Однажды. И другие рассказы

Навстречу нам попался боец научного фронта в ватнике, надетом на синий халат. Он остановился и мрачно посмотрел на шефиню.

– После обеда приходи, – сказала она, – может, что и осталось.

Мы вошли в большую, светлую комнату, где было жарко, шумели компрессоры и воняло всеми химическими растворителями, придуманными изобретательным человечеством.

– Здесь ты будешь работать, – сказала шефиня. – Вот это американский спектрометр, а там стоит японский. Японский не работает, но он тебе и не нужен. В соседней комнате стоит прибор, который мы сделали сами, но он тоже не работает. Но его мы починим.

– А почему японский починить нельзя? – наивно поинтересовался я.

– А зачем его чинить? – удивилась шефиня. – Он уже устарел, а американский – это последнее слово техники.

За последним словом техники сидел лысый парень.

– Это аспирант из дружественной лаборатории, – сказала шефиня. – Он умный и поможет тебе освоиться. Ты пока осмотрись, а я скоро приду.

Умный аспирант глянул на меня и сказал, что студенты работают только по вечерам и ночам. Вот пройдут годы, я вырасту и буду работать днем.

– Мне тут нравится, – робко сказал я. – В Курчатнике я не видел столько женщин.

– Женщин тут много, – буркнул аспирант. – Но вот только…

– Что «вот только»?

– Поработаешь – узнаешь!

Вскоре вернулась шефиня вместе с мужчиной небольшого роста, в костюме и толстых очках.

– Это наш теоретик, – сказала она. – Сейчас мы сформулируем тему твоего диплома.

Я сразу вспомнил предыдущего шефа, который при словах «самостоятельная тема», морщился и говорил, что мне можно доверить пока только подметание коридоров.

– Володя, вы слышали про релаксацию многоспиновых систем? – вежливо спросил теоретик.

– Эээ… Учил, – осторожно ответил я.

– Вот этим вы и будете заниматься. Будет много теории, но желательно и эксперимент сделать. Теорию будете обсуждать со мной, а эксперимент… – тут теоретик посмотрел на неработающий японский прибор.

– Эксперимент будет сделан на «американце»! – бодро сказала шефиня. – Мы Володе выделим целый день в неделю.

– Ни фига себе, целый день! – возмутился лысый аспирант. – Традицию нарушаете!

– А ты вообще молчи, – одернула его шефиня. – Володя наш студент, а ты какой-то приблудный!

– Вот тогда сами его и учите, – обиделся приблудный аспирант.

Теоретик ушел, а мы с шефиней отправились по другим комнатам лаборатории.

– Это наш механик, а это наш электронщик, – сказала она, когда мы вошли в мастерскую.

Механик что-то вытачивал на фрезерном станке, а электронщик стоял рядом и внимательно смотрел на выползающие стружки.

– Ну как, готовы твои рамочки? – спросила шефиня у электронщика.

– Во, посмотри! – электронщик взял со стола блестящую рамку. – Я ее в спальне повешу, жена уписается от восторга!

Мы пошли дальше.

– Познакомься с нашим завлабом, – шепнула мне на ухо шефиня. – Имей в виду, что он не любит теоретиков!

Мы находились в комнате со шкафами и сейфами. Вдоль стен вытянулись большие лабораторные столы с кучей приборов, стоявших друг на друге. Завлаб сидел к нам спиной за небольшим письменным столом и что-то писал.

– Ты, случайно, не теоретик? – спросил он вместо приветствия, повернувшись и глядя на меня поверх очков.

– Да я даже закона Ома не знаю! – выпалил я первое, что пришло мне в голову.

– И на хрена нам такой дипломник нужен? – спросил завлаб у шефини. – Закон Ома – это единственный закон, который должен знать даже дворник!

– Он шутит, – заулыбалась шефиня. – Он даже знает, как транзистор работает!

Она повернулась ко мне и стала делать загадочные знаки.

– Про транзистор знаю! – сказал я. – Эмиттер, база…

– Ладно, хрен с ним! – смягчился завлаб. – Пусть попробует! Но если я увижу, что он теоретик или, не дай Бог, вонючий химик… тьфу, тьфу, тьфу, не к ночи будет помянуто!

– Он не химик, – уверенно сказала шефиня. – Он про многоспиновые системы знает.

– Ну ладно, пошли вон отсюда! – ласково сказал завлаб и повернулся к нам спиной.

