Ликоед

Денис Сотников

Ликоед

ПРОЛОГ

“Разбив зеркало, не убежишь от себя, ведь в каждом осколке ты будешь видеть по одной травме, которую уже не скроешь.”

1

25 апреля 2013 год.

София сжимает холодными пальцами подлокотники кресла, пахнущего старой кожей, вперемешку с запахом ароматических палочек, стоящих на кофейном столике с ободранными временем углами. Все эти детали София замечает на протяжении 3 месяцев, которые она посещает своего психиатра.

Доктор сидел откинувшись в своем кресле и что-то записывал в ноутбук, который он купил год назад. Орлов сидел в позе, воплощающей спокойствие, в отличии от Софии, которая так и выворачивалась от волнения. Её нога вздрагивала каждый раз, когда она думала о сне, который ей сегодня приснился.

– Итак, София… – его голос был профессионально спокойным. – Вы говорите это был не просто кошмар…

– Это было… словно наяву, – перебив, прошептала девушка, дрогнув ногами. – Я не помню как, где, почему, но я помню то существо, я помню всего пару секунд, но это были худшие 2 секунды…

В свои 23 года София испробовала множество различных лекарств от тревоги. Некоторые вызывали у неё бессонницу, а некоторые тревогу… какая ирония. В последний раз она пила антидепрессанты, которые, судя по всему, активировали фазу быстрого сна, усилив интенсивность сновидений.

Орлов кивнул и сделал заметку в ноутбуке. В это время девушка в тысячный раз окинула взглядом кабинет. Всё в кабинете выглядело так, что должно было внушать доверие. От этого становилось только более некомфортно.

– Опишите это "существо". – попросил он.

Ноги Софии вновь вздрогнули.

– Ну… он выглядел почти как мы с вами. Почти. Но при этом всё было не так. Руки длинные, а кожа будто восковая. Его улыбка… – глаза Софии забегали, а пальцы ещё сильнее вцепились в подлокотники кресла, создавая неприятный хруст. – она была такой длинной, гораздо больше обычного рта, больше чем у кого либо. Зубы как у смеси рыбы и волка… мелкие, но острые, частые-частые. Словно иглы.

– И этот человек с рыбьими зубами… что он сделал? – На мгновение доктор, в голосе которого появилась ниточка скепсиса, ухмыльнулся, но София этого не заметила.

– Он скло-онился и взял мою голову в рот. Я-я почувствовала боль… мой череп х-хрустит… и я просыпаюсь с этим х-хрустом в ушах. – голос девушки дрожал, а ноги дёргались в такт с часами, весящими на стене.

Орлов отложил ноутбук и положил руки на колени.

– София, мы с вами работаем уже третий месяц. Ваше тревожное расстройство, панические атаки… Мозг в таком состоянии – мастерская по производству монстров. Это защитный механизм. Вы проецируете внутреннюю боль, свой страх перед миром, в конкретный, пугающий образ.

– Нет, это было словно по-настоящему! – Вырвалось у неё.

– «Вещие сны» – это архаичный конструкт, – мягко, но твердо парировал он. – Наука их не подтверждает. Вы сами сказали – не помните обстоятельств, контекста. Помните только кульминацию страха. Это классика для панического расстройства.

– Вы не понимаете! Он видел меня!

– Кто? – доктор слегка наклонился вперед, и его глаза сузились. – Призрак? Чудовище? София, давайте будем оперировать реальными категориями. Вы – взрослая девушка. Не «чокнутый ребенок», который боится монстра под кроватью.

Слово "чокнутый"повисло в воздухе. Такое неприятное… даже ядовитое.

– Прекратите… – прошептала она.

– Что прекратить? – Орлов улыбнулся. Тонкая, учтивая улыбка, но в глазах что-то дрогнуло. – Прекратить говорить правду? Ваша фантазия, ваши иррациональные страхи управляют вами. Вы позволяете им это. Вы – удобренная почва для этих кошмаров.

– Я сказала, прекратите! – ее голос сорвался на визгливую ноту. Она вцепилась в подлокотники, костяшки пальцев побелели. Сердце колотилось где-то в горле, перекрывая дыхание. Тревога, знакомая и ужасная, накатывала волной, грозя снести с ног.

Но доктор не прекращал. Его голос, до этого ровный и бархатистый, стал жестче.

– Ты сидишь здесь. В моем кабинете и рассказываешь про людей-рыб-волков. В двадцать три года. Вместо того чтобы взять ответственность за свою жизнь. За своё лечение.

