Сундук

Глава 1

Я живу на свете уже очень и очень долго. Пожалуй, я не смогу ответить на вопрос «сколько мне лет», да и, признаться честно, ответ мне ни к чему. Я просто знаю, что уже слишком стар. Мои петли скрипят, как никогда. По телу уже давно пошли волнообразные трещины. Древесина иссохлась настолько, что достаточно теперь одного – даже самого неловкого удара, – чтобы пробить брешь, обнажив нутро.

А ведь когда-то, помнится, все было иначе. Румянее и крепче был я в те далекие времена, когда в уютной лавочке старого мастера Ганса обрел свой первый дом. Эти воспоминания сменяются теперь передо мной картиной настоящего – едва уловимая полоска света под дверью, посреди всепоглощающей тьмы. Что-то давит на меня сверху, не давая свободно продохнуть. И этот густой, обволакивающий запах гнили, который поначалу казался невыносимым. Но со временем привыкаешь ко всему.

Мне неоднократно приходилось слышать обрывки их разговоров о том, что от меня давно пора избавиться – выбросить как хлам, который только и делает, что занимает лишнее место в чулане.

Если бы мне предоставилась возможность избрать свою участь, я бы пожелал покончить со всем этим. Как жаль, что у меня нет ног. Иначе бы я прошел к ближайшему окну и, открыв его, сделал шаг навстречу избавлению.

На своем веку я повидал разных хозяев. Кто-то из них лелеял меня и обращался бережно. Иной, наоборот, в порыве пьяного гнева бил ногами, обутыми в тяжелые сапоги. Одни бережно хранили во мне ткань, другие – пустые бутылки.

Настенные часы пробили двенадцать. Полночь. Можно попробовать уснуть, но все мое тело изнывает от давящей боли. И, чтобы как-то о ней не думать, в такие глухие, одинокие ночи мне ничего не остается, кроме как придаваться воспоминаниям.

Услышав бой часов мое сердце – а, вернее, то, что от него осталось, – начинает сжиматься. Тяжесть охватывает тело, придавливая его еще ближе к запыленному полу. Остатки смолы, как человеческие слезы, начинают выступать на моей поверхности. Сквозь охвативший меня тягостный дурман, начинают проступать черты, линии и изгибы моего первого дома. Лавка мастера Ганса предстает желанным видением, в котором я хочу очутиться наяву. Пряный запах древесного пола, приглушенное освещение и различная утварь: сундуки, деревянная посуда, настенные часы причудливой формы,– все это вновь предстает передо мной.

В лавке я стоял около стекла, разделявшего её умиротворенный мир от многолюдной улицы. Проходившие мимо молодые барышни, бойко вышагивающие юноши, солидного вида господа и дамы, – каждый из них, казалось, задерживал на мне восхищенный взгляд. В такие моменты внутри меня пламенел крохотный огонек, разливая опьяняющее тепло по деревянным жилкам. Некоторые даже замедляли свой шаг, чтобы получше рассмотреть дивную резьбу, обрамлявшую все мое тело, и макушку, увенчанную посеребренной рукоятью, на которой были искусно вырезаны инициалы моего создателя.

О самом мастере Гансе мне известно немногое. Не знаю, была ли у него семья. Быть может, именно мы были его единственной семьей. Каждое утро, пока рассветные лучи только-только начинали обдавать еще пустынную улицу, мастер приходил в лавку. Я видел, как он не спеша подходил к двери. Его осанка была прямой, да и сам он обладал выдающимся ростом, поэтому со спины, глядя на его походку, нельзя было сказать, что идет пожилой человек.

Я запомнил его бодрым и дружелюбным. Приведя себя в порядок, он принимался делать то же самое с нами. Кого-то он тщательно протирал ветошью, тихонько нашептывая что-то. Кого-то слегка поправлял. В его движениях не было грубого, делового, механического начала. Наоборот, он обращался с нами как с собственными детьми. В сути своей, мы и были таковыми. Меня, например, он часто поглаживал по румяным бокам. Затем переходил к настенным часам или саквояжу. Бережно стирал с них накопившуюся за ночь пыль и, отходя, мягко, по-отцовски, похлопывал. По мере того, как улица постепенно наполнялась людьми, подходило время открытия лавки. Прежде чем повернуть ключ в замочной скважине двери, старый мастер еще раз поправлял свой жилет с вышитыми на нем узорами, немного приглаживал свои традиционные черные брюки, в которых он появлялся почти каждый день, смотрелся в зеркало, разглаживая седые волосы и густую бороду. Исполнив свой ежедневный ритуал, он подходил к двери, чтобы отпереть замок и повесить табличку «открыто». Так начинался каждый наш день.

