скачать книгу бесплатно
Местные жители, встретившие, напоившие и накормившие солдат-разведчиков под страхом смерти были отправлены восвояси. Построившись в нестройные шеренги, Филоник перед всей центурией лично разбил гладиусом подаренные кувшины с вином, чем вызвал мычание и недовольный шёпот среди солдат.
– Два дня! – грозно говорил он, пока на глазах у всех получали десять плетей пьяные разведчики. – Мы пройдём это расстояние за два дня! Как будто у нас сандалии самого Гермеса! Мы полетим до Саварии! Там нас ждут молодые женщины, вино и отдых! А сейчас я объявляю пост на два дня! Приём пищи запрещен! Разрешено только пить воду! Я, ваш командир, побегу вместе с вами, впереди! И пусть Юпитер поразит меня, если я отстану от своих солдат!
Короткая, но вдохновенная речь и наказание виновных сделали своё дело – дисциплина вернулась. Распорядившись погрузить наказанных пехотинцев и вещи на обозы, реквизированных у местных жителей, Филоник, во главе центурии побежал по пыльной дороге к Саварии, останавливаясь только попить. К закату шеренги растянулись почти на сто актусов, и последние, видя командира, легко бежавшего с оптионом впереди, старались не отставать.
К концу второго дня голод притупился, пить не хотелось, пехотинцы бежали не спеша, но молча. Легко преодолевая пересечённую местность и небольшие речки вплавь. Наконец, в растянувшейся колонне прошёл шёпот – город на горизонте! Савария! Центурия остановилась около мелкоречья. Филоник решил подойти к городу с утра, до восхода. Он читал, что так всегда делал Искандер Завоеватель, но грабить и завоёвывать он его не собирался, а лишь стоять лагерем полгода. Встав ещё раз перед строем, он, похудевший, грязный, потерявший в дороге серебряный шлем, был ещё ближе к своим солдатам, готовых выполнить его любой приказ.
– Граждане Рима! Здесь мы будем стоять лагерем половину года. Вы – как олицетворение Империи, должны быть вежливы и строги, предупредительны и ответственны! Без дела мы сидеть не будем! Мы будем оттачивать искусство маневрировать в атаке и обороне! Ну а тем, кому повезет, отточить это мастерство с местными красотками!
Смех центурии спугнул спящих птиц и они взлетели чёрной стаей в тёмном небе. Дождавшись окончания веселья, Филоник сказал:
– Если поступит жалоба от жителя Саварии на нашего солдата – он будет публично наказан перед строем и разжалован. Большего позора для второй центурии нет! Пусть идёт куда хочет!
Изгнание из центурии было самым жёстким наказанием – солдаты кроме как воевать больше ничего не умели, да и не хотели они становиться мирными жителями.
Вторую неделю центурия Филоника стояла лагерем у стен города Саварии. У самой границы Империи. Дальше была неизвестность, ни один солдат не заходил дальше, чем на день пути. Всё было спокойно и тихо, солдаты ели и пили вдоволь, и чтобы разнообразить монотонные дни помогали жителям по хозяйству, иногда оставаясь у вдов или молодых женщин на ночь.
Филонику доложили, что к нему пришёл некий старый солдат из Саварии с особым поручением.
– Если он хочет к нам в центурию, скажи, что я согласен и дай ему место на усмотрение оптиона, – сказал сквозь сон Филоник.
Через некоторое время посыльный пришёл вновь и положил перед спящим Филоником небольшой пергамент, на котором было начертано только одно слово. Центурион, не смотря на внутреннюю дисциплину, всё же расслабился в походе, и спал дольше обычного – обильный ужин и сладкое вино саварийцев сказывалось. Еле разодрав глаза и упрекнув себя за обуявшую его лень, Филоник увидел пергамент и задумался. Он и его заместитель – оптион знали точные цели похода, но старались не вникать в глубокий смысл этой авантюры. Он не был интриган и политик, он был солдат Империи. Филоник вышел из своей палатки с куском пергамента и увидел, что около потухшего костра дремлет глубокий старик, опираясь на копьё. Старик был одет в старую-престарую лорицу – доспехи. Металлические полосы были помяты и ржавы, несколько штук не хватало. Видно, что один наплечник был пробит копьём, а по второму несколько раз прошёлся гладиус – Филоник точно различал последствия ударов орудий. Старый солдат держался за копьё, от которого, как показалось Филонику исходил тихий звук.