– ЗАТКНИТЕСЬ! – закричала София, закрывая уши ладонями. Слезы хлынули из глаз. Это была истерика, та самая, которую она так боялась устроить. Полная потеря контроля. Полный провал.

И тут голос доктора Орлова изменился. Окончательно. В нем появился низкий, рычащий обертон, будто говорили двое – ухоженный психиатр и что-то древнее, сидевшее в его глотке.

– …вместо этого вы визжите словно собачка.

Орлов смотрел на нее. Его улыбка, все еще напоминающая профессиональную, начала медленно растягиваться. Уголки рта поползли вверх, к вискам, кожа на щеках натянулась, как резина, обнажая десны. А потом она увидела их.

Зубы.

Мелкие, острые, частые, как иглы дикобраза. Совершенно белые, блестящие, как перламутр. Рыбьи зубы. Именно такие, как в кошмаре.

Она не закричала. Ужас, густой и плотный, как асфальт, сковал ее легкие и голосовые связки. Она могла только сидеть и смотреть, как кошмар материализуется в кабинете на Петроградской.

В тот же миг тяжелый дубовый шкаф, стоявший у двери, с оглушительным грохотом рухнул на пол, наглухо забаррикадировав выход. Пол под ногами Софии содрогнулся.

Психиатр, вернее, то, что сидело в его коже, медленно поднялось. Движения были плавными, неестественно текучими.

– Ну вот, София, – его голос был теперь полон этого рычащего тембра, звучащего из самой глотки. – Ты хотела, чтобы я прекратил? Я прекращаю. Прекращу притворяться.

Его улыбка резко спала, он не просто смотрел ей в глаза. Он будто бы смотрел сквозь них. Прямо в душу. Лишённый жизни, намёка на милосердие.

Он сделал шаг к ней. Она вжалась в кресло, пытаясь стать меньше, невидимой.

– Ты права, это было предупреждение. Я просто хотел посмотреть, как ты отреагируешь. Как будешь визжать и умолять. Это так… насыщает… – улыбка вновь появилась на его лице.

София тяжело сглотнула и закрыла глаза. В этот момент тело "Орлова"начало меняться. Он стал выше, чуть больше двух метров. Руки и пальцы сильно вытянулись. у него были не когти, скорее очень острые ногти. Когда она открыла глаза перед ней стояло то самое существо.

Он склонился над ней, его лицо теперь было в сантиметрах от ее. Пахло гнилью и железом.

– Ты думаешь, ты что-то значишь? – сказал он писклявым голосом, издеваясь. – Ты – никто. Пылинка. Истеричная, слабая пылинка с больным мозгом. И знаешь, что самое смешное? Ты сама дала мне ключ. Твой страх – это приглашение. Я просто вошел.

Его длинные, бледные пальцы коснулись ее виска. Прикосновение было ледяным.

– Ты будешь умолять меня о пощаде? – улыбнулось существо. – Ну пожалуйста-пожалуйста!

"Доктор"засмеялся.

Он выпрямился и медленно, почти невесомо, оторвал ее от кресла. Его сила была чудовищной и абсолютной. Он швырнул ее на пол. Она упала на ковер, не в силах пошевелиться, парализованная ужасом.

Он не спешил. Он наслаждался каждой секундой. Он говорил с ней, шептал те самые слова, что преследовали ее всю жизнь: «ничтожество», «больная». Каждое слово впивалось в сознание, как его игольчатые зубы – в плоть.

Он не просто откусил её голову. Вначале он начал грызть ее пальцы, мучительно долго откусывая по фаланге.

София лежала на ковре, пытаясь уйти в мысли. Отвлечься от бесконечной, по её ощущениям, пытки.

2

Это началось в семь лет. Не с громкого события, а с тихого, постепенного смещения реальности. Для Софии мир никогда не был стабильным и надежным местом. Он был полон невидимых угроз, которые другие дети будто бы не замечали. Гул электрических проводов за стеной мог предвещать катастрофу. Тени в длинном школьном коридоре вытягивались, чтобы схватить ее за пятки. Шепот одноклассников, даже беззлобный, был полон скрытых, ужасных смыслов.

Прозвище «чокнутая» прилипло к ней во втором классе, после инцидента с пластилином.

На уроке труда они лепили зверей. София старательно выводила длинное, бесформенное тело с множеством коротких лап. Учительница, милая, но уставшая женщина, спросила:

– София, что это у тебя? Гусеница?

