сдаётся мне, что наша спутница – девица благородных кровей, не чета прочим. К таким нужен особый подход. – Он заглянул ей в глаза: – Простите меня, гражданка, если я был не совсем учтив. Оставляю вас. Продолжайте пребывать в своей поэтической мечтательности.
Однако оставленная в покое Мария не долго хранила молчание. Несколько мгновений она постукивала сложенным веером о ладонь, что-то напряжённо обдумывая, и вдруг вскинула голову:
– А где состоится праздник Федерации?
Друзья переглянулись и с готовностью пояснили:
– Как обычно, на Марсовом поле. Туда сойдётся почти весь Париж, депутаты Конвента, заседатели Коммуны, а также тысячи приезжих. Но учите, чтобы занять лучшие места и видеть всё происходящее, нужно быть либо членами правительства, либо делегатами департаментов. Если вы не комиссар и не делегат, то вы рискуете затеряться в невообразимой толпе. Так что, если желаете попасть на торжества и стать их участницей, вам лучше держаться нас.
– А вы делегаты?
– Естественно! Мы делегированы в Париж от Общества друзей Свободы и Равенства города Эврё.