– А вот тут сидят наши главные электронщики! – шефиня открыла тяжелую дверь неподалеку от кабинета завлаба.

Эта комната была почти точной копией комнаты, где мы только что побывали. Лабораторные столы, сейфы, кассы с радиодеталями… В комнате сидел один главный электронщик и смотрел в осциллограф, по экрану которого бегал зеленый лучик.

– Политсеминар будет через час, – сказал главный электронщик. – Чай я поставлю.

Шефиня кивнула, посмотрела на часы и пригласила меня продолжить путешествие.

– А здесь наш женский коллектив, – сказала она, когда мы вошли в маленькую комнату, где впритык стояло несколько столов.

За одним столом ела женщина в белом халате, а за другим молодая лаборантка что-то перепечатывала. Я посмотрел на машинописный оригинал и прочитал название: «Энциклопедия половой жизни».

Институт мне нравился все больше и больше!

Первые впечатления

Мне сказали, что могу приступать к работе хоть сегодня.

– А что мне делать? – спросил я.

– Ну… пока почитай что-нибудь… – как-то неуверенно сказала шефиня. – Стола для тебя нет, ты уж где-нибудь устройся.

Я устроился на стуле в углу комнаты и принялся изучать инструкцию к спектрометру. Инструкция была на американском языке – это хоть немного утешало, ведь английский я вроде как учил. Вскоре выяснилось, что большинство слов мне встретились впервые. Я пытался их пропускать, но из оставшихся глаголов и предлогов понять что-либо было невозможно. Подошла шефиня и спросила, как у меня дела. Я сказал, что дела идут хорошо, но медленно.

Через час пришел инженер, похожий на киноартиста. Он спросил, знаю ли я технику безопасности? Оказалось, что самое главное – это гонять поганой метлой химиков, которые норовят притащить сюда всякую вонючую гадость и отравить таких замечательных людей, как мы с ним.

– А как насчет высокого напряжения? – спросил я.

– Этого полно! – согласно кивнул инженер. – Ты главное тут босиком не ходи и никуда пальцы не суй!

Я дошел до половины первой страницы, когда пришла женщина, которая назвалась оператором.

– Ну ты нахал! – заявила она аспиранту, который все еще сидел за спектрометром. – Я тебя на час пустила, а ты уже полдня сидишь.

– Так тебя же не было! – аспирант отчаянно крутил ручки, пытаясь закончить свой эксперимент.

– Мало ли какие у меня дела! – возмутилась операторша. – Твое главное дело – смыться вовремя, чтобы глаза мои тебя не видели. Мне вот надо студента нашего учить.

… – Ну, садись, – пригласила меня операторша. – Показываю главное. Вот видишь эти тридцать ручек?

– Вижу.

У меня в глазах рябило от пары сотен кнопок, ручек, приборчиков и лампочек.

– Вот к ним никогда не прикасайся. И сюда тоже не лазь! – операторша показала еще пару десятков кнопок. И самое главное – снимай часы, когда работаешь. А то и часы испортишь, и прибор загубишь.

– У меня нет часов, – робко произнес я.

– Все равно снимай!

– Это я понял, а как нужно включать прибор?

– Он никогда не выключается, – операторша явно торопилась. – В общем, снимай часы и читай инструкцию.

После этой вводной лекции она ушла, а лысый аспирант быстренько занял ее место.

… – Ой, сколько тут мужчин! – в комнате появилась миловидная брюнетка в белом халате со стеклянной ампулой в руках. – Ну, кто поможет бедной женщине? Мне нужен спектр вот этой гадости. Я тут что-то наварила, и без физики мне не обойтись.

– Я сделаю, подожди минут десять, – откликнулся аспирант и стал крутить ручки с удвоенной скоростью.

Брюнетка села на стул посреди комнаты и сладко потянулась.

– Вы знаете, мальчики, о чем я мечтаю?

– Неужели об выйти замуж? – аспирант не отрывал взгляда от экрана прибора.

– Вот еще глупости! Я мечтаю найти рубль! Когда я иду по улице, то всегда смотрю под ноги и мечтаю увидеть рубль.

– У меня есть рубль, – встрял я в научный разговор.

– Рубль и у меня есть, – поучительно сказала брюнетка. – Все дело в том, что я хочу найти его на улице.

