Менеджеры халифата

Юрасов подавал Петру знаки из дальнего угла зала и, наконец не выдержав, поднялся и устремился к нему. Слегка полноватый, он ходил мелкими шагами, однако очень целеустремленно.

– Товарищ полковник, – Горюнова тронули за плечо. Он обернулся и увидел офицера кремлевской охраны. – Пройдите, пожалуйста, со мной. Мобильные же отключены. А вас срочно разыскивают по телефону.

Офицер увел Петра из зала. Юрасов, не успевший подойти к Горюнову, досадливо похлопал себя по бедрам ладонями и неторопливо побрел обратно к своему столу.

Петра провели коридорами и впустили в одну из комнат за высокими резными дверями. За такой представительной дверью должны были оказаться царские покои, но там находился обычный кабинет с современным столом, компьютером и несколькими телефонными аппаратами, в том числе и правительственной связи. Одна из трубок лежала на матовой черной столешнице в ожидании Горюнова. Петр глазами вопросительно показал на трубку. Офицер кивнул и вышел, плотно притворив дверь.

– Петр Дмитрич, – в телефонной трубке нетерпеливо или просто одышливо сопел генерал Александров, – понимаю, что сегодня ты именинник, поздравляю, но прошу, чтобы ты как можно скорее приехал ко мне.

– Ну, через часик мероприятие закончится… – начал было Горюнов, однако Александров бесцеремонно, впрочем, как обычно, перебил:

– Сейчас же выезжай!

– Есть, – машинально ответил Петр и, уже повесив трубку, разозлился: «У меня теперь другое начальство, чего это он командует?» Тут же мелькнула мысль, что такая спешка может быть из-за Мура, и тревожно защемило сердце.

Однако речь шла о другом их с Александровым знакомом, о Ясеме Тареке.

– Этот твой иракец требует встречи с тобой лично. Каков? А? Багдадский вор! – Евгений Иванович прохаживался по своему кабинету в воинственно накинутом на плечи пиджаке, как в бурке. Поглядывал на Горюнова в парадной форме, при наградах, стоящего около стола для совещаний. Сесть ему пока не предложил.

– При чем тут вор? Это у него украли и его обожаемого Саддама, и его родной Ирак. Украли те, кому безразлично и то и другое. А к чему спешка? Я мог бы насладиться банкетом в полной мере. Сами же сказали, именинник…

– Ответить надо сейчас. Эмре скован временными рамками. Тарек твой чего-то торопит. Через Эмре передал, что речь идет о турке, который заходил к вам в цирюльню в Багдаде. Кого он имеет в виду? Галиба или Ердека?

– Недред не заходил ко мне в цирюльню, – задумчиво проговорил Петр. – Так сказать он мог только про Галиба.

– Ну, – поторопил Александров взволнованно, – что ты тянешь? Это для нас плохо?

– Для нас? – хмыкнул Горюнов, вспомнив о своем переходе в ФСБ. – Так я же теперь ВОС[12].

– А воз и ныне тут, – скаламбурил генерал, прекрасно понимая намек. – Все оговорено с твоим новым руководством из УБТ.

– Так легко согласились? – лукаво посмотрел Петр на бывшего шефа.

– Приняли с пониманием и… навязали своего сотрудника для участия в предстоящем мероприятии – Зорова. Он, собственно, как я понял, будет у тебя в подчинении и в дальнейшем. Ты будешь руководить направлением. Твой любимый ИГИЛ[13]. Но и встреча с Тареком связана так или иначе с той же темой. Я всех карт, конечно, фээсбэшникам не раскрывал, и ты повоздержись. То, что не касается твоего направления, оставь за скобками. Приедешь, отчитаешься в первую очередь передо мной. А там поглядим что и как. Постарайся вывести Тарека на полноценную работу с Эмре, чтобы нам тебя не дергать.

– Объяснить ему, куда я перешел?

– Чего ты ухмыляешься? Сядь ты! Не надо ему всего говорить, как-нибудь обтекаемо. Впрочем, ты его лучше знаешь.

– Мне придется гримироваться? – Горюнов намекал на невозможность выезда за границу.

