скачать книгу бесплатно
– Заходи в дом, рассказывай, что как. – Князь вошёл в избу.
Девушка-рабыня принесла воду.
– Рагна, а ты есть давай и рубаху праздничную. Живее.
Пока рабыня выставляла на стол козий сыр, свежие просяные лепёшки, мочёные грибы, клюкву, остатки вчерашнего жаркого, Семик поливал князю на руки.
– Утром сам оглядел все паруса, вёсла, всю бечеву ощупал. Слава Велесу, всё хорошее, ладное. Взяли два десятка кадок муки, по бочке клюквы и грибов, четыре туши солонины, семь десятков кос чеснока, да короб редьки, полсотни гусаков, три десятка несушек да десяток поросят живьём, четыре дойных козы…
– Сколько всего коней? – покряхтывая от ледяной воды, спросил Стовов.
– Всего по восемь на ладью, возьмём четыре с половиной десятка, – ответил Семик, ставя кувшин на лавку и подавая полотенце.
– Мало. Из двух с лишним сотен воев только полсотни всадников будет. – Князь вытер намокшую бороду и сел за стол, дёргая левым глазом. – Клянусь Даждьбогом, мало! – повторил он. – Может, потеснить людей-то, Семик?
– Да и так по два десятка воев на ладью пришлось. А полтески и вовсе по два с половиной десятка, – развёл тот руками.
– Садись. Поешь. – Стовов хлопнул ладонью по скамье рядом с собой. – Ладно, дело, считай, новое – лошадей на ладьях возить. То-то на ихней Одре подивятся. А полтески ничего, пожмутся.
– А почему дело новое? В позапрошлое лето дреговичи на Куяб ходили. Тоже коней везли.
– Так сколько от Пролодвы до Куяба[1 - Куяб – по персидской географии X века (Гудуд ад Алэм) – древний центр русов на Верхней Волге.], а сколько от Тёмной Земли до Одры… Соображай про время… То, считай, переправа просто длинная была, а тут дальний поход. – Князь без особого аппетита раскусил грудь жареного перепела и начал с хрустом жевать, чавкая и роняя крошки. – Стребляне-то, что с Орей пришли, запас имеют? Или рассчитывали на нас?
– Нет. Своё взяли. Они на шести лодках. Люд крепкий. Охотники.
– И то ладно. Конь-то мой засёдлан? Ладно… А княжич где? – Запрокинув голову и смакуя молоко, князь скосил глаза на свои одежду и оружие, разложенные на полатях, при этом удовлетворённо заметил, что меч лежит остриём к выходу. – Хорошо. Правильно лежит…
Князь облачился быстро: поверх той рубахи, в которой спал, надел ещё одну, белоснежную, шёлковую, с вышитым воротом, затем тонкую войлочную накидку до пояса и наконец кольчугу до колен, с подрезом спереди и сзади, чтоб можно было удобно сидеть в седле. Рукава кольчуги были по локоть и заканчивались рядом квадратных железных чешуек. Такими же небольшими пластинами был отделан ворот и низ кольчуги. Подпоясался наборным поясом, заткнул за него широкий, длинный нож с резной костяной рукояткой, навесил тяжёлый меч в красных кожаных ножнах. На плечи надел багряный парчовый плащ, подарок Водополка Тёмного, а на голову – железную шапку с полумаской. Плотно пригнанные пластины шапки были украшены тонкой гравировкой: рогатые лоси, ноги которых обвивали многоголовые змеи. На лосиных рогах, касаясь друг друга распростёртыми крыльями, сидели соколы.
Клювы птиц были раскрыты к макушке шапки, из середины которой расходились волнообразные лучи солнца. Полумаска была ровной, с круглыми прорезями для глаз. Её наносник заканчивался у подбородка остриём, похожим на наконечник стрелы.