– Замуж тебе надо! – руки аспиранта летали по кнопкам, как пальцы пианиста.

– За тебя не пойду! – закончила разговор брюнетка.

… – Ты не скажешь мне пару слов о приборе? – спросил я у аспиранта, когда мы остались одни.

– Ты, студент, не о том думаешь, – солидно сказал аспирант.

– А о чем должен думать студент? – поинтересовался я.

– Вот ты мне скажи, твой завлаб понимает что-нибудь в твоей работе?

Я задумался. Завлаб был электронщик и сейчас занимался разработкой прибора для измерения магнитного поля земли. Вряд ли он разбирался в многоспиновых системах.

– Не думаю… – тихо, но храбро сказал я.

– Вот! – аспирант поднял палец. – Твоя главная задача сделать так, чтобы завлаб чувствовал себя комфортно, когда будет подписывать статью, которую ты напишешь.

– А это так важно? – удивился я.

Аспирант посмотрел на меня как на идиота.

Будни на переднем крае

Я сижу в библиотеке и удивляюсь, как ученые умудряются писать статьи так, что кроме названий в них ничего не понятно? Впрочем, названия тоже не всегда понятны.

«Релаксация многоспиновых систем» – это ж надо дать мне такую тему диплома! Пару книг про этот кошмар я уже прочитал, но понял только историю вопроса. История полна драматизма и началась задолго до Октябрьской революции, но как происходит релаксация, было непонятно. Авторы отсылали за подробностями к статьям, где, однако, подробностей тоже не было, но были ссылки к другим статьям, в которых, впрочем, тоже ничего не было.

– Это все, наверное, для них очевидно, – подумал я, закрывая очередной журнал. – А я просто на голову обиженный. Вот вырасту большим, буду писать статьи так, что их будут понимать самые тупые студенты!

Ко мне подходит однокурсник, внимательно смотрит на формулы, которые я написал на листочке, и вздыхает.

– Хорошо тебе, формулы пишешь… А я вот полгода установку из стекла паяю. Сначала паяю, потом разбиваю.

– А зачем разбиваешь? – не понимаю я.

– Один раз я на нее упал, один раз она сама упала…

– Аааа, – я с пониманием киваю.

… – Ну как, освоил прибор? – шефиня весело улыбается и заглядывает в мой рабочий журнал.

В журнале нарисована панель управления спектрометром, где красным карандашом отмечены ручки, к которым нельзя прикасаться.

– А почему ты не хочешь регулировать уровень передатчика? – удивляется шефиня, показывая пальцем на мою схему.

– Операторша запретила. Говорит, что после всяких козлов и аспирантов она потом полдня прибор в порядок привести не может.

– Ну, раз так… – шефиня удаляется.

У американского спектрометра много ручек, которые я не люблю. Но вот эти двадцать маленьких ручек для настройки я просто ненавижу! Поэтому объявил, что для меня эта задача неразрешимая. Лысый аспирант знает секрет быстрой настройки, но никому его не рассказывает. Он постоянно получает параметры выше, чем написано в паспорте прибора, очень этим гордится и собирается увезти свой секрет в Харьков.

– Но ведь в Харькове нет такого спектрометра! – возмущаюсь я.

– А вдруг будет? – аспирант мечтательно улыбается. – Представляешь, придет прибор, все в непонятках, а тут я – один на весь город единственный специалист.

Кроме аспиранта, секретом быстрой настройки владеет электронщик, который к этому времени закончил изготовление рамочек для фотографий. Он не может побить рекорд аспиранта, но зато делает все быстро. Спрашивать его о секретах бесполезно, электронщик говорит, что его пальцами управляет некая электрическая муза, которая любит только его.

– Зато тебя женщины будут любить! – утешает он меня.

В конце второго месяца я начинаю понимать, что мне нужно сделать некое приспособление для прибора, иначе мне ничего не измерить. Из старых железок, кусков проволоки и нескольких конденсаторов я делаю нечто и прячу это нечто под панель. Но два проводка предательски выползают из-под панели, и инженер замечает мою самоделку.

– А ты Кулибин! – оценил гениальность моего замысла инженер.

– Еще раз замечу что-то подобное на иностранной технике, выгоню к чертовой матери! – это пришел завлаб и услышал наш разговор с инженером.

– А у нас в походе тоже был свой Кулибин, – подошла шефиня. – Он придумал способ крепления кочанов капусты к байдарке, но в порогах мы все равно всю капусту растеряли.