– Тебе придется ехать в Ростов-на-Дону. О загранице речи нет. Тобой никто не станет рисковать. Исключено! – Александров сбросил пиджак с плеч на диван в углу кабинета и устремился за письменный стол, поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер. – Костя, все в силе. Пусть назначает встречу. Да, как мы с тобой обговаривали. Двое. Два билета. Второй? Мирон Зоров. Тебе перешлют коллеги его данные. Когда? – Александров поморщился и повесил трубку. – У тебя есть время заехать домой, собраться – и в «Шереметьево». Полтора часа – и ты уже там. Необходимо, чтобы ты оказался в Ростове загодя. Неизвестно, когда туда сможет прибыть Тарек. Надо быть готовыми. Ты с этим Зоровым хотя бы знаком? – генерал увидел, что Петр кивнул. – Что он из себя представляет?

– Майор. Молодой. Бьет копытом. Фонтанирует идеями. А так вроде толковый парень.

Горюнов отвечал, а сам думал о том, почему Александров согласился на участие ФСБ в спецмероприятии, проводимом разведкой. Даже внутри ведомства управления и отделы неохотно делятся информацией, сохраняют герметичность в отсеках, если выражаться терминологией подводников, и таким образом удерживаются на плаву. Мало ли где какая течь. Конспирация во всем. А тут контакт с агентом! И подключают майора Зорова. Для себя Петр мог это объяснить только тем, что хитрый, дальновидный Александров планирует и в будущем задействовать его, Петра, поэтому согласился на условия ФСБ.

«Интересно, – подумал Горюнов, глядя на пухлого, херувимистого генерала, – что шеф замыслил? Опять комбинирует? Играет со мной втемную? Черт его разберет, матерого лиса!»

– Где мне с ним встречаться там, в Ростове?

– С Тареком? На конспиративной квартире.

– Чьей? – уточнил Горюнов, начиная понимать ход мыслей генерала.

– На их, конечно! – имея в виду ФСБ, отрезал Александров с таким холодным выражением лица, что Петр не рискнул спрашивать еще о чем-то.

Он и так уже догадался, что Зоров необходим для пущей конспирации. Зачем светить лишний раз свою явку, если можно использовать чужую? Но почему генерал не доверяет Тареку? Вот это было непонятно Петру и в какой-то степени неприятно. Он, и только он, знал Тарека и мог его оценить наиболее полно и решать вопрос о доверии или недоверии. Обидно стало – замордуют его напарника и дружка подозрениями. Петр улыбнулся, опустив голову. Не так-то просто вывести из себя Тарека. Тот живет по принципу «вытягивай ноги по длине своего ковра» и не просто декларирует это на словах, но старается и на деле не тянуть на себя одеяло. Он умеет быть партнером, хотя и руководить способен. Слишком умен, чтобы быть излишне тщеславным. А своего не упустит.

– Вы знаете, я никого не люблю рекомендовать и никогда этим не занимался – дело неблагодарное. Но напрасно вы ему не доверяете, товарищ генерал.

– Ладно-ладно, – отмахнулся Александров. – Тебя до дома довезут, я распорядился. Володин подъедет в аэропорт, проводит и передаст мобильный, с которого будешь держать связь со мной. И прошу тебя, без самодеятельности. Все, свободен.

– Два слова, товарищ генерал. Насчет Мансура…

Евгений Иванович помрачнел еще больше и молча ждал продолжения.

– Я прошу вас со всей серьезностью – перестать окучивать Мансура. Если не хотите со мной ссориться.

– Ты мне сейчас угрожаешь? – Александров встал из-за стола и, хмурясь, уперся кулаками в столешницу, как в трибуну. – Запомни, дорогой, не стоит этого делать. Твой сын почти с тобой не жил. Он имеет право на собственный выбор, и незачем тебе ломать ему жизнь.

– Вот и я о том же. Про сломанную жизнь. Он не знает достоверно, к чему вы его подталкиваете. А я в курсе, и я лично нахлебался. – Петр встал и одернул китель, звякнув наградами. – Для него такой жизни не хочу. И все же я выбирал осознанно. Он – мальчишка, у него ветер в голове – машинки, компьютеры вперемежку с идеями Че Гевары, жаждой приключений, стремлением казаться взрослым, бороться за справедливость и быть крутым бойцом РПК, какой была его мать. Помани его вербовщики ИГИЛ[14], он и туда бы ринулся, сам говорил про пацанов, которых готовят в Башакшехире и Пендике для переправки в Сирию.

– Не прав ты, Петр, – покачал головой генерал. – Вижу, и в самом деле ты сына не знаешь. Он тебя за ориентир держит. И все прекрасно осознает. Ну да никто тебя не торопит с принятием решения. Пока не торопит. Пусть языки не забывает, и иногда мы можем его на стрельбище брать, кое-какие навыки исподволь прививать. В жизни все пригождается, даже если он не станет нелегалом. Да и легенда подходящая понадобится, и ситуация сейчас переменчивая. Везде свои люди нужны, но в некоторых районах особенно. Тем более со знанием турецкого, курманджи.

