Я полюбила бандита…

Резким движением я приставляю пистолет к своему виску.

Лишь на мгновение мое сознание пронзает мысль о маме. О том, как ей будет больно и что этим своим поступком я ее предаю. Бросаю. Но после того, что он собирается со мной сделать, я в любом случае уже не смогу ей помочь. Я попросту сойду с ума. Сломаюсь.

Я зажмуриваю глаза и жму на спусковой крючок.

Мамочка, прости.

Глава 6

Вадим

Это только кажется, что выстрелить в человека просто. Ни хрена не просто. Даже у бывалых парней рука нет-нет да и дрогнет. Когда цыпленок в меня стволом ткнула, я точно знал, что не сможет, хотя было любопытно. Но когда она его к своей башке приставила… Нет, я как бы малость догадывался, что она меня немножечко не хочет. Но то что настолько ей противен, что она готова вышибить себе мозги…

– Дай сюда, дура, блять! – рявкаю на впавшую в ступор девчонку и выдергиваю ствол из онемевших пальцев, мимоходом отмечая, насколько они холодные, – с предохранителя надо снимать, – рычу раздраженно, но уже получается не орать.

Девочка походу в состоянии шока. Охуенно красивое кукольное личико белее мела. Взгляд пустой, бессмысленный, расфокусированный.

– Марьяна. Посмотри на меня.

Осторожно беру ее двумя пальцами за подбородок и заставляю посмотреть мне в лицо. Та неотрывно смотрит на мои губы, словно пытается по ним прочитать, что я ей говорю.

– Я сейчас уйду.

Цыпленок продолжает, не мигая, пялить на мои губы, но слегка хмурится.

– Слышишь меня?

Взгляд отрывается от моих губ и поднимается к глазам.

– Я уйду. Если пообещаешь не делать глупостей. Ты поняла?

Кивает.

Подхватываю ее на руки и несу в сторону комнаты. Девочка никак не сопротивляется. Только прижимает к груди сжатые в кулачки ладони и вскидывает на меня испуганный взгляд.

– Я тебя в кровать отнесу, – поясняю ей на ходу, – трахать не стану, – добавляю на всякий случай. Хочу еще добавить «сегодня», но вовремя себя одергиваю. Пусть сначала в себя придет.

Девчонка настолько маленькая и невесомая, что откинуть покрывало и расправить кровать удается, удерживая ее одной рукой. Укрываю цыпленка одеялом, та вцепляется в него пальцами и натягивает чуть ли не до самого носа.

Несколько секунд стою у кровати, глядя на нее сверху вниз, потом разворачиваюсь на месте и иду к дверям. Проходя по коридору, притормаживаю, резко соображая, поворачиваю и иду в сторону кухни. Наливаю стакан воды, несу его в комнату, ставлю на тумбочку рядом с кроватью и вот теперь уже двигаю на выход. Она ж стакан разбила до того, как попила.

Марьяна

Воды мне принес. Заботливый какой. Наверное, мог бы быть хорошим человеком. Если б не был такой мудак.

Утром я встаю мрачная и озлобленная. Внутри что-то надломилось. Я не выдерживаю. Слишком много всего для меня одной. Вадима в квартире нет. Вчера он просто ушел. И я берусь за то единственное, что еще держит меня на плаву. У меня есть мама. Ей нужна моя помощь.

Я иду в душ, кое-как завтракаю, надеваю блузку, юбку, балетки и в восемь часов выхожу за дверь. Первая консультация назначена на девять, но я все равно опаздываю. В городе ужасные пробки. Закончив с одиннадцатилетним Мишей исправление ошибок в сочинении, выскакиваю на улицу и мчусь на остановку. Там, где казалось, что проще доехать, автобус едет каким-то странным маршрутом, делая непонятную петлю, так что на следующую консультацию я тоже опаздываю. И на следующую тоже. Весь день я катастрофически никуда не успеваю, рассыпаюсь в извинениях, хоть и ношусь с одного адреса на другой со скоростью кометы там, где можно добраться пешком. А там, где требуется воспользоваться общественным транспортом, автобусы и маршрутки, плетущиеся со скоростью сонной мухи, вносят в мои планы свои коррективы.

Домой я заношу себя только в одиннадцатом часу вечера. Жутко хочется пить. Скидываю балетки со стертых до кровавых мозолей ног и иду в сторону кухни.

В кухне горит свет.

Только выключить его сегодня утром я точно не забыла.

