Когда зацветает волчий коготь

Дария Каравацкая

Когда зацветает волчий коготь

Глава 1. Цветочница

– Вы пытаетесь подсунуть мне лопух, Рий. Не надо играть со мной в эти игры, – женский голос прозвучал ровно и строго, – лучше покажите, что у вас есть из действительно ценных товаров. Может быть, аконит или наперстянка?

– Мадам, я аптекарь и цветовод! – мужчина лихо всплеснул тощими руками от возмущения, хотя глаза его давно осматривали народ вокруг, выискивая синюю форму стражи.

– Да-да, – Эвтилия кивнула на горшок в углу, где среди зелени прятались знакомые фиолетовые цветы, – а кустик белладонны в том горшке на самом деле целебные колокольчики.

Тощий мужчина наконец понял, что перед ним не обычный покупатель, а знаток своего дела. Он кинул на девушку взгляд, в котором хитрость причудливо смешалась с внезапным азартом коллекционера, готового похвастаться драгоценной находкой. Будь Рий менее склонен экспериментировать со своими травами и кореньями, он бы, возможно, вспомнил, что эта девушка приходит к нему не впервые и имеет удивительную особенность каждый раз брать на пробу новые, особо редкие растения.

– Вот, вот это вы должны оценить по праву, – мужчина достал из-под стола небольшой холщовый мешочек, издававший сухой шелест, и нечто, напоминающее скукоженного, причудливо изогнутого человечка из глины, – это дурий из моего родного Анарая. Местные целители используют его для погружения уходящих старцев в дремучий сон. А особо находчивые, кхм, юноши добавляют его в напиток горделивых дам. Сам не делал, но люди говорят… – Он многозначительно поднял бровь. – О, а это моя личная гордость – корень мандрагоры! Сложно он мне достался, конечно, один мальчишка даже потерял сознание… Говорят, мандрагора кричит, когда ее вырывают из земли, и этот крик сводит с ума. Но оно того стоит! Народ Ран-Уайата верит, что из этого корня можно сделать такой настой, после которого любая женщина станет плодородной, как кошка. А если переборщить… – Рий выразительно замолк, проведя пальцем по горлу, – лживый друг навеки закроет свой рот, если вы понимаете… А вы, мадам, точно понимаете меня.

Эва молча рассматривала полки торговца, перекидывая холодный, оценивающий взгляд с мешочка дурия на мандрагору, затем на прочее содержимое палатки. Ее пальцы машинально накручивали прядь выбившихся светлых волос, пока разум, как точные весы, оценивал соотношение риска к пользе. Наконец, решение принято:

Мандрагору. Ее беру. И еще по мешочку чабреца, мяты, зверобоя, – голос прозвучал четко и уверенно.

– Может, еще… – мужчина напряженно обернулся, высматривая в шумной толпе стражников, затем кивнул в сторону злополучного горшка и шепотом добавил: – Тот «целебный колокольчик»?

– Нет, спасибо, Рий. На этот раз достаточно будет мандрагоры. Сколько?

– Серебром одну монету. Благодарю, бывайте, мадам! – Он почтительно склонил голову, принимая плату, но тут же оживился, схватив Эву за рукав до того, как она успела развернуться. – Ах да! Вы же видели, как он цветет?

– Кто цветет? – Эва нахмурилась, пытаясь высвободить руку.

– Волчий коготь!

– Рий, побольше отдыхайте, кажется, вы совсем устали. Сейчас конец весны, коготь зацветет месяца через три, не раньше.

– Вы не поняли… – Мужчина наклонился так близко, что Эва почувствовала запах дешевого вина и чесночного хлеба. Его глаза неестественно широко распахнулись, пытаясь передать немыслимую истину: – Он зацвел!