– Знаю я эти «районы»! – сквозь зубы, сдерживаясь, чтобы не наорать на Александрова, процедил Горюнов. – Он или в стычках с полицией голову сложит, либо свои порешат, если полезет куда не следует. Сразу авторитетным не станешь. Авторитет нарабатывать надо. А опыт – это кровь, и твоя, и на твоих руках.

– Недооцениваешь ты парня. Я с ним говорил и наши спецы… Не морщись. Все без излишнего энтузиазма. Прощупали слегка. У него и психика устойчивая, и цели определенные, и мыслит он ясно. Так что насчет возможности его стремления к радикальному исламу – это ты зря. Не пошел бы. Слишком здраво рассуждает.

* * *

– Так ехать не хочется, – Петр стоял между кроваткой Мани и комодом, прислонившись к стене спиной и затылком.

Саша торопливо собирала ему сумку в дорогу. Укладывала рубашки, бритвенные принадлежности. Она дернула плечом и предупредила:

– Имей в виду, Петечка, будешь там очередную Зару или Дилар кадрить, я больше твоих детей не приму. Хватит с меня Мансурчика!

– Я же по работе, – скромно напомнил Петр, любуясь тем, как Саша ловко складывает его рубашки. Так их лишь на фабрике упаковывают, не хватало только булавками скрепить…

– Мансура ты тоже в рабочее время произвел. У тебя, можно сказать, безотходное производство.

– Во-первых, это до тебя было, а во-вторых… обещала же не попрекать.

– Я не попрекаю. Просто Мансур опять две двойки принес. Непослушный он!

– Выпорю его, – грустно пообещал Петр и, вспомнив разговор с генералом, мрачно добавил. – Если в мое отсутствие объявится Евгений Иванович или кто-то от его имени и станут куда-нибудь Мансура зазывать, скажешь, что Горюнов категорически запретил… – Петр выдвинул ящик комода, посмотрел в него задумчиво. Он увидел лежащее там зеркало Зарифы и забыл, что хотел достать. – Ты сказала ему о Заре? – Петр не оборачивался, но чувствовал взгляд Саши на своем затылке. Он поднял глаза и увидел в зеркальном отражении, что жена в самом деле смотрит. Сочувственно, а не ревниво.

– Как она погибла? И почему именно я должна ему сказать?

– Ты – женщина. У тебя мягче получится. А у меня и так с ним напряженные отношения. Он догадается, что я виноват.

– Если ты его налупишь, у вас не станут лучше отношения.

– Ты не понимаешь. Мальчишка рос в мужском мусульманском обществе и понимает одну лишь силу. Поэтому тянется к Александрову, подсознательно чувствуя, что тот наделит его этой силой.

– Он слишком похож на тебя. Он не потерпит насилия или унижения. Ты сказал, что он догадается о твоей вине… А ты разве виноват в смерти Зары?

– Она погибла у меня на глазах, а я ничего не смог… Значит, виноват, – он достал из ящика браслет Зарифы, составленный из множества старинных динаров. Он купил его у того же скупщика краденого, что и свои часы. Цепочка браслета была из золота, и на нее нанизаны древние монетки. Странно, как не задержали с этим украшением на таможне.

Петр положил браслет в карман пиджака. Саша проследила взглядом за его манипуляциями, однако тактично промолчала, убежденная, впрочем, что все у него с Зарой было, но предпочитая не бередить душу ни себе, ни ему и не собираясь сражаться с тенью погибшей курдянки.

Горюнов уже сменил парадную форму на спортивного кроя светло-синий пиджак, черные джинсы и черную рубашку. Два новых, полученных в Кремле ордена убрал в сейф и взял оттуда пистолет, разрешенный к ношению, но не табельный, а иракский ТТ. Этот пистолет он передал через связного Тобиаса в Москву из Багдада по дипломатическим каналам с одобрения руководства. С одной стороны, в качестве трофея, а с другой – генерал уже тогда рассматривал перспективу работы Горюнова только в России. Такой пистолет вещь незаменимая в случае внедрения. Многое скажет о своем владельце.

– Ты меня пугаешь все больше, – Александра обняла его, сунув руки под пиджак и ощущая правым предплечьем рельеф пистолетной кобуры для скрытого ношения. – Зачем тебе оружие?