За столом в противоположном конце кухни, слева от входа, сидит Вадим. На нем ослепительно-белая рубашка и темно-синие брюки, у него в руках – моя чашка с портретом Сергея Бодрова и цитатой про правду, на столе – бумажная коробочка с мармеладками в виде апельсиновых долек, обсыпанных сахаром, и черная папка в плотной кожаной обложке.

Я вхожу в двери и, едва мазнув по нему взглядом, поворачиваю направо в сторону графина с водой на светло-серой, местами облупившейся, столешнице. Выпиваю полный стакан, ставлю обратно на столешницу, рядом с графином, а затем медленно разворачиваюсь, дохожу до края кухонного гарнитура, начинающегося по правую руку сразу от входной двери, и приваливаюсь к крайнему шкафчику боком, сложив руки в замок на груди. Хмурюсь.

– Как себя чувствуешь?

– Плохо.

– Как мама?

Сначала я решила было, что мне послышалось. Потом подумала о том, какая же я дура, что не смогла вчера выстрелить в этого подонка. Надо было хотя бы ногу ему прострелить. Может, тогда бы на этой равнодушной роже хоть что-то бы отразилось. Вадим с невозмутимым безразличным лицом, словно не замечая, что я его уже четвертовала и скормила акулам, берет из коробочки на столе мармеладную дольку, разжевывает и делает глоток из чашки.

– Это моя чашка.

Вадим разворачивает чашку портретом Бодрова к себе, с пару секунд смотрит, затем делает еще один глоток.

– Он тебе пиздит.

– Мы с ним как-нибудь сами разберемся.

– Может, он тебе подскажет, что вот с этим делать.

Вадим подталкивает ко мне черную папку в плотной кожаной обложке, лежащую на столе.

– Что это?

Одновременно с этими словами я беру в руки папку и открываю.

– Решение о признании тебя виновницей ДТП, – равнодушно жмет плечами мужчина и опять делает глоток из чашки, – заключение о размере ущерба… там много всего интересного.

Я пробегаюсь по сухим официальным строчкам отчета и чем дальше читаю, тем больше у меня глаза лезут на лоб. Сумма ущерба указана просто баснословная. Мне придется не только отдать все, что накоплено после продажи квартиры и отложено на операцию маме, но даже этого будет не хватать.

Строчки плывут перед глазами, в голове нарастает неясный гул, документы в моих руках мелко подрагивают. Внутри кипит злая обида. Никогда еще я не чувствовала себя настолько беспомощной. Ну почему?! За что?! Что я сделала не так?! Боролась из последних сил, чтобы помочь единственному близкому и любимому человеку? Старательно гребла против течения, не думая о том, что меня только сильнее относит назад?

– Я найду деньги, – лепечу ему невнятное, давясь подступающими слезами.

Понятия не имею, где я их найду. Может, продать себя на органы? Пусть сердце заберут маме, а все остальное растащат в счет уплаты долга.

– Может, ты позволишь мне отдавать тебе частями?

– Могу позволить вообще ничего не отдавать.

Я смотрю на него непонимающе. Мужчина не торопится отвечать, с ничего не выражающим лицом разжевывает мармеладку и делает очередной глоток из чашки.

– Я тебе еще в первый день говорил. Разок тебя трахаю и ты ничего не должна.

– Вадим, я…

– Трахаю, сколько хочу, и твоей маме делают операцию в лучшей клинике в самое ближайшее время.

Я ошарашенно молчу. Как же он может вот так вот запросто с этим вот равнодушным непроницаемым лицом манипулировать такими вещами? Я готова хвататься за любую возможность, согласна на любую работу, но вариант стать проституткой, пусть даже очень дорогостоящей, не рассматривала никогда. Это все так унизительно. И вся эта ситуация… До чего же это все унизительно! Точно знаю, что на это сказала бы мама. Она бы сказала, что лучше бы умерла. Сказала бы без ненависти, без презрения и без отвращения. С грустной и печальной улыбкой на лице. И тем не менее я стою, не в силах сказать ему решительное «нет», не в силах выдавить из себя вообще хоть одно слово.

Вадим, словно не замечая моей ошеломленности, последним глотком допивает содержимое чашки, молча встает из-за стола, небрежным жестом бросает на него прямоугольник из плотной гладкой бумаги и идет к выходу из кухни. В дверях останавливается.

– Можешь подумать. Максимум до завтра. Дольше этот аттракцион невиданной щедрости не продлится. Мне эта возня порядком уже надоела. Так что другие предложения будут гораздо хуже.