Рий так старательно выпучил глаза, давая девушке какую-то подсказку. Но, увы и ах, получилось зрелищно и абсолютно непонятно. Эве оставалось лишь сдержанно вздохнуть, пожать плечами перед этим театром абсурда, аккуратно сложить драгоценный корень и мешочки с травами в синюю холщовую сумку и попрощаться с торговцем, чьи бредни сегодня явно перешли все границы.

Рынок города Дункай сегодня был переполнен. Он гудел, как поле под топотом копыт табуна диких лошадей. Воздух, густой от запахов специй, гнили и ненавистной лаванды, обволакивал Эву и словно прилипал к ней. Со всех сторон доносились бурные разговоры. Кто-то пытался продать свежую, еще пахнущую кровью и лесом шкуру, кто-то торговал грубыми поделками из дуба, кто-то пихал прямо в руки свои изделия из кожи, смердящие ваксой. Такой какофонический шум порядком надоел Эве, она резко свернула в узкие, тенистые и чуть менее людные улочки между домами, чтобы поскорее добраться до умиротворяющего спокойствия дворцовых стен. Пару минут быстрого шага по неровной мостовой, мимо открытых окон, откуда доносились запахи выпечки да песни детей, – и перед ней открылся вид на реку Дун, через которую проходил массивный каменный мост. Тут же ударила в нос густая, тошнотворная вонь рыбы! Вдоль всего берега, прямо на грязных рогожках, мужики торговали свежим уловом – не в отведенных рядах, а где попало. Стража лениво прохаживалась неподалеку, смотря на это сквозь пальцы. Дворцовые сплетни винили во всем подкупленных стражников – мол, руки у них набиты золотом от придворных хозяев промысла. А кто-то считал, что никаких хозяев при дворе у рыбаков нет, они сами дошли до обхода закона монетой в нужный карман.

Едва Эва ступила на широкие плиты моста, шум рынка начал отступать, сменяясь рокотом реки Дун. Серебристая лента воды мерцала в весеннем солнце, отражая небо и силуэт здания, который стал ей домом – Дворца Дункая. Он один возвышался на противоположном берегу меж традиционно низких домов, как каменная громада, высеченная временем и волей поколений бертенских царей. Его башни, увенчанные медными гербами с волками, буквально впивались в небо, а стены из белого камня дышали холодным величием и незыблемостью. Напоминая о бесчисленных войнах. Напоминание о силе.

Дорога к главным вратам вилась через ухоженные склоны, засаженные молодыми дубами и березами. Чем ближе Эва подходила к дому, тем больше ощущала гнетущую торжественность места. Массивные врата, окованные железом и украшенные теми же волчьими головами, что и на башнях, были распахнуты. Царские гвардейцы в синих плащах и начищенных до зеркального блеска кирасах стояли неподвижно, как изваяния, лишь глаза пристально следили за всеми входящими. Их взгляды скользнули по ее скромному зеленому платью с белоснежным рабочим фартуком и холщовой сумке, но не задержались – царский лекарь была здесь своим человеком.

Переступив порог, Эва ощутила этот привычный, но тяжелый контраст. Шум города окончательно стих, сменившись гулкой, почти священной тишиной парадных залов. Воздух здесь пах не потрохами и потом, а воском, камнем и легкой, едва уловимой отдушкой дорогих масел. Широкие окна заливали пространство потоками света, в которых плясали мириады пылинок. Ее шаги глухо отдавались по мраморным плитам, инкрустированным синей смальтой в виде волн и завитков ветра.

Но взгляд Эвы, вопреки общему великолепию, невольно цеплялся не за роскошную лепнину на потолках и не за дорогущие гобелены с историческими сценами. Ее всегда притягивала здешняя мебель. Палисандровые резные скамьи вдоль стен, массивные столы на точеных ножках, шкафы-монолиты с филенчатыми дверцами, каждая панель которых была шедевром столярного мастерства. Она мысленно проводила пальцами по гладкой, как шелк, поверхности полированного дуба, любуясь безупречной стыковкой деталей. Ведь кровь отца-мебельщика текла и в ее жилах. Он научил ее видеть изящество дерева, ценить труд мастера, вложенный в каждую линию, каждый изгиб. Эта красота, функциональная и вечная, трогала ее куда глубже позолоты и пышных драпировок. В этих скамьях и шкафах жила частица ее прошлого, теплая и трогательная.