– Это излишняя информация для тебя. Мне ничего не угрожает, – Петр растрепал ее короткие волосы, ткнулся в них носом, но тут же, скосив глаза, посмотрел на электронные часы, стоящие на прикроватном столике. – Мне пора. Опоздаю на самолет. Слушай, а тебя проинструктировали насчет безопасности? По поводу звонков или если кто-то будет спрашивать обо мне или Мансуре.

– Все я знаю! – сердито оттолкнула его Саша, сверкнув синими глазами. – И Мансур под другим именем в школе учится. Ты равнодушный, как бревно!

– У бревна нет души, а потому оно не может обладать таким качеством, как равнодушие, – попытался отшутиться Петр и постарался привлечь Сашку к себе, но она отдернула локоть и отошла к детской кроватке.

– Ты был легким, шутил, а теперь ты – черный. И снаружи, и внутри. Словно через тебя прошел ток высокого напряжения и ты обуглился. Я с тобой говорю, а ты где-то по ту сторону.

– По ту сторону чего? – машинально уточнил Петр, прикидывая, успеет ли он перед отлетом перекинуться парой слов с Володиным и выведать у него планы Александрова на его, Горюнова, счет. «Хотя какие, к черту, планы? Я теперь в ФСБ», – подумал Горюнов, глядя на стену поверх Сашкиной головы.

– По ту сторону реки, моря, океана! – выпалила она. – Вот как сейчас. Думаешь, я не вижу, что ты не слушаешь меня? Нет, ты стал другим.

– Мне же надо было тогда обаять тебя. А теперь я обычный, стареющий полковник, у которого красивая и очень молодая жена, родившая ему прекрасную дочь. Но этой самой жене придется смириться с тем, что походы в кино и театр, в гости будут редкостью, работы у меня много, меньше не станет; что сейчас сложный период, когда я начинаю жизнь практически с нуля по определенным причинам. Я жил бирюком большую часть жизни и вряд ли резко стану покладистым, добропорядочным семьянином.

Саша слушала внимательно, наклонив голову так, что челка пшеничных волос наползла ей на глаза, спрятав их в тени.

– Подхалим ты все-таки, – наконец проговорила она после паузы. Саша то ли ждала продолжения, то ли пыталась совладать с волнением. Ему показалось, что, стараясь говорить весело, она едва сдерживает слезы.

* * *

У хитрого Володина выведать ничего не удалось. Еще бы! Александров выбрал себе зама под стать.

В зале ожидания аэропорта Петра встретил Зоров – невысокий крепыш с зачесанными со лба черными волосами, в костюме, при галстуке. Он напоминал Петру депутата советских времен. Для завершения образа ему не хватало только депутатского значка, кожаной папки вишневого цвета и секретарши за спиной с блокнотом в наманикюренных пальцах, готовой записывать каждый звук, исторгаемый из благородного осанистого тела Мирона Гавриловича.

«Вот же имечко у него старорежимное! – думал Петр, бесцеремонно оглядывая своего подчиненного с ног до головы. – Как он в чекисты-то угодил? Попович!»

Глаза у Зорова изумрудные, котовские, с прищуром, лицо тоже крепкое, как и фигура, смуглое от сочинского загара. Стабильное какое-то лицо – стабильность источал весь его облик.

Петр отчего-то, глядя на Зорова, вспомнил события сегодняшнего утра, награждение и слова Президента: «Я о вас много наслышан, Петр Дмитрич. Давно хотел познакомиться, да вы ведь все за пределами нашей Родины трудились на благо России. Спасибо вам. Трудные задачи выполняли, и я уверен еще послужите. Знаю, что в другом ведомстве теперь, но враг все тот же – терроризм».

«С кем воевать по одну сторону баррикад? С этим майором?» – думал Горюнов, когда они уже прошли в самолет, сдали оружие пилоту в сейф и заняли свои места.

Но как ни накручивал себя Петр, Зоров ему был симпатичен своей аккуратностью в одежде и в прическе – это не поза, не заносчивость, а уважение к профессии и к окружающим. Сам Горюнов не придавал значения одежде, только если в качестве элемента маскировки. Саша накупила ему одежды, решив, что все старое пригодно только для поездок за город.

С Мироном Горюнов уже немного общался, когда разбирались в каракулях Недреда. Петр взял с подчиненным покровительственно-насмешливый тон, а майор не обижался – смотрел ему в рот, узнав, что эту бесценную тетрадь полковник раздобыл самолично.