– Это ты написал, старый солдат? – спросил Филоник, встав вплотную к спящему.
Старик вздрогнул, повертел головой, и блестящие доспехи центуриона попытался встать. Кряхтя и опираясь на копьё, он поднялся. Филоник протянул ему кусок пергамента и повторил вопрос:
– Это ты написал? Что это значит?
Вместо ответа старик протянул ему копьё.
– Послушай, сказал он.
Филоник взял копьё и прислушался – действительно! Ему не показалось копьё издавало то ли тонкий свист, то ли звон. Филоник осмотрел копьё со всех сторон – обычное старое копьё, ручка местами треснула, вот только остриё блестит на солнце, будто только из кузни. Он потрогал лезвие и вскрикнул. Кровь из ладони брызнула ему в лицо. Он бросил копьё на землю и зажал рану другой рукой.
– Ты пришёл убить меня, старик? Стража!
Но старый солдат взял его руку и сжал между своих ладоней на мгновенье. У Филоника от удивление перехватило дыхание – боль прекратилась и остановилась кровь. Он выдернул руку и посмотрел на неё – на ладони был свежий шрам. В эту минуту к своему командиру подбежали стражники, Филоник отпустил их, махнув рукой.
– Ты колдун? – спросил Филоник удивлённо рассматривая свою руку. – И что это за копьё? Мне кажется, я его даже не задел.
– Не задел, – согласился старик. – Это копьё проверяет тебя. К сожалению, я не могу отдать его тебе. Видимо, ты задумал неладное или хочешь кого-то убить.
Филоник усмехнулся:
– Я солдат, я должен убивать!
– Нет, – устало ответил старый солдат. – Ты задумал убить… например… Императора. Но это не моё дело. Моё дело – передать копьё, а то я уже устал жить. Я буду ждать дальше, другого воина.
Филоник отшатнулся от старика.
– Кто ты? И что ты хочешь? – изумлённо воскликнул он.
– Когда-то я был также молод как и ты, когда-то я был тоже центурионом как и ты, когда-то меня звали Лонгинусом из рода Кассиев. А теперь я просто старик, казнивший Его.
– Кого? – удивился Филоник и протянул ему пергамент. – Это твоё?
– Да, моё.
– Зачем же ты написал Его имя?
Старик вздохнул и сказал:
– Я буду жив, пока не найду, кому передать копьё. Ты не подходишь, – старик развернулся и пошёл в город. – Это моё, но писал не я. Приходи сегодня, он ждёт тебя. Перед закатом!
– Кто? Старик! Не говори загадками!
– Его дом в конце улицы, – только и крикнул старый солдат, уходя к ворота города. – Один!
Филоник целый день сидел в палатке и размышлял, вертя в руках кусок пергамента. Зашёл оптион.
– Пошли проверить дом в конце улицы, – я сегодня туда иду в гости, один.
– Будет сделано, Филоник!
Через некоторое время центуриону доложили, что из этого дома выходит старик, всегда в полнолуние, уходит в рощу и там до утра разговаривает сам с собой. В общем, сумасшедший. Горожане говорят, что ходят слухи, о том, что он был несметно богат, женат на красавице, но потом, то ли все утонули, то ли всех убили. Вот так и сошёл с ума. А иногда у него бывает старый солдат, который приходил сегодня в лагерь, и они вдвоём уходят в рощу и там разговаривают всю ночь. И, как- будто их там бывает трое, но третьего никто не видел. Солнце коснулось вершин кипарисов и Филоник, оставив указания оптиону, покинул лагерь и направился в Саварию, сжимая в одной руке кусок пергамента, в другой он нёс в подарок кувшин молодого вина.
