На краю серого моря

Как покончу со всем, смогу продавать сей секретный авторский рецепт городским поварихам:

Возьмите одну дубовую бочку, литров эдак 200, мяса сколько влезет да специй какие найдутся. Разыщите у чёрта на рогах один заброшенный дом с кладовкой и забросьте вашу бочку на несколько месяцов, а того лучше годков. Позабудьте насовсем про неё, да как отыщут ваш клад авантюристы посмелее – будет им пир.

Уж не знаю, то ли дело в том, что давно я уже не видывал приличного куска мяса, то ли в смешавшей всё в моей голове темноте, но я заприметил, что даже моя вечно постящаяся хозяюшка с другого конца длинного стола соблазнилась очаровательным запахом этого непритязательного блюда. Еще ни разу мне не удалось наблюдать ее кушавшей».

***

«Сегодня, прогуливаясь по археологическим развалинам сада, обрамленного 3 коваными ржавчиной скамейками, 2 расписными вазонами и бог весть сколькими засохшими колючками и щетинистыми кустами неизвестного сорта, а также 1 никчемным предупредительным колышком, меня вновь притянуло к зелёному краю, обрывающемуся горизонтом серой дали… Кошмар. Я вовсе не привык считать себя трусом, тем более трудно меня возмутить после всего мною пережитого и увиденного. Но есть что-то в этом мутном пейзаже, вызывающее во мне вопиющие треволнение. Словно ледяной ветер, прибирающий до самых костей. Надо бы выдернуть этот чёртов колышек и огородить там все каменным забором.

Вот ты стоишь на хлюпло-твердой земле, а один шаг – и ты распластан на дне пропасти. Или того хуже, разбит на кусочки об острые камни. Мне довелось увидеть всю глубину опасности лишь раз, но я никогда о ней не забуду. И всё же мне стало крайне любопытно, сколь высок уступ, на который мы закинуты. Я осмелился приблизится к краю обрыва и бросил вниз подобранный мною камень размером с кулак, но так и не услышал шум его столкновения с землей. Может, его поглотила эта плотная шапка тумана? Более находиться там мои нервы не осилили.

И всё же я продолжаю терзаться вопросом, каким образом сформировался такой богом не пригретый ландшафт?

Моя робко-светлая подруга компанию в прогулках мне никогда не составляет. Когда я возвращаюсь, то нахожу её в том же месте и в той же позе, в которой оставил, будто время для неё останавливается на время моего отсутствия. Интересно».

***

«Сегодня я снова был покинут моей мило-мёртвой Прозерпиной. В дни после своего исчезновения она приплывает словно чёрная туча, вот-вот готовая пролиться дождем, а посему я не решаюсь расстраивать её сильнее расспросами о местах её периодического пребывания. Признаться, мне это и вовсе безразлично. Однако же я чувствую, что пропасть меж нами день ото дня понемногу смыкается, и, полагаю, вскоре смогу разговорить её. О, я в этом хорош.

Что ж, а пока, как говаривала одна моя знакомая, оставляя гостя одного на столь длительное время, хозяева очевидно осознают, что тем самым вынуждают его слоняться по дому, нет-нет да и заглядывая в их шкафы».

Обладая полной уверенностью, что не увидит призрака до следующего дня, первым делом Велиан направился в спальню Сильвана, которая была напротив его собственной. Она оказалась немного больше гостевой комнаты, покрытая навязчиво-зелёными обоями и обшитая панелями из темного дерева. На минуту Велиан призадумался, почему этот вид кажется ему знакомым, но подбежав к окну и выглянув за шторы, осознал, что стены спальни Макваллена в точности повторяют цвет травяного пейзажа за окном.

«Будто он сам набрал охапку зелени и размазал её по всей комнате. И как ему не надоела эта вяжущая природа? В остальном – несколько приличных костюмов, учебники по истории и праву на столе, плотно прижатому к углу, вероятно, чтобы задумчиво поглядывать в окно, книжка каких-то сказок и приключений, брошенная у кровати – неужто он увлекается подобным чтивом? Но ничего примечательного, как и ожидалось», – записал в журнале Велиан.

По соседству находилась детская, вторая по размеру после хозяйской спальни комната на втором этаже со стенами цвета пожухлого сена.