Девочка покачала головой, не отрывая взгляда от своего творения.

– Это то, что живет под полом. Оно шепчет по ночам. Я его слепила, чтобы оно меня не тронуло.

В классе повисла тишина, а затем грохнул смех. Кто-то крикнул: «Чокнутая!»

С тех пор это стало ее именем. Чокнутая. Оно летело вслед за ней на переменах, шепталось у нее за спиной в столовой. Сначала оно ранило, а потом она просто сжималась в комок внутри, принимая это как данность. Да, она чокнутая. Мир был слишком громким, слишком острым, слишком пугающим, и ее реакция на него была неправильной, сломанной.

Панические атаки приходили как удушье. Сначала – холод в животе. Потом – стук сердца, отдававшийся в висках. Мир сужался до размеры игольного ушка, и сквозь него невозможно было дышать. В такие моменты единственным спасением была мама.

Не отец, вечно занятый на работе и раздраженно отмахивавшийся от ее «фантазий». Не бабушка, советовавшая «взять себя в руки». Только мама.

Мамины руки пахли ванилью и теплом. Ее голос был тихим якорем в бушующем море страха.

– Дыши, солнышко, дыши со мной, – она сажала Софию на колени, обнимала сзади и клала ее маленькую ладонь себе на грудь. – Чувствуешь? Вдох… и выдох. Медленно. Как волна.

И София, захлебываясь слезами, пыталась дышать в такт. Мамино сердцебиение было единственным правильным ритмом в хаотичном мире.

По ночам, когда тени оживали и превращались в монстров, София неслась в родительскую спальню и молча забиралась под одеяло к маме. Та никогда не прогоняла ее, не говорила: «Тебе это приснилось». Она просто обнимала ее, шепча в темноте:

– Никто не причинит тебе вреда, пока я здесь. Я твой щит. Все эти твари боятся маминой любви. Она для них как яркий свет.

Она не отрицала страх. Она не говорила, что монстров нет. Она давала ей оружие против них – свое присутствие.

Они создали свой ритуал, свой заговор против всего мира. Перед сном мама рассказывала ей не обычные сказки, а истории о Девочке, Которой Было Страшно, но которая находила в себе силы. Они «заряжали» воду от плохих снов, ставя стакан с ней на подоконник, чтобы лунный свет его очистил. Они рисовали страх на бумаге, а потом сжигали листок в пепельнице, наблюдая, как ужас превращается в безвредный пепел.

Мама была волшебницей, способной заговорить внутреннего монстра. Она была крепостью, стены которой были непробиваемы для насмешек и прозвищ.

Но крепости не вечны.

Когда Софии было четырнадцать, мама умерла. Рак. Быстро и безжалостно.

Исчез запах ванили. Умолк голос-якорь. Погас свет, который отгонял монстров.

Остался только холодный, громкий, беззащитный мир. И прозвище «чокнутая», которое теперь звучало не как дразнилка, а как медицинский диагноз. Последний щит был сломан, и все чудовища, которых мама когда-то сдерживала, вышли из-под кровати и из-под пола, чтобы остаться с ней навсегда. Теперь у нее не было волшебства, чтобы их прогнать. Остались только таблетки и холодные кресла чужих кабинетов, где ее страхи называли «больной фантазией».

3

– Мама… – прошептала София.

Он взял ее за обе икры.

– Вдох… выдох… – шептала она, представляя, как сидит у матери на коленях. Это не помогало.

Существо резким движением разломало ноги Софии, резко вывернув их в обратную сторону. Боль была запредельной, нечеловеческой, но страх был сильнее даже боли. Она не могла кричать, только издавала хрипящие, клокочущие звуки. Секунды превращались в часы, минуты в целые дни. Со временем страх стал настолько сильным, что София почти не обращала внимание на боль.

И лишь в самом конце, когда сознание уже уплывало в черную пустоту, он склонился к ее шее, его рот растянулся в невозможной, жуткой улыбке.

– Сладких снов, София! До новых встреч… Или нет. – Противно хихикнуло чудовище.

Его голос был последним, что она услышала. После этого раздался хруст. Тот самый хруст, который преследовал её с самого утра.

Существо откусило голову Софии.

Последним, что увидели глаза Софии, была растянутая в невозможной улыбке пасть, усыпанная игольчатыми зубами. Последним, что она услышала, был не собственный крик, а сокрушительный, влажный хруст собственного черепа. И наступила тьма.