– Ну что за бедлам, – ворчит завлаб. – Сплошные бабы и Кулибины, а мне всем этим надо руководить.

Через полгода я получил первые экспериментальные кривые. Сижу в библиотеке, перебираю бумажки и любуюсь красотой библиотекарши. Подходит однокурсник.

– Ух ты! У тебя уже графики, а я вот опять свою установку разбил.

– Что, опять на нее упал?

– Да нет, сам разбил. Представляешь, все спаял, запустил эксперимент, а оказалось, что установка вакуум не держит. Ну, я в сердцах по ней тихонечко ногой и стукнул.

Прихожу к теоретику. Он смотрит на мои кривые и говорит, что их нужно обработать на компьютере.

– Вы программировать умеете? – спрашивает он.

– Умею, но никогда не пробовал! – говорю я чистую правду.

– Тогда вам надо пойти в наш вычислительный центр и попросить Главного Программиста о помощи, – говорит теоретик.

Главный Программист сказал, что это задача для школьников второго класса. Он слепил какую-то программу из стандартных модулей, ввел мои данные и запустил задачу на счет.

– Приходи через час, – сказал Главный Программист.

Я пришел через час.

– Приходи завтра, – сказал Главный Программист.

Я пришел завтра.

– Компьютер на твоей задаче зациклился, и нам пришлось использовать главный рубильник, чтобы прочистить ему мозги, – пробормотал Главный Программист. – Ты больше к нам со своими глупостями не приходи. И вообще, учись сам программировать. Но лучше в другом месте!

Прихожу на физтех и узнаю, что два однокурсника уже написали статьи в солидные журналы. Начинаю паниковать.

Забрезжило

Бабье лето. Я иду по улице, опустив голову. Везде полный облом. До защиты диплома несколько месяцев, а у меня – ноль: и по эксперименту, и по теории. Эффект, который я надеялся обнаружить, оказался много меньше уровня шума. Я написал уравнение для динамики многоспиновых систем, но оно само заняло целую страницу в моей тетради. О решении и речи быть не могло. Программирую в основном теоретически. Попытки что-то рассчитать на компьютере – это испытание. На компьютер пускают раз в неделю – этот день для меня праздник. На этом празднике я нахожу очередную ошибку в программе, но, чтобы ее исправить, опять надо ждать неделю.

Одна радость – у меня бурная личная жизнь и много увлекательных путешествий. Я не хочу больше быть физиком, я хочу быть профессиональным путешественником.

Мы с приятелем сидим в столовой, и я рисую на листочке схему сил, которые действуют на катамаран в горном потоке.

– Вот бы тебе диплом на эту тему защитить, – говорит приятель.

При слове диплом у меня портится аппетит.

…В лабораторию приехал Великий Эстонский Ученый. Шефиня рассказывает о моей работе.

– Результаты есть? – спрашивает меня Великий Ученый.

– Будут, – не очень уверенно произношу я.

В конце сентября лабораторию заполнили японцы. Они выбрали наш подвал как демонстрационный полигон для своего нового прибора. Завлаб внимательно на меня смотрит и говорит, что если увидит меня возле этого прибора с паяльником, этот день будет последним в моей жизни.

У японского прибора есть компьютер. Я написал для него программу, которая распечатывает на принтере рисунок кота с поднятым хвостом. Японцы считают меня суперпрограммистом. Я хожу с ними в буфет, удивляясь, что они едят селедку и запивают ее компотом.

Один японец попытался поговорить со мной о Второй мировой войне. Я перевел тему разговора и заговорил о японских женщинах. Мы вместе решили, что русские женщины красивее.

Октябрь. Прошел дождь, я иду по улицам маленького подмосковного городка и ежусь от холода. В голове крутятся протоны, которые пытаются ориентироваться в магнитном поле. Наконец они сориентировались, и я остановился. Почувствовал, как по спине побежали мурашки – я понял, что надо искать!

Ощущая себя по-дурацки счастливым, щурясь от неожиданно выглянувшего яркого солнца, я бегу на электричку, чтобы поскорее занять место у прибора.

Два часа ночи. В комнате +35, нечем дышать, но я не обращаю на такие мелочи внимания. Я ожидаю эффект при низкой температуре. Жидкий азот испаряется и охлаждает датчик.