«Игрушки, шкафчики, засаленные книжки. И зачем было выделять под это отдельную комнату? Глупости».

В следующей за ней дочерней спальне с усеянными цветами обоями в тон капустного листа Велиан задерживаться тоже не стал, все же решив сохранить некое приличие.

«Две разбросанные по углам кроватки, шкафы и ленточки, туалетный стол, ничего боле».

А вот напротив – по соседству с гостевой – стояла царская хозяйская опочивальня, выделяющаяся из цветочного сумасшествия чистыми выбеленными панелями.

«С уверенностью могу заявить, эта комната мне по нраву».

Просторная кровать с воздушной периной и плотным балдахином из солнечных переливов, большой гардероб с дорогими платьями и костюмами индивидуального пошива, столик с пудрами, скляночками и даже на сегодняшний день модными духами, а также собственная ванная комната. Более остального Велиан задержался у стоящего у окна рабочего стола отца семейства. Рядом с ним притаился небольшой круглый женский столик с рукоделием.

«Вероятно, чтобы супруга могла мимоходом поглядывать, кому и что там чиркает её супруг или на какие суммы выписывает чеки. Ну уж нет».

Отцовский стол, вернее, его содержимое, был главным объектом интереса Велиана в этой комнате. Попеременно открывая ящики, которые никому даже не заблагорассудилось запереть на ключ, он аккуратно доставал кипу хранящихся там бумаг и документов, бегло изучая содержание: чековые книжки, счета, письма клиентов и партнеров, несколько заметок на незнакомых ему языках… Его зоркий глаз выцепил любопытный документ, выведенный стройным каллиграфическим почерком:

«Я, Юлиус Асканий Макваллен, находясь в здравом уме твёрдой памяти, согласно исключительному закону о наследовании по мужской линии, завещаю всё свое имущество, а именно:

-родовой особняк Маквалленов;

-прилегающие к особняку конюшни и содержащихся там 3 кобылы и 1 жеребца, а также крытую повозку со съемной крышей;

-контору юридических услуг «Весы Фемиды»;

-все средства и ценности, хранящиеся на моих счетах в бумагах и в банковских ячейках,

а также прочее принадлежащее мне движимое имущество моему законному и единственному сыну Сильвану Юстициану Макваллену».

Велиан несколько раз перечитал список объектов наследства, вмуровав их в свою память, а затем тщательно переписал и не преминул отметить:

«Знал бы папаша Макваллен, как наплюёт сынок на его верно нажитое богатство».

Покончив со всеми ящиками, Велиан ювелирно разложил бумаги по своим местам, в точности как это лежало до него, и полностью стёр любые признаки своего присутствия. Делал он это, разумеется, не впервые.

Решив перед уходом всё же опробовать хозяйскую перину на вкус, он заприметил несколько нежно сложенных на прикроватном столике писем на имя Флавинии Макваллен – письма Сильвана, адресованные матери из военного лагеря. Велиану не было нужды их читать – он знал содержание практически наизусть, вынужденный по полночи выслушивать лепетания приятеля, постоянно перебирающего наиболее сладкозвучные сплетения слов и фраз, а также промежуточные и конечные редакции того или иного отрывка текста.

«Будто это не письмо домой, а сочинение на национальный конкурс драматической прозы».

Довольный своим обзорно-шкафным исследованием Велиан лежал в гостевой спальне, закинув ногу на ногу, и как литературный критик проходился по получившейся статье. В довершении своего документального изложения углов особняка он приписал:

«Устаревшая, но рабочая система подачи воды. Судя по всему, земля, на которой мы стоим, испещрена грунтовыми водами. Электричества нет.

7 каминов. По одному в каждой из жилых комнат – комнаты прислуги я не считаю.

Похоже, прадед Макваллен и слыхом не слыхивал про печи и системы отопления, а может сотню лет назад их сюда попросту не довезли. Радует только то, что местный климат пугает лишь зябью, но похоже не способен на действительно суровые морозы».

Велиан ехидно улыбнулся и покачал головой. Из окна на него посмотрела ночь, безоговорочно подчиняя своему покрову. Позже туманно-мягкое утро разбудило его едва уловимым запахом чая, прилетевшим с первого этажа.

– Расскажите о себе, – утомлённый одиночеством и молчанием начал разговор Велиан, восседая в обитом кровью кресле в гостиной и попивая чай.

