Легенда о шиповнике

Тэлфрин едва сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел:

– Ты что такое задумала, Эйдис? Разлучить нас? Чем тебе моя супруга не угодила?

Старуха изумленно посмотрела на него и тут ее настигло потрясение: в глубине его глаз она разглядела тень той самой Тьмы, что так испугала ее. Значит, все гораздо хуже, чем могло показаться.

Она постаралась успокоиться, чтобы не выдать себя. Голос ее прозвучал смиренно:

– Не сердись, властелин. Сам знаешь, какими слабыми бывают будущие матери. У нас нет живительного солнечного света и тепла, от каменных стен ползут болезни, стоит зазеваться. Сам посуди, недавно я отпаивала ее настойкой, когда поганая лихорадка вцепилась в нее когтями. Еле уберегли, скажу тебе. А воздух открытой долины и зелень лесов лучше сырого камня и постоянного мрака.

Мужчина в кресле застыл. Он понимал, что старуха права, но Тьма внутри него тут же зашевелилась, зашептала, и Тэлфрин покачал головой:

– Моя жена останется здесь, – твердо сказал он. – Делай, что можешь. Пусть факелы и печи горят днем и ночью. Боги не покинут нас.

Сигрун догадалась, отчего теперь даже в самом отдаленном уголке замка пылает огонь, но ее заклятию ничто уже не могло помешать осуществиться.

Она часто сидела напротив сестры, чей живот не скрывал свободный покрой платья, и рассказывала сказки Ингларии, чтобы развлечь. Тело Хельды отекало и порой становилось не слишком привлекательным, а еще она могла заговаривать капризным голоском и требовать особых яств. И все же, несмотря на эти причуды и подурневшее лицо, Тэлфрин смотрел на нее с еще большей теплотой.

«Возможно, – думала с холодным спокойствием Сигрун, – после родов ее тело совсем оплывет, а кожа покроется пятнами, грудь обвиснет, когда как я по-прежнему буду прекрасной. Но самое главное – свершится задуманное».

Ее глаза сверкали ледяным зеленым блеском, а губы искажала улыбка.

«Скоро».

Заклятие крепло. Она повторяла заветные слова и сейчас, неподвижно сидя перед дремлющей сестрой. Молодая женщина представляла сморщенного младенца, которого она привязывала к своей Госпоже. Совсем подарить его она не могла – это мог сделать только сам ребенок, если произнесет клятву верности, но для этого ему надо подрасти.

Такими обещаниями не швыряются.

Сигрун нравилось чувствовать беспомощность людей, посмеявшихся над ней. Они ни о чем не догадывались и были так доверчивы, так глупы. Жестокий урок показал, что лучше рассчитывать только на себя.

Сидя в своей черной башне, Сигрун училась усмирять Тьму. Да, да, ее можно было только утихомирить ненадолго, потому что безоговорочной властью над ней обладала лишь Богиня Мертвых. Но и небольшой части Тьмы хватало, чтобы женщина постигала древнее колдовство.

Вчера ей удалось совершить свое первое перевоплощение. Тьма сама выбирала, какое существо больше всего подходит для этой цели. Она сживалась с человеческим телом, узнавала его, прорастала в нем и становилась единым целым.

«Йогль мен тир, эмисин, хель, йогль син лльей…»

Кости расходились с хрустом, но боли не было. Тьма заботилась об этом. Человек мог бы испугаться жестоких страданий при смене обличья, и тогда у Призрачной Королевы было бы меньше последователей.

Плоть и вены рвалась под тонкой кожей, чтобы изменить человеческую суть на звериную, и встать так, как задумывала природа. Мясо стремительно нарастало на костях, руки и пальцы превращались в лапы с когтями. Сжаться телу было труднее всего с непривычки, но густая шерсть вырастала мгновенно, и вот уже среди пустынной комнаты, вместо распластавшейся на полу обнаженной женщины, лежала белая лисица.