– 10С – эффекта нет.

– 30С – эффекта нет.

Четыре часа утра. Температура в датчике —50С. Есть!!!

Опускаю температуру до —90С – эффект такой, что я выбегаю в темный коридор и начинаю танцевать!

Утром пришла шефиня и сказала, что надо срочно писать статью. За ней пришел завлаб и поинтересовался, что этот эффект даст народному хозяйству. Узнав, что в ближайшую неделю он ничего не даст, завлаб сказал, чтобы я прекратил заниматься онанизмом за государственный счет. Потом подумал и спросил, могу ли я на пальцах объяснить ему суть явления. Я показал четыре пальца и сказал: «Все раньше думали, что пальцы могут быть только вверх или вниз. А я нашел, что два пальца могут быть вверх, а два вниз!».

– На четырех пальцах всякий дурак может объяснить! – брякнул завлаб. – А ты вот на трех попробуй!

Я был тогда вежливым и на трех пальцах ничего объяснять не стал.

Лысый аспирант сказал, что я что-то сделал неправильно. Теоретик сказал, что этого не может быть, так как эффект противоречит всем законам термодинамики. Он написал уравнения, которые показали, что я ошибся. Я пошел проверять эффект на других образцах. На других образцах эффект был даже при комнатной температуре. Теоретик сказал, чтобы я все бросил и сел за теорию. Я все бросил и сел. Вернее, нырнул с головой. Квантовая механика из абстрактной науки превратилась в рабочий инструмент. Личная жизнь опять дала трещину.

К весне мы получили уравнения, которые описывали все эффекты. Окончательная формула состояла из четырех букв и содержала параметр, который никому напрямую не удавалось измерить.

Шефиня сказала, что у меня готова диссертация. Теоретик сказал, что диссертация не готова, так как эксперимент надо повторить много раз. Завлаб сказал, что с моим увольнением он пока повременит. Я решил, что если даже диссертация готова, то диплом – тем более, и ушел с головой в личную жизнь. Главная трещина в личной жизни уменьшилась, но появилось много маленьких новых.

Плюнув на личную жизнь, я написал статью с описанием эксперимента и включил в список авторов всех сотрудников лаборатории. Теоретик вычеркнул всех, кроме меня, и сказал, что он со мной перестанет общаться, если увидит хоть одного соавтора в публикации. Я вычеркнул, написал благодарности в конце текста и нагло послал статью в печать. Шефиня сказала, что я правильно сделал.

До защиты диплома пара недель, а у меня нет текста и рисунков. Однако я хожу очень довольный и хорошо понимаю, что значит почивать на лаврах. Личная жизнь опять налаживается. Шефиня начала ворчать, но как-то мягко. Теоретик задумал огромную статью и пытается меня вернуть из личной жизни в науку. Личная жизнь сопротивляется и не хочет меня отпускать.

Свобода!

За десять дней до защиты меня поймала шефиня и сказала, что срочно нужен напечатанный диплом для рецензента.

– Да не будет никто его читать, – попробовал я сопротивляться.

– Конечно, не будет. Он мне позвонит и попросит написать рецензию. А я попрошу это сделать тебя. Но правила есть правила – печатай!

Я напечатал сто страниц за два дня. Многие страницы были пустыми – в них нужно было вклеить фотографии с графиками. И еще нужно было вписать формулы в четыре экземпляра. Вот тут я позавидовал филологам – у них хоть таких проблем не было.

В фотолаборатории меня встретили строго. Там не было пьющих, и бутылка спирта, которая лежала у меня в портфеле, не помогла.

– У нас очередь на неделю из таких, как ты, – строго сказали мне. – Ну что вы, студенты, за народ!

– Мы хорошие, – пытался подмазаться я. – А я – не самый худший из нас, хороших.

Подошедшая девушка сказала, что она лично все для меня сделает, потому что мы им помогали раньше. Я не стал уточнять, кто и как ей помогал, и с радостью удалился.

В переплетной все было просто: литр спирта – и на следующий день красная книжка готова. Шефиня взяла диплом и стала его листать.

– О, Боже! – сказала она, – А что ты в конце написал?

В конце было написано то, что «работа бесконечна, но где-то надо поставить точку, и я ее ставлю здесь». Я очень гордился придуманной фразой, считая, что это вызовет улыбку рецензента и гарантированную пятерку на защите.