– Рассказать о себе? – недоуменно повторила призрак.

– Да, о себе. Ну например, что вам нравится?

– Я… Я не знаю. Мне давно ничего не нравится… О, нет! Мне нравится проводить время с вами, – воодушевлённо подскочив в своем кресле, воскликнула Прозерпина.

– Это в высшей степени взаимно, милейшая Прозерпина.

Велиан никогда не скупился на комплименты, особенно в отношении юных девушек, но детская непосредственность призрака его и правда начала умилять. Однако при всём этом ему пока не удалось добиться от неё какой-либо дельной информации, а спрашивать напрямую он всё ещё не решался, боясь непредсказуемой реакции. Но несмотря на то, что путь его стал длиннее, тернистее и узловатей, цель была видна, и он как кошка на охоте делал мягкие шажки в её сторону.

– У вас такая богатая библиотека, вы, должно быть, так много читали!

– Хм, а ведь знаете, и правда. В детстве я мечтала перечитать все-все книги в нашей библиотеке, но, кажется, мне это уже так и не удастся, – призрак мелодично хихикнула, заметно оживившись (несмотря на всю иронию данной метафоры).

– И что же вы любили читать?

– О, всё подряд. Но, пожалуй, особой моей благосклонностью всегда пользовались сказки и мифы. Мне с детства так нравилось верить в волшебство и разных небывалых зверушек, как вы уже могли догадаться, – Прозерпина скромно потупила взгляд, – а вам?

– Мечтательным ребенком меня было трудно назвать, но в моем сердце всегда было место для веры в невозможное. Быть может, если бы у меня было столько прекрасных книг, и я бы охотнее верил в сказки, – Велиан не хотел говорить о себе и поторопился перевести тему обратно на Прозерпину, пока она не успела задать свой следующий вопрос. – И все в вашей семье так же любят читать, как и вы?

– Вы даже не представляете, насколько! – её голос наполнился солнцем и ностальгией. – После обеда мы всегда собирались в этой самой гостиной, чтобы почитать. Матушка и батюшка сидели в этих креслах, а мы с Сильваном на тех стульях у окна. Когда появилась Ювенти, она всё время вилась под ногами у родителей, пыталась заглянуть к ним в книги и дулась, что не может ничегошеньки разобрать!

Велиан поддержал рассказ девушки легким смешком.

– А когда подросла, всегда сидела на коленях Сильвана и читала вместе с ним – он сам её научил. Иногда по вечерам мы собирались у камина, и батюшка рассказывал нам истории из древности – про царей, захватчиков, героев и философов. Я ещё не встречала никого, кто бы знал больше него!

– Хотелось бы и мне познакомиться с этим умнейшим человеком… Сильван говорил, он скончался прямо перед его уходом в армию, мне неимоверно жаль.

Призрак мгновенно начала сникать, поэтому Велиан вернулся к более интересной ей теме.

– Полагаю, эта библиотека – дело рук вашего многоуважаемого отца? Не представляю, как же ему удалось собрать столько экземпляров! Мне показалось, я даже заприметил фолиант на греческом языке.

– Неужели вы знаете греческий?

– Мне приходилось знакомиться с некоторыми греческими текстами, однако в приличной степени освоить этот великий древний язык, к сожалению, не удалось – пришлось сменить перо и свитки на ружьё и сапоги.

В попытках впечатлить девушку Велиан делал довольно крупную ставку – он и слова не знал по-гречески.

– Просто потрясающе! А мне вот языки никогда не давались…

Ставка сыграла

– Это наш батюшка в совершенстве знал и латынь, и греческий, и даже несколько египетских иероглифов! Вы знаете, он ведь был самым известным юристом в нашей округе, а до этого и вовсе практиковал в столице, даже с министрами был знаком. Сильван пошёл по его стопам, должен был перенять всё его дело. Хотя, по правде вам сказать, думаю, ему это никогда не было интересно, но он не хотел разочаровать батюшку…

Призрак перебирала дымчатые локоны с задумчивой улыбкой.

– Что вы говорите! Сильван рассказывал, что учился в университете на юриста, лишь за малым не успев закончить последний курс, но я и не подозревал, что душа его к этому не лежит.