Сигрун в новом обличье понравилось. Поначалу кружилась голова и немного тошнило, но ощущение того, что под лисьей шкурой скрывалась женщина, опьяняло, как никакой хмельной напиток. Не изменились лишь глаза.

Сигрун увидела себя в полированном стекле, уставившись на свое отражение. На белой морде зверя сверкали человеческие глаза, цветом напоминавшие болотный мох. Лисица высунула язык и ухмыльнулась. Ее переполнял безграничный восторг, не сравнимый ни с чем.

Даже ночь любви с Тэлфрином не подарила такого блаженства, как перевоплощение. Оно дарило ощущение превосходства и могущества, способности заглянуть дальше всяких границ.

Можно ли попробовать обернуться кем-то еще? Птицей? Вот бы взлететь высоко, увидеть всю землю, лес и острые пики скал, бурливую реку и Топкую долину! Коснуться луны в поднебесье и пронестись меж тяжелых серых туч, что собираются над замком.

Да за это не жаль ни души, ни жизни! Ни своей, ни чужих.

Глаза лисицы сверкали. Она любовалась отражением и в голове ее бродили опасные мысли. Тьма вспыхнула в ней, напоминая о необходимости обернуться собой: для первого раза оказалось достаточно.

Сигрун пришлось подчиниться, но в глубине ее человеческого сознания замерцала непокорная мысль о том, что она сама желает быть себе хозяйкой.

Вернуться в человеческое тело было не так приятно: вместе с возвращением истинного облика появилась боль в пояснице, ломота в ногах, а противная желчь обожгла горло.

Женщина долго не могла успокоиться и все ходила по комнате, ощупывая себя, вспоминая блаженную легкость и чудесное ощущение животного счастья.

На следующий день она прошла мимо Тэлфрина в платье, обнажавшим ее плечи. Он проводил тяжелым взглядом волнующие женские спину и бедра, которые ласкал не так давно, и сжал кулаки.

Тэлфрин злился на нее за то, что она была так хороша, за то, что заставила лгать жене и за то, что было известно только ей и ему, то, что связало их навсегда против его воли. Слова, которые он говорил ей в порыве страсти, гремели у него в ушах и стали той горькой отравой, от привкуса которой не так легко избавиться.

Тьма выжидала. Она крепла, росло ее могущество. Черные нити, словно огромная паутина, оплетали замок, пронзая его обитателей.

В черном коконе спал и будущий наследник Блэрхайда, в ожидании мига рождения.

Тепло наливающегося лета несколько оживило обитателей замка.

И пусть в залах царила легкая прохлада, она дарила теперь лишь облегчение после того, как Хельда, насидевшись на открытой террасе, шла к себе, чтобы прилечь. Ходила она уже с трудом: огромный живот мешал подвижности, но она несла его, точно знамя, превозмогая боль в спине и ногах.

Этот ребенок – залог и оплот ее маленькой семьи, опора рода и гордость Блэрхайда.

Тэлфрин часто сидел у ее ног, нежно обхватив ее живот, прислушиваясь к движениям малыша. И каждый раз, когда по тугому полушарию под натянутой сорочкой проносилась легкая волна, супруги счастливо улыбались. Это означало, что ребенок в материнской утробе жив и подает знаки о себе.

Сигрун удавалось сохранять удивительное спокойствие, когда рядом с сестрой Тэлфрин превращался из грозного воителя в покорного слугу. Чем больше он любит своих жену и ребенка, тем сильнее испытает боль, когда Тьма расправится с ними и сделает это медленно, изощренно, так, чтобы он запомнил каждый миг. Их страдания станут его.

Так странно было наблюдать, что залитый солнцем замок похож на огромное паучье гнездо, оплетенный черными нитями. Супружеская постель, стол, кресла, в которых сидят муж и жена, ни о чем не ведая, еда, которую они кладут в рот, вино, которое пьют.