Однако ее покои находились не в этих сияющих галереях. Свернув в неприметный арочный проход, Эва спустилась по узкой винтовой лестнице, где камень стен был грубее, а воздух прохладнее и плотнее. Она вошла в лабиринт служебных коридоров Западного крыла. Здесь пахло по-другому: щами из общей кухни, кожей, лошадиной сбруей, пылью и крахмалом – запахи дворцовой изнанки, кипучей и невидимой для господ. Пол здесь был выложен простым, но добротным булыжником, стены побелены. Мимо сновали служанки с корзинами белья, конюхи, кухарки, вовсю кипела своя, непарадная жизнь. Эва ловко лавировала в этом потоке, кивая знакомым лицам. Здесь она была не лекарем при дворе, а просто соседкой, и это приносило странное, почти семейное, внутреннее ощущение.

Наконец она свернула в короткий, тупиковый коридор, где было тише. Ее светлица располагалась в конце. Только Эва протянула руку к железной скобе двери, как из тени материализовалась плотная фигура в скромном, но добротном сером платье и накрахмаленном чепце.

– Эвтилия, радость моя! Долго вы сегодня, – слова кормилицы прозвучали, как всегда, с ноткой упрёка и переживания.

– Добрый день, матушка Ноэль, проходите, – девушка открыла дверь, пропуская старушку вперед.

Эта крепкая женщина не была ей ни матерью, ни родственницей. Но во дворце кормилицу царевны все звали «матушкой Ноэль». И, вопреки образу скромной, заботливой и тихой кормилицы, она была настоящим сводом всех дворцовых новостей и сплетен.

– Вы не замёрзли сегодня, милая? – Ноэль прошла в светлицу и устроилась на кушетке у входа. – Лето хоть и на носу, но что-то ж оно не балует нас жарким солнцем. Видала я вчера, что небо стихло, дождями пахнет. – Она вздохнула, переходя к главному. – Мои ноги совсем разболелись, кожа вон потрескалась как! Скажите, милая, от этого я умру? Мне предсказывала знахарка одна, что я умру совсем молодой. Набрехала мне ведьма, а я ведь из-за неё и замуж не пошла…

– Сейчас осмотрю ваши ноги, – Эва указала на смотровой стол у окна, задумавшись, стоит ли сейчас из побуждения лести назвать Ноэль «ого-го какой молодой», но решила не идти против себя, отдав предпочтение профессионализму. – Снимайте обувь, чулки и присядьте сюда… Мне тоже знахарка когда-то ерунду нагадала, ещё в Лекарне, меньше слушайте этих нездоровых. А умирать рано вам! Не позволю.

– Да, вот прямо что нездоровые, – согласилась кормилица, с трудом взобравшись на стол. – Так а что ж нагадала-то? Тоже про смерть?

– Хуже. Про любовь. – Эва подошла, внимательно глядя на потрескавшуюся кожу на щиколотках Ноэль. – Не шевелитесь.

– Тю, про любовь! – фыркнула кормилица. – Так плохого тут и нет. Любовь – это дело душевное, главное, чтоб взаимная! Вот наша царевна, бедняжка, совсем помешалась на принце этом молоденьком. Всё вздыхает и написывает письма свои: «Этьен, Этьен…». Хотя видала она этого рануайатского мальчика лишь раз, полгода назад на том балу. Ну пусть пишет, я считаю. Главное, чтобы эти письма дальше её светлицы не пошли. А то совсем уж неприлично выйдет…

– Матушка, вы посидите здесь, я принесу вам бальзам, – Эва направилась в кладовую, хотя нужный бальзам давно лежал на ее комоде. Сейчас она была готова тянуть время от кормилицы подальше, лишь бы отстраниться от бесконечных сплетен о каждом жителе дворца. Но голос Ноэль прорывался и сквозь дверь кладовой:

– Вы главное послушайте, как он мне это сказал! «Золотой лучик души моей», с придыханием. Вот вы думали прежде, что наш советник Бруэнс такой чуткий и романтичный человек? И это в свои почти пятьдесят! Ох, тяжело ему сейчас, конечно. Поговаривают во дворце, что Морхейм снова распоясался. Может, и война скоро случится. Хоть бы наш дорогой Бруэнс не допустил этого, вместе с Владыкой и Советом, конечно…

– Война? – Сердце Эвы на миг стало тяжелым, как булыжник. Девушка замерла на пороге кладовой. – Откуда такие известия?

– Так один наш город приграничный, Миадет, говорят, снова окружён. – Ноэль махнула рукой. – Но я-то точно не знаю, так просто. Слышала… А вы откуда к нам приехали, не оттуда ль?

– Из Миадета… – вырвалось у Эвы.

Ах, заюшка! – Кормилица от неожиданности закрыла рот руками. – Не слушайте тётку! Я ж так, то там услыхала, то тут. Ждём официальных новостей, да не берём все эти бредни в голову… А вы закончили уже? – Она поспешно стала спускаться со стола. Спасибо, милая, уже чутоньку меньше болит. Ну, всего хорошего, пока-пока! – Матушка Ноэль поцеловала Эву в щеку на прощанье, но на пороге обернулась: – Так а что нагадали-то вам? Про любовь-то.

– Что моя судьба – это молодой светловолосый мужчина с россыпью веснушек на лице, – Эва ответила с нарочитой легкостью и легким смешком. – И только с ним я обрету и любовь, и счастье, и покой, и так далее, и так далее…

– Н-да, – разочарованно протянула Ноэль, – а я ожидала чего-то более… пикантного. Ну всё, ладненько, я пошла, милая.

Дверь закрылась. «Молодой светловолосый мужчина с веснушками…». Здравый рассудок Эвы твердил, что сплетни о Миадете – вздор. Если бы случилось что-то ужасное, сестра непременно бы написала ей. Еще свежее письмо лежало в бюро, вскрытое как раз сегодня до завтрака. Но почему-то в голове всплыл не Миадет, а… Лекарня, место, где она обучалась своему мастерству. И тот самый «молодой светловолосый» – Зейн Вальроз. Она совершенно точно знала, что все эти гадания и предсказания – чушь и вздор! Но внутри что-то наивно верило, что ее первая влюбленность и есть ее истинная судьба.

К щекам жгуче подступила краска. От злобы, от стыда! Как же она тогда, наивная, решила, что сможет стать другой! Не давалось ей никогда играть роль игривой и кокетливой барышни. Ни с соседскими мальчишками в поместье Мидает, ни уж тем более в Лекарне. Пока одни дамы хлопали ресничками, вскруживая головы юношам, Эва смотрела на них с ноткой зависти. Нет, она не была одинокой, угрюмой или уродливой. Скорее даже наоборот. Но тонкости кокетства и флирта были выше ее сил. Как назло, невинное девичье сердце глупо втрескалось в этого хитреца, мастера очаровывать дам и получать даже от наставников желаемого – Зейна. Он так ловко перекладывал свою учебную рутину на других. И замечал ее только тогда, когда искал напарника для опытов в мастерской снадобий. Ох, как же она искренне надеялась, что их «партнерство» в приготовлении бальзамов – начало чего-то большего! И как болезненно разбились сладкие фантазии, когда она догадалась, что он лишь пользовался ее умом и навыками, чтобы самому наслаждаться своим свободным временем, сваливая скучные грязные работы на чужие плечи. А девчонки смекнули раньше и безустанно выносили эту тему для своих унизительных обсуждений. Глупость, какая жалостливая глупость! Сейчас Эва лишь устало усмехнулась над своими же мечтами о случайной встрече с Зейном, где он наконец «увидит ее истинную ценность и душевную красоту». Ее ценность была здесь – в ремесле, в знании трав, в умении спасать жизни. И эта жизнь, пусть без толп женихов, без Зейна Вальроза, без смазливых графов и влюбленных баронов, но полная значимости и уважения во дворце, ее полностью устраивала.

