Йоко Оно. Полная биография

Представьте шесть квартир у нас,

Это нетрудно сделать.

В одной – меха целый запас,

В другой – обуви навалом. [5]

Пройдя через вестибюль здания, я попал в Studio One. Здесь я миновал приемную, где вдоль стеллажей с картотекой висели загадочные надписи: «яблоко», «пальмовый пляж», «голштинские коровы». Чтобы добраться до них, нужно было подняться по лестнице, напоминающей библиотечную. В приемной я увидел книжные полки, плакаты в рамках, фотографии и часы, которые показывали десять минут. Как и было велено, я снял обувь, и меня провели в кабинет Йоко.

Рост Йоко – примерно метр шестьдесят. «Приятно быть маленькой, – написала она однажды, – как рисовое зернышко… Такой же незначительной, как бумага». Ее черные волосы были зачесаны назад. Даже при тусклом освещении на ней были темные солнцезащитные очки. Она курила сигарету Nat Sherman. Первым, что сказала Йоко, было: «У вас очень сильные цифры». Она сделала затяжку и добавила: «Они хорошо подходят к цифрам Джона». Ее помощница принесла нам японский чай.

Я с любопытством оглядел комнату. В святая святых Йоко меня встретил белоснежный ковер, такие же диван и стулья, а также изящная скульптура белой пальмы. Здесь же расположились ширма сёдзи и пианино. Стены были обшиты деревянными панелями, а на зеркальных витринах можно было увидеть египетские артефакты: череп и золотой нагрудник. На одной из стен висел портрет Джона и Шона – оба с волосами до плеч. На стеклянном журнальном столике, окованным черным железом, стояла дубовая шкатулка, инкрустированная слоновой костью и нефритом; по перекладине под столиком скользила золотая змея. А на потолке с эффектом тромплей было нарисовано небо.

Йоко рассказала мне о проекте, над которым они с Джоном работали, – альбом, возможно, даже два: «Диалог между нами, чередование песен, пара, разговаривающая друг с другом, рассказывающая историю».

Я ответил на ее вопросы о моей концепции интервью. Чтобы убедить ее согласиться на участие, я принес ей копии предыдущих интервью журнала Playboy с такими знаменитостями, как Мартин Лютер Кинг-младший, Альберт Швейцер, Боб Дилан и президент Джимми Картер. Просмотрев их, она сказала: «Такие люди, как Картер, представляют только свою страну. Мы с Джоном представляем весь мир».

Йоко сказала мне, что, посмотрев мои астрологическую и нумерологическую карты, она пришла к выводу: «Это очень важное время для вас». Она согласилась на интервью, добавив: «Это интервью будет значить больше, чем вы можете себе представить сейчас». С этими словами она отпустила меня.

Следуя указаниям, я позвонил ей на следующий день, и она попросила меня прийти в «Дакоту» в полдень. Когда я приехал, мне пришло сообщение, в котором говорилось, что я должен встретиться с ней и Джоном в ближайшем кафе.

В наши дни считается большой удачей, если журналисту удается провести час или два со звездой кино или музыки, но в сентябре 1980 года я провел с Йоко и Джоном почти три недели. Каждый день с утра до вечера я был рядом с ними: в их квартире, в офисе Йоко, в кофейнях и ресторанах, на задних сиденьях лимузинов и в студиях звукозаписи. Мы гуляли по улицам Верхнего Вест-Сайда и по Центральному парку. Я брал у них интервью – как вместе, так и по отдельности. Они ни разу не попросили прервать запись. Они были нежны друг с другом. Джон с любовью поддразнивал Йоко; в ответ она закатывала глаза.

После завершения интервью и написания статьи я вернулся в Калифорнию. Журнал должен был выйти в начале декабря, но, когда мой редактор получил предварительный экземпляр, он отправил его в «Дакоту». Йоко позвонила мне в Лос-Анджелес утром в воскресенье, 7 декабря. Она оставила сообщение на автоответчике. Когда я перезвонил, трубку подняли, но никто не говорил. Я знал, что Джон редко отвечал на телефонные звонки, и когда я услышал на другом конце провода простой свист, то сказал, что знаю, что это он. Мы немного поговорили, а затем Йоко снова позвонила с другого номера. Они были довольны интервью. Йоко повторила, что это очень важно. Мы проговорили полчаса и обсудили возможность встретиться, когда я вернусь в Нью-Йорк. Мы втроем просматривали их альбомы, по одной песне за раз – песни Джона из The Beatles, его совместные работы и сольные произведения, – говорили об их происхождении и значении. Я хотел продолжить обзор песен, которые мы еще не рассмотрели. Затем мы попрощались.