Шло время. Дни сменяли друг друга с завидным постоянством. Люди нисколько им не уступали. Мне всегда нравилось наблюдать за ними. Я пристально всматривался в их лица, особенно меня интересовали глаза: за тот краткий миг я пытался выхватить кусочек мира, который существовал за ширмой их одеяний. А ночами, тихими и безлюдными, я смотрел на белые крупинки, которые кто-то, к сожалению, неведомый мне, так хаотично рассыпал на чернеющей глади далекого неба.

Однажды ночью тихо покоившийся мир был осквернен, впервые – на моих глазах. Этот случай оставил первую глубокую отметину боли в моем сердце.

Сначала я услышал чьи-то крики, доносившиеся издали. На улице было безлюдно, поэтому я подумал, что какие-нибудь ночные гуляки ругаются вдалеке. Затем я увидел силуэт. Это был человек, от кого-то стремительно убегавший. Следом появились его преследователи: двое крупных мужчин, чья тяжелая поступь доносилась до меня. Они догоняли убегавшего.

Фонари на противоположной стороне улицы не горели, поэтому я не мог разглядеть их лиц, но дальнейшее помню отчетливо: преследователи, повалив убегавшего на землю, начали неистово избивать его. Удары сыпались по спине, голове, а некоторые по лицу.

Не помню, сколько длилось это зверство – ощущение было таким, словно время остановилось но, после того, как они второпях обыскали карманы своей жертвы и поспешно скрылись, оставленный ими больше не пошевелился.

Всю оставшуюся ночь я не сводил с него взгляд, думая о том, как мир, обрамленный первозданной красотой, может терпеливо сносить подобную жестокость? Почему звезды не погасли, отворачиваясь от человека и дел его рук? И как могут мирно существовать великая гармония ночного неба и неистовое безумие человека?

Я не сомкнул глаз до самого утра. На рассвете, отразившимся золотистыми переливами на мостовой, первые прохожие обнаружили тело. Оно одиноко покоилось на холодных камнях и ни в чем больше не нуждалось.

Пытаясь избавиться от ночных воспоминаний, я закрыл глаза в надежде на сон.

Глава 2

Я не могу вспомнить своих нынешних хозяев. Не знаю почему, но их манеры, привычки, как и облик, давно затерялись среди закоулков памяти. Мне представляется, что в виде невесомого, почти прозрачного облачка, воспоминания скитаются по лабиринтам сознания и, случайно наталкиваясь друг на друга, сливаются. Одно воспоминание наслаивается на другое, образуя третье, которое становится слепком вымысла и действительности.

Я помню много из пережитого мной. Случалось разное – как плохое, так и хорошее. Что-то запоминалось невольно, а что-то я сознательно пытался отложить в памяти. Самое желанное в моей коллекции – Хельга.

В тот день улица была, по своему обыкновению, шумной. Пешеходы наряду с автомобилями разрезали её вдоль, стремглав проносясь мимо. Редкий прохожий не поддавался спешке. Небо нахмурилось, вот-вот собираясь окропить мостовую дождем.

Наша лавка пустовала. В то утро нас посетило всего несколько человек. Каждый из них почти в точности повторял действия предыдущего: сначала прошелся вдоль витрин, затем задал пару вопросов мастеру, чтобы чем-то оправдать свое появление, и стремительно удалялся.

Я смотрел через витринное стекло на потускневшую мостовую. Сонливость не давала покоя. Я сомкнул веки, решив немного вздремнуть.

Громовой раскат разбудил меня. Чередой пронеслось несколько глухих ударов. Звук был настолько грозным, что, казалось, переполненные облака кто-то распорол резким ударом ножа, вывалив их содержимое наружу. Последний раскат помог мне окончательно высвободить сознание из омута сна.

Быстрым шагом прохожие пытались преодолеть расстояние до ближайшей подворотни, лавки или небольшого козырька, под которыми можно переждать дождь, с каждой минутой превращавшийся в ливень.

Несколько прохожих забежали к нам в лавку. Закрыв за собой дверь и принеся холодный уличный воздух, они любезно попросили мастера Ганса разрешение переждать, как они выразились, «настоящую бурю».