Чтобы все-таки успокоить мысли, Эва достала письмо сестры из дубового бюро:

«Дорогая Эва. Спасибо тебе за беспокойства, с нами всё хорошо. Мигрень у мамочки больше не появлялась. Но она по-прежнему делает компрессы из смолы и каких-то вонючих капель. Услышала в городе, что так лечатся в Дункае, и всё, не переубедить. Отец наш в полном здравии, проводит всё время в своих бумагах, его торговля идет по силам славно.

Мы с супругом пока живем здесь, со всеми в поместье в Миадет. Нам всем так удобнее. Сама понимаешь, пока он с нами, мы под защитой, к нам его сослуживцы морхеймские не полезут. Да и сейчас он чаще дома бывает, время поспокойнее, видимо.

Как я счастлива с ним, Эва! Он считает меня красивой и очаровательной! И знаешь, наша мамочка была права, когда говорила, что любовь к мужчине не нужна для счастья в браке. Мне сейчас так хорошо, что я даже верю, что именно в браке его и полюблю. Надеюсь, ты во дворце тоже присмотрела себе партию. Родители не интересуются твоими успехами, отец считает, что ты безнадежно одинокая. Но я верю, что какой-нибудь камердинер на тебя обязательно обратит свое внимание, ты у нас все-таки хорошенькая. Не краше меня, конечно, но тоже достойная. Не забывай улыбаться и, прошу, научись молчать – мужчины такое любят. Поверь замужней женщине. Целую, обнимаю! Твоя Рамина.»

«Спокойное время командира полка… Сейчас это звучит как припарка для души», – спокойно вздохнула Эва. Матушка Ноэль, возможно, что-то перепутала. Девушка убрала письмо и решила присесть за бюро, внести расходы на травы в учетную книгу. Как же приятно было заниматься спокойным и умиротворяющим делом здесь, в своей светлице!

Ее покои в Западном крыле формально числились за прислугой, но были гораздо лучше таковых. Три комнаты! Настоящая роскошь для лекаря. Главная светлица служила и кабинетом, и приемным покоем. К ней примыкала небольшая, но идеально организованная кладовая. А за плотной дубовой дверью скрывались маленькая спальня и… «дамская комната». Эва усмехнулась, глядя в сторону спальни. Дамская комната… Звучало так изящно, навевая мысли о будуарах с туалетными столиками и флаконами духов. Но на деле же это помещение давно превратилось в импровизированную операционную. Именно там она промывала самые грязные раны, вправляла вывихи и принимала роды. Запах крови и обеззараживающих отваров давно вытеснил ароматы женских масел и парфюма.

Взгляд скользнул по кладовой. На стеллажах из светлого ясеня, сделанных по ее чертежам, всегда безупречный порядок. Стеклянные баночки с бальзамами и настойками стояли четкими рядами. Чуть выше висели мешочки с сушеными травами. Узкие лучи вечернего солнца, пробиваясь сквозь высокое окно, ловили блики на медном котелке и точных латунных весах, стоявших на рабочем столе. Даже громоздкий сундук с железными накладками, надежный хранитель ядовитых кореньев и листьев, смотрелся в углу гармонично и умиротворяюще. Пучки свежесобранных зеленовато-бурых растений подсыхали, наполняя воздух терпким ароматом, который всегда вызывал у Эвы радостное предвкушение – словно в них уже зрели рецепты будущих лечебных порошков.

