скачать книгу бесплатно
Никита продолжал смотреть в глаза волка, а тот, облизываясь, смотрел с не меньшим интересом на человека.
-Не наелся?
–Спросил солдат волка и бросил ему оставшийся кусок хлеба.
Волк поймал пастью хлеб и вытянув поленом хвост, развернулся и нырнул в густой орешник.
Только солдат проводил взглядом сбежавшего старого волка, как перед ним почти у самых ног объявилась пушистая белочка. Она смело села на тропу, опершись на свой красный хвост. И выставив грациозно напоказ свою белую грудку, посмотрела на солдата большими главами, навострив ушки.
–А тебе, красавица, тоже гостинец требуется? Что же тебе дать? Может сухарик? Сейчас дам!
Никита протянул руку к перекладине, пальцами и через проруху вытащил из мешочка большой сухарь и положил его на тропу перед очаровательной гостьей. Белка в мгновение ока схватила цепкими лапками сухарь, сунула в рот, показав острые зубки, и припустилась по стволу высокой сосны вверх к дуплу.
–Деткам понесла, – засмеялся Никита, – им, конечно, пить дать. Мать – есть мать.
Развеселили солдата волк с белкой, навели на мысль о хозяине этого уютного шалаша.
«Что же за старец-кудесник живет здесь в лесу, в безлюдном урочище? Волк старый и немощный к нему запросто обедать ходит, рядом с ним над шалашом белка с бельчатами в дупле живет. И его ружья не боится. А может здесь в Колдыбани мой дед промышляет?…».
Никита задумался, вспомнил и мать, потом прилег на лежанку и уснул, но спать ему не дали комары. Налетело их в шалаш тьма. Солдат, чертыхаясь и махая руками, вышел из шалаша и пошел к краю леса на ветерок. Усевшись на поваленную бурей сосну, он стал любоваться видом, открывшимся с бугра.
Вечерело над долиной. За дальним лесом догорала вечерняя заря. По широкой пойме говорливой речки покрывалом стлался туман. Местность солдату понравилась. Все здесь было для жизни человеку охочему до работы. По косогору проглядывались большие поляны с черной плодородной землей. До самого горизонта виделся лес с непуганным зверьем. Вдоль речки зеленели луга, кусты смородины, калины. В бору вокруг болот спела черника, костяника, брусника. А в тени трех берез бьет ключом живой родник с целебной водой. И тут же под бугром чистое озеро с крупной рыбой, рыбачь, не ленись.
–Здесь рай-то божий, – сказал вслух Никита и засмеялся, от пришедшей на ум мысли, – возьму да поселюсь здесь! Срублю избу и заживу, как мечталось, грезилось!
В лесу быстро темнело. Погода портилась. Небо заволокло тучами. Похоже было, что дождь будет. А пока было тихо.
По ту сторону речки стали сверкать молнии, свежестью потянуло оттуда. В низине завыл хриплым воем старый волк. Филин ухнул в бору. Сухой сук треснул на дереве. Набежал ветерок, стало прохладно и одиноко, на душе как-то неспокойно стало у солдата. А впереди ночь-матушка в диком урочище, в самом центре Берендеева царства. Никита вспомнил, что костер можно разжечь. Дрова он с вечера около шалаша приметил. Их там столько, что на всю ночь греться хватит, да еще и останутся для других путников.
Солдат на ощупь чиркнул два раза огнивом по острому краю кремня – искры взлетели до бороды, завонял трут, листочки бересты вспыхнули пламенем, игольник подожгли. Побежал огонь из рук солдата по сухим сучьям, по стволам валежника. Разгорелся большой костер и пошло полыхать жаркое малиновое, колдовское пламя, которое издревле жило с человеком, охраняло его от диких зверей, помогало людям коротать длинные холодные ночи, рисовало им картины прошлого, вещало будущее.
Около шалаша стало светло и тепло. Комары поднялись высоко вверх. Тени и призраки попрятались за деревья. Смолкие сучья потрескивали мушкетными выстрелами. Солдат смотрел, как плавились в огне добела раскаленные угли. Его бородатое лицо, обезображенное шрамами, подергивалось судорогами. Грустно было ему, одиноко. Своего друга Федора Громова – покойного он вспомнил.
Первая дружба, как первая любовь - не забывается.
«Эх, друг, не хватать мне будет тебя всю оставшуюся жизнь»
И только солдат подумал, как из темноты к костру бесшумно вышел солдат в форме Преображенского полка лицом похожий на Федора Громова, молча кивнул головой Никите в знак приветствия и сел рядом с ним, положив руки на колени, как делал всегда. Понял Никита, что это призрак Федора и у него со страху треуголка зашевелилась на голове, язык отнялся, по спине мурашки поползли. Хотел он перекреститься, но рукой шевельнуть не мог.