В ту же секунду, когда безжизненное тело девушки обмякло на дорогом персидском ковре, окрашивая его узоры алым, в кабинете раздался настойчивый, но вежливый стук.

Монстр, который уже вновь обратился в тело Доктора Орлова, не поворачивая тела, с хрустящим звуком, похожим на сухие ветки, повернул голову на 180 градусов. Уставившись в дверь, он не чувствовал страха или удивления. Только холодное хищное любопытство.

– Доктор Орлов? С вами все в порядке? – Послышался низкий голос с оттенком беспокойства. – Извините за беспокойство, но на пост охраны поступил сигнал о странных звуках.

Это был охранник Владимир, который работал в этом бизнес центре более пяти лет и знал всех в лицо.

Орлов был уважаемым человек. Но то что кто-то услышал, не было похоже на обычный спор.

Подражатель не ответил. Он стоял недвижимо, слушая тяжелое дыхание человека за дверью. Он видел его смутный силуэт через матовое стекло. Пульс охранника, быстрый и громкий, отдавался в его сверхчувствительном слухе, как барабанная дробь. Страх. Сладкий, чистый страх.

– Там кто-нибудь есть? – Голос Владимира стал более громким и настойчивым. Он попытался открыть дверь, но массивный шкаф не дал ему это сделать. – Если вы не откроете, то мне придётся вызвать полицию. Доктор!

Угроза осталась без ответа. В кабинете стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Свидетели последних мгновений жизни Софии.

По спине Владимира пробежали холодные мурашки. Он отступил от двери. Что-то было не так. Очень не так. Он достал рацию для связи с диспетчером.

Монстр с той же жуткой пластичностью, вернул голову в нормальное положение. Он бросил взгляд на нарисованную им картину, на лужу крови, медленно растекающаяся по полу, впитываясь в ковёр. Улыбка ни на секунду не спадала с его лица, своё он получил. Насытился страхом и болью. Время уходить.

Свет начал мигать.

На секунду лампа потухла. Во тьме его контуры задрожали и поплыли, а когда свет вновь заполнил кабинет, существа уже не было. Он исчез, будто его и не было. Оставив после себя лишь запертую комнату ужаса и тело с жестоко отнятой головой. Лампа окончательно потухла.

4

Спустя час у входа в бизнес центр замерли патрульные машины и автомобиль следственно-оперативной группы. Владимир, бледный и взволнованный, встретил их у входа.

– Дверь завалена изнутри. – быстро произнёс охранник. – Там тишина. Полная тишина.

Взлом занял несколько минут. Когда тяжелый шкаф, с грохотом отодвинутый специальными ломами, упал, открыв проход, полицейских встретил тяжелый, металлический запах крови. Он ударил в нос, густой и неоспоримый.

Картина, открывшаяся им, заставила замолкнуть даже видавших виды оперативников.

Кабинет был погружен в полумрак, лишь слабый вечерний свет пробивался сквозь шторы. В центре комнаты, на богатом ковре, лежало тело молодой девушки в простой одежде. Тело было неестественно вывернуто, ноги были изломаны в нескольких местах, словно их крутили с нечеловеческой силой, а на руках отсутствовали пальцы. Но самое ужасное было на месте головы. Ее просто не было. От шеи вверх тянулся лишь рваный, кровавый обрубок.

Кровь. Ее было невероятно много. Она залила ковер, забрызгала ближайшее кресло и низ книжных полок.

– Мамочки… – тихо прошептал молодой сотрудник, делая вид, что поправляет перчатки.

Старый опер, капитан Костин, с мрачным видом обошел комнату. Его взгляд скользнул по аккуратным рядам книг, по мебели, по пустому креслу врача.

– Ничего не трогайте и зовите следователя. – С серьёзным видом сказал Костин. – Где доктор?

– Его нигде нет, – отозвался другой оперативник. – И в квартире тоже. Чисто. Будто испарился.

Час спустя, когда криминалисты начали свою работу, Костин и следователь, молодая женщина по имени Ирина Касаткина, совещались в коридоре.

– Версии? – спросила Касаткина, закуривая. Рука у нее слегка дрожала.

– Самая очевидная – доктор Орлов и есть маньяк, – хрипло проговорил Костин. – Привел пациентку, устроил тут сатанинские пляски, убил ее, а потом сбежал, пока охранник стучал в дверь. Дверь была забаррикадирована изнутри, окна закрыты. Больше некому.