После его ухода я обессиленно опускаюсь на сиденье стула и беру со стола оставленную визитку. С минуту тупо пялюсь на серебристые буквы и цифры на темно-синем фоне. Громов Вадим Сергеевич. И номер телефона. Пытаюсь собрать в кучу разбегающиеся мысли. Исходя из его слов, в покое он меня в любом случае не оставит. Это не мужчина, а самый настоящий бульдозер. Со сломанной передачей заднего хода. Но все мысли отходят на второй план, стоит мне подумать о том, что мама будет здорова. Цель не оправдывает средства. Сказала бы мне мама. А я понимаю, что у реальной жизни совсем не такие правила, про которые она мне рассказывала все эти годы. Еще в прошлую нашу встречу я готова была лишить себя жизни в ужасе оттого, что меня возьмет силой чужой незнакомый мужчина, а уже сейчас… Чтобы принять решение, у меня уходит, наверное, минут пятнадцать. Или и того меньше.

Я беру в руки свой телефон и отправляю на оставленный номер сообщение из всего двух слов.

«Я согласна».

И застываю с телефоном в руке. Секунды тянутся мучительно долго.

«Я уже уехал. Приеду завтра. Будь готова».

Глава 7

Марьяна

Честно говоря, не знаю я, как к такому готовятся. Что я должна сделать? Выщипать брови? Сделать укладку и макияж? Френч? Побрить подмышки? Покрасить в розовый волосы на лобке? Ну ладно. Допустим, там нет волос. Но, может, ему нравятся морские свинки. Откуда мне знать? Мог бы как-то более развернуто предоставить список пожеланий.

В конечном итоге вся моя подготовка сводится к тому, что я отменяю все назначенные на сегодня консультации и весь день валяюсь в кровати перед телевизором. Разве что душ еще принимаю.

Где-то в середине дня приходит сообщение.

«Приеду в семь».

В семь, так в семь.

В семь часов вечера в дверном замке со скрежетом проворачивается ключ. У него есть ключи от моей съемной квартиры. Чудненько.

Вадим входит внутрь и проходит в комнату, где я растянулась на кровати в спортивных шортах и такой же футболке и, зевая, наблюдаю, как герои Ли Уоннелла и Кэри Элвеса переживают худшие моменты в своей жизни. Вадим жмет на красную пупочку как раз в тот момент, когда Джон Крамер выходит из ванной. «Игра2…» Тык. Ну что ж ты делаешь?! Это же кощунство!

– А ты чего валяешься?

– Ты обувь не снял, – говорю ему, продолжая хмуро смотреть в черный прямоугольник экрана телевизора.

На нем опять идеально выглаженная рубашка, в этот раз светло-голубого цвета, черные брюки и начищенные до блеска черные летние ботинки, в которых он прошел прямиком в комнату. А полы мыть мне.

– Марьяна. Вещи где?

– Какие вещи?

– Я вчера просил тебя быть собранной, когда приеду.

– Куда собранной?

– Ты переезжаешь ко мне.

– К тебе?

– Да, Марьяна. Ты будешь жить у меня. Ты ведь не думаешь, что я стану трахать тебя в этом клоповнике?

– Здесь нет клопов, – еле слышно говорю ему в ответ.

Я снимаю эту квартиру уже несколько месяцев. Прежде чем заселяться, все тщательно проверила. А сразу после заселения привела квартиру в надлежащий вид. Тамара Петровна, старушка, которая мне ее сдавала, на хорошую уборку была не способна в силу возраста и здоровья. Во многом по этой причине она брала за аренду весьма умеренную цену. С жильцами ей не везло, они менялись с калейдоскопической скоростью, оставляя после себя хаос и разруху. После прошлых жильцов она убралась, как смогла, но… Я перемыла все окна, вычистила до блеска сантехнику, отскоблила плитку в кухне, привела почти в идеально белоснежное состояние газовую плиту. Даже потолок помыла. И двери. Выгребла мусор из каждого уголка и только потом успокоилась.

Конечно, я понимаю, что он выражался скорее фигурально, чем буквально. Вот только я в принципе считаю, что отсутствие денег – это не показатель человеческой дерьмовости. Так уж вышло, что не у всех представителей человечества за домом припаркован Феррари, а на крыше самого дома площадка с личным самолетом. Но это вовсе не обозначает, что скромно живущий человек чем-то плох. Деньги вообще не показатель человеческих качеств и человечности. Некоторых зажиточных и имовитых представителей современного общества и людьми-то назвать сложно. Вот, например, конкретно Вадима. Язык не поворачивается назвать его человеком. Нелюдь. Зверь. Животное.