«Не сотвори себе кумира…» – вспомнил солдат, предостерегающие слова из библии и попытался расслабиться, побороть в себе страх.
«Господи, помилуй. Господи помилуй. Господи помилуй» – прошептал про себя Никита, а потом, перекрестившись, вслух сказал призраку, глядя прямо тому в глаза:
–Дома я теперь, друг, спасибо, что проводил меня, теперь прощай!
Лицо призрака исказила гримаса печали, глаза повлажнели и глянули на Никиту с укором. Жалко солдату стало друга. Руки протянул он к нему, хотел обнять, как бывало живого, но наткнулся на пустое место.
Вздрогнув, Никита очнулся, встал, загасил остатки костра и полез в шалаш, стараясь не думать о пригрезившимся. Чтобы не донимали комары, он закрылся солдатским кафтаном.
Уснул Никита сразу же, как куда-то провалился и стал ему сниться другой сон. Вроде бы было утро. Шел он к роднику умываться. А у родника под березой стоит его мать нарядная, но какая-то неживая, прозрачная и молодая. Не испугался солдат, только остановился на тропе и стал ждать, что та ему скажет. А мать протянула руки вперед и заговорила грудным голосом с печалью:
–Здравствуй, Никитушка-кровинушка моя! Мать я твоя, только бестелесная. Сокол мой, очень долго ты служил, извелась я от тоски по тебе и умерла. Душа моя встречает тебя, потому прозрачной гляжусь. Ждала я тебя здесь у живого родника. Больно хотелось вперед всех тебя увидеть и слово тебе ласковое сказать. Вот увидела тебя и говорю: могучий ты стал да ладный, в деда пошел, значит, тоже долго будешь жить. Ему сейчас больше ста лет, а он еще не сдается, с хозяйством управляется. В свободное время сюда в Колдыбань на гнедом мерине ездит. С пчелами он возится здесь в бору. Это его шалаш и колоды с пчелами им на сосны повешены, штук сорок их тут. Дед тебя со службы ждет, для тебя старается. Последний ты у нас в роду. Но ты не унывай. В твоем роду мужики-богатыри до сорока лет росли и до ста лет от них бабы рожали. И твоя жизнь еще впереди. Слышь, Никитка, обязательно, чтобы у тебя сын был, внуки. В твоих потомках наше возрождение. Прощай, дитятко мое, солнышко! Живи долго! Дома тебя мой подарок ждет!
Лицо матери заколыхалось и стало таять. Никита спохватился, руки протянул к матери и закричал:
–Мама, не уходи!
Но было уже поздно. Мать растворилась в воздухе. От своего крика и проснулся солдат. Поняв, что это был с ним опять сон, он стал приходить в себя, твердя молитву и, успокоившись поднялся с лежанки и вышел из шалаша.
В бору было уже светло. Крупная роса выпала на траве и кустах подлеска. Никита понял, что ему до схода росы о продолжении пути и думать нечего: версту не пройдет, а вымокнет до нитки. Ночной сон не выходил у него из головы. Желание появилось у солдата лес посмотреть, как будто кто его в спину толкал в бор. Никита не стал противиться странному желанию и пошел по косогору в сосновую рощу размышляя.
«Пройтись надо по сосняку, а вдруг и вправду здесь дед Родион колоды с пчелами понавешал».
Пройдя шагов сто по старому редколесью, Никита издали увидел на одной высокой сосне что-то привязанное, наподобие колоды. Он подбежал ближе к сосне, и его сомнения рассеялись. К сучку сосны на большой высоте мочальной веревкой была привязана долбленка с пчелами.
–Господи, Иисусе Христе! – запричитал Никита, – похоже, это одна из сорока колод, про которые мне мама во сне вещала. Мама, родненькая? Неужто это правда, что ты умерла, и я тебя больше не увижу. Не хочу этому верить. Желаю тебя живой увидеть. И думать о плохом не хочу. Мало ли кто здесь долбленку повесил, не один мой дед пчелами промышляет. Что это за наваждение нашло на меня здесь? Не Колдыбанский ли леший подсмеивается надо мной? За нос водит. Уходить отсюда надо. С ума может свести нечистая сила. Вертаться скорее.
Когда Никита возвращался к шалашу, около оврага на открытом месте напал на стаю молоденьких рыжиков. Росли они в густой зеленой траве, чистые и сочные, как молочные. Такие рыжики Никита мальчишкой ел сырые, особенно они ему нравились присоленные.
Солдат опустился на колени и стал осторожно вытаскивать из травы оранжевые мясистые тарелочки, складывая их в одну кучу.
Увлекся рыжиками Никита и мрачные слова забыл. Ползает по траве и радуется, причитая:
–Рыженькие вы мои, сладенькие. Господи, уродилось то вас сколько, что мне с вами теперь делать? Как домой донести? Мама жареные рыжики любит. Гостинцем желанным вы ей будете.