Князь поправил золотую бляху, скрепляющую на левом плече концы плаща, взял в руку булаву и тяжело шагнул к двери. Семик последовал за ним, неся красный княжеский щит с медведеголовой птицей. У самого порога Стовов обернулся к рабыне, которая глядела на красавца-князя:
– Слушай, Рагна. Если вернусь из похода живым, отпущу тебя на волю. Клянусь Даждьбогом. Молись за меня своим чудинским богам. А если у тебя к тому времени сын родится, он будет мой, княжеский сын. Прощай, Рагна.
Девушка уронила лицо в свой локоть и вдруг зарыдала, то ли от счастья, то ли от горя. Длинные соломенные волосы её, рассыпавшиеся по плечам, вздрагивали и змеились, как струи водопада. Стовов и Семик, не обращая внимания на плач рабыни, вышли на двор.
– Ломонос, бери княжеский стяг, – сказал Семик и повернулся к Стовову: – Ты б, князь, дозволил Кирику жениться на этой Рагне. Неплохой он сокольничий, да и верен тебе. Не сегодня конечно, потом.
– Молод он ещё. Да и выкуп ему заплатить нечем, – зло ответил Стовов, принимая у Торопа повод коня и ставя ногу в стремя. – Рагна, она знатного рода. Отец её, Нилк, волх у чудинов. Ты знаешь…
Он взгромоздился в седло, упёр кулаки в бока, с шумом выдохнул из груди воздух:
– После вчерашнего пира что-то не по себе…
– Да, пир был добрый, – согласился Семик, наблюдая, как Ломонос вытаскивает из избы княжеский стяг, влезает с ним на коня и прилаживает его к стремени. – Боги остались довольны теми козами, которых убили на капище. В путь, князь?
– Тронулись, – кивнул Стовов, но, когда соратники ударили коней в бока, сам остался на месте. Через железные глазницы он смотрел, как кружатся над Стовградом голуби, суетятся галки, степенно и осторожно перелетают с места на место грачи, уже покинувшие свои стаи.
Соломенные крыши, хвоя молодого соснового бора на холме, пожухшие остатки былых сугробов были солнечны и особо значимы сейчас. Где-то тут искал Стовов знак, примету, предвестницу своей удачи. Но небо и земля были безмятежны. Перед княжеским домом стояли и смотрели в сторону Вожны деревянные фигуры Даждьбога, Стрибога и Велеса, почерневшие от непогоды. Высверленные зрачки их глаз были пусты и бесстрастны.
– Быть может, всё это и есть знак, – наконец сказал Стовов в пространство и ударил коня, – да хранят нас боги…
Выстукивая дробь по ещё промёрзшей земле и треща стягом, четыре всадника миновали проём надворотной башни и галопом пустились вниз по холму к реке, к ладьям – туда, где лошади раздражённо били копытами в зыбкие доски днищ, а увешанные щитами борта щетинились вёслами. Уже убирались сходни, прятались на груди обереги, творились напоследок заговоры от железа, воды, болезни, стрелы, отравы, оборотня, бешеной собаки, змеи.
Четыре сотни человек одновременно повернулись навстречу князю: волхи, воины, челядь, охотники, пахари, вольные и рабы, мужчины и женщины, старые и молодые – все вдруг оборвали смех, разговоры, плач. Потом разом закричали. Они ждали, они приветствовали его:
– Стовов и Совня, Стовов и Совня!
Клич долго носился вокруг. И, казалось, клич этот поднимает на воде рябь, разбрасывая облака, приминая сухой камыш, поднимая над чащами птичьи стаи.
Стовов въехал в середину толпы, расположившейся у самой воды, остановил и вздыбил коня перед волхами.
– Слушайте, люди! Боги ранним водополом указали: быть большому походу. Я и Мечек с бурундеями, и Хитрок с полтесками, и Оря со стреблянами идём на Одру и ранее конца червеня не обернёмся. И быть без меня в Стовграде главным сыну моему Чаславу с младшей дружиной. А врагам моим нынешним и тем, кто придёт, скажу: «Если осмелятся напасть, то придёт к ним из Каменной Ладоги моя жена Бела с железными всадниками. И принесёт она смерть и огонь. А потом вернусь я!»