Старый мастер одобрительно покачал головой. Затем предложил гостям чай, дабы не простудиться. Они, поблагодарив, отказались. Их было трое: мужчина и две молодые барышни.

– Раз уж вы все равно здесь, не желаете посмотреть товар? Может, что-нибудь, да и приглянется, – спросил мастер Ганс.

– Почему бы и нет, – произнесла одна из девушек, одетая в темно-зеленое пальто. – Я столько раз проходила мимо этой лавки и ни разу не заглянула внутрь.

– В самом деле, – поддержала её вторая. – Ливень может затянуться, а я уже давно хотела приобрести новые настенные часы.

Они вдвоем направились к витринам. Мужчина остался стоять около двери. Он нетерпеливо посматривал на свои часы на цепочке, затем убирал их во внутренний карман и продолжал смотреть на улицу.

Одна из девушек остановилась напротив часов, долго разглядывала их. Мастер Ганс стоял рядом, отвечая на её вопросы.

Девушка в темно-зеленом пальто успела обойти весь зал. Она была увлечена, но не более. Её интерес представлял собой интерес любопытствующего посетителя музея, у которого, все же, есть дела поважнее. Теперь она стояла в нескольких шагах от меня, глядя на мостовую, заливаемую водой. Капли били в стекло сильнее прежнего. Только теперь мне удалось разглядеть её детское лицо. Да, оно было именно детским. И большие зеленые глаза тоже отливали детской наивностью и чистотой. Но во взгляде иногда проступал ребенок, который отчаянно хочет казаться взрослым. И это делало её еще милее.

Я не отводил от нее взгляд. Она подошла ближе. В её глазах проступила заинтересованность.

– Сколько будет стоить этот сундук? – спросила она, обернувшись.

Мастер подошел к ней, оставив девушку, интересовавшуюся часами, наедине.

– Очень хороший экземпляр. Один из моих самых любимых, – сказал мастер.

Он погладил меня своей теплой, мозолистой ладонью, тоже самое сделала девушка. Её ладонь оказалась миниатюрной и нежной.

– Кажется, дождь заканчивается, – произнес мужчина, стоявший у входа. – Можно потихоньку выбираться. Благодарю вас за приют. Всего доброго.

Он надел серую шляпу на вымокшие волосы и вышел из лавки.

Я и не заметил, как ливень ослаб, а потом и вовсе прекратился. Мастер шепнул ей что-то на ухо. Она закивала.

– Я поняла. Спасибо.

Тем временем небо немного прояснилось. Улица вновь заполнялась людьми.

– Сердечно благодарю вас за приют. Обещаю зайти в скором времени – сундучок мне уж больно понравился, – произнесла девушка.

Напоследок она еще раз коснулась ладонью моей головы. Выйдя из лавки, она быстро зашагала по мокрому асфальту. Я смотрел ей вслед.

***

На следующий день она не появилась. И на следующий тоже. Я стал беспокоиться, ни случилось ли чего. Пристально разглядывая прохожих, я выискивал её в толпе. Но все было напрасно – её нигде не было.

За время моего ожидания наши прилавки заметно поредели. Людям нравился товар, изготовляемый Гансом, оттого они часто посещали нас и не уходили, не прикупив что-нибудь. Особым спросом пользовалась посуда: её часто покупали, предварительно попросив мастера упаковать в подарочную бумагу. Как и посуда, настенные часы не задерживались долго. Среди покупателей я узнал девушку, интересовавшуюся ими в тот дождливый день. На этот раз она появилась со своим спутником, который, как мне показалось, был много старше её. Его редкие волосы уже подернула седина. Он также деликатно обращался со своей дамой, как и с собственным пенсне, которое бережно извлекал из внутреннего кармана пиджака, и столь же аккуратно убирал внутрь. Не знаю почему, но он вызывал у меня симпатию и даже доверие.

Девушка в темно-зеленом пальто больше не приходила.

Спустя неделю мастер продал меня одному юноше.

Он зашел в лавку под самый вечер. Солнце уже клонилось к закату. Люди, уставшие и понурые, шли по улице, не оглядываясь по сторонам. Войдя, юноша поприветствовал мастера. Он выглядел молодо и задорно в костюме-тройке. Правда, пиджак оттенка кофейного зерна был немного великоват, но это нисколько не портило внешний облик.

Поправив поля шляпы, юноша осмотрелся.