– Так и есть, да-да. Он бы никогда в этом не признался, ни одной живой душе, даже себе. Но я знаю Сильвана лучше него самого. Он как с детства был мальчишкой, влюблённым в лошадей, так им и остался, только росточком стал повыше.

Прозерпина рассмеялась серебряной трелью, отразившейся от каменных стен дома и прошедшей через Велиана. Ему понравилось это чувство, и он ответил ей тёплой улыбкой.

«На-те рас! Сколько раз я пытался попасть в самую никчёмнейшую гимназию, а этого паршивца силком затащили в лучшую академию в стране, и тот ещё был не рад! И всё благодаря его папаше. Нет, теперь я окончательно исполнился убеждения, что не зря…»

Поток мыслей был прерван внезапно переменившейся от смеха Прозерпиной.

– Даже не верится, что я вам так легко это рассказала, это ведь был страшный секрет. Если бы Сильван узнал, он бы… – глаза призрака захлестнуло волной пустоты, и она на глазах начала сереть. – Но ведь теперь это уже не важно. Ни Сильвану, ни батюшке, ни…

Прозерпина оборвалась и невидяще уставилась перед собой.

– Я…

Велиан душой и телом потянулся к ней, импровизированно подбирая мягчайшие слова утешений в надежде бережно окутать ими, словно тёплым одеялом в холодный зимний вечер. Но призрак резко поднялась и посмотрела на него отстраненными непонимающими глазами, словно впервые его увидела.

– Мне нужно уйти. Спокойной ночи.

Девушка растворилась, а пресный день, неспешно прогуливающийся за окном, мгновенно потемнел и крепко задремал.

***

Миловидный юноша с жёлто-карими глазами в ожидании нервно вышагивал по длинному деревянному коридору. Чтобы скрыть волнение в руках, он заложил их за спину и скорчил важную уверенную мину. Серый простой костюм ученика общественной гимназии был широковат и пыльным мешком висел на худых плечах. Остановившись перед отражением в стекле висевшей на стене картины, юноша старательно отряхнулся и пригладил непослушные кудри. Его взгляд пересекся с маленькими глазками, сидевшими на лысоватой круглой голове с пышными усами и неодобрительно смотревшими на него с портрета. Подпись гласила: «Клот Эвномий Юрий Дикес III, основатель четвертой государственной юридической академии имени Дикеса».

Это было далеко не первое учебное заведение, пороги которого обивали стёртые каблуки заношенных башмаков не по размеру юноши.

«На этот раз все точно получится», – проговаривал голос в голове, но вера начинала сдавать позиции, удерживаемая лишь отважной целеустремленностью.

«Я уверен. После того инцидента с прошлым директором и одним из учеников, про который трубили в газетах и шептались в кулуарах, школа сильно потеряла в престиже и последние два года набирает вполовину меньше студентов. Они будут хвататься за каждого, кто обладает маломальским умишком и способностью сидеть над книгой, не отрывая зада. Я готов. Я ничем не хуже».

Одна из дверей, стоявших в коридоре одинаковым рядом спин, отворилась со старческим скрипом, и его пригласили зайти. Юношу усадили на стул посередине небольшого светлого кабинета. Перед ним за широким столом из дуба восседали двое усатых мужчин в очках с похожими зализанными прическами. Обоим было лет по 60 и, будучи зарытыми в бумаги и чернила, они даже не подняли взгляда на вошедшего.

– Кхм, господин Эрис, господин Адис, к вам кандидат в ученики.

Высокий молодой человек в шерстяном костюме с пышным галстуком – ассистент – коротко кивнул в сторону юноши и уселся за небольшой столик в другом конце кабинета, чтобы вести журнал.

Один из господ ненадолго оторвал усы от бумаги, чтобы осмотреть кандидата, хмыкнул в них и снова опустил.

– Имя, возраст, – хриплым голосом пробубнили усы.

– Велиан Фурхо, 16 лет, – звонко ответил юноша и задрал повыше подбородок.

– Эта фамилия мне не знакома, а тебе Льюис?

– Впервые слышу, кто ваш отец? – продолжая что-то вычитывать, спросили вторые усы.

– Отца нет, господин м-м, кх-м, – юноша слегка замялся, боясь перепутать, а потому решил не обращаться по имени.

– А кто же ваша мать? – спросили первые усы.

– Матери нет, господин.