Стовову подвели княжича. Девятилетний мальчик исподлобья взглянул на отца, на его руки в кольчужных варьгах. Часлав покорно встал между этими руками и был втянут Стововом на холку коня. Он чувствовал себя неуютно и нервно кутался в крошечный плащ; его смущали скрещенные на нём взгляды, ослепляло солнце и оглушали слова отца.
– Теперь ты правишь в Стовграде и земле от Просуни до Моста Русалок. Слушай волхов и Струиня. Они скажут, как вершить суд, когда и как идти собирать дань. Если придут дедичи, укройся за тыном и вырежи их ночью. Ночью они глухи, как тетёрки на току. Если же придёт чудь – уходи к матери в Ладогу или проси помощи у Водополка Тёмного. С Ятвягой у меня мир, с морянами мир. Стребляне не восстанут, ведь Орю я беру с собой в поход. Кроме него стреблян может поднять только Претич из Дорогобужа. Но он сейчас тяжко болен. И никому не верь. С челнов и ладей, идущих по Вожне, бери дань и тут её не копи, отсылай к матери с надёжными людьми. Если у стреблян помёрзнут семена и нечем будет засеять палы, отдай им моё жито. Пусть потом вернут в два раза больше.
Стовов говорил уверенно, но мальчику казалось, что отец кричит, а все слышат и, понимая его слабость, замышляют бунт. Часлав уже ненавидел стреблян, опасался своих воинов и не верил волхам. Мальчик смотрел своими стальными, такими же, как у отца, глазами на толпу и не замечал, как люди под его взглядом бледнели… Стребляне, заросшие бородами, в шрамах от медвежьих когтей, в шкурах медведей, ловкие как куницы, хитрые как волки, отважные как ястребы, сжимали в заскорузлых ладонях костяные обереги и просили помощи у Матери-Рыси, не понимая, почему в этих до сих пор безмятежных глазах княжича появился беспощадный блеск стали.
Часлав не знал этого, он знал только, что, дождавшись конца проводов, он доберётся до своего укромного угла в доме и там зарыдает от страха и отчаяния, глотая горький ком в горле. Потом забудется тревожным сном и проспит до утра. А когда проснётся, рядом уже не будет ни отца, ни мудрого Семика, ни смешного Полукорма…
Стовов ещё что-то говорил Чаславу про курган у Медведь-горы, золотые гривны, тайно зарытые под левым углом княжеской избы, но мальчик не слышал его. Часлав пришёл в себя только от дребезжания железного листа, укреплённого на шесте под изображением Матери-Рыси, и заунывного пения волхов. Они стояли лицом на запад, перед ладьями. Один из них непрерывно бил резным посохом в железный лист, другой протянул руки к небу, третий держал в ладонях глиняный горшок, в котором дымно горела смесь еловой хвои, смолы и имбирь-травы. Волхи пели, а все слушали, так же обернувшись на запад:
За дальними горами есть море железное,
на том море столб медный, на том столбу пастух золотой,
а стоит тот столб от воды до неба, от востока до запада.
Завещает, заповедует пастух золотой своим детям:
железу, стали, меди, олову, серебру, стреле и ножу, булавам и топорам.
А завет всем богам младшим, богам иноверным и детям своим у него такой:
усните в небесах, боги чужеземные,
уймитесь, злые ветры, железо и стрелы,
раздайся, путь перед людьми земли стреблянской,
земли склавенской, Тёмной Земли.
А тела воинства Стовова есть крепче камня Алатырь,
глаза зорче солнца.
Перун, Велес, Даждьбог, Мать-Рысь смотрят в их глаза,
земля тверда под шагом их коней, мягка, когда они спят.