На следующий вечер я сидел дома и смотрел Monday Night Football. Ведущий Говард Коселл прервал игру сообщением о том, что Джон был застрелен.

Это было немыслимо. Джон убит. Я пытался связаться с Йоко, но не смог. Тогда я собрал чемодан и вылетел в Нью-Йорк первым же рейсом. Я взял такси до «Дакоты», но к зданию было невозможно подъехать. Там собрались тысячи людей; толпа хлынула в Центральный парк. Я вышел из такси и присоединился к ним, разделяя их скорбь.

Из наших бесед я узнал, что последние пять лет, начиная с рождения Шона, Йоко и Джон провели более спокойно, чем когда-либо. Джон взял на себя воспитание Шона – он был домохозяином, а Йоко управляла семейным бизнесом: их издательскими компаниями, их долей в Apple, звукозаписывающей компании The Beatles, а также судебными делами и инвестициями в искусство, антиквариат и недвижимость. По слухам, в то время их состояние оценивалось в 150 миллионов долларов. Ленноны совершили несколько путешествий, но в целом предпочитали уединение. У них была горстка близких друзей, но они мало с кем виделись. В результате, когда Джон ушел из жизни, Йоко осталась одна. Я стал одним из тех, кто помогал ей пережить этот период, который она позже назвала «сезоном стекла», когда она была хрупкой, как стекло, и почти разбилась вдребезги.

В последующие годы мы стали хорошими друзьями, я сблизился с Шоном. Я часто навещал их в Нью-Йорке и останавливался в «Дакоте» или в поместье Йоко в Колд-Спринг-Харбор. Она была совой. Иногда, при личной встрече или по телефону, мы не могли заснуть и разговаривали всю ночь напролет.

Я брал у Йоко интервью для других статей и проектов, а также несколько раз работал с ней. В 1983 году я помог выпустить «Heart Play: Unfinished Dialogue» – запись диалогов Джона и Йоко для продвижения альбома Milk and Honey. В следующем году я помогал собирать артистов для записи кавер-версий на ее песни для альбома Every Man Has a Woman. В 2000 году Йоко написала предисловие к моей книге «Все, что мы говорим», которая была основана на интервью с ней и Джоном. А в 2008 году я опубликовал мемуары о том, как моя семья боролась с наркотической зависимостью одного из моих детей. Йоко с готовностью позволила мне процитировать слова из песни Джона и позаимствовать название для этой книги – «Beautiful Boy» [6].

В те годы я часто путешествовал с Йоко. В 1987 году я поехал с ней в тогдашний СССР на форум мира Михаила Горбачева. Помню, как Горбачев цитировал Леннона – Джона Леннона, а не Владимира Ильича Ленина, и как днем мы с ней гуляли по Арбату, центральной улице Москвы, и дети, заметив Йоко, окружили нас и спели «Imagine» на ломаном английском. Это тронуло ее до слез.

Также я отправился в путешествие с Йоко и Шоном по Японии. Мы посетили Токио, Киото и другие города; я был представлен членам ее семьи, посетил ее родовое гнездо и место, где она провела детство, побывал в местах, где она выставлялась до того, как познакомилась с Джоном, и в местах, которые они посещали вдвоем. Йоко и Шон также часто навещали меня в Калифорнии. Иногда Шон приезжал один и жил с моей семьей. Мы ездили в Диснейленд, и я возил его заниматься серфингом в Санта-Крус. Я проводил много времени с Йоко и Сэмом Хавадтой, ее бойфрендом с 1981 по 2000 год или около того. Мы вместе ездили в Японию, Лондон и Лос-Анджелес, а также навещали Шона в школе-интернате в Женеве. Я был рядом с ней в самые трудные годы ее жизни, в том числе когда ее предали люди, которым она доверяла, и когда ее жизни угрожала опасность. Из-за угроз их жизням Йоко и Шон переехали из Нью-Йорка ко мне в Сан-Франциско. Я поддерживал ее, когда ей было особенно тяжело, – но это была игра в одни ворота. Йоко стала моим близким другом и помогала моей семье пройти через наши проблемы. В книге «Beautiful Boy» я рассказываю о своих друзьях, которые помогли спасти жизнь моему сыну, страдающему от наркотической зависимости и жившему на улицах Сан-Франциско. Среди этих друзей были Йоко и Шон. Они взяли его к себе в Нью-Йорк, а затем отвезли на свою ферму в северной части штата Нью-Йорк, где он начал лечение от пагубной зависимости.