– Ищете что-то? Могу подсказать, – сказал, выходя из-за прилавка, мастер.

Юноша посмотрел в мою сторону.

– Спасибо. Я уже нашел.

Моей первой мыслью была мысль о девушке в зеленом пальто. Я сразу подумал о том, что никогда больше не увижу эти глаза, лицо, не услышу её голос, не смогу вновь ощутить столь желанное прикосновение её рук… «Неужели это конец?» – спросил я себя в тот момент, когда юноша уже протягивал ладони, не изувеченные тяжелым физическим трудом.

– Прекрасный экземпляр. Ручная работа, – произнес мастер, подойдя к нему. – Не желаете еще что-нибудь присмотреть? Выбор большой, да и товар спросом пользуется.

– Нет, меня интересует только сундук.

– Почему именно этот? Вот, взгляните, тоже достойный вариант, – мастер указал на моего собрата, стоявшего в стороне.

Я взмолился всем Богам на свете, чтобы он передумал и согласился на предложение мастера. Ведь тот сундук был тоже по-своему красив. Он чем-то походил на пиратские сундуки, в которых бороздившие морские просторы дьяволы хранили свою добычу.

Юноша был непреклонен:

– Нет, спасибо. Мне нужен именно этот.

Его ответ прозвучал, как удар кузнечного молота по наковальне. «Мне вынесли приговор и я должен с ним смириться, – произнес я про себя. – Значит, такова судьба. Ничего не поделаешь».

Мастер одобрительно похлопал юношу по плечу и позвал к прилавку. Я тем временем пытался осознать и принять свершившееся. Было трудно свыкнуться с мыслью, что вся эта размеренная жизнь медленно утекает, превращаясь теперь в мое прошлое. То самое прошлое, которым я дорожил и дорожу по сей день. Рано или поздно, со мной должно было это случиться. И вот оно случилось. Я тосковал по девушке, которую теперь не увижу. «Тогда пусть её образ останется со мной и послужит мне источником света даже в самые темные времена» – подумал я напоследок перед тем, как навсегда покинуть свой первый дом. Покинуть старого мастера, чьими заботами я благополучно жил все это время.

Мне стало тоскливо. Я не знал, что ожидает меня впереди. Кто этот юноша? Зачем я ему понадобился? Не знаю для кого как, но меня всегда страшит будущее, ибо оно несет в себе неопределенность. Ещё более пугающим оно становится для тех, кому внезапно приходится переменить привычный уклад, который вполне устраивал. Кто-то верит в лучшее. Впрочем, я не оптимист.

– Ведь они все для меня как дети, – голос мастера раздался откуда-то издалека. – Своей семьи уж нет. Супругу – царствие ей небесное – «испанка» у меня забрала. Детишки все выросли да разъехались. Только письма теперь и шлют. Вот я и мастеру разную утварь. Как сделаю – так сразу сюда, на продажу.

Они пожали друг другу руки.

Через несколько минут я уже стоял на камнях мостовой. Впервые в жизни очутившись за пределами лавки, я ощутил, как границы моего мира расширяются, стремительно уносясь вдаль, демонстрируя свою необъятность. Мной овладело ощущение незащищенности. Тоже самое, вероятно, чувствует человек, внезапно оказавшийся в людской толпе. Теперь я искал защиты, любого прибежища.

Черный автомобиль остановился в нескольких метрах от меня. Юноша поспешил к передней двери. Поговорив о чем-то с водителем, он указал рукой в мою сторону, после чего поместил рядом с собой на заднее сиденье.

Мы проехали несколько кварталов, прежде чем автомобиль остановился. Расплатившись, юноша вытащил меня наружу. Я стоял напротив парадного подъезда, предлагавшего войти в высокий дом болотного цвета. На руках юноши я прошел несколько лестничных пролетов, пока мы не остановились напротив двери. Рыжая краска на ней выцвела и облупилась в некоторых местах.

Дверь за мной захлопнулась. Ключ несколько раз повернулся в замочной скважине. Я очутился в длинном коридоре, по сторонам которого в ряд стояло несколько дверей такого же цвета, что и входная. Около каждой стояло по тумбочке. Пестрый кот расположился на одной из них.

Из помещения слева, откуда источались самые приятные ароматы, вышла уже не молодая женщина. Старое, вылинявшее платье сильно облегало её крупное, мясистое тело.

– Франц, что это ты опять приволок? – спросила она, приняв деловитую позу и расставив массивные руки по бокам.