– Но ведь надо было как-то… – я замялся. – Оживить…

– Теперь я точно этот диплом рецензенту не дам. А у вас на физтехе его поставят в архив, где, я надеюсь, он придется по вкусу мышам. А так бы была почти диссертация!

– Да ладно, – сказал я. – Делов-то… я быстро печатаю.

Оставалось вписать формулы и английские слова. Первый экземпляр я осилил, но потом стал искать добровольцев. Моя «Личная жизнь» согласилась помочь в ночь перед защитой. Я ее прождал целый вечер, потом стал звонить в больницы и морги. Нигде не было и следа! Она появилась в час ночи, сказала, что была занята и села вписывать формулы.

На защиту я пришел как в тумане после бурной ночи выяснения отношений. Что-то говорил я, что-то говорил рецензент, что-то говорили шефиня и теоретик. Вышел даже завлаб и сказал, что я был первым дипломником, которого он не выгнал из лаборатории.

– А кого он выгнал? – спросил я у шефини.

– Он всех выгонял, но потом они обратно приходили.

– Отлично! – вынес вердикт председатель комиссии.

После этого мы все поехали в ресторан «Варшава», который был тогда у метро «Октябрьская». После первого тоста меня повело, и дальнейшие события стерлись из моей памяти напрочь.

На следующий день позвонил теоретик и сказал, что о нашей работе он хочет доложить на международной конференции в Таллине. Для участия в таких конференциях нужно было получить разрешение первого отдела. Я поехал на физтех, где получил летнюю стипендию, и зашел в первый отдел.

– Не стоит тебе туда ехать, – сказали мне в первом отделе. – А вдруг ты секреты знаешь?

Я секретов не знал, я тогда вообще забыл все, что знал. И еще я не понял, почему работа, которая была опубликована в открытом журнале, может быть секретной. Но в окружении кодовых замков и папок с номерами мне стало не по себе – я с пониманием кивнул и вышел на улицу.

Стипендию мы пропивали три дня, переходя из ресторана в ресторан. Я знакомился со всеми девушками подряд, всем назначал свидания, но наутро забывал где, когда и с кем.

Потом деньги кончились. Я проснулся утром, выпил цитрамон и задумался. На столе лежал многократно обмытый диплом инженера-физика, а впереди было три месяца каникул. Я получил «свободное распределение» и записался на экзамены в аспирантуру. Поскольку экзамены предстояли только в сентябре, а «Личная жизнь» освободила меня от каких-либо обязательств, впереди меня ждало только сладкое слово «свобода»!

Детство закончилось – я уже не мог прикидываться глупым студентом, а диплом грозно напомнил, что теперь многое в этой жизни я должен делать сам.

Я долго лежал в постели и думал, чем теперь заняться.

Однажды во время дипломной практики

Однажды я проходил практику в теоргруппе Института атомной энергии.

– Ты будешь заниматься проблемой удержания плазмы в термоядерном реакторе, – сказали мне.

– Так этим с пятидесятых годов занимаются, – удивился я.

– Этой проблемы до конца века хватит! – объяснили мне.

Они оказались правы.

Однажды я пришел на практику в лабораторию и меня представили «шефине».

– Ты по рекам плавал? – спросила она.

Тут «шефиня» отвлеклась, и мне шепнули, что сейчас она расскажет, как потеряла кочан капусты.

– Плавал, – сказал я.

– А я плавала по реке Бия, и мы в пороге потеряли кочан капусты, который купили в деревне.

– Я знаю, – ляпнул я.

Однажды мне сказали, как нужно отличать настоящего электронщика от чайника. Оказалось, что нужно попросить дать крысу и смотреть на реакцию. «Крыса», на жаргоне, – это размножитель/удлинитель.

Однажды в нашу лабораторию пришел компьютер. Все ходили вокруг него и думали, как его приспособить в домашнем хозяйстве. И придумали! Меня попросили рассчитать стратегию игры в спортлото.

Однажды я был дипломником, и наш завлаб проводил инструктаж по технике безопасности. Он сказал, что никогда нельзя браться одной рукой за корпус прибора (он взялся за корпус) и совать пальцы другой руки, куда не следует. При этом он сунул палец в разъем под высоким напряжением. В комнате запахло паленым. Он посмотрел на свой палец и сказал, что он и не тем готов пожертвовать, чтобы научить таких «чайников», как мы.