Дверь в доме была открыта, Филоник осторожно вошёл. В небольшом помещении он увидел стол, большой сундук и деревянный настил без подушек. На сундуке сидел старый солдат, приходивший сегодня вечером, и дремал. Он всё также опирался на копьё. На деревянном настиле, прямо на досках лежал в грязных тряпках ещё один лысый старик, Филоник кашлянул. Оба старика повернулись к двери.
– Этот, – просто сказал старый Лонгинус.
Старик на лавке закряхтел, встал и подошёл к Филонику. Сухой немного трясущейся рукой он провёл по лицу Филоника и спросил:
– Это ты ищешь кости Иешуха Мошиаха?
– Ну… нет… – неуверенно сказал Филоник. – Но, в общем, да.
– Да! – сказал старик как-то зло и весело. – Да? ищешь Его кости?
Филоник качнул головой, соображая откуда этот старик, действительно похожий на сумасшедшего, знает тайную миссию Гвардии Императора. Старик начал хохотать, брызгая слюной и то садясь на сундук к Лонгинусу, то подскакивая и тыча пальцем в Филоника.
– Кости! Они хотят найти Его Кости! – хрипел он вперемешку со стариковским хохотом. – Лонгинус! Ты слышал! Этот молодой дурачок ничего не знает!
Филоник терпеливо ждал и поглядывал на старика с копьём, который, как ему казалось был в своём уме. Наконец, старик закончил хохотать и, подбежав к Филонику, схватил его за рукав
– Да я мог движением руки убить тысячи человек! – закричал он.
Филоник заметил, что у него в одном глазу было большое, на весь глаз, бельмо и старик наклонял голову, чтобы видеть одним глазом.
– Я мог пощадить тысячи человек! Тысячи! – крикнул он. – Я! Понтиус!
Старик закашлялся от крика и согнулся по полам, сплюнув кровь на пол, он продолжил.
– Я пощадил тысячи! Тысячи! А одного не смог… – он мелко затрясся и сел на деревянную кровать. – Но Он простил меня! Ты слышишь, солдат!
Старик подошёл к Филонику и, как бы оправдываясь, продолжал:
– Я говорил с Ним каждую новую Луну, именно тогда я смалодушничал и смыл со своих рук последнюю совесть. И Он меня прощал, всегда, но я себя – нет!
Старик опять закашлялся и схватился за копьё Лонгинуса.
– Слушай, старый ты пёс! Отдай этому центуриону копьё и подыхай быстрее, мы с тобой уже лет тридцать ходим лишнего на этом свете, – и Понтиус попытался вырвать из крепких рук солдата копьё.
– Оно его не выбрало! – сказал Лонгинус и с силой толкнул Понтиуса в грудь, худой старик отлетел под деревянную лавку и затих.
Филоник кинулся на помощь к старику и положил его на лавку, тот плакал.
– Я заслужил это, – вздрагивая говорил он. – Я, Понтиус Пилат, Прокуратор всех земель Палестины, заслужил это.
Филоник ничего не понимал в бессмысленном разговоре двух стариков, но взяв единственный треснутый глиняный стакан, налил в него вино и подал старику. Тот выпил, успокоился и усмехнулся, глядя на Филоника.
– Твой Нерон дурак, каких нет, уж поверь, – сказал он уже спокойным голосом. – Его ждёт гибель. Я видел такое, что могу предсказать жизнь любого.
Филоник усмехнулся и спросил:
– И мою?
– Ну конечно, юноша! Но, не буду. Делай, что должен сделать, но будь осторожен и не доверяй никому.
