Горящий Эдем

– Знаю, сэр.

– А знаешь ли ты, как тупы Хироши Сато и его инвесторы?

Картер смолчал в ответ.

– В восьмидесятых эти парни потеряли половину своих денег, скупая Лос-Анджелес, – уверенно продолжал Тромбо, – а в девяностых надумали спустить и остаток, вложившись в Мауна-Пеле и в уйму иных убыточных проектов на Гавайях. Поэтому, Стив… Эй, Стив?

– Сэр?..

– Эти ребята могут быть глупыми, но они не слепые и не глухие. Прошло три месяца с момента последнего инцидента – пусть думают, что ситуация там выровнялась. Арестовали этого гавайского смутьяна – как его там звали?

– Джимми Кахекили, – помог Картер. – Он не смог внести залог, так что его все еще держат в тюрьме в Хило, и он точно не мог…

– Мне глубоко плевать, мог он или нет. Главное, чтобы япошки не подумали, что убийца все еще бродит по острову. Они трусливы, что крысы. Их туристы боятся ездить в Нью-Йорк, в Лос-Анджелес, в Нью-Йорк и в Майами – блин, у них столько говна в штанах, что они вряд ли осмелятся куда-то поехать в США. Но Гавайи – другое дело. Думаю, их тешит мысль, что там нет оружия… ну и раз уж они владеют целой половиной тамошних активов, чокнутых американцев с пушками там нет. В любом случае я хочу, чтобы Сато и его компания думали, что Джимми Кахека… как его там… в общем, пусть думают, что это он всех убил и больше такое не повторится. По крайней мере, пока контракты не подписаны и не скреплены семью печатями. Три денечка, Стивен. Максимум – четыре. Это что, слишком?

На другом конце провода – тишина.

– Стив?..

– Мистер Тромбо, – послышался усталый голос, – вы знаете, как трудно было заткнуть персоналу рот после других инцидентов? Людей приходилось возить на автобусе из Хило, а теперь, когда вулкан нежданно-негаданно проснулся и…

– Эй, – перебил его Тромбо, – вулкан чуть ли не первая наша достопримечательность, так ведь? Разве мы не пиарили его везде и всегда? И где же эти чертовы туристы теперь, когда извержение в разгаре?

– …и лава залила одиннадцатое шоссе, сделав его непригодным для движения, мы вынуждены нанимать временных рабочих в Ваймеа, – закончил Картер невозмутимо. – Ребята, которые нашли гольф-кары, уже раструбили об этом своим друзьям. Даже если я нарушу закон и не позвоню в полицию, случай никак не останется в секрете. Кроме того, у пропавших без вести есть семьи и друзья…

Тромбо так крепко вцепился в руль своего велотренажера, что его костяшки пальцев побелели.

– На какой срок у этих мудозво… в смысле, у этих пропавших гостей… были путевки?

Повисла пауза.

– На семь дней, сэр.

– И как долго они пробыли, прежде чем исчезли?

– Только сегодня днем прибыли, сэр… в смысле, вчера.

– Значит, их никто не ждет в ближайшие шесть суток?

– Да, сэр, но…

– А мне нужны всего три гребаных дня, Стив.

В микрофоне нерешительно затрещали помехи.

– Мистер Тромбо, я могу обещать вам только двадцать четыре часа. Мы сможем представить это как внутреннее расследование на первых порах – вроде как нужно убедиться, что кто-то куда-то реально пропал, – но потом все равно придется иметь дело с ФБР. Они и так недовольны нашим сотрудничеством после предыдущих исчезновений. Думаю, что…

– Помолчи минутку, – прервал его Байрон, выключил микрофон и повернулся к Брайанту. – Ну, что думаешь?

Секретарь тоже поставил вызов на телефоне на удержание.

– Думаю, он прав, мистер Тромбо. Копы все равно узнают через день или два. Если покажется, что мы пытаемся что-то скрыть, что ж… мы сделаем только хуже.