– И зачем же ему это делать? Успешный психиатр, репутация, деньги. – Ирина сильно затянулась. – А тут… такой садизм. Это не похоже на обычное убийство, скорее ритуальное действие.

–А маньякам зачем? Потому что они могут. Может она обидела его? – Спросил Костин.

– Извините… – вмешался молодой сотрудник. – Я знаю Софию и если честно… репутация у неё такая себе. Все называли её "чокнутой".

– Прекрасно! Он знал что она нестабильна. – продолжил Костин. – "Чокнутая". Лёгкая жертва. Никто не поверит, если бы она жаловалась.

– А куда делся доктор? – кивнула Касаткина в сторону кабинета. – Мы обыскали всё, ни Орлова, ни его трупа. Следов борьбы нет, кроме той, что устроил он с ней. А голову он куда дел? Мы обыскали и здание, и улицу, а её нет.

Костин тяжело вздохнул.

– Значит унёс с собой. Сувенир. А исчез он, потому что подготовился. Шкаф тоже не сам упал, он просто хотел нас задержать…

– Идеальное преступление? – в голосе Ирины прозвучал скепсис.

– Нет, – Костин мрачно ухмыльнулся. – Идеальных не бывает. Он где-то оступится. Оставил след, ДНК, камеру где-то проморгали. Мы его найдем.

Он говорил это с привычной уверенностью, но в глазах у него была пустота. Картина в том кабинете не укладывалась в обычные схемы. Это была жестокость, выходящая за рамки человеческого понимания. И самое жуткое было даже не в отсутствии головы, а в том, что они так и не смогли найти ни единого следа самого доктора Орлова. Ни отпечатков, ни волоска. Будто призрак вошел в комнату, совершил кошмарное убийство и растворился в воздухе.

А в протоколе так и будет записано: «Основной подозреваемый – врач-психиатр Орлов, скрылся с места преступления. Мотивы устанавливаются». Никто из них не мог даже предположить, что главная улика – тело с откушенной головой – была не актом безумия, а точным, дословным исполнением вещего сна, который так и остался бы всего лишь сном, если бы не одно обстоятельство.

Монстр сделал его явью.

5

931 год.

Глухие леса близ будущего Новгорода.

Они пришли с неба словно на огненной колеснице без коней, что сама по себе была чернее самой темной ночи. Когда она, пылая, рухнула в болото на опушке леса, из нее вышли существа. Высокие, непостижимо стройные, в облачении, похожем на струящийся жидкий металл. Их лица были прекрасны, но лишены какой-либо теплоты, а глаза меняли цвет.

Люди из ближайшего селения – охотники, дружинники местного старосты – нашли их на рассвете. Они подошли с копьями наготове, но увидев Существ, замерли. Не от страха, а от благоговейного ужаса. Такая красота и такое совершенство не могли принадлежать смертным.

– Не трогать! – старый воин Святослав, видавший на своем веку и варягов, и греков, опустил меч. – Это не люди. Взгляни в их очи! Это Боги сошли к нам.

Один из Пришельцев, казавшийся старшим, шагнул вперед. Он не говорил, но его голос, глубокий и многоголосый зазвучал прямо в их умах.

«Мы пришли с Небесной Тверди. Мы – Образ.»

– Ясны вы, Господа! – пал на колени молодой охотник по имени Светозар. – Чего вы хотите от нас, рабов своих?

Другой Пришелец, его формы были изящнее, поднял руку. На ладони его вспыхнул свет, и в воздухе проступило объемное изображение звезд, планет, галактик. Люди ахнули, отшатнулись.

«Мы изучаем. Мы ищем Жизнь.»

– Они показывают нам миры! Иные миры! – воскликнул Святослав. – Это дар небес!

Среди людей была девушка по имени Надежда. Дочь местной знахарки, она слыла красивейшей в округе, но душа ее жаждала не земного. Она смотрела на звезды и чувствовала тоску по чему-то великому. И когда ее глаза встретились с глазами того, второго Пришельца, в ее сердце что-то дрогнуло. В его взгляде не было ни страсти, ни любви. Было лишь холодное, научное любопытство. Но для нее это показалось знаком свыше.

Ночью, когда остальные люди, напуганные и восхищенные, разошлись по домам, она прокралась к месту, где стоял черный корабль. Пришелец ждал ее. Он, казалось, знал, что она придет.