Все – Тьма.

Правда, старая Эйдис стала подозрительно посматривать в сторону Сигрун, точно чувствуя неладное. Старуха ходила кругами, останавливалась, точно прислушивалась к тихому шуршанию нитей, что выскальзывали из пальцев молодой женщины.

Домашние духи давно забились в отдаленные уголки Блэрхайда: они не выносили переполненный чернотой привычный им мир и тихонько всхлипывали, с грустью глядя на творимое колдовство.

А Сигрун не останавливалась, одержимая сладкой местью, которая кружила голову. Она так наловчилась привлекать Тьму, что та легко и быстро струилась, точно потоки воды, что несла река у подножия замка. Она плела колдовские нити даже во сне, ведомая силой мести отвергнутой женщины.

Эйдис горячо молилась перед алтарем своей Богини и не понимала, почему та безмолвствует. Свет должен был вытеснить могильный мрак, но вместо этого, он лишь больше расползался и намертво оплел каждый камень замка.

Наконец, не вынеся тяжести жуткой магии, что давила и вызывала ночные кошмары, Эйдис снова отправилась к господину. На этот раз пришлось сказать, что Блэрхайд подвержен атаке темных сил, которым она не может противостоять, несмотря на все свои умения.

Тэлфрин удивился и даже посмеялся над старухой.

О чем она снова толкует? У них давно нет врагов, жизнь протекает мирно, он счастлив в браке, а жена вот-вот родит ему долгожданного наследника. Тогда Эйдис решилась и рассказала о терзавших ее подозрениях.

Тэлфрин нахмурился, желая возразить. Сигрун постоянно находится рядом с сестрой, лучше любой служанки причешет и оденет, поможет принять ванну, если Хельде не спится, расскажет ласковым голосом историю, не хуже любого барда.

Если бы не случайная, постыдная связь, тягостные воспоминания о ночи, когда она взяла над ним верх, он бы относился к ней гораздо лучше. Если бы она не предложила ему себя, как бесстыжая девка, он бы смог бы уважать ее, даже любить, но сделанного не воротишь.

Нет, нет. Он испытывал благодарность Сигрун за заботу о жене, ведь дороже Хельды у него никого нет. Но не более того.

Эйдис, впрочем, посоветовала ему лишь присмотреться к свояченице и быть настороже.

Сигрун тут же поняла, что к ней стали присматриваться чаще. Теперь не только старая Эйдис замирала, глядя на нее подслеповатыми глазами, которые пусть и не видели хорошо, но у хранительницы алтаря Огненной Девы, было иное зрение, которое еще никогда не подводило.

Теперь и Тэлфрин дольше задерживался на ней взглядом, особенно, если рядом находилась Хельда. Но это был не тот взгляд, о котором безумно мечтала Сигрун. В нем мелькало не вожделение, а подозрительность.

Тьма тут же подсказала ей, как следует поступить.

Этой же ночью, когда Эйдис легла спать, ей приснился сон. Будто кто-то позвал ее выйти полюбоваться на террасу, с которой, с одной стороны открывался захватывающий вид на скалы, а с другой – на долину с разбросанными деревеньками, усадьбами и притаившийся бескрайний лес.

Выдалось такое яркое полнолуние, что все вокруг сияло мягким серебряным светом, а ночь дышала теплом и запахом еловой хвои. Эйдис удивилась и даже обрадовалась: зрение вернулось к ней, будто ей снова исполнилось лет двадцать, и она снова стала юной и легкой на подъем.

– Посмотри на свои руки, – шепнул кто-то.

Эйдис послушалась и обнаружила, что они покрылись блестящими вороньими перьями. Она хотела сказать, что всегда мечтала научиться летать, но вместо этого из ее рта вырвалось хриплое карканье.

– Твоя мечта исполнилась, – добавил нежный голос. – Ты знаешь, что делать.