Байрон кивнул и глянул на парк. Метель затянула его от края до края траурным крепом, озеро превратилось в подобие белого блюдца. Вздернув подбородок, богач расплылся в шкодливой улыбке.

– Какие планы на ближайшие дни, Уилл?

Брайанту не нужно было заглядывать в бумаги, чтобы ответить:

– Этим вечером команда Сато приземлится в Сан-Франциско. На завтрашний день у вас запланировано начало переговоров с ними. После завершения переговоров, если мы придем к общему решению, Сато и его инвесторы хотели бы провести еще два дня играя в гольф в Мауна-Пеле, прежде чем вылететь обратно в Токио.

Улыбка Тромбо сделалась еще шире.

– Значит, пока что они в Токио?

Брайант взглянул на часы:

– Так точно, сэр.

– Кто там с ними? Бобби?

– Конечно, сэр. Бобби Танака – наш лучший японский агент. Он свободно говорит по-японски и отлично ладит с типами калибра Сато.

– Тогда мы сделаем вот что. Позвони сейчас Бобби и скажи, что встреча переносится на Мауна-Пеле. Дела хорошо спорятся, когда еще и в гольф есть возможность поиграть – так ведь?

Уилл поправил галстук. В отличие от начальника, крайне редко облачавшегося в деловой костюм, он носил костюм от Армани.

– Думаю, я понял вас, сэр.

– Еще бы. – Тромбо усмехнулся. – Если хочешь замерить пульс, лучше держать пальцы прямо на запястье, а не пихать их в задницу, я же прав?

И все же Брайант колебался:

– Японцы не любят, когда планы меняются на ходу. Это для них мэйваку[2], понимаете?

Тромбо слез с велотренажера, прошел к своему столу, схватил полотенце со стойки и вытер лоб.

– Мне плевать, честно. Кроме того – им что, плевать на оживший чертов вулкан?

– Оба вулкана проснулись, – заметил Уилл. – Я так понимаю, прошло уже несколько десятилетий с тех пор, как…

– Да-да, уловил, – прервал его Байрон. – Не думаю, что на нашем веку такое еще раз случится – так ведь считает доктор Гастингс, наш прикормыш-вулканолог? – Он снова включил микрофон. – Стиви, ты еще здесь, мальчик мой?

– Да, сэр, – откликнулся Стивен Риделл Картер, который был старше Байрона Тромбо на добрых пятнадцать лет.

– Слушай, дай нам двадцать четыре часа. Проведите внутренний обыск, перекопайте побережье, сделайте все возможное, чтобы ФБР вас по головке потрепало. А уж потом можно и полицию вызвать. Но сутки спокойной деловой атмосферы – это то, что нужно мне позарез.

– Вас понял, сэр. – Голос Картера звучал отнюдь не радостно.

– И подготовь президентский номер и мою личную хижину. Я прилечу вечером, и примерно в то же время прибудет команда Сато.

– Сюда, сэр? – всполошился Картер.

– Да, Стив. Если вдруг хочешь получить комиссионные в один процент от сделки, не говоря уж о щедрой прощальной премии, устрой, чтобы все было тихо-мирно, пока мы любуемся вулканом и обсуждаем наши дела. Когда юристы поставят последнюю точку и напишут все, что нужно, мелким шрифтом – можешь на узкоглазых хоть психопата с бензопилой спустить, я возражать не стану. Но не раньше, чем сделка будет заключена, – я понятно выражаюсь?

– Да, сэр, – сказал Картер натянуто, – но вы же понимаете, что осталось всего несколько десятков гостей, мистер Тромбо? Реклама была очень плохой… Если люди Сато заметят, что тут пятьсот номеров и примерно столько же хижин пустуют…

– Мы просто скажем им, что разогнали шумную толпу в честь их прибытия, – нашелся Байрон. – Мол, полюбуйтесь на плюющуюся лавой гору в поэтической тишине, гости дорогие. Если честно, мне по барабану, что мы им скажем, главное – пусть купят наш курорт. Держи руку на пульсе ситуации, Стиви. Не в заднице.