Мужчина садится рядом со мной на край кровати, протягивает руку, обхватывает меня широкой ладонью за шею сзади и притягивает к себе, приподнимая над матрасом. Я рефлекторно кладу ему ладони на плечи и пытаюсь отпихнуть. Вадим, не обращая внимания на мои попытки сопротивления, притягивает меня ближе и склоняется к уху:

– Собирай тряпки. У тебя пятнадцать минут. Я жду внизу.

      И идет к выходу в прихожую.

Вадим уходит, а я беру из встроенного шкафа в прихожей небольшой бордовый пластиковый чемодан, с которым мы с мамой когда-то ездили отдыхать, и несу его в комнату. Значит, он хочет, чтобы его новая игрушка всегда была в зоне досягаемости. Я без разбора скидываю в чемодан вещи из большого бельевого шкафа в комнате. Персональная шлюха, которая всегда будет под боком. В чемодан друг за другом летят несколько футболок, шортов, пара джинсов, спортивок, теплых кофт, самое простое и удобное хлопковое нижнее белье и простенький однотонный домашний халат. Прекрасно. Я не беру ни нарядных платьев, ни косметики, ни украшений, ни любимого мной кружева, ни чего-либо еще такого. Он же сказал, что будет трахать «сколько хочет», очень надеюсь, что эта его хотелка быстро отпадет сама собой, когда я буду появляться перед ним в «разобранном» виде. Хорошо бы еще не мыться и не чистить зубы, но боюсь, что этим я сделаю хуже себе, а не ему. Не выдержу. Так что средства гигиены я тоже беру. Поверх вещей закидываю несколько книг, которые купила давным-давно, но так и не нашла времени прочитать. Еще беру сумку с телефоном и документами. И больше ничего.

Не переодеваясь, я спускаюсь вниз, у входа в подъезд Вадим забирает мой чемодан и закидывает его в багажник машины. Машина на этот раз другая. Но это тоже какой-то внедорожник. Сомневаюсь, что он понес такие уж большие убытки после той аварии. Ну лично для него. Мы с ним находимся на, мягко говоря, разных уровнях благосостояния. Вчера я долго просматривала информацию в интернете, набрав в поисковую строку фамилию с визитки, но ничего выдающегося там не нашла. Громов Вадим. Владелец заводов, дворцов и пароходов. Никаких биографических сведений, личных фотографий. Ни одной странички в соцсетях, каких-нибудь интервью с рассказами «Как я стал успешным». Ничего, за что можно зацепиться глазу. Информации на удивление очень мало. Ее почти нет.

Мы едем в полном молчании. От центральной части города двигаемся куда-то в сторону северной окраины. Высотки за окном постепенно сменяются более низкоэтажной застройкой. Солнце еще достаточно высоко, на улице опять пекло, но в машине вполне комфортно из-за работающего кондиционера. В спальных районах кипит жизнь. Хохочут дети на каруселях за невысокими цветными заборчиками детских площадок, дамы почтенных лет бодро переставляют палки для скандинавской ходьбы, кучка подростков в джинсах и майках замышляют что-то недоброе, мамочки с колясками на вечерней прогулке со своими крикунами двигаются медленно и сонно. Мне грустно. Тоскливо. Одиноко.

– Вадим, а я смогу продолжать работать?

– У тебя будет только одна работа.

О какой работе идет речь, понятно и так, поэтому больше вопросов я не задаю.

Чем дольше мы едем, тем больше на меня наваливается тяжелой плитой неотвратимость происходящего. Вся моя утренняя бравада улетучивается под ее тяжестью, в груди нестерпимо давит, и мне отчаянно хочется реветь в голос. Но реветь нельзя, поэтому я отворачиваюсь к окну и время от времени осторожно вытираю сбегающие из глаз слезы ладонью, чтобы Вадим этого не видел. А то решит еще, что я передумала. А другие предложения, сам говорил, будут хуже.

За это время мы уже выехали куда-то за город. Внезапно машина сбрасывает скорость, съезжает на обочину и плавно тормозит. Вадим протягивает руку, берет меня за подбородок, разворачивает к себе лицом и пристально смотрит в глаза. Все-таки заметил, что я плачу. А в следующий момент я испуганно дергаюсь, когда он склоняется ко мне, обхватывает руками повыше талии и перетаскивает к себе, усаживая боком на своих коленях.