Ворон взмахнул крыльями и поднялся над террасой. Потоки воздуха омывали его и дарили чувство волшебного восторга. Луна улыбнулась с высоты чернильного неба:

– Лети ко мне, маленькая Эйдис, и посмотри на мир вокруг.

Птица ринулась ввысь, навстречу загадочному, но печальному лунному лику.

– Лети…

Ветер подхватил ее, позволяя воспользоваться его безграничной силой. Долина распростерлась внизу, как огромная посеребренная чаша, с трепещущими деревьями и мерно бегущей рекой. Скалы торчали из темноты грозными, но далекими пиками. Остался внизу и застывший Блэрхайд.

Лунное лицо исказилось, и ворон обеспокоенно каркнул. Теперь луна смотрела не печально, а насмешливо. И удивительно знакомым издевательским тоном произнесла:

– Ты слишком доверчива для своих лет, бедная старая Эйдис. Разве ты не знала, что крылья никому не даются просто так?

Ворон испуганно оглянулся, пытаясь поймать ветер, который бы отнес его на безопасное расстояние, но вместо этого крылья осыпались, точно осенние листья. Снова появились обычные человеческие руки и ноги, а простым смертным не дано ловить ветер, чтобы летать.

Теперь он свистел в ее ушах, а она даже не могла крикнуть от сковавшего ее ужаса. Бурная река приближалась с ужасающей быстротой и перед тем, как удариться о воду, Эйдис успела лишь зажмуриться.

Блэрхайд погрузился в мрачное ожидание.

Когда пропала хранительница Огня, Тэлфрина охватило мучительное предчувствие.

Ее помощница клялась, что Эйдис спала в своих покоях и никуда не выходила, но куда в таком случае, она подевалась? Из замка никто не выходил, стража подтвердила, что ночь прошла спокойно, а они не сомкнули глаз на посту. И не слышали ни криков, ни посторонних шагов.

Слуги, что стояли у господских спален, тоже клялись, что не слышали ничего подозрительного.

Сигрун скользила мимо, словно прекрасная тень, в облаке белокурых волос, и ничто в ее облике не выдавало того, о чем говорила Эйдис.

И только когда спустя несколько дней река вынесла на берег распухшее обнаженное женское тело, весть об этом разлетелась по всей долине. Ярость воды превратила его в такое месиво, что в покойнице с трудом опознали несчастную Эйдис.

Теперь, как бы ярко ни светило солнце, озаряя замок, Тьма так прочно овладела им, что никакая сила не смогла бы изгнать ее отсюда. Это знала и Сигрун, но и этого казалось ей мало: плести заклятие стало для нее важнее всего на свете.

От ужасной вести у Хельды начались роды раньше назначенного срока. Но кто мог принять наследника, если хранительница мертва?

Сигрун и тут проявила заботу. Как бы она оставила кричащую от боли сестру? Вопли жены заставили Тэлфрина довериться свояченице еще раз. Кто знает, быть может старуха повредилась в уме и сама упала вниз, где ее размозжило о камни? Как бы то ни было, Эйдис умерла, и ничем не могла помочь, а вот Сигрун ни на миг не отходила от содрогавшейся в муках сестры.

Она растирала ей спину, держала за руку, успокаивала и гладила по спутавшимся волосам, такого же белоснежного оттенка, как и у нее самой.

Тэлфрин мерял шагами пустой Зал Приемов и опрокидывал пьянящий хмель кубок за кубком, чтобы заглушить страх. Он вцепился в него так крепко своими острыми когтями, что мужчина ничего не соображал.

Властелин Блэрхайда был готов осыпать любыми милостями Сигрун, лишь бы ребенок родился здоровым. В его памяти теперь некстати всплывали мгновения, когда он намеренно избегал ее, как презрительно смотрел, как сравнивал с самой последней блудницей. А теперь она единственная пришла на помощь его дорогой Хельде.