В самой светлице всё дышало чистотой. Стены, выкрашенные в нежный оливковый цвет, гармонично сочетались с видом из высокого окошка на царский сад. Под этим окном стоял крепкий невысокий стол из тёмного мореного дуба, застланный грубым, но чистым холстом. Здесь она выслушивала стенания, осматривала хвори, накладывала повязки. Рядом, на подносе, лежали верные слуги: иглы из гибкого китового уса, заточенные острые скальпели, щипцы разной меры и ножницы в потёртом кожаном чехле. Жестяной таз для кровопусканий стоял здесь же, в покоях, – её неизменный помощник, начищенный до ослепительного сияния. У самого входа притулилась невысокая скамья из светлой липы с мягкой подушкой, где обычно ютились ожидающие больные. Её подлокотники уже лоснились от прикосновений всех этих взволнованных рук.

Эва прошла мимо массивного шкафа из черного дерева, туго набитого книгами и свитками к своему бюро. Сделав шаг, она остановилась у двери в спальню. Комнатка за ней была невелика и проста – чего ждать от места, где лишь спят урывками? Она решила сменить свое зеленое платье с белоснежным фартуком, которое она надевала для неприметного похода в город, на хлопковое летнее платье в тонкую голубую полоску. Практично, просто, но все же красиво.

За высоким окном спальни раздался отчетливый женский смех. И тут же – резкий, сухой треск веток. Эва подошла к окну поближе. Две фрейлины! Одна безжалостно срывала ветки буддлеи, другая наспех запихивала украденные цветы в прическу. Великолепный куст, ее отрада, стоял изуродованным. Листья и нежные соцветия теперь устилали землю. Обломанные ветки торчали, как кости.

Гнев горячей волной хлынул в виски. Эва схватила секатор и плетеную корзинку. Знатные девы! Да они должны благодарить жизнь за то, что родились с серебряной ложкой во рту, а на деле они безжалостно рушат чужой труд. Эва быстрым шагом вышла в сад. Это место бесспорно было ее отдушиной, со всеми дорожками, клумбами и фруктовыми деревьями по периметру.

Эва направилась прямиком к буддлее. Ее движения были четкими: она подрезала секатором торчащие обломки, собирала в корзинку еще не увядшие цветы. «И что с ними делать? Может, наконец подарить каждой по секатору, чтобы они так не мучили ветки? Или разок-другой заставить прополоть грядки?» – мысли рассерженно метались. Вдруг за спиной раздался голос, низкий и чуть хрипловатый:

– Какая прелестная картина. Какая красота!

Девушка резко обернулась, чуть не выронив секатор. Прямо за ней, нарушив уединение сада, стояли трое мужчин. Двое из них – в алых с позолотой атласных рубахах – были явно из Морхейма. Полный, с медвежьей подвеской на груди, нервно теребил бородку. Его тощий спутник, тяжело дыша, вытирал платком лоб, покрытый испариной. Желтизна его кожи и мутные белки глаз кричали Эве о хроническом поражении печени. От них тянуло табаком и тяжелым парфюмом, что вызывало сильное отторжение у девушки.

Третий, чуть в стороне, на их фоне казался призрачным воплощением мрака. Он был моложе, одет в строгий черный камзол без излишеств, лишь серебристые пуговицы да безупречно белый шейный платок добавляли каплю света. Его лицо было бесстрастной маской, ни один мускул не дрогнул при виде Эвы. Лишь холодные, как речной камень, глаза скользнули по ней и тут же вернулись к какому-то далекому горизонту. На фоне морхеймской крикливости его молчаливая сдержанность казалась почти элегантной, но и отстраненной до высокомерия.

– Буддлея Давида. Ложная сирень, – выдала Эва после затяжной паузы.

– Ложная сирень, наложная сирень, буддлея, – хрипло махнул рукой тот, кого она мысленно уже окрестила «Желтушным». – Да какая разница.

– Сирень лечит лихорадку и ломоту. Буддлея – бесполезный, но красивый куст. – Голос Эвы был резким, как лезвие скальпеля, хоть она и пыталась скрыть свое раздражение за вежливой улыбкой.