Когда они уже пристегнулись, а самолет, подрожав от нетерпения перед взлетом, начал свой судорожный разбег, подпрыгивая на стыках сырой от зимней слякоти бетонки, Зоров подался к Горюнову:

– Петр Дмитрич, я вас поздравляю с госнаградами.

– Что за сорока на хвосте принесла?

– Володин, – кивнул с улыбкой майор и поерзал в кресле. – Все хотел спросить, этот ваш арабский акцент… Вы не в России родились?

– Ну если Тверь это теперь не Россия… – пожал плечами Петр. – Не копай, майор, меньше знаешь, язву не наживешь.

Горюнов ухитрился уснуть в неудобном кресле самолета и проспал все полтора часа. Ему снились древние улицы Мардина и лежащая на грубых булыжниках окровавленная Зарифа. Она оставалась неподвижной, но вдруг улыбнулась и поднялась, а в ее руках оказалась грудная Манечка. Из-за спины курдянки тот толстый полицейский продолжал стрелять, но пули отскакивали от Зары, как от резиновой. А она все улыбалась и шла…

Он проснулся, обуреваемый ужасом. Вспомнил совет своей бабушки, когда снится дурной сон, три раза повторить: «Куда ночь, туда и сон». Беззвучно шевеля губами, он последовал совету.

Ростовский аэропорт встретил их метелью и черным фордом. В темноте кружило, подвывало, мельтешило, попадая в свет фонарей и фар, становилось еще более рьяным. Мелкий и колючий снег сыпал на голову, за шиворот, царапал щеки. К счастью, до служебного форда встречающих идти далеко не пришлось.

Занырнув в спасительное тепло, Горюнов подумал, что в Багдаде сейчас тоже холодно и стыло в неотапливаемых домах.

Их повезли в гостиницу «Эрмитаж» на Ульяновской. Встречавший майор сел на заднее сиденье с Зоровым и перешептывался с ним довольно дружески, пока Петр додремывал на переднем сиденье.

В неосвещенном салоне светились только приборы на панели управления и магнитола над рычагом коробки передач. Под зеркалом заднего вида болтался плоский освежитель воздуха в форме зеленого яблока, источавший стойкий химический запах, показавшийся навязчивым после свежего, снежного воздуха снаружи. Приоткрыв глаза, Петр глядел на качающееся яблоко с тоской.

Он так стремился вырваться из дома из-под навязчивой опеки Сашки, а теперь вдруг впервые в жизни почувствовал, что хочет домой, едва уехал. Соскучился по Маньке. Вечерами Александра, пока проглаживала детские вещи, укладывала дочь Петру на грудь. В этот час Мария Петровна бодрствовала и активно шевелила руками и ногами, лежа на животе, таращилась на отца голубыми глазами и робко улыбалась, пытаясь наладить контакт. А то, вцепившись в его волосы за ухом, тянула что есть силы…

Мирон уже в гостинице объяснил, что майор Толбухин, встречавший их, его однокашник.

Следующие два дня, в ожидании Тарека и страдая от безделья, Петр слонялся по городу. Зоров таскался следом. Замерзнув, они заныривали в кафе, пили коньяк местного производства и кофе, ели пельмени.

Говорить им особо было не о чем. Оба держали свои секреты при себе. А на общие темы беседа тоже быстро затухала.

Горюнов слишком отвык от России, современных реалий почти не знал. Он активно смотрел новости и покупал кипы газет, наверстывая упущенное, хотя понимал, что газеты и телевидение не дают полной картины. Все зависит от того, кому принадлежит канал или газета.

Знал, что у нас многие издания, получая гранты от Штатов, да и откровенно имея часть уставного капитала западного происхождения, публиковали вполне конкретные заказные вещи. В издательском деле установился и вовсе монополизм, организованный в девяностые. Американцы тогда шуровали в бывшем Союзе активно, не таясь. Скупали торговые площади, даже незначительные точки-киоски, а теперь не давали туда хода другим, пытающимся выживать издательствам.

В этом вопросе Горюнова просветил муж Сашкиной подруги Танечки Фатеевой. Смуглая девица с мужской фигурой, с короткой черноволосой мальчишеской стрижкой напоминала севастопольского пацана из детства Петра, когда он ездил к дядьке-подводнику на море в Севастополь.