– Что ты делаешь?

Что, прямо здесь? И чем это лучше моего «клоповника»?

– Хочу кое-что проверить, – тихо отвечает мне на ухо мужчина и находит мои губы.

Осторожно касается и мягко углубляет поцелуй. Горячая ладонь проскальзывает под футболку и медленно двигается вверх. Я опять вздрагиваю и хватаю его за запястье.

– Прекрати хватать меня за руки, – строго говорит Вадим, разрывая поцелуй.

Я знаю, что должна отпустить его руку. Знаю! Но не могу.

– Марьяна. Я ничего тебе не сделаю, – уже мягче произносит он, а я все продолжаю его держать.

Вадим склоняется к моему уху и шепчет, обдавая кожу щекочущим дыханием:

– Не бойся, слышишь? Я не трону.

Снова приникает к губам, я заставляю себя ослабить хватку, и его ладонь скользит выше, сдвигая вверх спортивное бра под футболкой, и обхватывает полушарие груди. Чуть сжимает, поглаживает и большим пальцем выводит круги вокруг соска, потом осторожно касается его подушечкой пальца и снова поглаживает. Я уже почти не сопротивляюсь, когда он задирает на мне футболку, еще выше сдвигает топ и обхватывает твердую вершинку губами.

В тот момент, когда его рука скользит мне под резинку шортиков, хочется провалиться сквозь землю или раствориться в воздухе. Потому что там я вся мокрая.

– Ножки раздвинь.

Разумеется, я плотно свела бедра вместе.

– Вадим…

– Давай, цыпленок. Расслабься. Это всего лишь ласка.

И я сдаюсь. Слегка развожу ноги, утыкаюсь лицом ему в плечо и замираю, не дыша.

Он слегка приглаживает складки, потом чуть раздвигает и скользит между ними пальцем.

– Ты вся вымокла, – шепчет мне на ухо то, что я и так знаю.

Невозможно не возбудиться от таких прикосновений, понятно?! Это естественная физиологическая реакция!

Наверное.

Затуманенный патокой желания мозг постепенно теряет контроль над телом. Вадим сказал мне, что не тронет (правда, потом добавил это свое сегодня), другого выбора у меня все равно нет, и постепенно я сдаюсь. Окончательно отпускаю самоконтроль и попытки сопротивляться накатывающему состоянию блаженства. Шире раздвигаю ноги, давая ему больше доступа, и, лежа на его плече, жадно вдыхаю густой терпкий мужской аромат с легкими нотами свежего цитрусового парфюма. Сейчас мне приятен этот запах. Кульминация наступает быстро. Сначала подступает слабыми импульсами, а потом взрывается яркими разрядами где-то там, в самом низу, и огненными брызгами разлетается по всему телу. Хорошо настолько, что еще секунда и я начну постыдно стонать. Я приникаю губами к его шее и, жарко дыша, осторожно прикусываю горячую бархатную кожу зубами. Потом выпускаю и, пытаясь отдышаться, виновато шепчу:

– Извини.

Вадим собирает в кулак мои волосы на затылке, тянет, отрывая мою голову от своего плеча, и целует. Его поцелуй неспешный, чувственный и томный. В промежности все еще сладко подергивает. Определенно, у нас с ним разное понимание значения слова «не трону». Но сопротивляться я уже давно не пытаюсь, растеклась в его руках как кисель. Одной он держит меня за волосы, а вторая лежит на моей талии, едва ощутимо поглаживая.

Внезапно тишину салона машины и наш поцелуй разрывает настойчивая мелодичная трель.

Вадим бросает взгляд на экран своего смартфона, который лежит здесь же на панели, и одновременно с этим по-хозяйски похлопывает меня ладонью по боковой поверхности бедра:

– Обратно пересядь.

Да не очень-то и хотелось. Ты сам меня сюда усадил.

А потом он принимает звонок и сухо и холодно выдыхает, поднося смартфон к уху:

– Да.

Я вылезаю из машины, чтобы не лезть враскорячку через консоль, обхожу ее перед капотом и сажусь со стороны пассажира в тот момент, когда Вадим раз за разом повторяет в трубку холодное «нет». Затем долго слушает размеренный голос на том конце. Слов не разобрать.

