скачать книгу бесплатно
– И почему каждый факультет считает себя самым умным? – я передал ей флягу.
– Разрушим миф?
Я кивнул.
– А как ты пьешь и не морщишься?
– Нууу… я же мальчик, а нам нельзя делать козью морду.
– У меня козья морда?
– Ещё какая! Ты бы себя видела!
Она опять отхлебнула и скривилась.
– Лёха, – сказал я громко своему товарищу снизу.– Там нам шоколадку кидали, не можешь нам передать?
Над полкой медленно всплыло половина виноватого лица Лёхи.
– Нет, – сказал негромко пьяным голосом и показал мне обертку от неё.
Я только вздохнул.
– Ну… мы тоже тут сидим…обнимаемся…
– Всё, Лёха, поставлю тебя в ночную смену. Навечно!
Лёхино лицо также медленно опустилось вниз. Снизу послышался шепот:
– Говорил вам – давайте поделимся! А вы – забудут! Забудут!
– Да чо ты врёшь, кто с тобой обнимается?
Мы с Людой расхохотались от души. Через час я рассказал половину историй, которых знал, после каждой истории мы отхлёбывали по глотку. Люда так хохотала, что чуть два раза не свалилась с полки и один раз приложилась макушкой о третью. Когда я сказал, что истории уже кончились, она отхлебнула большой глоток коньяка и неожиданно приложилась к моим губам. Я почувствовал, как теплый обжигающий напиток течет вместе с её долгим поцелуем. Она оторвалась, сплюнула и сказала:
– Ну и гадость! Ну и гадость! Этот ваш коньяк! Не провожай.
Все опять заголосили про коньяк.
Осторожно спустившись, она, шатаясь, ушла к себе в конец вагона. В купе стояла тишина. Да… без тормозов девчонка. Всплыла опять половина лица Лёхи.
– Бригадир… если вы из-за шоколадки обиделись, то я …
– Лёха, будь человеком, уйди! – мне надо было подумать и осмыслить всё произошедшее.
Пришел Серый из другого купе, лицо у него было помятое и заспанное. Я протянул ему фляжку, он сделал гримасу типа: «ого-го», и отхлебнул, потом, раскрыв и без того свои большие глаза, за которые нравился девчонкам, отхлебнул ещё раз. И со знанием дела побултыхал около уха.
– Немного осталось, где достал такую прелесть?
– Купил за поцелуй.
– Надеюсь, у проводницы. А бутылку мог бы купить за ….? Коньяк больно хороший.
Мы рассмеялись.
– Так только ты бутылку сторговать сможешь, Серый…
Поезд приехал рано, в шесть утра, нестройной помятой толпой, пахнущей перегаром, мы высыпали из вагона. Я построил свою бригаду, провел перекличку, все на месте, живы, не сказать, что здоровы. Приехали автобусы и сопровождающий, увидев нас – ужаснулся, ругаясь, пошел куда-то звонить. Наконец, позвали бригадиров, вернувшись, мы разъяснили ситуацию:
– Ждали вахтовиков, а не нас. Будем жить в женском общежитии, – парни возбужденно загудели. – Теперь плохая новость – оно пустое.
Гул возмущения носился над стройотрядом.
– Хорошая новость, через неделю приедут штукатурки- молдаванки, – толпа загудела одобрительно. – Просили отнестись к ним по- братски.
Толпа студентов загудела.
– И ещё, филфак будет с нами жить.
Похоже, я даже слышал аплодисменты, только не понял с какой стороны. Общежитие было убитое, нового и чистого белья не было кровати сломаны. Комендант встречала нас с выпученными глазами и крошками у рта – завтракала.
– Кто? Какой ещё отряд? Сто человек?? Месяц??? – ей сделалось плохо, но человек показал ей какие-то бумаги и наорал на неё. Лучше ей не стало, но она побежала за ключами и какими-то вещами.
Началось распределение смен и работы. Большой человек вроде успокоился, глядя как мы оперативно составили и графики и распредели людей. Он даже поинтересовался с какого мы факультета, оказалось, что с разных: физмат, филфак, истфак и биохим. Удивленно покачав головой, пробормотал что-то насчет: ну… не зря вам государство стипендию платит. Как тут же нарвался с нашей стороны на: когда будут кормить? Народ голодный! И вообще! Разведя руки в стороны – мол, всё схвачено, пацаны!– он достал из кармана талоны – нате. В любой столовке накормят. На три дня. Распределив талоны, мы пригласили высокого товарища к нам на новоселье сегодня вечером, на что он категорически ответил – нет, и попросил окна не бить, коменданта оставить в живых, потому как в милицию за нас он просить не пойдёт.