Он налил ещё вина и продолжил:
– У всех две судьбы, – Пилатес говорил уже уверенным голосом и походил на мудреца Сенеку, только был худой, с грязной бородой и в рваной тоге. – Первая судьба – это путь который человек не выбирает, а живёт, как того велит общество и таких большинство. Вторая судьба – это трудная дорога, по которой человек идёт один, его бьют и предают, его ненавидят и презирают, но он видит цель и движется к ней. Я – оказался на первом пути, я оказался слабым человеком. Я не смог пойти против.
Понтий глубоко вздохнул и сел рядом с Лонгинусом, обняв его, он сказал:
– Такие ошибки, которые совершили мы с тобой, друг мой, кровью не смоешь. Взамен надо отдать только жизнь.
– Я не отдам ему копьё! – упрямо повторил старый солдат.
– Ты стал старым, перестал понимать жизнь! – весело сказал Понтиус. – Копьё не должно служить человеку, старый ты пёс, оно должно служить силе!
Лонгинус нахмурил густые седые брови и только сильнее сжал копьё, Понтиус махнул на него рукой и указал Филонику место за старым столом.
– Я вижу, что ты сильный человек, – Понтий посмотрел Филонику в глаза. – Насчет будущего… У тебя дух крепче тела… Ну да ладно, не всякому хорошо знать свой удел. У меня есть одна просьба, солдат.
И Понтий откуда-то из под соломы, на которой он спал, достал длинный моток старой потёртой верёвки.
– Пришёл день, – тихо проговорил он. – Ты пришёл и это знак! Лонгинус, это знак! Знаешь, эта верёвка точно войдёт в Историю! Поверь старику!
– Верёвка? – переспросил Филоник, на какой-то момент он перестал думать, что этот старик – Понтиус Пилат, как он себя называл – был сумасшедшим, и вот, похоже он опять начал заговариваться, всё это центурион находил забавным.
– На этой верёвке повесился предатель, в котором была совесть, а во мне – нет! – Понтиус кинул верёвку на пол и опять повалившись на деревянную кровать мелко затрясся.
– Как я ему завидую! Я уже тридцать лет не решаюсь сделать это! Но сегодня, не смотря на Его прощения, я решусь! И ты, Лонгинус, отдашь ему копьё! – Понтиус жадно припал к кувшину с вином и, обливаясь начал пить.
– Приходи на рассвете, – отдышавшись сказал он. – И возьми с собой помощника, А то трудно будет меня вытаскивать из петли!
Понтиус почти вытолкнул Филоника за дверь и крикнул на последок:
– Эта моя последняя ночь! – и уже смеясь добавил. – И не ищи Его кости!
Филоник был рад покинуть этот дом с сумасшедшим стариком, и, выдохнув, направился по ночному городу к своему лагерю.
Только на второй день он вспомнил о том, что просил его этот безумный старик. Взяв с собой только оптиона он подошёл к знакомому дому. Дверь была заперта и внутри была тишина. Подозвав праздно шатающихся солдат по улицам, Филоник приказал выломать дверь. Каково же было их удивление, когда они увидели повешенного старика на верёвке и старого солдата в обмундировании, лежащего на полу, в нос ударил резкий запах разлагающихся тел. В углу стояло копьё.
– Носи это копьё всегда с собой, – сказал Филоник своему оптиону.
Обращаясь к солдатам, приказал:
– Тела сжечь за городом, прах развеять. О том, что видели – молчать.