– Хорошо, сэр, но…

Тромбо сбросил вызов.

– Ладно. Распорядись подать вертолет на крышу через двадцать минут. Позвони на аэродром, пускай готовят «Гольфстрим» к вылету. Звякни Бобби и скажи, что, если он хочет и дальше работать на меня, пусть умаслит Сато и приведет его ораву на Гавайи. Еще свяжись с Майей… нет, ее я сам наберу. Ты позвони Бики, скажи, что меня день-другой не будет. Только не выдавай, куда я отправляюсь. Пошли второй «Гольфстрим» отвезти ее в дом на Антигуа и передай, что я прилечу, как только покончу с делами. И еще… где сейчас носит Кейтлин, черт бы ее побрал?

– Она здесь, сэр, в Нью-Йорке, – ходит по адвокатам.

Тромбо недовольно фыркнул. Войдя в отделанную мрамором ванную рядом с кабинетом, он пустил воду. Стеклянная стена душевой тоже открывала вид на парк. Тромбо стянул футболку, снял шорты.

– Будь они прокляты, ее адвокаты, и чтоб самой ей пусто было. Просто проследи, чтобы она не узнала, где я или где Майя, хорошо?

Уилл кивнул и последовал в ванную вслед за начальником.

– Мистер Тромбо, вулкан в последнее время слишком активен.

– Что? – переспросил Байрон, намыливая волосатые плечи.

– Вулкан ведет себя чертовски странно. По словам Гастингса, подобной сейсмической активности на юго-западном желобе не было с двадцатых годов. Похоже, за все это столетие ничего подобного там не творилось.

Тромбо, пожав плечами, сунул голову под струю.

– И что? Я всегда думал, что, если гора рванет, туристы туда косяками потянутся! – крикнул он сквозь шум воды.

– Да, сэр, но есть проблема с…

Но Тромбо не слушал референта.

– Я потолкую с Гастингсом из самолета. А ты позвони Бики и вели Джейсону собрать мой саквояж. Да, еще передай Бриггсу, что со мной полетит только он. Незачем шугать япошек армией охранников.

– Может, это и разумно, но…

– Давай, шевелись. – Байрон Тромбо упер мясистые руки в стену из стекла, глядя на заснеженный парк внизу. – Мы продадим курорт япошкам – самой тупой кодле узкоглазых со времен генералов, которые надоумили Хирохито бомбить Перл-Харбор. Продадим – и начнем на вырученные деньги новый, куда более прибыльный проект. Биржа еще содрогнется под нашей поступью. – Повернувшись, Байрон уставился сквозь струю воды на референта. Мелкий водяной пар искажал образ Тромбо, превращая его в какого-то языческого алчного божка. – Ну же, Уилл, время не ждет.

Кивнув, Брайант приступил к своим обязанностям.

Глава 3

В моем сердце всегда горело желание провести остаток дней там, на Сандвичевых островах, высоко в этих горах с панорамой раскинувшегося перед ними синего моря.

Марк Твен

Однажды, когда ее спросили, почему она не летает самолетами, тетя Бини – тогда ей было семьдесят два года, а теперь девяносто шесть, и она все еще была жива – взяла книгу по истории работорговли и продемонстрировала своей племяшке Элеоноре Перри рисунок, изображающий рабов, стиснутых между палубами в пространстве высотой менее метра.

– Смотри, как они лежат здесь – голова к голове, ноги к ногам. Не в силах двинуться, все в грязи и нечистотах, – сказала тетя Бини, указывая на картинку своей костлявой рукой в старческих пигментных пятнах. Цветом ее кожа уже тогда напоминала Элеоноре «Кэмпбелл», дешевый консервированный суп.