Это было в 2002 году. После этого мы с Йоко поддерживали связь на протяжении более чем десяти лет. Я продолжал видеться с ней в Нью-Йорке и Сан-Франциско, мы часто общались по телефону. Однако постепенно наши пути начали расходиться.

В 2021 году я принял решение написать биографию Йоко. В то время она уже вышла на пенсию и перестала давать интервью, но я много общался с ней за эти годы и хорошо ее знал. Однако я понимал, что написать историю Йоко будет нелегко, потому что она – сложный человек с непростой жизнью. Кроме того, наша дружба создавала некоторые препятствия. С одной стороны, наши близкие отношения позволили мне создать книгу, которую никто другой не смог бы написать. Я стал свидетелем событий в ее жизни, о которых другие не подозревали, и видел, как они влияли на нее. Поскольку я был рядом с ней, то точно знал, когда те или иные сообщения в прессе и сплетни были правдивыми, а когда – нет. Я видел те стороны Йоко, о которых другие могли лишь догадываться. Я был рядом не только в ее худшие дни, когда паранойя, страх и уныние овладевали ею, но и в лучшие, когда она была счастлива, творила и вдохновлялась, проявляя ту потустороннюю мудрость, о которой говорил Джон.

Наравне с тем, как дружба с Йоко позволила мне получить доступ к бесценной информации, она поставила меня перед сложным вопросом: может ли журналист рассказать правдивую историю своего друга? Мне было бы неинтересно представлять миру идеализированную версию истории Йоко. Ни она, ни Шон, ни их представители не читали рукопись этой книги. Однако книги, написанные друзьями героев, отличаются от книг, написанных беспристрастными биографами. В них есть некоторая предвзятость (я раскрою свою в самом начале), но они обладают уникальной проницательностью именно из-за особых отношений между авторами и их героями. Я надеюсь, что читатель почувствует, что все, написанное здесь, – правда.

В этой книге я не старался приукрасить реальность, чтобы представить Йоко в образе святой или грешницы. Я стремился как можно более точно воссоздать события и диалоги, чтобы рассказать о том, что происходило на самом деле. Мне не нужно было пытаться представить, какой Йоко могла бы быть. За десятилетия нашей дружбы я хорошо узнал ее и сделал все возможное, чтобы показать ее настоящую.

В своей книге я рассказываю о взлетах и падениях Йоко. Я раскрываю источники и глубину ее боли и страхов. Также я хочу продемонстрировать ее мудрость, чувство юмора, талант, умение вдохновлять и находить радость в мелочах. Я хочу показать ее стойкость, сострадание, гениальность и триумфы.

В любом случае эта книга не только о конкретном человеке. Цитируя «битлов», можно сказать, что это волшебное таинственное путешествие [7] по значимым временам и местам. Это книга о том, как на людей влияют тяжелые переживания – и как меняют их. О том, как люди выживают. О тех, кто видит мир иначе, думает иначе и страдает от этого. Об искусстве, творчестве и мечте о мире без насилия.

Когда я оглядываюсь на более чем девяностолетнюю жизнь Йоко, я вижу одну из величайших историй нашего времени – это мучительное, волнующее и вдохновляющее путешествие.

Первая часть

Выше нас только небо

1933–1966

Глава 1

«Мои родители были близки друг с другом, но не со мной, – как-то сказала Йоко. – Мой отец был очень отстраненным человеком. В детстве, если я хотела провести с ним время, мне приходилось звонить ему в офис и договариваться о встрече. А мама жила своей жизнью. Она была красива и выглядела очень молодо. Она часто говорила: „Ты должна радоваться, что твоя мама так молодо выглядит“».

Йоко вспоминала: «Я обожала маму, но это не было взаимно. Она занималась своей жизнью».

Хотя отстраненность родителей причиняла боль и вызывала злость, Йоко также испытывала к ним определенное уважение. Однажды она сказала о матери: «Я рада, что она была такой, а не сидела рядом со мной и не говорила: „Ты вся моя жизнь“… потому что это стало бы тяжелым бременем. Я не чувствую, что должна ей что-то. В этом смысле я восхищаюсь ее силой и умом. Мама научила меня быть независимой, чтобы я могла оставаться собой под давлением семьи Ясуда-Оно».