– Сундук. Обыкновенный сундук, – парировал юноша.

– В вашей комнате и так места нет, а ты еще и притащил сюда эти деревяшки. Зачем они тебе?

– Знаете, фрау Мюллер, у вас там, кажется, кастрюля закипает. Вот и шли бы вы к ней. А вот для чего мне сундук – пускай останется тайной. Кстати, вы слышали о том, что массоны хотят завоевать мир?

– Какие массоны? Нет, ничего не слышала. – Её лицо приобрело заинтересованный вид. – А когда хотят?

– Сказали, что, пока не посоветуются со всезнающей фрау Мюллер, ничего предпринимать не станут, – довольная улыбка озарило юношеское лицо. – Но я догадываюсь, от кого вы захотите избавиться в первую очередь. – С этими словами он схватил меня и понес дальше по коридору.

– Иди, иди! Еще помянешь слова проницательной Греты Мюллер, когда понесешь свой деревянный хлам на помойку! – раздалось напоследок по всему коридору.

Юноша открыл последнюю дверь справа.

В небольшой комнате, на кровати около окна, кто-то сидел, держа в руках раскрытую книгу.

– Опять фрау Мюллер донимала своими расспросами? – произнес женский голос.

Юноша вновь подхватил меня на руки и сказал:

– Жду не дождусь, когда она – из чистого любопытства – попробует выйти через окно.

Голос показался мне знакомым. «Я его уже где-то слышал, – подумал я, – но вот где?»

Девушка направилась ко мне.

– Я боялась, что его уже кто-нибудь купил.

Мы встретились взглядами. Я все понял. В тот далекий дождливый день именно этот голос приветствовал и прощался с мастером Гансом в лавке. И именно эти глаза смотрели тогда на меня. И вот она вновь передо мной – девушка в темно-зеленом пальто.

Глава 3

Часы за дверью пробили несколько раз. Вероятно, я настолько увлекся, вспоминая былое, что даже не заметил, как стремительно пронеслось время. Оно вообще быстротечно, как сама жизнь.

Ночи теперь стали холодными. Каждая жилка впитывает ледяной, затхлый воздух из чулана. Утром должно быть теплее и, может, тогда мне удастся ненадолго заснуть. Однако, как же я отвык от настоящего тепла. Тепла, которое исходит от прикосновения любящей руки. Даже от соприкосновения с таким взглядом можно ощутить, как тело наполняется живительным теплом от головы до пят. Говоря об этом, я сразу вспоминаю Хельгу.

В самую первую ночь я не мог уснуть от нахлынувшего ощущения счастья. «Подумать только, – говорил я себе, – какой вираж берет моя жизнь». Я очень боялся сглазить, потому что понимал – реальность не может быть так прекрасна. А может все это просто мираж? Сон, который приходит к тебе в одну из ночей? И стоит только открыть глаза, как не станет Хельги, лежащей на кровати в обнимку с Францем, исчезнет комната, коридор, дом? Наверное, еще и поэтому я не мог сомкнуть глаз в ту ночь.

Франц проснулся рано утром. Он аккуратно выбрался из-под одеяла и накрыл Хельгу освободившейся половиной. Она мирно спала. Франц вышел из комнаты, чтобы вернуться через несколько минут: открыть шкаф с одеждой, достать костюм-тройку. Посмотревшись в зеркало, он причесал темные курчавые волосы, взял портфель, стоявший около стола, поцеловал еще спящую Хельгу в губы и закрыл за собой дверь.

Теперь мы впервые остались вдвоем. Я не мог безмятежно смотреть на её молочное тело, прикрытое одеялом, на пухленькие губы, которые чуть соприкасались с подушкой, на каштановые волосы, доходившие во всей своей длине до плеч. Я не сводил с неё глаз. И ждал, когда она проснется.

В коридоре кто-то громко расхаживал, то и дело открывались и закрывались двери. С кухни потянуло чем-то приятным. Может, фрау Мюллер уже верховодит в царстве тарелок и кастрюль. На улице слышались автомобильные гудки. Начинался новый день.

Вскоре проснулась Хельга. Её заспанное личико выглядело милым, и я уже не мог дождаться, когда на нем вновь появится лучезарная улыбка.

В дверь постучали.

– Хельга, вы уже проснулись? – Голос фрау Мюллер был учтивым.

– Да, да, входите.

Она вошла и оставила на столе поднос с чашечкой кофе и маленькими булочками. Кофейный аромат наполнил комнату.