По Риму поползли слухи, что секретная гвардия Императора везёт кости Иешуа Мошиаха из Рушалаима на обозрение, чтоб развенчать легенду о его Божественном происхождении и утихомирить всё более и более растущее поклонение ему римлян. Содержащие же под стражей его ученики должны были публично признать его останки, и тем самым снискать милость Императора и указать на человеческую сущность Иешуа. Слухи упорно подогревались и распространялись нанятыми ряженными на рынке. Через месяц в каждом доме не было новости важнее, чем прийти на площадь и поглазеть на кости мертвого человека. Всё реже стали собираться сподвижники Иешуа, всё меньше приходило народа. Как же так! – говорили они, ведь мы верили Ему! Верили его ученикам! Верили в нового Бога и новое Время! А Он оказался простым смертным! Какие жертвы были напрасны…
Нерон был доволен, первый раз он, применил бескровную политику, и какую! Его хитрые ходы, как он считал, оказались настолько гениальны, что погасили зарождение новой религии. Пребывая в эйфории, Нерон решил пощадить несчастных заблудших и даровать им жизнь, если те откажутся от Иешуа при всём народе Рима.
А Его ученики – Петар, Иаков и Павел, по указанию Нерона были переведены в одну просторную светлую сухую камеру, их стали лучше кормить. Им разрешил писать и читать. И даже передавать записи на волю.
Солдаты ещё не успели въехать в Южные ворота города, а толпа уже давила друг друга, чтобы посмотреть на телегу, под лохмотьях которой, в течении шестимесячного жаркого путешествия, лежали кости человека. Солдаты только успевали раздавать тычки и грозить оружием, но народ было не остановить, люди словно одичали. Они вступали в драку с солдатами и лезли по головам друг друга и пытались дотронуться до повозки. После небольшой стычки несколько горожан были смертельно ранены. Но и это не остановило любопытство толпы. Пришлось срочно вызвать подмогу. Центурия Филоника бежала по центральной улице, образуя коридор, раскидывая зевак и раздавая зуботычины особо назойливым. Наконец, взяв основной отряд в каре, они более-менее спокойно дошли до площади перед Сенатом. Рим бесновался – ну ещё бы! Останки самого Иешуа привезли на всеобщее обозрение и поругание.
Слухи, дошедшие до Императора о настроении плебса привели его в восторг. Он был возбужден от самого себя, он ходил и не мог отделаться от мысли, что Историю можно повернуть действительность одной неплохой идеей. К нему тут же вернулась прежнее веселье и беззаботность, он опять всех мог любить и прощать. Он позвал своего друга Перса и пару новых наложниц, чтобы отметить. Только с Персом ему было хорошо, только он мог его успокоить и дать верный совет. Нерон ненавидел Сенат, ненавидел Рим, ненавидел римлян.
В последнее время он стал часто возбуждаться когда его ближайший друг и советчик жестко насиловал наложниц на его глазах. По молодости лет Нерон любил, чтобы его ласкали сразу две наложницы. Потом Нерон стал вовлекать в свои любовные забавы молодых белокурых юношей с телами Аполлона. И не прочь был сам с ними позабавиться. И вот теперь, глядя, как Перс насилует наложницу, непрерывно хлеща её то по щекам, по груди, разбивая ей лицо в кровь, Нерон испытывал необъяснимое наслаждение. Он хрипел рядом, извиваясь, как мог своим жирным телом на молодой худой наложнице. Он всё время смотрел, что делает Перс, и не сосредотачивался на себе. У наложницы Перса всё лицо было в крови: кровь лилась из носа, на лбу и бровях были рассечения, она уже не кричала, а лежала, стонала и сплёвывала кровь.
– Кричи! – приказал ей Перс и ударил её по лицу, послышался хруст, кровь хлынула из носа ручьём. Перс продолжал её насиловать без устали.
– Змея! Змея! – приговаривал он, ударяя её по щекам.
Тут он задрожал и затих.
Наложница не двигалась, Перс, схватив её мощной рукой за волосы, вытащил из комнаты.
– Давай новую! – крикнул он в пустоту дворца.
Нерон запыхавшись скатился со своей наложницы на подушки.
– Перс, погоди, нам надо на площадь.
– Как скажешь, мой Император, – и, проходя мимо второй наложницы, замахнулся на неё здоровенным кулаком, что та сжалась в комок. – У! Змея! Повезло. Ладно. Вечером сдохнешь! Сладко будет!