Рыжиков насобирал Никита фунтов десять. Часть грибов сложил в багаж, а часть отложил для приготовления завтрака.
За долгую дорогу солдату надоела сухомятка, и он решил суп сварить грибной. Суп из рыжиков с сухарями удался на славу. Никита хлебал грибное варево солдатской ложкой, да приговаривал:
–Вкусно, ядрена палка!
Летом солнце начинает быстро пригревать, скоро роса сошла. Никита переобулся, умыл руки, перекрестился, попил на дорожку лесной водицы и побежал вдоль речки по косогору домой. Через час-другой на горизонте показалась песчаная плешь Лысой горы, у подножия которой и приткнулось село Сосновка, откуда много лет назад увезли Никиту на службу.
«Вот я и дома, – подумал солдат и прибавил шагу. Тропа вывела его на наезженную дорогу, которая тут же спустилась в овраг.
Сумрачно было в овраге, прохладно. Солдат перешагнул узкий журчащий громко ручеек и остановился перед старой сосной, на стволе которой в рост человека был вырублен староверский крест.
Поклажу сбросил Никита на землю, снял с головы солдатскую шляпу, прижал ее к животу и размашисто перекрестился.
–Господи, Иисусе Христе, царствие небесное тебе, отец, и вечного покоя твоей душе. Вот я и вернулся с войны, со службы, слава Богу, здоровым. Помогал ты мне невидимо в ратном деле, теперь помоги здесь дома крестьянствовать.
Постоял Никита около старой сосны, перекрестился еще раз, поклажу взвалил на плечи и бегом побежал по тропинке на бугор. За оврагом начинался край села.
Вот и отчий дом. Глянул отставной солдат на окна с замшелыми наличниками, и радуга заиграла у него на ресницах. Соломенная крыша дома, заметно потемневшая, за долгие годы службы, закачалась. Казалось высокое крыльцо, проросшее мхом вот, вот развалится. Только стог сена великаном стоял на задах, как и много лет назад, суля семейный достаток.
Сердце у Никиты забилось сильнее, в ушах зазвенело, рот открылся от уха до уха, и вырвалось из глубины души солдата:
–Экая благодать попасть домой после службы на чужбине. Как не быть благодарным Богу за такое счастье. Маму сейчас увижу! Родненькая моя, чуешь ли ты, что стою около двора?
Солдат пробежал огородом во двор, зашел в избу, остановился около порога, сбросил с себя груз на лавку и осмотрелся в полутьме.
В избе было чисто прибрано, пахло душицей и медом. В переднем углу темные образа были по-праздничному завешаны чистыми, расшитыми петухами, полотенцами, пол устлан пестрыми половиками. Все было как в детстве, ничего не изменилось. Радость переполняла солдата. Много лет он ждал этого момента.
–Кто дома есть? – проговорил Никита сиплым от волнения голосом и закашлялся, в горле у него запершило. Желал солдат скорее мать увидеть, прижать ее к груди старенькую. Какая она теперь? Никита помнит ее молодой, красивой.
Из чулана вышла девка в длинном холщовом сарафане. На ее голове была повязана темная косынка. Никите показалось, что стоит перед ним Огашка-Сирота, плотная телом и все такая же неотразимая.
–Что ты в нашем доме делаешь, ворожея, мама где?
–Обознались вы, мил человек, не ворожея я, а Марфа.
–Марфа?… – Никита вспомнил письмо матери, полученное им на первом году службы, в котором она писала, что ей на порог подкинули годовалую девочку. Мать ее назвала Марфой, так у себя и оставила. – Ишь ты, какая выросла, остроглазая! А кто тебе Огашка-Сирота? Сестра? Мать?
–Никто.
–Сомнительно! Сходство поразительное. Я аж остолбенел.
–Не я на нее похожа, а она на меня. Разной мы с ней веры. Так мне мама сказала. До ворожеи у меня дела нет!
–Вот как?
Никита откашлялся в кулак.
«С характером девка. Круче Огашки-Сироты».
Солдат снял с головы треуголку, поклонился и представился:
–Никита я, гордая красавица, мама где?
Марфа растерялась, зеленые глаза ее забегали, щеки зарумянились. Она пристальнее вгляделась в рослого гренадера и поклонилась в пояс.
–Проходите, хозяин, за стол садитесь, поесть я вам соберу, – сказала Марфа, опустив голову, и поспешно скрылась за занавеской.
В чулане загремела заслонка печи. По избе пошел дух постных щей, запахло вареным горохом, толченым конопляным семенем.
«Беда-то стряслась, какая. Мама родненькая…».
Солдат, шатаясь, прошел вперед, сел под иконами, руки положил на стол, а на руки несчастную голову. Плечи его затряслись, а из груди вырвался стон.