– Благодарю вас. Вы знаете, как сделать утро по-настоящему добрым, – сказала Хельга.

Фрау Мюллер улыбнулась в ответ и вышла из комнаты.

Одевшись, Хельга села за стол, на котором стояла швейная машинка, и начала завтракать. Кофе и булочки быстро закончились, и Хельга приступила к работе. Во мне уже хранилась ткань, которую она положила накануне вечером. Достав материалы, Хельга разложила их перед собой. Я внимательно наблюдал, как она вымеряет каждый сантиметр ткани, как её руки обращаются со швейной машинкой. Сейчас она была деловита, но и по-прежнему мила.

Несколько часов она не поднималась из-за стола. В коридоре кто-то расхаживал. Затем раздался стук в дверь.

– Извините, что беспокою вас, но к вам пришла девушка. Сказала, что по поводу платья, – произнесла фрау Мюллер.

Хельга встревожилась.

– Ах да, конечно. Я уже и забыла совсем. – Она встала из-за стола и вышла из комнаты. Вернулась она уже с молодой девушкой.

– Роза, ваше платье готово. С ним, однако, пришлось изрядно повозиться. Но, я думаю, результатом вы останетесь довольны. – Хельга открыла шкаф и достала черное платье с кружевами.

– Какая красота! Я уже вижу, как танцую в нем с Рихардом. Хельга, вы – чудо. – Девушка обняла и поцеловала Хельгу в щеку.

– Что, вы даже и мерить не будете?

– Зачем? – усмехнулась Роза. – Я и так вижу, что оно идеально подходит мне. Скажите, сколько я вам должна? – Она вытащила из сумки кошелек.

– Как мы с вами и договаривались.

Девушка открыла кошелек и, отсчитав бумажные купюры, протянула их Хельге.

– Но тут много больше, – сказала Хельга.

– Но ведь и платье получилось намного лучше, чем я ожидала. Прошу вас, возьмите деньги. Это от чистого сердца.

Хельга стояла смущенная. Она взяла деньги.

– Благодарю вас, Роза. Я бы ни за что не стала брать выше оговоренной суммы, но если вы настаиваете…

Она крепко обняла Розу.

– Ну что вы! Не стоит, – сказала Роза. – Если мне вновь понадобится платье или ещё что-нибудь, я обязательно обращусь к вам.

Обе девушки стояли, улыбаясь друг другу.

– Мне нужно идти, Хельга. Вы меня проводите?

– Разумеется.

Хельга аккуратно завернула платье в бумагу, завязала получившийся конверт и вручила Розе.

Вернувшись, Хельга убрала со стола оставшуюся ткань. Она вручила её мне вместе с начатым жилетом. Время перевалило за полдень. Франца по-прежнему не было.

Улыбка не сходила с лица Хельги. Она, слегка пританцовывая, ходила по комнате. «Как же она прекрасна, – думал я. – Сколько в ней света и тепла, любви и нежности». Затем она схватила стул, за которым сидела, обхватила его и начала танцевать что-то похожее на вальс. Она изящно передвигалась по комнате, вытягивая ноги, делала резкий разворот и продолжала движение со стулом в сторону двери.

Поставив стул, она села на кровать и захохотала. Я умилялся, глядя на неё.

Вечером, когда солнце уже зашло за горизонт, забрав с собой последний свет из комнаты, вернулся Франц. Он был слегка уставшим. Хельга отложила книгу в сторону, с которой провела вторую половину дня, и бросилась навстречу. Крепко обняв Франца, она сказала:

– Дорогой, у меня для тебя отличные новости. Розе, моей клиентке, настолько понравилось платье, что она заплатила вдвое больше! Ты представляешь?

– Превосходно! – Франц обнял её. – Я всегда знал, что ты у меня самая талантливая.

Он поцеловал Хельгу.

– Поэтому я официально приглашаю тебя в наше любимое кафе. Поедим мороженое, яблочный штрудель. И выпьем за мой талант. – Она рассмеялась.

Франц обхватил её за талию, приподнял и закружил в воздухе. Их радостный смех разливался по всей комнате.

– Хорошо, – сказал Франц, – я с радостью принимаю твое предложение. Яблочный штрудель – это весомый аргумент. Только мне нужно одеться в парадное. Не могу же я позволить, чтобы мороженое выглядело элегантнее меня.

– Тогда и я надену самое красивое платье.