Ветер Елим толкает их парус,
Стожарь-звезда указывает дорогу,
волки мохнатые и галки шумные оберегают их от засад…
Под это пение все грузились в ладьи. Княжеская была на шаг шире остальных и на два шага длиннее, но и здесь было тесно из-за восьми лошадей, стоящих поперёк судна, бок к боку. Стовов подъехал с Чаславом к самой воде и оценивающе посмотрел на нос судна, который венчался деревянной медвежьей головой, выкрашенной сажей и натёртой жиром. Оскаленная пасть была раскрыта на северо-запад, туда, где через пять дней пути вверх по Вожне они должны были преодолеть волок на Сыч-реку, затем волок на Вольту, затем от устья Тивери дойти до Мсты, а затем по Волху-реке и Нове спуститься к Янтарному морю.
– Ну, чего ждём?! – рявкнул Стовов. – Мышец, дуй в рог!
Князь начал уже терять терпение. Волхи ещё долго пели.
Он опустил княжича на землю, сам слез с коня и передал узду Полукорму:
– На, веди на ладью.
– Князь, кормчим надо знать, как идти. Кто идёт первым? – Полукорм покосился на волхов. – И ещё они говорят, что много сил уходит, чтоб удерживать ладьи у берега без привязи, и что попутный ветер стихает. Как бы не пришлось идти до Просуни только на вёслах.
– Скажи им – первыми пойдут челны Ори Стреблянина. Пусть щупают дно и расталкивают льдины. Льда ещё много. Потом идут три мои ладьи, потом две ладьи бурундеев, затем две ладьи полтесков, – ответил Стовов и шумно выдохнул.
Волхи наконец закончили петь.
– Всё. Уходим. – Он пошёл по шатким сходням вслед за конем.
– Уходим!
Хриплый звук рога разнесся над холмом Стовграда, поблуждал над Вожной и утонул в буреломах лесов. С перекладин мачт упали и наполнились ветром льняные паруса, шесты оттолкнули берег, лопасти вёсел нырнули в воду, разворачивая на ветер низко сидящие ладьи. Кормчие налегали грудью на правила, перекрикивались.
На какое-то время ладьи сбились в кучу, закружились на месте, как потревоженные птицы, едва не соприкасаясь вёслами, но, достигнув середины Вожны, развернулись в линию.
Провожающие подошли к самой воде. Долго смотрели они, как выравниваются промежутки между деревянными головами на носах ладей, как мутная, серого цвета вода струится по свежепросмолённым бортам и белой пеной завивается вокруг вёсел, как солнце играет бликами на воде, шлемах и кольчугах воинов, на лоснящихся боках гнедых коней. Кто-то вдруг заплакал, запричитал, снова запели волхи, а княжич вдруг повернулся и отчаянно крикнул в толпу:
– Они вернутся. Они все вернутся!
Глава 5. Ветер Янтарного моря
Звуки флейты были нежны и прозрачны. Мелодия зависала трелью высоких нот в вечернем воздухе, ступенями соскакивала вниз, потом снова вверх, обрывалась и начиналась сначала. Флейтиста звали Бирг. Это был юноша с чёрными волосами, вьющимися, как мелкое руно, на висках и затылке. Он сидел на борту ладьи, свесив босые ноги над водой, и зачарованно смотрел на горизонт – ровный, без привычной серой полосы берегов. Не видя кормы и носа ладьи, он остался один с флейтой, музыкой и водой пролива. За его спиной скрипела скрутками мачта, вздрагивал парус, вяло переговаривались Свивельд и Ингвар:
– Я тебе так скажу: если б я осматривал парус, то я уж увидел бы, что в него завернулся человек. Хоть и мальчишка.
– Ерунда. Этот малыш Ладри так худ, что я принял его за весло. Что тебе, жалко, Свивельд? Пусть он плывёт с нами. Много места не занимает, много воды не пьёт. Может, ещё станет викингом. А то все время своё просидит в By со своей полоумной сестрицей Маргит, криворукими братьями и отцом Бертилом, который, кроме своего поля и садков на запрудах, ничего не знает.