«Ты выбрана, – прозвучал голос в ее голове. – Твоя плоть интересна. Она… уникальна.»

Он прикоснулся к ее лицу. Его пальцы были холодными, как лед. Его кожа на мгновение потекла, приняв ее черты, а затем вернулась к своему идеальному, безжизненному состоянию. Это был не акт любви. Это был акт сбора образца. Но Надежда, опьяненная близостью к «божеству», не понимала этого.

Прошло несколько лун. Корабль Пришельцев бесшумно поднялся и исчез в ночном небе, оставив после себя лишь выжженную поляну и легенды. А в чреве Надежды начало шевелиться нечто чужое.

Беременность была тяжелой. Ее тошнило не от пищи, а от солнечного света. Ей снились сны о черных пустотах и холодных звездах. Старая знахарка, ее мать, качала головой, шепча заговоры, но не могла распознать болезнь.

6

Роды начались в ненастную ночь, когда гром гремел, будто небесная колесница возвращалась. Надежда кричала не от боли, а от ужаса, чувствуя, как внутри нее бьется сердце не ребенка, а нечто иного.

Когда младенец вышел на свет, крик Надежды оборвался. Она уставилась на свое чадо, и ее глаза округлились от чистого, немого ужаса. Это не был ребенок. Это было что-то тощее, с вытянутыми конечностями, с восковой, полупрозрачной кожей. Его лицо было странно вытянутым, а когда оно открыло глаза, они были бледно-желтыми, с вертикальными зрачками.

– Чудовище… – успела прошептать Надежда, и ее сердце, не выдержав разрыва между ожиданием божественного дитя и реальностью, остановилось. Последним, что она испытала, был не материнский трепет и восторг, а страх, пробегающий холодком по всему телу.

Младенец, существо, не издал ни звука. Его разум, унаследованный от отца, уже был активен и восприимчив. Он видел мертвое лицо матери, видел ужас в ее застывших глазах. Он инстинктивно пополз, оставляя за собой кровавый след, туда, где на земле после дождя стояла лужа.

Он посмотрел в воду. И увидел свое отражение.

Он увидел тощее, бледное создание с нечеловеческими глазами. Он увидел то, что убило его мать. В его остром, чуждом разуме, лишенном человеческих иллюзий, мгновенно сложилась страшная картина.

Логика была безжалостной…

"Мать умерла, увидев меня, значит я нечто ужасное. Отец ушёл, оставив меня, значит я ошибка. Я один… всегда один."

Это был не детский плач, это было молчаливое, всепоглощающее осознание. Он не знал слов «одиночество» или «отвращение», но он почувствовал их на клеточном уровне. Его рождение было смертью. Его существование – ошибкой.

В тот миг, глядя на свое уродливое отражение в луже, он получил психологическую травму, которая определит его на тысячелетия вперед. Он понял, что мир никогда не примет его настоящего. И если он хочет выжить, он должен будет прятаться. Под чужими лицами. Воровать жизни, чтобы заполнить пустоту внутри.

И тогда он впервые почувствовал голод. Не физический. Голод по чужой жизни, по чужому теплу, по чужому облику, который хоть на время позволит забыть, кто смотрит на него из глубины вод.

7

25 февраля 2013 года

Воздух был достаточно холодным, но всё же чистым. А февральское солнце, редкий гость в небе над Петербургом, слепило глаза, отражаясь в лужах после недавней оттепели. Для Софии такие дни были спасением. Солнечный свет словно развеивал мутную пелену постоянной тревоги, делая мир четче, проще и не таким враждебным. Она шла по улице, подняв воротник пальто, и впервые за долгое время не чувствовала привычного сжатия в груди. Было почти… легко.

Небольшой голод напоминал о себе приятным ощущением предвкушения. Она окинула взглядом ряд кафе. Из одного доносился соблазнительный запах свежей выпечки, из другого – горьковатый аромат кофе. «Может, после сеанса зайти куда-нибудь?» – мелькнула у нее мысль. Побаловать себя. Она так редко себе это позволяла.

Ее взгляд скользнул по тротуару и зацепился за молодую женщину, которая, смеясь, играла с маленькой девочкой. Ребенок визжал от восторга. Острая, сладкая грусть сжала сердце Софии. Не зависть, а именно грусть. Таким же солнечным днем, много лет назад, ее мама качала ее на качелях во дворе. Она помнила, как крепко держали ее мамины руки, как она чувствовала себя в полной безопасности, зная, что эти руки никогда ее не отпустят.