Йоко не преувеличивала, когда говорила о давлении, которое на нее оказывала ее известная семья. Ее мать принадлежала к семье Ясуда, которая с конца 1800‐х годов и до Второй мировой войны была одной из четырех самых влиятельных и богатых семей в Японии. Конгломерат, которым владела семья, включал Yasuda Bank – некогда крупнейший банк в Японии, впоследствии ставший Fuji Bank. Отец Йоко занимал пост исполнительного директора этого банка. «Мать часто напоминала: „Твой отец был всего лишь президентом банка, но мой отец был его владельцем“».

Исоко, мать Йоко, была внучкой Дзэндзиро Ясуды, который, как утверждает New York Times, когда-то был самым богатым человеком в Японии. «Его часто называли японским [Дж. П.] Морганом, потому что, как и его американский коллега, он не только был чрезмерно богат, но и контролировал благосостояние людей через отделения банка». Помимо того, что он был бизнесменом, увлекался искусством и отдавал дань уважения японским традициям, таким как чайная церемония, покровительствовал актерам кабуки и борцам сумо. Последние годы жизни Дзэндзиро посвятил благотворительности, пожертвовав средства на строительство Аудитории Ясуда в Токийском университете и концертного зала Хибия под открытым небом в Токио.

Исоко была младшим ребенком старшей дочери Дзэндзиро. (По сути, Дзэндзиро усыновил мужа дочери, чтобы зять мог взять его фамилию [8].) Детство Исоко провела в огромном поместье в Токио, занимаясь верховой ездой и гуляя в обширных садах.

В ее семье считалось неприемлемым, чтобы женщина строила карьеру, но Исоко разрешалось заниматься своими увлечениями. Став старше, она обучалась живописи, традиционному пению и игре на музыкальных инструментах. Йоко говорила, что ее мать была moga – «современной девушкой». Сохранились фотографии Исоко в длинных облегающих платьях по парижской моде, с нитями жемчуга и яркой помадой на губах. Ее волнистые волосы были коротко подстрижены и зачесаны на косой пробор, как у Греты Гарбо. Исоко посещала роскошные званые вечера, включая один из них на курорте Каруидзава, где у ее семьи был дом в пригороде. Именно там она познакомилась с Эйсукэ Оно, который был поразительно высоким, образованным, красивым – и к тому же музыкантом.

Семья Эйсукэ Оно, отца Йоко, ведет свое происхождение от обедневшего самурая, чей сын, получивший образование в Соединенных Штатах, добился успеха и в конце концов занял пост президента Промышленного банка Японии.

С юных лет Эйсукэ был одаренным пианистом и надеялся построить карьеру музыканта. В подростковом возрасте он активно выступал с концертами и сольными программами, завоевав популярность среди молодых людей, которые проводили лето со своими семьями в Каруидзава. Там, на одной из вечеринок в загородном поместье семьи Ясуда, Эйсукэ встретил Исоко.

В то время большинство браков в Японии устраивались свахами, но Исоко и Эйсукэ полюбили друг друга. «Бабушка много раз говорила мне, что предпочла дедушку бесчисленному множеству мужчин, которые просили у нее и ее семьи ее руки», – вспоминает Акико Оно, племянница Йоко. Но семья не одобряла этого. Хотя Оно не были бедными – отец Эйсукэ также занимал высокую должность в банке, – состояние семьи Ясуда значительно превосходило состояние семьи Оно. Также семья Исоко исповедовала буддизм, а семья Эйсукэ – христианство. Кроме того, музыкант был неприемлем в качестве зятя. Но это перестало быть препятствием, когда Эйсукэ согласился с желанием отца заняться банковским делом, неохотно отказавшись от мечты стать музыкантом. Он поступил в Токийский императорский университет, где изучал экономику и математику. После окончания университета в 1927 году в возрасте 25 лет Эйсукэ начал работать клерком в токийском отделении Yokohama Specie Bank и быстро продвигался по карьерной лестнице.

3 ноября 1931 года в Токио состоялась пышная свадьба Оно и Ясуда, на которой присутствовало все высшее общество города.