Он непременно попросит у нее прощения за все, как только жена разрешится от бремени.

И укреплялся в этой мысли всякий раз, как по замку прокатывалось эхо женского крика: их спальня находилась как раз над Залом Приемов. Тэлфрин с радостью бы разделил часть боли жены, а то и целиком бы взял на себя, но сейчас он был лишь слабым мужчиной, вынужденным заливать свой ужас пьянящим медом.

Шло время, а крики становились все пронзительнее. Так не кричали даже под пытками, с нарастающей тревогой думал он, вспоминая военные походы молодости. Тэлфрин отправил всех слуг вон, чтобы никто не смотрел на него, когда он выглядел таким безвольным и беспомощным. Он даже не мог молиться и думал лишь о том, как наградит Сигрун.

Лишь бы она сделала все возможное!

Мужчина просидел в кресле, не шелохнувшись, пока солнце не перестало подмигивать в окна. Тут он осознал, что больше не слышит истошных криков. Это открытие заставило его броситься бежать из зала по крутой лестнице вверх и распахнуть тяжелую дверь, отталкивая перепуганных служанок.

Ему бросилось в глаза, что в спальне многое изменилось. Откуда взялось столько багряного цвета? В ноздри ударил тяжелый металлический запах и закружил голову. Хельда была вся белой, как и ее слипшиеся волосы, а простыни под ней – алые.

Алым был и румянец на нежной коже Сигрун. Она что-то держала на руках и покачивала. Пальцы Тэлфрина судорожно сжались: он захотел выхватить маленький кряхтящий сверток из рук этой женщины.

– У тебя родилась дочь, властелин Блэрхайда, – пропела она. В этом успокаивающем голосе послышалась насмешка или ему показалось?

Он стоял истуканом, не зная, подойти ли ему сразу к жене или взять на руки младенца. Хмель, страх и запах крови смешались в нем, отчего он зашатался, и поэтому все же шагнул вперед, чтобы присесть на смятую постель. С того края, где еще оставалось немного белого.

Рука Хельды показалась ему такой слабой, что он испугался, как бы не повредил ее.

– Любовь моя, – только и мог хрипло выдавить он, глядя на прозрачное с голубыми венами лицо жены.

Что-то было не так. Мужчина понял это по взгляду Хельды. В ее глазах не было боли, а лишь безотчетный ужас. Она хотела что-то сказать ему, но сухие губы только чуть шевелились.

Тэлфрин осторожно положил ей руку на лоб и едва сдержал крик. Кожа была такой горячей, будто он коснулся огня. Во взгляде жены появилась отчаянная мольба и он наклонился ближе, понимая, что она сейчас что-то скажет ему:

– Сиг…

К мольбе снова примешался страх, такой дикий, что мужчина испытал его на себе.

– Тебе надо отдохнуть, милая, – он постарался вложить в слова как можно больше любви.

В ответ Хельда перевела взгляд в сторону, где стояла сестра и укачивала младенца, и он наполнился неверием и беспредельным горем. Этот взгляд обличал.

– Что? – он не понимал. Или не хотел понять?

Сигрун тихо рассмеялась.

– Вглядись в своего мужа, сестра. Это его руки сняли с меня платье в ту ночь, о которой я тебе рассказала. Его губы обожгли мне щеки и грудь. Это он думал обо мне на вашем брачном ложе. Он познал меня первой, а ты была лишь второй.

Тэлфрин одеревенел. Он слышал то, что говорила Сигрун, чувствовал муку, что горела в душе его дорогой Хельды, но это так поразило его, что он не мог двинуться с места.

Как проклятая шлюха посмела сказать это? Он тут же забыл, что хотел помириться с ней. Сейчас ему хотелось вырвать ей язык, потом свернуть шею, а труп бросить собакам.

