Блокноты-3

Москва

Лаборатория переехала в новое здание. У нас три больших комнаты. Я отгородил книжными полками уголок, повесил плакат, что «Босс всегда прав», и теперь у меня есть место, где я могу положить голову на ладони и прийти в себя после беготни за деньгами на оборудование и зарплату.

Москва, Ростокино

Квартира с окнами на скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница». Я стеклышками циклюю паркет. Под окном проходят трамваи, солнце освещает светлые стены. На полу пачка сигарет, зажигалка и бутылка армянского коньяка. Впереди еще много лет жизни, но как прожить эти годы?

Москва

Большая квартира около Кутузовского проспекта. Одно из окон выходит на железнодорожные пути. Я уже выпил и поэтому философски смотрю на движущийся поезд. Перед этим мне показали настоящее биде, что удивило и обрадовало меня. Знай наших! Не надо за биде по «европам» ездить.

Много гостей, жесткая атмосфера. Язвительная, немного чужая. Тут никого не жалеют, тут надо быть на их уровне. Параллельный мир, где мой уровень никого не интересует. Я ухожу в комнату, откуда можно смотреть на поезд – это мне понятно. Вот рельсы, вот вагоны, вот опять падает снег…

Киев

Огромная квартира на Крещатике. В одной из комнат рояль, но его почти не видно. Он заставлен пустыми бутылками, вазочками, коробками. Мы сидим за столом и слушаем хозяина квартиры. В таких квартирах почему-то всегда говорят, что раньше было лучше. Еще лучше…

Мытищи

Панельный дом, большая кухня, маленькие комнаты. Мы с хозяином жарим мясо и понемногу выпиваем. Мне объясняют, что надо получать экономическое образование. Я не хочу этому учиться, но киваю. Между «надо», «хочу» и «буду» может существовать большая дистанция…

Москва

Дом у Павелецкого вокзала. Курить можно в ванной. Дым уходит куда-то ввысь, под потолок, превращается в облако и постепенно исчезает. В этой квартире можно болтать о глупостях и слушать рассказы о тенденциях. А можно не слушать, а просто дремать в уголке.

Москва

У окон, выходящих на Садовое кольцо, тройные рамы. И еще сложная очистка воздуха. Я смотрю вниз. Жизнь Садового кольца с высоты восьмого этажа завораживает. Осенний вечер, дождь, тысячи машин… В соседней комнате ругают власти. Это нормально. Это неисчерпаемая тема для разговоров. Кто виноват – уже решили. Сейчас решают, что делать. Это надолго. Наверное, навсегда…

Казань

Много у меня было гостиничных комнат, запомнилась эта.

Клубы дыма, разбросанные вещи, запах кофе и немытого тела соседа по комнате. Он или пишет, или ведет бесконечные разговоры о полимерах и белках. Я быстро иссяк, но к нему приходят знакомые. Они пьют кофе, разбавленный спирт, много курят, говорят о полимерах… Подремать я ухожу в холл, где стоят большие мягкие кресла.

Москва

Фрунзенская набережная. В комнате полумрак, огромный стол, выпивка, закуска, опять выпивка… За столом бывшие комсомольцы. Кто-то пытается петь «Любовь, комсомол и весна…». Меня все время спрашивают: «Ты с нами?». Я киваю – а где же я сейчас выпиваю?

Куршская коса

Снимаю комнату в Литве. У меня кровать, маленький шкаф, журнальный столик и два стула. По утрам я долго смотрю в окно, где на фоне белесого неба засыхает куст. Не понимаю, зачем мне два стула – кого и зачем сюда можно пригласить? До моря 15 минут ходьбы. Я перестаю думать о кусте и начинаю вспоминать холодное море.

Москва, Ясенево

Квартира на юге Москвы. Улучшенная планировка, холл, большая кухня, шкафчики под дерево… Я режу салат и смотрю на собаку. Салат ее не интересует, но она терпеливо сидит рядом и чего-то ждет.

Подмосковье

Дом первого в России официального миллионера. Три этажа, бесчисленное количество комнат. В одной из них склад сантехники, забракованной хозяином. Я выбираю голубой чешский унитаз и ухожу.

Индия

Бангалор, университетский кампус. Кровать с пологом, на окнах железная сетка. Ночью треск, шорох и посвистывание. Все незнакомо и неприятно. При свете уличного фонаря я вижу, как по пологу ползет большой темный жук. Хочется, чтобы быстрее наступило утро.

Филадельфия

Пригород Филадельфии. Я в гостях у американского профессора. В комнате камин и неудобная мебель под старину. Мы разжигаем огонь, придвигаем к теплу стулья, пьем коньяк. Стул жесткий, спинка прямая, сидеть неудобно. Я начинаю ерзать и смотреть в окно, где на ветках и листьях сирени повисли крупные капли дождя. До ближайшего торгового центра пять километров. Мне надо купить подарки, и я думаю, как вежливее попросить отвезти меня в магазин.

Филадельфия

Университетский кампус Пенсильванского университета в Филадельфии. Многоэтажный дом для гостей, моя комната на верхнем этаже. По вечерам я сижу и смотрю, как с далекого аэродрома взлетают самолеты. На улицу не тянет. В это время там пустынно и особенно остро чувствуется, что ты тут никому не нужен.

Филадельфия

Первое знакомство с американской лабораторией. Спектрометр стоимостью миллион долларов, на полу ковер, вдоль стены диван, кресла, открытые шкафы с лабораторными сокровищами: дорогие ампулы, редкие реактивы, бесценные изотопы, периферия для компьютеров… Рядом комната с кофеваркой и шкафом, где хранится сахар, печенье, сухое молоко… Инструктаж пять минут, и меня оставляют одного. Через полчаса у меня первый результат. Первая точка на графике. Я не заметил, как пролетели сутки.