– Ты не понимаешь, Ингвар, – Свивельд, оглянувшись, перешёл на шёпот, – Вишена-то теперь для всего рода Бертила стал кровный враг. Маргит он попортил. Акаре выбил глаз подковой. И напоследок вроде как похитил этого вот Ладри, младшего сына Бертила. Удивляюсь, как он ещё ничего не сделал Мерте, жене Бертила, умершей три года назад.
– Что ты такое говоришь! Ладри сам влез на ладью и сам спрятался в парус!
– Клянусь всей пряжей Фрейн, этому не поверит ни Бертил, ни ярл Эймунд, ни общий тинг. Улыбаешься, Ингвар? Ничего смешного… Теперь нам больше никогда не зимовать в By. Такой был фиорд удобный. Всё так неудачно сложилось… Этот ещё, Бирг, в свою свистелку дует, того гляди, попутный ветер спугнет. Ну-ка, сейчас я его в воду спихну…
Но Бирг уже сам оборвал игру. Его отвлекли две чайки, камнями упавшие неподалёку, в серебряное пятно рыбьего косяка. Бирг будто очнулся и слез с борта на груду вёсел. Теперь он снова увидел берега пролива, близкие скалы Птичьих островов, низкое красное солнце, нарезанное на полосы узкими облаками, дремлющих соратников, Рагдая и Вишену, неслышно говорящих о чём-то под головой дракона.
– Что перестал играть-то, Бирг? – невозмутимо спросил Свивельд, делая вид, что поднялся размять ноги.
– Флейта намокла, – ответил музыкант, – я её сделал из молодого ореха, что срезал в Армарике. Хороший звук, но быстро намокает от слюны.
– Это верно, – кивнул Ингвар, – у них там, в Армарике, всё быстро намокает. Что Ирларика, что Армарика, что ирландцы, что бритты. Туманные, скользкие и бесноватые. Нарисовали на каждой двери крест и думают, что над их болотами будет больше солнца. Пока на Белом береге жили кельты, там было что взять. Теперь все кельты в Лангедоке, по другую сторону Белого пролива. У них теперь нечего брать. С одной стороны, из-за Мааса и Рейна, их резали саксы и фризы, с другой стороны Дагобер и его волосатые франки. Особенно те, что со среднего Рейна. Кончилось тем, что Дагобер пришёл в Аррас и сказал, что он теперь тут король, назначил графа и епископа, сложил громадный каменный дом с крестом на крыше, а кельтских конунгов привязал к хвостам диких коней.
– А кельты что? – отчего-то насупился Бирг.
– А что кельты? Бросили свой Аррас и ушли в Бротонские леса. Теперь, клянусь Одином, их там никто не достанет. Там места совсем глухие. Там на весь лес и было десяток одлей, да все вымерли во время прошлого голода.
– А Дагобер что? – с непонятной настойчивостью спросил Бирг.
Ингвар пожал плечами:
– А Дагобер… Забыл про них и принялся за фризов. Отнял у них Утрехт и Дорштадт. Заключил вечный мир с ромейским императором Ираклием и вломился в Богемию, вместе со своими данниками, тюрингами и алеманнами.
– И что?
– Знаешь, я устал от твоей флейты и твоих вопросов, – рассвирепел Ингвар, – я уже всё сказал. Слушай сам, что поют на пирах скальды. Всё там и узнаешь. Если запомнишь. Ты спроси ещё, что такое Нагльфар – корабль мертвецов.
– Я слушаю на пирах скальдов, только быстро засыпаю от вина и медовухи. – Бирг развёл руками.