– Только не вздумай лгать, грозный властелин Блэрхайда, – насмешка в ее голосе убивала его. – Чтобы Хельда поверила мне, я сказала, что не только ей довелось увидеть те две родинки на твоем бедре.

Тэлфрин ощутил, что задыхается. Он, наконец, нашел силы, чтобы встать.

– Отдай моего ребенка, – произнес он тихо, но с угрозой. – И чтобы духу твоего здесь не было.

Глаза Сигрун вспыхнули опасным блеском.

– О, погоди. Ты еще не все знаешь.

Женщина напомнила о кубке сладкого напитка, что поднесла в их первую брачную ночь, рассказала о затаившейся Тьме, что поселилась не только в замке, но и в них самих, о том, как старая Эйдис легкомысленно поддалась сновидению и оно привело к ее гибели.

Тэлфрин моргнул, не в состоянии понять и принять услышанное.

– Кто ты? – со страхом и отвращением произнес он, уже зная ответ.

Сигрун криво усмехнулась:

– Теперь твой ребенок обещан Богине Мертвых, и ты ничего с этим не сделаешь.

Она произнесла последние скрепляющие слова заклятия, и пелена спала с глаз супругов. Черный туман зашевелился вокруг, в них самих, заворочались в углах мрачные тени, точно из могил восстали мертвецы и заполнили тлетворным духом обитель живых.

Тэлфрин охнул, пытаясь схватиться за черные нити, которые пронзали его насквозь и оплетали целиком. Пальцы проскальзывали сквозь них, но при этом он явственно чувствовал их движение внутри.

– Вы сойдете с ума, – сказала Сигрун, творя заклятие, продолжая укачивать младенца, которого также окутывал темный туман. – Остатки разума покинут вас. Пища и вода будут пахнуть гнилью, что бы вы ни делали. От одежды станет чесаться кожа так сильно, что вы будете раздирать ее до крови, чтобы унять зуд. Отныне жизнь для вас обернется бесконечной мукой. А когда ваше дитя достигнет совершеннолетия, то добровольно принесет клятву верности Призрачной Королеве. А если не принесет, – красивые губы исказила злая усмешка, – то пожалеет об этом. Да будет так.

Хельда, которая лежала без движения, внезапно выпрямилась на скомканной постели. Мокрые волосы, облепившие череп, фиолетовые круги под глазами придавали ей жалкий вид, но во взгляде появилось новое выражение, которое немного смутило сестру.

Предательство людей, которых она искренне любила, померкло и отступило перед новой любовью, которая озарила ее так ярко, что Хельда ощутила прилив сил. Ей очень хотелось пить, но у нее не было времени. Прилив жизненных сил она собиралась потратить с одной-единственной целью.

– Пусть ты и познала страсть в его руках, – выдавила она, обращаясь к сестре, – но он не тебя нарек женой, не тебя ввел хозяйкой сюда. Он взял тебя однажды и тут же забыл, воспользовавшись твоей глупостью.

Лицо Сигрун исказилось. Она положила младенца на пол и отступила назад к двери. Ребенок тут же захныкал. Супруги наблюдали за ней с тревогой, но не могли сдвинуться с места. Черная паутина прочно связала их. Тэлфрин не сумел позвать на помощь прежде, чем паутина залепила ему рот.

– Твой черед, сестрица, – рассмеялась Сигрун, раскручивая между пальцев темный шарик.

Хельда так напрягла все мышцы, отчего вены на ее коже вздулись:

– Я молю Богиню Огня дать мне сил и очистить от скверны…

Сигрун язвительно расхохоталась:

– Она бессильна, сестра. Ей не сравниться с мощью Подземных Теней. Ты зря теряешь время!

Но Хельда не молчала:

– Нарекаю мою новорожденную дочь Морвен и дарую ей материнское благословение, чтобы оно защищало ее и берегло от нечистого колдовства, что опутало нас. Да пребудет на ней благодать Огня и Света. Я отдаю себя взамен и молю Богов услышать меня!