– А завтра, товарищи, на работу! Первая смена к шести ноль-ноль!
Я вывесил списки работающих по-сменно. Завтра как раз выходила наша смена. Нас, шесть человек, поставили на упаковку тетрадей. Ну что ж посмотрим, что это такое!
Мы пили и танцевали всю ночь, днем кто-то умудрился отоварить свои талоны на питании: вместо горячего обеда из под полы взял горячительное. Вдобавок мы сперли почти весь бесплатный хлеб из ближайших столовок, и теперь они точно его не будут выкладывать на поднос в открытом доступе. А куски хлеба сушились на подоконнике – мало ли что. Серый умудрился зубами вырвать у комендантши цветомузыку – и теперь была невероятная обстановка. «Отель калифорния!» Под эту музыку хочется плакать и обниматься. Девчонкам плакать, а парням обниматься. Её включали раз десять за ночь.На утро, чуть не падая под трамвай, мы поехали на работу.
Работа была не сложной, но ответственной: пакуй тетради в коробки, да клей бирки. В клеточку – зелёная наклейка, в широкую полоску – синяя, для первоклашек – розовая, и ещё какая-то тетрадь была с косой чертой. Конвейер. Приспособившись, через час, мы уже работали нормально. На этом участке нас было шесть человек: я, Серый, Лёха. Люда, и две девчонки с филфака. Перед обедом к нам подошел мастер смены. Поглядел на нас, мягко говоря не вежливо, повертел какие-то бумажки небрежно и сказал:
– Эй ты, бегом сюда иди, – обращение было в пустоту, но раз я был главный, то я и подошел, на такое «вежливое» обращение надо было также отвечать.
– Позвольте же узнать, достопочтенный сударь, с кем имею честь разговаривать в столь Богоугодном заведении Вселенского масштаба, – сказал я, театрально окинув руками просто невероятных размеров помещение комбината.
Он остолбенел, все наши расхохотались, ему было ясно, что я не произнес ни одного оскорбительного слова, но что-то обидное всё же сказал, он нахмурил брови, пытаясь сообразить.
– Чо? – переспросил он.
– Хотел бы уточнить, на каком великосветском приёме у нас с вами был брудершафт «Вдова Клико», что вы по братски ко мне обращаетесь на «ты», многоуважаемый? – продолжал я, он молчал, наши укатывались от смеха.
– Ты чо? Самый умный что ли? – он понял, что надо хоть что-то говорить.
– Вы знаете, соплеменник вы мой рода человеческого,так же мне сказали на премудрейшей приёмной комиссии и взяли без экзаменов…
Наши валялись от смеха и ржали, заглушая весь производственный шум.
– Колька! – крикнул нашему грубияну какой-то седой мужчина, проходящий мимо. – Колька! Мать-перемать-туды-сюды-опять! Лясы точишь? Где накладные! Черт ты в пиджаке!
Мы ржали в голос, до хрипоты, до кашля. Такого фиаско этот Колька явно не ожидал. Красный как рак он отдал нам бумаги и ушел.
– Коля! Отчество твоё как? –крикнул я ему в след сквозь смех.
– Да пошёл ты!
Мы не могли работать ещё полчаса. Оказывается, этот Коля принёс нам талоны! На питание! А мы его вот так! Эээх! Какие мы подлецы! Я так особенно. Нехорошо получилось.
Получив талоны на питание мы пошли в столовую комбината. Это было что то! Огромное пространство, заставленное столами и вкусно пахнет. Тут были и рабочие в халатах и руководители в костюмах, и видимо, само высшее руководство в очень дорогих костюмах и в галстуках, и толстые дамочки с золотыми серьгами. Все обедали в одном месте из одного котла. Мимо нашей нестройной толпы прошел солидный мужчина в пиджаке.
– Кто такие?
– Студенты, – нестройно отозвались мы, глядя на это изобилие.
– Комсомольцы?
– А как же? Все как один!
– Нууу…, – протянул он, глядя на Лёху. – Хоть отъедитесь. Ишь как вас пообтесало- то. Пьете поди каждый день?