Господа закряхтели, как откормленные гуси, и переглянулись. Даже мальчишка ассистент оторвался от своего журнала и бесстыдно глазел на юношу.

– И где же вы учились? – спросил один из господ, обратно погрузив очки в чернила.

– Общественная государственная гимназия имени Обиди, лучший ученик выпуска. Имею рекомендацию от господина Апата, преподавателя общественного права и обязанностей.

Без запинки прочитал юноша уже столько раз отрепетированный текст. Тем паче, что, не совсем честным путем имея униформу, он понятия не имел даже как выглядит эта гимназия или господин Апат.

Гуси снова закряхтели и заёрзали в своих кожаных креслах.

– Молодой человек, видите ли, обычно мы берём в студенты выпускников частных лицеев, имеющих достойную базу, эдакую плодородную почву для взращивания ценнейших семян знаний, преподаваемых в нашей величайшей академии, – словно читая трактат, монотонно начал нудеть один из гусей.

– Да, господин, но… – попытался вставить юноша.

– Традиционно, на первый курс академии имени Дикеса принимаются мальчики 14 лет, которые 4 года усердно изучают право, историю и основы юриспруденции, чтобы, в конечном итоге, поступить в лучшие университеты и поддерживать престиж нашей старинной школы, – перебил своим нудением второй гусь, вторивший первому.

– Я понимаю, господин, но…

Казалось, голос юноши поглощала непроницаемая стена из усов и очков.

– Даже если вам удастся покрыть стоимость обучения за первый семестр, в чём я сомневаюсь, сможете ли вы хотя бы соответствовать базовому уровню нашей академии?

Вопрос был риторический и обращён другому гусю, который лишь пожал плечами, но юноша всё же ответил.

– Я бы хотел испросить возможности получить стипендию на обучение, – громче обычного произнёс юноша, чтобы его слова смогли пробить невидимый барьер за дубовым столом.

– Но, молодой человек, стипендия положена кандидатам совершенно исключительным, имеющим богатую родовую историю, которая способна поддержать статус нашего учебного заведения, но в силу определенных обстоятельств не имеющих возможность покрыть стоимость обучения.

Ещё более гнусаво прохрипели усы. Они, разумеется, имели в виду отпрысков знатных бизнесменов и генералов, спустивших или пропивших свои состояния в период последнего экономического переворота.

«Да их увальни не способны отличить свод законов от поваренной книги», – прошипел в голове злобный голос, но вслух вкрадчиво, но достаточно звонко произнёс:

– Конечно, господин, посему позвольте представить вам мою рекомендацию, я хотел бы доказать…

– Думаю, мы услышали достаточно. Сириус, проводите молодого человека.

Усы снова опустились в устилавшие стол бумаги, уже позабыв о существовании золотоглазого юноши.

Глава 5

– Да что вы говорите! Неужели так и сказал?

Призрак восхищённо смотрела на Велиана с другого конца стола. Их разделяло всего пару метров.

– Ну разумеется! Как вскочил да начал отчитывать поварёнка и дежурных: «Мы что же это вам, господа, полёвки болотные? Зачем же вы нам сырые клубни подсовываете!»

Велиан встал с места и начал широко размахивать руками, подражая жестам Сильвана Макваллена.

– А потом пошёл и сам на весь взвод напёк картошки на углях. Парни с тех пор так и кликали его «Шеф».

Прозерпина звонко хохотала, приводя в резонанс бездушные каменные стены особняка. Велиану нравился её смех. Он заметил, что более прочего её развлекали и приводили в восторг истории о брате, а потому он, не скупясь, выкладывал их из закромов памяти, в то же время умело дозируя, словно десерт после обеда. Некоторые из них были правдой, некоторые почти правдой. Это не имело значения для Велиана, который лукаво смотрел на девушку-призрака, чьи щёки зарумянились, а волосы колыхались солнечным переливом. Могло ли это быть на самом деле?

– Сильван никогда не был выборочен в еде, но всё же, полагаю, великолепные обеды миссис Помон его избаловали. Меня всегда восторгала её способность превратить грязные корешки в роскошное рагу или горсть лесных грибов в питательный суп. В детстве я думала, что она добрая волшебница, которую батюшка привез из своих странствий, чтобы оберегать нас. Так, впрочем, и было.

Прозерпина привычно перебирала локоны, периодически поднимая взгляд на Велиана, сидящего напротив.