Тогда, двадцать четыре года назад, когда ей только исполнился двадцать один год и она получила диплом Оберлина, колледжа, где она ныне преподавала, Элеонора, взглянув на изображение невольничьего барка со сложенными, будто вязанки дров, африканцами, поморщилась и сказала:

– Вижу, тетя Бини. Но какое это имеет отношение к тому, что ты отказываешься лететь во Флориду, чтобы повидать дядю Леонарда?

Тетя Бини насмешливо фыркнула.

– Знаешь, почему из этих бедных ниггеров сложили штабель – даже зная, что так половина из них погибнет при переправке?

Элеонора покачала головой и снова сморщила нос – на этот раз при слове «ниггер». Термин «политкорректность» еще не был введен в обиход, когда она окончила Оберлин в семидесятых, но выражаться в подобном ключе уже тогда считалось проявлением очень дурного тона. Пускай тетя Бини могла бы считаться наименее предвзятой из всех, кого только знала Элеонора, речь старухи ясно выдавала тот факт, что она родилась до рубежа веков.

– И почему же?

– Из-за денег, – ответила тетя Бини, захлопывая книгу. – Из-за выгоды. Если они запихивали в трюмы шестьсот негров штабелем, и из них триста человек умирали, это все еще было выгоднее, чем перевезти четыреста душ в более-менее нормальных условиях и потерять из них, скажем, сто пятьдесят.

– Все равно не понимаю… – Тут до Элеоноры дошло. – Гм, тетя Бини, в самолетах не так уж много народу.

Пожилая женщина в ответ лишь приподняла бровь.

– Ну ладно, там тесновато, – согласилась Элеонора. – Но рейс до Флориды занимает всего несколько часов, и, если кузен Дик встретит и проводит тебя на машине, вся дорога займет не больше трех дней… – Она запнулась на полуслове, когда тетя снова показала ей картинку с рабами, словно говоря: «Думаешь, они так спешили попасть туда, куда их везли?»

Теперь, почти четверть века спустя, Элеонора летела на высоте двадцати пяти тысяч футов, сдавленная между двух тучных мужчин в креслах по соседству, слушала гул голосов трехсот пассажиров, одним глазом смотрела скверно снятую киношку, которую крутили на мини-экранчиках, вделанных в спинки сидений,– и думала о том, как же тетя Бини права. Как ты летишь – не менее важно, чем то, куда ты летишь.

Не на сей раз, увы.

Вздохнув, Элеонора достала из-под сиденья дорожную сумку и, порывшись в ней, извлекла дневник тетушки Киндер в кожаном переплете. Пассажир справа астматически всхрапнул во сне и навалился потным плечом на ее руку, заставив ее отодвинуться к толстячку слева. Не глядя открыв дневник на нужной странице – таким знакомым он стал для ее пальцев в последнее время, – Элеонора углубилась в чтение.

Из дневника тетушки Киндер

3 июня 1866 года, на борту «Бумеранга»

Хотя у меня все еще есть сомнения по поводу этой последней поездки к вулкану на Гавайях и я гораздо сильнее надеялась провести мирную неделю в гостевом доме мистера и миссис Лайман в Гонолулу, вчера я была убеждена, что это, вероятно, будет моей единственной возможностью увидеть действующий вулкан. Итак, сегодня утром я взошла на борт в приподнятом настроении и помахала на прощание всем тем, кто делал времяпрепровождение последних дней столь же освежающим, сколь и поучительным делом. Наша «группа» состоит из старой миссис Лайман и ее племянника Томаса, а также няни мисс Адамс, мастера Грегори Вендта (наиболее скучного из известных мне близнецов Смитов – на балу в Гонолулу он казался сущим павлином!), мисс Драйтон из приюта, преподобного Хаймарка (это отнюдь не тот молодой красавец пастор, которого я поминаю с поводом и без оного, а монументальный старец, до того громко сморкающийся при каждом удобном случае, что я с удовольствием оставалась бы в своей каюте, не будь там тараканов!) и буйного молодого корреспондента сакраментской газеты, которую, к счастью для меня, мне никогда не доводилось читать. Этого господина зовут мистер Сэмюэл Клеменс, но о серьезности его творчества кое-что говорит тот факт, что он хвастается тем, будто публиковал свои очерки под «остроумным» псевдонимом – Томас Джефферсон Снодграсс.