Петр догадался, что Александра постриглась в подражание подруге, а не потому, что «полиняла» из-за беременности. Танин муж Михаил работал в этом самом издательстве-монополисте и, не догадываясь, кто Петр по профессии, выложил ему всю их неприглядную «кухню» – в особенности про американцев, которые приезжают к гендиректору, проводят семинары. А выпускают дрянные, кое-как состряпанные и тяп-ляп отредактированные книги. И все, как слепые и глухие, выставляют, презентуют, покупают и… выбрасывают эти книги.

Горюнов, привыкший из всего извлекать полезную информацию, внимательно выслушал Михаила. И у супружеской пары Фатеевых осталось впечатление от Петра как от человека внимательного, вдумчивого. И только Саша заметила, как изменилось выражение его голубых глаз. Слушая Таню, он сонно щурился, а когда услышал рассуждения Михаила, взгляд Петра обрел холодную осмысленность, словно бы до этого его сознание блуждало где-то далеко, и глаза выглядели опустошенными, а теперь сознание выплыло на поверхность.

Александра за три месяца их совместной жизни успела заметить эти его метаморфозы – переходы от абсолютного внимания, обостренного и даже хищного, к состоянию погруженности в себя и к полной отрешенности. Подобные переходы увидеть мог не каждый, внешне Горюнов все так же внимательно слушал собеседника, на что и клюнули Таня и ее муж.

Он откладывал сигарету, если начинал вникать в слова собеседника, а если принимался снова медитировать, то окружал себя табачными облаками и укрывался за ними, как за дымовой завесой. Эта его особенность не укрылась только от взгляда влюбленной женщины, наблюдавшей за ним с пристрастием. Александра и сердилась, и ссорилась с ним только потому, что чувствовала все большую привязанность к этому нелюдимому человеку, какую-то особенную жажду общения с Петром, словно ждала от него, что он вот-вот раскроет ей секрет уж если не мироздания, то бытия. Пусть и их отдельно взятого бытия, семейного, тесного мирка, куда вхожи лишь он, она и дети…

В очередном походе по Ростову Петр увидел небольшой магазинчик восточных сластей рядом с Центральным рынком. Надпись на вывеске по-арабски должна была, вероятно, гласить что-то про сласти, но на деле… Прочитав, они с Зоровым одновременно рассмеялись.

– Руки бы оторвал этим умельцам, – Зоров имел в виду создателей вывески. – Давайте зайдем, узнаем, как магазин называется на самом деле. Стало любопытно.

Внутри пахло выпечкой, а за прилавком стояла пухленькая черноволосая девушка-ростовчанка.

– Как ваш магазин называется? – спросил Зоров, пока Горюнов рассматривал витрины. – Вы в курсе, что у вас на вывеске написано?

– Там по-арабски! – гордо вскинулась черноглазая. – «Слаще мечты».

– Спешу вас разочаровать. В переводе то, что у вас начертано… – Зоров подошел к продавщице и шепнул ей на ухо.

Она густо покраснела и поглядела на него с недоверием.

– Да-да, – кивнул Мирон. – Уж поверьте.

– А вы почем знаете?

– Хотите, я напишу, как надо правильно? Дайте листок и ручку. – Мирон быстро написал по-арабски. – Вот это в самом деле «слаще мечты». Поменяйте лучше, а то ведь найдутся те, кто понимает, будет неприятность. В городе много мусульман.

Девушка схватила листок, ушла в подсобку, вместо нее появилась другая, приглядывать за покупателями. А через минуту вышел хозяин-армянин. Он начал рассыпаться в благодарностях, поносил какого-то Хачатуряна, но не композитора, разумеется. В итоге предложил выбрать что-нибудь за счет магазина.

Горюнов не стал злоупотреблять его щедростью и взял иранские финики в пластиковом ведерке. На крышке было написано по-персидски, и он не сомневался, что товар из Тегерана.

* * *

Ведерко с финиками стояло на полированной столешнице низкого кофейного столика в большой комнате конспиративной квартиры. Обстановку составляли диван, два кресла с вишневой обивкой, шкаф-купе с зеркалом на дверце, два стула в простенке между высокими окнами с деревянными старыми двойными рамами. В открытую маленькую форточку задувало снежным воздухом, холодным и чуть влажным. Ветер сегодня дул с Дона, и хоть реку сковал лед, но все же чувствовался какой-то своеобразный запах реки. Даже зимой. А может, Горюнову так казалось.

– Его встретят и сюда привезут, – явно волнуясь, сказал Зоров, прохаживаясь по комнате. Он был чуть бледен и морщился от сигаретного дыма, которым Петр, вольготно сидевший на диване, наполнял комнату. – Вы бы еще у местных бабок самосаду купили, Петр Дмитрич.