– И вправду? Как необычно, а её имя не показалось мне иностранным.

– Ну что вы, это я все фантазирую. Миссис Помон из города, она там жила с семьей, но часто оставалась у нас. Иногда с ней приезжала её дочь Фия, чтобы помогать с уборкой и хозяйством миссис Гест, нашей нянюшке и домработнице. И как бы они с мистером Эпсом не бранились, он всегда привозил и увозил её от порога до порога. Бывало, миссис Помон весь день могла его погонять, словно собака кошку, а он её в ответ, но потом они, всё также гавкаясь всю дорогу, ехали в город до дома миссис Помон, чтобы она провела время с семьёй. Мистер Эпс после этих поездок возвращался всегда особенно довольный, всё хмыкал себе в усы словцы позадиристее про неё, а улыбался при том.

– Вы так трепетно говорите о всей вашей прислуге – весьма необычно для господ вашего статуса.

– Ах, ну как же иначе, они все часть нашей семьи. По-другому и быть не может! – недоумевая, ответила Прозерпина.

– К сожалению, может. Я рос в доме, где к прислуге относились как к скоту, – честно сказал Велиан.

– Мне так жаль, что вам пришлось наблюдать подобное…

Он нарочно не стал её поправлять – ему приходилось в этом ещё и участвовать.

– Я совершенно не подумала о том, что ваше детство было не таким счастливым, ведь вы сирота. Кичусь перед вами нашими историями, а вам, должно быть, больно это слышать. Я глубочайше извиняюсь, – полная волнения воскликнула Прозерпина с напылением сочувствия и страха в глазах.

Терпеть этот взгляд было невыносимо.

– Ну что вы, что вы, я предпочитаю прошлое оставлять в прошлом. А ваши истории воистину наполняют меня теплом и уютом, потому призываю продолжать. Более того, мне доставляет истинное удовольствие наблюдать вас такой радостной.

Призрак зарделась ещё более прежнего, практически лишаясь своей потусторонней прозрачности.

Утратив в особняке Маквалленов время, пространство и свободу мысли, юноша начинал всё сильнее погружаться в туман, постепенно переставая ему сопротивляться. Это было легче, это казалась естественным, это даже нравилось. Но были и неприятные последствия – туман проникал всё глубже, оживляя в памяти картины давно забытого прошлого, потаенные в самых неприступных и далёких недрах души. Он открывал любые замки и не замечал замурованные двери, за которыми они были надёжно упрятаны их владельцем. Своими длинными щупальцами туман вытягивал их одну за другой и выталкивал наружу – эти картины подкатывали комом в горле, выступали холодным липким потом, пятнились в глазах.

И единственным спасением от уже не принадлежащих ему мыслей были разговоры с призрачной Прозерпиной. Они казались ни о чем, но при этом были о многом. Велиан жил встречами с ней. Прозерпина была самым нереальным во всем происходившем с ним в этом непонятном доме, но она же была и самым настоящим.

– Получается, вы прошли всю войну – от и до?

Прозерпина смущённо сидела в кресле с чашкой чая. Забывшись в разговоре, она вальяжно подогнула под себя ноги, распластавшись полулежа, но, осознав присутствие гостя, смутилась и села прямо. Велиана это позабавило, но ради приличия он сделал вид, что не заметил.

– Да, так и есть. 9 января, как вы знаете, стало всеобщей датой начала войны, я тогда отбыл по важному делу и узнал обо всем не сразу. Но когда эта жуткая весть долетела до меня, она буквально пошатнула землю, на которой я некогда твердо стоял.

И это была правда. Такие события не обходят никого – единицы возвышают, миллионы губят, кому-то позволяют проявить себя, других хватают своей камуфляжной лапой и прижимают к земле острыми когтями, не давая ни выбора, ни свободы, ни надежды.

Велиан относился к последним. Война настигла его именно тот в период жизни, когда наивно казалось, что он сумел наконец нащупать твёрдую почву небольшой конторы юридической практики, принять уверенную стойку ассистента юриста и был готов вот-вот пустить корни своего ума и таланта, и тогда – война. Война хлестала его по щекам, война пробивалась сквозь щели в окнах и выла по ночам в каждом переулке, война была в стуке в дверь и в идущих навстречу прохожих.