– Да оставьте кусты в покое, я о вас, золотце! – «Желтушный» сделал шаг вперед, тяжелое дыхание с винным шлейфом накрыло Эву волной.

Полный морхеймец кашлянул, прикрыв рот пухлой рукой, но его липкий, скользящий по фигуре Эвы взгляд, был откровенно мерзок:

– Может быть такая умничка… подскажет и лучший сорт винограда? Для дегустации на закате. Совместной. Господин Сен-Мор, – он повернулся к мужчине в черном, – будьте любезны представить нас очаровательной незнакомке. Как нам приглашать даму на вечернюю дегустацию, если мы не знакомы?

Сен-Мор повернул голову ровно настолько, чтобы его жесткий взгляд коснулся Эвы. В нем чувствовалось легкое напряжение или раздражение от происходящего, которое профессионально маскировалось бесстрастным выражением лица, лишь рука в черных кожаных перчатках выдавала чувства сжиманием в кулак.

– Госпожа Амелинда. Старшая цветочница Его Величества, – спокойный голос сопровождал его вежливые и лаконичные жесты.

Девушка едва не сломала ручку корзинки от недоумения. Цветочница Амелинда? Абсурд! Но годы при дворе научили ее каким-то внутренним чутьем распознавать «игру». Сен-Мор явно делал свой обдуманный ход, пусть и ценой ее гордости. Впрочем, не велика потеря. Знакомиться с этими двумя – все равно что принять яд добровольно.

– Чем же занята старшая цветочница в этих кустах, собирает букетик? – Ехидно спросил худой, его взгляд нагло уставился на обломки веток буддлеи.

Сен-Мор ответил так же монотонно, но слова прозвучали как укол:

– Составляет токсикологический садовый атлас. В образовательных целях. Вы наверняка сами прекрасно осведомлены как опасен сок буддлеи, стекающий из свежесрезанных веток. Верно помню, Амелинда? – Взгляд мужчины и его легкая складная речь лишь убедили Эву о важности проходящей здесь игры. И она кивнула в подтверждение его слов.

– Ого, так наша дамочка с колючками! – Фыркнул «желтушный», его потное лицо расплылось в ухмылке. – Но мордашка-то всё равно сладкая…

– Господа, – Сен-Мор сделал едва заметный жест в сторону дворца, – вас ожидают. Рекомендую сегодня не заигрывать с великодушием царского совета.

Морхеймцы, поправив свои кафтаны, нехотя поплелись в сторону дворца, закинув напоследок пару оценивающих взглядов в адрес «цветочницы». Эва рассчитывала заметить хоть намек от мужчины в черном – кивка или взгляда, подтверждающего соучастие в мистификации. Но, видимо, напрасно. Сен-Мор развернулся с безупречной выправкой и пошел прочь, не оглядываясь, а его черный силуэт постепенно растворился в зелени сада.

Цветы были собраны, ветки подрезаны. Эва глубоко вдохнула воздух, наполненный запахом трав и влажной земли, словно пытаясь смыть с себя налет морхеймского внимания. Она аккуратно собрала последние уцелевшие цветы буддлеи в корзинку. «Поставлю в вазочку на бюро», – мелькнула практичная мысль, но тут же уступила место другому. «Цветочница Амелинда?»

Почему, зачем этому… Сен-Мору понадобилось ее прикрывать? Кем бы он ни был. Черный камзол, безупречная выправка, взгляд холоднее дворцового мрамора. Она вообще видела его прежде? Может, мельком в коридорах Совета? Но имя… Нет, не помнила. Абсурд. Как и его вмешательство. Хотя, если подумать, куда абсурднее было бы представляться перед этими двумя морхеймскими особами царским лекарем. Эва резко встряхнула головой, словно отгоняя назойливых мух, держащих в лапках все эти мысли. Достаточно на сегодня. Пора в светлицу.