Даже если не считаться с открыто вульгарным тоном, особой склонностью к несолидному мальчишеству и высокомерием по поводу того, что он-де был единственным корреспондентом на Сандвичевых островах, когда две недели назад сюда пригнали переживших крушение злосчастного клипера «Шершень», мистер Клеменс все еще мнится мне самым бесчестным и хвастливым типом на всем белом свете. Свои скверные манеры он приправляет постоянными упражнениями в бахвальстве и злословии, но большинство его эскапад выглядит так же жалко, как его поникшие усики. Сегодня, когда наш почтовый корабль «Бумеранг» отчалил из гавани Гонолулу, этот Клеменс представил миссис Лайман и еще нескольким людям из нашей группы свой «блестящий горячий отчет» о сорокатрехдневном испытании выживших с «Шершня» в открытом море. Я не могла не задать несколько вопросов, имея в виду знания, полученные от прекрасной миссис Олвайт, жены преподобного Патрика Олвайта. Миссис Олвайт, волонтер в больнице, доверила мне эти сведения, когда в Гонолулу случай с «Шершнем» еще был у всех на слуху.

– Мистер Клеменс, – невинным тоном осведомилась я, сохраняя позу завороженной поклонницы его талантов, – вы утверждаете, что имели с капитаном Митчеллом и некоторыми другими выжившими разговор?

– О да, мисс Стюарт, – ответил рыжеволосый корреспондент. – Обязанностью и, более того, профессиональным удовольствием было для меня допросить этих несчастных.

– Обязанность, без сомнения, чрезвычайно плодотворная для вашего продвижения по службе, – осторожно заметила я.

Корреспондент откусил кончик сигары и сплюнул его за перила, будто находился в каком-нибудь салуне. Он не заметил, как миссис Лайман вздрогнула, а я сделала вид, что такие манеры на этом корабле допустимы.

– Действительно, мисс Стюарт, – ответил он, – я бы даже сказал, что это сделает меня самым известным парнем на Западном побережье. – Чести ради, мистеру Клеменсу уже не то тридцать два, не то тридцать три года, и вряд ли его все еще можно неиронично называть «парнем».

– Да, мистер Клеменс, – подхватила я, – как же вам повезло оказаться в госпитале, когда туда доставили капитана Митчелла и других. Ведь вы встречались с ними в госпитале, не так ли?

Журналист выпустил клуб дыма и откашлялся с явственным дискомфортом.

– Вы были в госпитале, мистер Клеменс?

Он прочистил горло.

– Да, мисс Стюарт, интервью взято именно в госпитале, когда капитан Митчелл находился там на излечении.

– Вы были там лично, мсье Клеменс? – Мой голос сделался дотошнее, настойчивее.

– Ну… знаете ли… нет, – кое-как выдавил из себя рыжеволосый борзописец. – Я послал вопросы через своего друга, мистера Энсона Берлингема.

– Да-да! – воскликнула я. – Мистер Берлингем, новый посол в Китае! Я видела его на балу в миссии. Но скажите, мистер Клеменс, как журналист такого таланта и опытности мог доверить столь важное дело эмиссару? Что помешало вам лично посетить капитана Митчелла и его спутников, которые едва не стали каннибалами?

Эта моя фраза подсказала мистеру Клеменсу, что он имеет дело с лицом информированным, и он явно занервничал под взглядами нашей маленькой группы.