Молодожены переехали в особняк, который находился в одном из самых престижных районов Токио, где также располагалось множество иностранных посольств. По словам Йоко, Эйсукэ, строивший карьеру в банковском деле, был огорчен тем, что под давлением ему пришлось отказаться от музыкальной карьеры. Исоко же вела домашнее хозяйство, в основном присматривая за более чем 30 слугами, и продолжала брать уроки рисования и музыки. Они с Эйсукэ устраивали роскошные приемы. Будучи членом престижного загородного клуба Сагами, Эйсукэ играл в гольф три раза в неделю.

В начале февраля 1933 года Эйсукэ переехал в Соединенные Штаты, чтобы руководить банком в Сан-Франциско. Исоко осталась в Токио, будучи на 34‐й неделе беременности.

Дочь Исоко и Эйсукэ появилась на свет через две недели после его отъезда, 18 февраля 1933 года в половине девятого вечера. Девочку назвали Йоко, что в переводе означает «дитя океана».

Пока Эйсукэ был за границей, Исоко жила со своими родителями в поместье Ясуда в Токио. Йоко видела своего отца только на фотографии. Каждый вечер перед сном мать показывала ей снимок Эйсукэ и просила «пожелать папе „спокойной”».

Сохранились семейные фотографии и домашние видеозаписи, на которых запечатлены первые годы жизни Йоко. На одной из фотографий она сидит, держа в руках плюшевого мишку, в комбинезоне с капюшоном. На видео она подползает к спящей матери, и Исоко, проснувшись, нежно обнимает и покачивает ее, убаюкивая.

Этот образ заботливой и внимательной матери резко отличался от той Исоко, которую Йоко знала в более взрослом возрасте, холодной и отстраненной. Исоко была красивой, статной, но появлялась и уезжала – то за покупками, то на званый ужин. На приемах, которые устраивала Исоко, няня выводила Йоко, чтобы друзья ее матери могли полюбоваться девочкой, а затем уводила обратно.

Йоко вспоминала, что Исоко лишь притворялась заботливой матерью в домашних видеороликах, которые отправляла Эйсукэ: «Она никогда не проводила со мной так много времени, как во время съемок». По словам Йоко, ее мать «на самом деле не хотела признавать, что она мать. Она всегда говорила что-то вроде: „Сегодня я встретила того-то… Они узнали, что у меня есть дети, и были так удивлены! Они не могли в это поверить!“ И так далее».

Несмотря на то что Исоко предпочитала жить своей жизнью, она дала няням Йоко подробные инструкции по уходу за ребенком. Они не должны были баюкать ее на руках, потому что Исоко боялась, что такие движения повредят мозгу дочери. Персоналу было запрещено помогать Йоко подняться, если та упадет. «У меня есть смутные воспоминания о том, как несколько женщин в кимоно смотрели на меня, не пытаясь помочь, пока я пыталась подняться с земли», – вспоминала Йоко. Она также помнила, что няням было поручено дезинфицировать сиденья в железнодорожных вагонах ватными тампонами, смоченными в спирте, когда семья путешествовала. «У моей матери была гермофобия, – рассказывала Йоко. – В результате я тоже стала помешанной на чистоте. Однажды я бросила карандаш, одолженный у одноклассницы, потому что он все еще был теплым. Даже сейчас мне неприятно сидеть на подушке или стуле, которые сохраняют тепло того, кто только что сидел на них».

В 1935 году Эйсукэ послал за Исоко и дочерью. Йоко было два с половиной года, когда они с матерью покинули Японию на корабле Michuru. Йоко навсегда запомнила свои первые впечатления от Сан-Франциско: свежий воздух, яркий свет.

Когда они сошли на берег, Эйсукэ уже ждал их на причале, одетый в длинное пальто и шляпу. Он подошел к Исоко и поцеловал ее. Затем заметил Йоко и небрежно поцеловал и ее. Так она впервые встретилась с отцом.

Уже став взрослой, она вспоминала, как Эйсукэ попросил ее показать руки. Она протянула их, и отец коротко заметил, что они слишком маленькие для того, чтобы Йоко могла стать великой пианисткой. «После его слов мне показалось, что мои руки стали еще меньше», – сказала она.

Йоко отмечала, что ее детские воспоминания о полном одиночестве не соответствовали образу на домашних видеозаписях, где она танцевала и играла. «Я научилась показывать родителям то, что они хотели видеть, – призналась она мне. – Я хотела, чтобы они гордились мной. Я хотела им нравиться. Но на самом деле я была очень несчастна».

В 1937 году, когда Япония вступила в войну с Китаем, Эйсукэ принял решение отправить семью обратно в Токио. Йоко тогда было всего четыре года, и у нее появился младший брат Кейске (Кей), который родился в 1936‐м.