Марфа вышла из чулана со щами и кашей, увидев плачущего Никиту, застыла от удивления. Придя в себя, она поставила глиняные чашки на стол, прикрылась подолом и тоже заплакала навзрыд.
Не знала Марфа ни родную мать, ни отца. Лапушку Груню Босую считала своей мамой, мать солдата, которого по военному времени ни разу не отпустили на побывку.
Много лет собирались Марфа с приемной матерью на свиданку с солдатом, но его письма приходили из разных мест и толком они не знали куда ехать. Так и не сбылась их мечта. А потом лапушка Груня занедужилась, совсем захворала, умирать собралась. И на смертном одре она заказала Марфе солдата ждать.
–Дождусь, мама! – пообещала Марфа.
–Спасибо, дочка, послушница моя и отрада. Только и жила я эти годы ради тебя. Только вот сомневаться сейчас перед кончиной стала. Да и в самом деле надо ли ждать тебе его? Ты такая молоденькая, а ему под сорок уже, четвертый десяток разменял. И не знай, еще какой вернется, может калекой? Всю его службу царь воюет.
Какой будет, такого и любить буду! Вот крест! Ответила Марфа, целуя мать.
Обоих мне вас жалко, о вас у меня забота. Хотелось бы увидеть мне вас рядом здоровыми, счастья я вам желаю, дочка, вам обоим.
Марфа видела, как тело матери под одеялом зашевелилось, а голова успокоилась. Никита смотрел на рыдающую девушку, и голова его опять упала на скрещенные руки.
Марфа вышла в сенцы и вернулась с большой деревянной кружкой полной медовой настойки и, подойдя к столу, сказала солдату:
Мама готовила настойку к вашему возвращению, выпейте хозяин, легче станет.
Никита поднял голову, взял из рук Марфы кружку.
Пусть маме земля станет пухом, – сказал он и стал пить настойку большими глотками. Рука его дрожала, и медовуха плескалась из кружки ему на бороду. Холодная была настойка, ядреная, хмельная, пилась легко, а в груди огонь зажгла, до живота дошла, в голове зашумело. Вспомнился Никите ночной сон, длинная речь матери.
Выпив кружку до дна, солдат крякнул, улыбнулся девушке и поставил пустую кружку на стол.
–Благодарствую, Марфуша, как тебя величать по батюшке, красота неописанная?
–Не знаю я своего родителя, – ответила девушка, смутившись, и подала полотенце со словами, – вытри бороду, хозяин, на маму ты похож глазами, счастливый будешь, ждала она тебя с самой пасхи, все деньки считала, а на троицу, как с огородом управились, слегла.
–Марфа, снилась она мне нынче ночью в Колдыбани, наказала долго жить, жениться, и чтоб обязательно сын был, внуки, чтоб род продолжить. Выходи замуж за меня, Марфа, а?
–Как скажешь, хозяин, – тихо ответила Марфа и поклонилась Никите в пояс, потом выпрямилась, смело посмотрела ему в глаза и заулыбалась искренне.
Солдату показалось, что от Марфиной улыбки в его старой избе светлее стало, как будто в нее солнышко заглянуло.
Никита тоже заулыбался, рот растянулся у него до ушей. Никогда он не чувствовал себя таким счастливым.
«Вот он, мамин подарок – Марфа».
Никита вспомнил и про свои подарки. Он схватил с лавки мешок и торопливо стал развязывать.
–Марфуша, у меня в мешке подарки, вот шелковый полушалок, заморский, маме я вез, теперь тебе носить, красивый, Марфушка, барыней в нем станешь.
Марфа взяла из рук Никиты яркий полушалок, красивым жестом набросила его на плечи, повернулась кругом и подошла к зеркалу. Никита тоже подошел к Марфе вплотную и обнял ее.
Марфе нравился нарядный полушалок и обнявший ее добрый Никита.
Дед Родион в шелковой розовой рубахе, подпоясанный разноцветным плетеным поясом с длинными кистями на концах и с пышно расчесанной по торжественному случаю бородой, встречал внука с хлебом, с солью у крыльца своей избы.
Никита в солдатском парадном кафтане, в высоких ботфортах и в новой шляпе-треуголке подошел к деду, обнял его и поцеловал три раза в губы. А затем поднял богатыря на вытянутые руки высоко, вровень с соломенной крышей дома.
Ребятишки, глазевшие из толпы, заорали от восхищения.
Вот силища! Богатырь богатыря поднял, как ребятенка.
Дед Родион прослезился от радости и гордости, глядя на долгожданного солдата. Только по синим глазам признал дед внука, так сильно изменился внешне Никита за многолетнюю службу.
Если бы дед увидел солдата случайно в другом месте, мог бы и не признать. Даже подумал бы как о чужом.