– Хорошо, Борис. Но с моей стороны это будет не более, чем дружеский жест, – в конце концов произносит Вадим, отбивает звонок, а после заводит мотор и разворачивает машину обратно в сторону города.

Какое-то время я сижу, не задавая вопросов, но в итоге беспокойство и любопытство все равно берут верх, а Вадим опять сидит абсолютно молча, и поэтому я осторожно интересуюсь:

– Вадим, а куда мы едем?

– Поужинаем.

Спустя время мы и правда подъезжаем к какому-то ресторану с броской, расцвеченной огнями, вывеской «Амели» и затемненным стеклянным фасадом.

– Вылезай.

Я выбираюсь из машины, Вадим выходит со своей стороны, потом открывает заднюю дверь, берет с сиденья пиджак в тон брюкам и надевает. Он замерзнуть боится? На улице пекло – не продохнуть.

Внутри все кричит о дороговизне и высокой престижности заведения. Темно-коричневые стены, почти черный глянцевый потолок со множеством встроенных светильников, столы, окруженные полукруглыми диванчиками, обитыми черной бархатной тканью. Более светлые столы и множество бра уравновешивают использованные в интерьере темные тона. В зале полный аншлаг. Но в зал мы не проходим, а в сопровождении официанта идем вглубь помещения и через длинный коридор минуем несколько одинаковых дверей, пока не останавливаемся у еще одной такой же. Начинаю подозревать, что этот мужчина – любитель приватных кабинок.

В центре помещения, за круглым столом, застеленным бежевой скатертью, сидят несколько мужчин. Свободный стул только один. Вадим уступает его мне, сухо представляет меня собравшимся, не назвав ничего, кроме моего имени, а сам ждет, когда официант принесет еще один стул. Они здесь такие же, что и диванчики в зале: обиты черной, бархатистой на ощупь, тканью. Я сажусь напротив полного мужчины средних лет с одутловатым лицом и густыми темными усами, который окидывает меня с ног до головы долгим оценивающим взглядом светло-голубых холодных глаз. Вадим садится справа от меня рядом с худым импозантным мужчиной в темно-синем костюме и с коротко стриженными седыми волосами.

Все собравшиеся мужчины, сидящие за столом, сплошь в белых рубашках и явно дорогих костюмах с галстуками, на запястьях в лучах искусственного света поблескивают часы, вместо пуговиц на манжетах – запонки. И я. В спортивных шортиках и футболке. И с чем-то похожим на воронье гнездо на голове, потому что, когда мы сидели в машине, и Вадим наматывал мои волосы на свой кулак, он стащил мою резинку с волос, и я теперь не знаю, где она. В помещении работает кондиционер, тут достаточно прохладно, и соски на груди предательски твердеют. Надеюсь, что это не сильно заметно, потому что под футболкой у меня тот самый спортивный топ и чашечек в нем нет. И зачем только Вадим приволок меня сюда? Я бы вполне себе посидела в машине, книжку почитала…

Приносят еду, мужчины за столом заводят долгий разговор про бизнес-план, маржу и рентабельность. Я почти не прислушиваюсь к их разговору, так как все равно ни слова не понимаю и, не поднимая головы, ковыряю вилкой в тарелке с кусочками мяса в каком-то соусе, нарезанными ломтиками овощами и какой-то крупой. Я такую раньше не ела.

А поднимаю я голову как раз в тот момент, когда сидящий напротив голубоглазый усач не сводит с меня внимательного изучающего взгляда. А может быть, я поднимаю ее именно поэтому, потому что его взгляд какой-то липкий, почти физически ощутимый.

Снова опускаю голову и возвращаюсь к еде, стараясь не думать, почему этот противный толстяк так на меня пялится. Хочется чем-нибудь прикрыться, как будто я сижу перед ним абсолютно голая.

– Красивая девочка, Вадим. Мне нравится. Тебе не жалко будет уступить мне ее на этот вечер? – светским тоном внезапно произносит толстяк во время образовавшейся паузы в разговоре.

Меня парализует. Вилка со звоном вываливается из моих рук, я бросаю беглый взгляд на сидящего справа Вадима, а затем на входную дверь слева. Не знаю, чего мне в этот момент хочется больше: попытаться, пока не поздно, рвануть к выходу или схватить его за руку. Мы с ним не обсуждали этот момент, но мне казалось очевидным, что наш договор предполагает наличие только двух сторон. Не может же этот мерзавец быть настолько подонком? Почему-то я была уверена… не знаю, в чем я была уверена. Я тупица, да? Наверное, тупица.