В дошкольном возрасте Исоко записала Йоко в «Дзию Гакуэн», в школу, которую некогда посещала сама. Это было прогрессивное учреждение, где особое внимание уделялось искусству, включая пение и композиторское мастерство.

Один из преподавателей попросил учеников обратить внимание на звуки окружающей среды – ветер, пение птиц – и перевести их в музыкальные ноты. Для Йоко этот процесс был естественным, и, хотя она не осознавала, в тот день она познакомилась с концептуальным искусством.

В 1939 году банк перевел Эйсукэ в нью-йоркский филиал. Спустя год, 27 сентября 1940‐го, Япония заключила Тройственный пакт с Германией и Италией. Исоко опасалась, что США могут запретить въезд гражданам Японии в страну, поэтому вместе с Йоко и Кеем отправилась в Нью-Йорк, чтобы быть рядом с мужем.

Семья жила в пригороде Нью-Йорка. Семилетнюю Йоко отдали в государственную школу, где она впервые столкнулась с проявлением расизма. «Мы пошли в кинотеатр, и оказалось, что злодеи в нем были азиатами, – рассказывала она. – Люди освистывали нас в темноте. Некоторые люди бросали в нас камни».

Семье приходилось закрывать окна в доме, так как соседи жаловались на запах японской кухни. Когда Йоко с семьей проходили по улице, люди выкрикивали оскорбления. Пришло время покинуть США.

Чета Оно вернулась в Японию в феврале 1941 года, когда Йоко было восемь лет. Они покинули Соединенные Штаты как раз вовремя: в следующем году более 100 тысяч американцев японского происхождения были вынуждены покинуть свои дома и были помещены в «центры перемещения» [9].

Вскоре после возвращения в Токио Эйсукэ назначили главой отделения банка в Ханое. Йоко снова осталась без отца.

С трех лет Йоко начала брать уроки игры на фортепиано. Позже, как и Исоко, она также обучалась традиционным японским искусствам, включая пение, каллиграфию и рисование.

Семья немногих детей считала достойными того, чтобы играть с Йоко. «Мне и в голову не приходило, что я должна играть с кем-то, – вспоминала она. – Моя мать считала, что мои друзья могут воспользоваться нашей семьей».

Йоко была очень одинока. Она так часто оставалась одна, что звонила в колокольчик и просила слуг принести чай, просто чтобы пообщаться хоть с кем-то.

Воображение помогло Йоко пережить одинокое детство; разум стал ей самым верным другом. Она замкнулась в себе, часами рисовала в блокноте и придумывала истории, смотрела на облака и мечтала. В неизменности неба она находила покой и безопасность.

Глава 2

7 декабря 1941 года Япония атаковала Перл-Харбор, а на следующий день, 8 декабря, США объявили Японии войну. В это время Эйсукэ находился в Ханое, где он работал управляющим филиалом банка. Йоко было восемь лет, и она не совсем понимала, чем занимается ее отец, но знала, что его нет рядом. Эйсукэ часто отсутствовал в жизни Йоко, но тогда все было по-другому. Она не могла понять, как он мог оставить жену и детей – Йоко, Кея, а теперь и младшую сестренку Сэцуко – в такое опасное время?

Война застала врасплох японскую семью, имеющую тесные связи с Соединенными Штатами. «Всего за несколько месяцев до этого я ходила в [американскую] школу и каждое утро давала клятву верности флагу», – рассказывала Йоко.

Поначалу занятия в японской школе проходили без перебоев, и Исоко изо всех сил старалась вести себя так, как будто ничего не изменилось. Однако к 1945 году Америка начала безнаказанно бомбить Токио. Воздушные налеты происходили по ночам. Когда раздавался звук сирен, Исоко брала детей и спускалась в бомбоубежище, расположенное в саду.

В бомбоубежище было радио. Йоко слушала передачу, в которой звучали слова прощания летчиков-камикадзе. «Перед вылетом им разрешалось сказать что-нибудь по радио своим родителям или близким родственникам, – рассказывала Йоко в интервью BBC. – И все они говорили: „Мамочка, я ухожу и желаю тебе долгих лет жизни“ или что-то в этом роде. Это было самое ужасное, что я когда-либо слышала, и я никогда этого не забуду… Это невероятно жестоко по отношению к любому человеческому существу. Думаю, это полностью изменило мое представление о войне».