Сигрун хотела прервать ее, но язык почему-то отказался слушаться. Она нахмурилась и закашлялась, пытаясь набрать в грудь воздух. Посреди наполненной черной паутиной комнаты, вспыхнул крошечный огонек.

– Что? – взвизгнула Сигрун. – Нет, нет! Мое колдовство сильнее! Оно нерушимо!

Она швырнула черный плотный туман вперед, чтобы утопить в нем всех вокруг. Но огонек ловко ускользнул от сгустившейся черноты, вспарывая черные нити, точно острое лезвие, и разорвал туман на части. Затем завис над плачущим младенцем и растворился в нем.

Сигрун испустила вопль, сотрясший стены. На бледном, заострившемся лице Хельды отразилось удовлетворение. Она вся обмякла, рухнула на постель и больше не двигалась. Тэлфрин, увидев это, рванулся всем телом вперед: нити уже не удерживали его. На постели он сгреб в охапку безвольное тело жены и завыл, точно раненый зверь.

Слуги сумели наконец распахнуть дверь, и тут же у их ног промелькнуло что-то стремительное и белое, которое с быстротой молнии устремилось к лестнице и пропало из виду.

В тот же час Свет и Тьма сплелись в сложный узел, исказив колдовской замысел, чего Богиня Мертвых совсем не ожидала.

Но у нее еще оставалось время, чтобы взять обещанное.

Глава 2

Дремучий лес застыл, погрузившись в полуденный сон.

Раскидистые ели господствовали от старого погоста у замка до другого края долины, где плескалось Холодное море. Их густые лапы тянулись друг к другу, соперничая за место под солнцем. Редкие вязы мелькали среди этих гигантов и уступали лишь столетним дубам, у которых хватало сил противостоять разросшемуся ельнику.

Из бугристой от корней земли пробивалась овсяница, там, где внезапно расступались ели, сменяясь тенистыми полянами. Кислица и хрустящие шишки усеивали мягкий ковер зеленого мха.

В густой чаще, под изломанными бурями стволами, кралось огромное существо. От каждого шага когтистых лап оставались следы, сочившиеся дождевой влагой. Из широкой груди, поросшей жесткой шерстью, вырывалось хриплое дыхание. Существо всматривалось в лесной полумрак и жадно втягивало воздух, принюхиваясь. Острые уши на лохматой голове приподнялись, а морда оскалилась, обнажая длинные острые клыки.

Зверь почуял добычу.

Впереди пронесся олень, пытаясь скрыться в зарослях папоротника. Черные ноздри зверя затрепетали, а из горла вырвался свирепый рык. Он кинулся вперед, ломая сухой кустарник, чтобы настигнуть жертву. Ведомый голодом, зверь не знал ничего желанней, чем вонзить клыки в трепещущее нежное мясо, напиться свежей дымящейся крови.

Испуганный олень мчался прочь, через болото с его неглубокими ручьями, вздымал тучи брызг, а позади неслась огромная смертоносная тень. Зверь настиг жертву за болотом, повалил в овраг и спустя несколько мгновений борьбы, занялся желанной трапезой.

Ничто бы не отвлекло его от сладостного вкуса добычи, но тут его уши уловили знакомый звук. Зверь прищурился, злобно оскалился и замер над повергнутым оленем, втягивая ноздрями напоенный запахом крови воздух. Затем с ворчанием погрузил клыки в неподвижное тело жертвы.

В шагах двухстах от притаившегося зверя, по дороге, вздымая пыль из-под копыт, неслась вороная лошадь. Ею управляла молодая всадница с разгоряченным от быстрой езды лицом. Бешеный галоп переполнял ее радостью и азартом. Всадница спешила, глаза горели нетерпением. Синий плащ трепетал за спиной, точно крылья птицы, а капюшон слетел с головы, отчего белые волосы развевались.