– Не без этого.
– Пейте-пейте, привыкайте. В жизни пригодится.
И ушёл. Дааа… Такой вот начальник, Как потом оказалось – это был главный инженер комбината.
Худой Лёха ещё сбросил пару кило за эти дни, и у него ввалились щёки.В тот день мы с парнями, как драные голодные коты с подворотни, прожрали по два талона. Работники, глядя на наш заставленный едой стол, только качали головами и перешептывались – кто такие? детдомовские что ли? или найдёныши какие? Распихав недоеденные котлеты и макароны по стаканам, а стаканы по карманам, мы пошли вздремнуть на десятитонных бумажных рулонах, что категорически запрещалось! Потому как если он покатиться, то от человека даже мокроты никакой не останется. Но на них было удобно и они были тёплые. К концу смены мы с Серым даже умудрились выполнить дневную норму – счетчик показывал, сколько упаковок мы скинули вниз, где их грузили. Девчонки еле-еле сделали половину. В пять часов вечера мы уже тряслись в трамвайчике до своего общежития.
– Какие планы на вечер? – ко мне подсела Люда.
– Я бы по городу погулял.
– Согласна. Встретимся в клубе!
– ….???
– Ну, это так товарищЖеглов говорил, помнишь?
– Аааа! Это где: бабу не проведёшь – она сердцем видит!
Люда рассмеялась и погладила меня по усам.
– Ну рожа у тебя, Шарапов, ой, ну и рожаааааа!
Мы заржали в голос на весь трамвай. Так, под недовольные взгляды уставших пассажиров – в основном это были работники с комбината – мы доехали до дома, перекидываясь цитатами из фильмов…
Мы шли по Набережной Енисея, было прохладно и хорошо. Люда была в каком-то невероятно красивом красном коротком платье, я даже неудосужилсяпереодеться, за что себя сейчас корил и обзывал оборванцем. Людей на набережной было много, кое-кто даже ловил рыбу. Слышался звук баяна, мы подошли к гармонисту, в его кепке лежало немного мелочи. Дед посмотрел на нас красными воспаленными глазами.
– Не идёт сегодня, паря, такие дела, – и он отставил старый, видавший виды баян, на асфальт.
– Разрешите? – я поднял баян и посмотрел на деда, тот хмыкнул.
– А умеешь?
– Так а чего уметь- твой баян сам играет!
Я посмотрел на кнопки – штук пять не было. Ну, была – не была! Взяв до-мажор, я растянул меха на полную мощь и свернул их с силой так, что аж пыль полетела из решетки. Дед опять хмыкнул и закурил чинарик.
– Ну- ну… покажи себя…
Люда захлопала в ладоши и открыла рот от удивления. Я, как Шариков из кинофильма Бортко начал распевать под мажорные трезвучия:
– Иииииееееэээээх! Маааааать! Говори Москавааааа! Разговаривай Раааассеяааа! Сыпь деньги не стесняйся!
Вспомнив, что не зря я два года ходил на хор, и вряд ли кто знает истинный мотив песни Эллы Фиджеральд, я громко запел:
Клеп ю хенд,
Слэп ю синг,
Аллилуйя, аллилуйя!
Эври бадикамэлонг
Эджойн зэ джабилект!
И опять начал сначала, к третьему разу напивая один и тот же куплет, я всё-таки подобрал мотив очень близкий к оригиналу. К этому моменту Люда уже взяла кепку и пошла к народу, который образовался вокруг нас плотной толпой, народ кидал монеты. Я взял септаккорд и запел:
Гаудеамус игитур,
Ювинестуссуууумус…
Гимн всех студентов – Гаудеамус. Мелодия была простая и я быстро подобрал, Люда тоже знала её, и мы, обнявшись, на латыни спели все куплеты. В конце Люда крепко поцеловала меня под всеобщие аплодисменты. Денег было много – половина кепки. Я поставил баян и взял горсть монет.
– Честно? – спросил я у деда, тот опять только хмыкнул.
Денег хватило на два стакана сухого вина и два пироженных, Люда смотрела на меня восхищенно.
– Вот так удивил, так удивил, – сказала она
– Всё лежит на поверхности, надо только взять.
– Ты это говоришь уже второй или третий раз!
Мы смаковали вино – это был всё-таки не портвейн! – и ели вкуснейшее пироженки.
– Покатаемся на лифте?