– Клянусь Ториром, мне жаль тебя, – ухмыльнулся Свивельд. Он достал из своего узла вяленого карпа и принялся сдирать с него чешую. Содрав серебряные кружочки с одного рыбьего бока, оглянулся на Ладри: – Эй, Ладри, на поешь. – Он бросил мальчику в ладони рыбу и достал другую: – Клянусь Фригг, этот Ладри подслушивает разговор Рагдая с Вишеной. Совсем как его отец.
– Ну и что? Я тоже подслушивал на пиру у Эймунда, как наш Эйнар уговаривал Сельму, служанку ярла, пойти с ним на сено, в коровник, – пожал плечами Ингвар. – Было очень весело. Вот эти две чайки тоже подслушивают наш разговор, и им тоже весело.
Чайки, пронзительно крича, следовали за ладьёй. Они раз за разом ныряли за рыбой, глотали её, взмывали вверх, опираясь длинными, узкими крыльями на поток встречного ветра, кружились боком к воде и снова врезались в пологие, ленивые волны. Солнце тем временем уже коснулось полосы далёкого тумана, висящего над берегами Ютландии, пролив заметно сузился, и впереди показались чёрные скалы Змеиного острова.
– Вишена, если ветер не переменится, мы будем у Змеиного острова к полуночи! – крикнул через головы спящих Гельга. – Как будем его обходить, справа у Зеландии или слева у ётов?
Вишена, прервав беседу с Рагдаем, обернулся к кормчему, оглядел небо, потом посмотрел на Ладри, слишком уж сосредоточенно поедавшего рыбу:
– Идём вдоль берега ётов. Ночью лучше увидеть челны ётов, чем боевые ладьи данов, выходящих из засады. И фарватер там. клянусь Одином, больше подходит для ночного перехода.
– Хорошо! Как только пройдём остров, пусть кто-нибудь меня сменит, – ответил Гельга.
– Да. Тебя сменит Хринг. – Вишена махнул Гельге рукой и склонился к Ладри: – Ну что, беглец? Сначала следил за нами, а потом решил увязаться в поход? Учти, тебя никто не будет оберегать. Ты можешь погибнуть в первом бою. Если мы распорем днище о камни, тебя никто не спасёт. Что ты умеешь делать, как ты будешь нам полезен, чтоб мы кормили тебя? Клянусь Одином, если нам повстречается торговец, идущий обратно в сторону Греннлана или Ранрикии, я отправлю тебя домой. Если будешь упрямиться, продам в рабство фризам за мешок овса или отдам склавянам. Они тебя съедят.
Малыш Ладри съёжился и перестал жевать. Его белые ресницы задрожали, а босые пальцы ног поджались, как от мороза.
– Я… я не хочу. Я умею красться тайком.
– Ну, это я знаю. Ты идёшь тихо, как лис, но при этом сам становишься глух, как камень. – Вишена придал лицу грозное выражение.
– Ещё я немного знаю фризскую речь, – робко сказал мальчик.
– Я и сам её знаю.
– А ещё я могу пролезть даже в самые узкие расселины между камнями.
Вишена озадаченно повернулся к улыбающемуся Рагдаю:
– А я, наверное, не пролезу там, где не пролезет рысь.
– Вот видишь, значит, он может нам пригодиться, – сказал Рагдай и, помедлив, добавил: – Ладри, ты ведь слышал, о чём мы сейчас говорили с конунгом Вишеной?
– Нет, не слышал.
– Слышал. Так вот, иди на корму, к Гельге. И никому ничего не рассказывай. Хорошо? – Рагдай зябко закутался в шерстяной ромейский плащ. – И вот ещё. Разбуди вон того воина, что спит прислонившись щекой к мачте. Это Ацур. Пусть он даст тебе сандалии и обмотки. Обуйся. Ночью будет холодно.
– Рагдай, а правда, что ты был в Миклгарде и видел императора Ираклия? – Мальчик поднялся, подтягивая штаны, и восхищённо разглядывал тонкую вышивку золотой нитью на вороте рубахи склавянина.