– Я… Я был недееспособен, мисс Стюарт.

– Надеюсь, хотя бы не больны? – спросила я, будучи прекрасно знакома с причиной, вынудившей его обратиться к м-ру Берлингему.

– Нет, не болен. – Мистер Клеменс обнажил зубы в улыбке. – Просто в предыдущие дни я слишком много ездил на лошади.

Я закрылась веером, как пансионерка на первом балу.

– Вы имеете в виду…

– Да, я имею в виду мозоли от седла, – заявил он с дикарским торжеством. – Размером с серебряный доллар. Я не мог ходить почти неделю и вряд ли еще когда-нибудь в жизни усядусь на спину какому-нибудь четвероногому. Хотелось бы мне, мисс Стюарт, чтоб на Оаху существовали языческие обряды с жертвоприношением лошади, чтоб на ближайшем из них в жертву принесли ту клячу, что причинила мне этакие страдания.

Мисс Лайман, ее племянник, мисс Адамс и другие не знали, что и ответить на подобную тираду, пока я продолжала обмахиваться веером.

– Что ж, благодарение мистеру Берлингему, – промолвила я. – Будет справедливо, если он тоже прослывет знаменитым в обществе честных людей Западного побережья.

Мистер Клеменс глубоко затянулся сигарой. Ветер крепчал по мере того, как мы уходили в открытое море.

– Мистера Берлингема ждет фортуна в Китае, мисс Стюарт.

– Трудно судить, кого какая ждет фортуна, – произнесла я. – Можно только увидеть, достигается ли она собственными силами – или к ней идут по чужим головам.

Закрыв дневник, Элеонора обнаружила, что пассажир, сидящий слева, с интересом уставился на нее.

– Интересная книжка? – осведомился он, улыбаясь неискренней улыбкой завзятого коммивояжера. Он был в возрасте, явно старше на несколько лет ее самой.

– Еще какая,– ответила она, закрывая дневник тетушки Киндер и пряча его обратно в рюкзак, а сам рюкзак пинком отпасовывая под сиденье впереди себя. Как же тут тесно… сущий корабль рабов.

– Вы тоже собираетесь на Гавайи? – спросил мужчина.

Поскольку рейс из Сан-Франциско в аэропорт Кихол-Кона не подразумевал пересадок, Элеонора сочла, что вопрос не заслуживает ответа.

– Я из Эванстона, – сказал пассажир с улыбкой коммивояжера. – Кажется, я видел вас в самолете из Чикаго во Фриско.

– Допустим, – без интереса ответила она.

– Я торговый агент, – продолжал как ни в чем не бывало этот докучливый тип. – Моя отрасль – микроэлектроника; игры главным образом. Я и еще двое парней из филиала на Среднем Западе выиграли путевку за продажи. У меня есть четыре дня в «Hyatt Regency Waikoloa» – это отель, где можно поплавать с дельфинами, без шуток.

Элеонора одобрительно кивнула.

– Я не женат, – сказал продавец игр. – Ну, разведен, если быть точным. Вот почему я путешествую один. Двое других получили два билета в курортный отель, но компания выдает только один билет, если служащий не женат. – Толстяк одарил ее неуклюжей улыбкой, которая стала немного более честной из-за явственной горечи в ней. – Именно поэтому я лечу на Гавайи один.

Элеонора понимающе улыбнулась, игнорируя невысказанный вопрос: «Ты-то почему летишь на Гавайи одна?».

– Вы же тоже остановитесь в пансионате? – наконец спросил ее сосед после долгого молчания.

– В Мауна-Пеле, – сказала Элеонора. На крошечном экране в пяти рядах от них Том Хэнкс рассказывал что-то развеселое жующим пассажирам.

Продавец игр присвистнул:

– Ух ты! Это ведь самый дорогой курорт на Большом острове, так? Дороже Мауна-Лани, Кона-Виллидж… и даже Мауна-Ки.

– Я и не знала. – Это было не совсем так. Еще в Оберлине, когда она покупала путевку, дама из турагентства пыталась убедить ее, что другие курорты не хуже и намного дешевле. Конечно, она не упомянула про убийства, но сделала все, чтобы отговорить Элеонору от Мауна-Пеле. Когда та все же настояла на своем, от озвученной суммы у нее перехватило дыхание.

– Этот Мауна-Пеле, как я слыхал, – новая песочница для миллионеров, – продолжал делиться информацией коммивояжер. – Что-то такое говорили по ящику. Вы, должно быть, долго копили на поездку. – Он ухмыльнулся. – Или ваш муж очень неплохо зарабатывает.

– Я преподаю.

– Правда? И в каком классе? Вы похожи на мою учительницу из третьего класса.

– Я работаю в Оберлине. Не в школе.

– А где это?

– Колледж в Огайо.

– Интересно, – заметил продавец игр тоном, утверждавшим что-то явно обратное. – И что же вы преподаете?

– Историю культуры восемнадцатого века. Эпоха Просвещения – мой конек.

– М-м-м, – промямлил докучливый тип, явно затрудняясь с тем, как продолжить этот разговор. – Так вот, Мауна-Пеле… его вроде бы недавно выстроили. Это дальше на юг, чем все другие курорты. – Он явно силился вспомнить все, что только слышал про Мауна-Пеле.

– Да, – подтвердила Элеонора. – Это далеко вверх по побережью Южной Коны.

– Убийства! – воскликнул вдруг продавец, щелкнув пальцами. – Там сразу же после открытия прошлой осенью произошла целая серия убийств. Я видел кое-что об этом в криминальных сводках.

– А я вот первый раз слышу. – Элеоноре стоило большого труда не выдать себя. Она потянулась к рекламному буклету, торчащему из сетчатого кармашка впереди.

– Да ладно? Там не один человек погиб или пропал без вести – что-то в этом роде. Неподалеку от курортного отеля, построенного Байроном Тромбо – Большим Тромбом! К ответственности вроде как привлекли какого-то сумасшедшего гавайца.

Элеонора вежливо улыбнулась, изучая объявления на спинке кресла. Том Хэнкс на экране отпустил очередную остроту, и пассажиры в наушниках захихикали, продолжая жевать.

– Вот уж не думал, что после всего этого можно туда… – начал было продавец игр, но его прервал голос из репродуктора:

– Леди и джентльмены, прослушайте сообщение пилота. Мы примерно в сорока минутах лёта к северо-востоку от Большого острова и только начинаем спуск к аэропорту Кихол-Кона, но… гм-м-м… нам только что сообщили из Центра Гонолулу, что все движение в Кону перенаправляется в Хило на восточном побережье. Причиной этого, вероятно, является событие, привлекшее кого-то из вас на остров в эту пору,– а именно активность двух вулканов на южной оконечности острова, Мауна-Лоа и Килауэа. Опасности нет, выбросы не угрожают каким-либо заселенным районам, но сегодня днем сильные ветры дуют с востока, а эти два вулкана выбрасывают в воздух много пепла и грязи. Это создает своего рода слой смога на высоте пятнадцати тысяч футов – и правила полетов не позволяют нам пролетать через него, даже если реальной опасности нет. Поэтому мы приземлимся в международном аэропорту Хило в самом центре острова. Просим у вас извинения за вынужденные неудобства. Вам предоставляется возможность за счет компании добраться до берега Коны иными транспортными средствами – и, когда мы будем снижаться, обратите внимание на дело рук мадам Пеле[3]. О любых изменениях в графике мы известим отдельно. Mahalo.

Воцарилось молчание, почти сразу сменившееся недовольным ропотом пассажиров. Толстяк справа проснулся и начал ругаться себе под нос. Сосед слева вроде бы не слишком расстроился.