Москва

Хорошевское шоссе, старый дом, огромная квартира с высокими потолками. Меня ругают, что не привез из Индии кожаное пальто. Потом мы обсуждаем марки автомобилей. Вернее, мне рассказывают об автомобилях, а я киваю.

Москва

Дом около Таганки. Большой холл, превращенный в кабинет. По квартире ходит большая собака и пытается ухаживать за двумя кошками. Кошкам это не нравится. Они залезают куда повыше и шипят. Так они и живут на двух уровнях. Собака на нижнем, кошки на верхнем.

Красноярск

Одноместный номер в гостинице. За окном минус тридцать. Быстро темнеет синий вечер. Становится еще холоднее. Хочется побродить по городу с кем-нибудь из местных, но все заняты. Пытаюсь читать. Слышно, как потрескивают деревья. Почему, когда условия для отдыха идеальны, хочется куда-нибудь бежать или что-то делать!

Филадельфия

Кампус другого университета в Филадельфии. Это в самом центре города. Я живу один в двухместном номере дома для гостей. Открывая дверь, я забыл ключ в замке. Стук в дверь. Некто протягивает мне ключ и с ужасным, явно русским акцентом читает мне лекцию. Суть в том, что я должен заботиться о свой безопасности и не забывать ключ в замке. Я соглашаюсь, стараясь обходиться жестами. Лекция кажется бесконечной – гость явно тренируется в английском языке. Не выдержав, я говорю по-русски «спасибо!» и захлопываю дверь.

В новом американском университете у меня отдельный офис с тремя столами. На одном – столовая, на другом – компьютер, третий стол – для сидения и смотрения в стену во время глубоких раздумий.

Филадельфия

Снимаю квартиру в Филадельфии у врача-неудачника – он потерял клиентов. До центра города 200 метров. У меня спальня плюс кухня-гостиная-столовая в одном флаконе. Начал с ремонта.

Врач долго ходит по квартире и вздыхает. Я говорю, что ремонт полностью за мой счет. Он улыбается и обещает купить новый матрас на кровать. Я знаю, что ничего не купит. Он уходит, а я смотрю в окно, пытаясь среди бетона и асфальта найти что-нибудь зеленое. Нашел маленький клен, выросший на крыше заброшенного здания.

Филадельфия

Приехал приятель работать в другом университете, предлагает жить вдвоем. Так веселее и дешевле. Нашли квартиру ровно посреди наших университетов. Оказалось, что это черный район. Окно комнаты выходит в узкую щель между зданиями. Туда же выходят кондиционеры. Через два дня перестал их слышать. Увлекся кулинарией. Вечером стою у плиты – жарю мясо и параллельно готовлю салат. В одной из прошлых жизней я точно был поваром. Кто-то бежит по коридору и орет, что он кого-то сейчас убьет, но сначала изнасилует в извращенной форме. Потом все стихает, мясо шипит, я добавляю в сковородку репчатый лук, соблазнительные запахи заполняют нашу квартирку.

Миннеаполис

Первый месяц живу у знакомого профессора. У него трехэтажный дом, мне отдали первый этаж. Вечером солнце заливает спальню. Я выхожу во двор, курю и смотрю на пруд, за которым начинается сосновый лес. Это территория соседа. А вот и он сам. Подходит, спрашивает, не нужен ли мне трактор, а то у него их три и все простаивают. Мне трактор не нужен, мне нужна машина, чтобы быстрее найти подходящую квартиру.

Миннеаполис

Первая квартира в Миннесоте. Большая, светлая. Два окна выходят в парк, где за деревьями видно озеро с пляжем. Другие три окна выходят на заднюю стенку небольшого мола. Через дорогу стрипбар и куча дешевых закусочных. На крыше мола установлены мощные кондиционеры, работающие круглосуточно. Через месяц приходит понимание, что жить тут невозможно.

Миннеаполис

Первый дом. Участок завален желтыми листьями кленов, дожди вырыли небольшой овражек, хозяйка дома сидит на веранде и пьет светлое вино. Комнат много… зачем столько? Но вот ведь человек какой – сколько бы ни было свободного места, он обязательно его чем-нибудь заставит. И потом будет утверждать, что равнодушен к вещам и ему для счастья нужен только ноутбук, джинсы и пара рубашек.

…Я остановился, утренняя прогулка по коридору заканчивается. Впереди еще сотни комнат, разбросанных по Северной и Центральной Америке, Ближнему Востоку, Европе, России… Надо успеть вернуться назад, пока не разгорелся день, пока еще не прошла утренняя бодрость, пока память не захлестнула своей горечью и радостью. Я иду назад, открывая новые двери.

Вот отделение милиции, там усталый капитан с изумлением смотрит на факс, где описана моя жизнь.

Вот маленькая кухня, откуда видно, как с Останкинской башни огромная луна стремительно падает на крыши.

Вот старая комната, где замерло время. Тот же телефон с диском, те же стопки журналов и газет. Пожелтевшие, покрытые пылью.

Вот комната, где собираются сделать кинозал, где стоит столик с вечно полной бутылкой коньяка.

Вот комната, где в углу свалены рюкзаки, спальники, палатки, весла, спасжилеты, а на столе карта Кавказа и бутылка дешевого портвейна.

Мелькнула больничная палата, где ты держишь прохладную руку и убеждаешь в первую очередь себя, что все будет хорошо.

Вот комната в подвале, где шулер учит как надо крапить карты. А это комната, где празднуется день рождения самой красивой девочки нашего класса. Мальчишки сидят насупленные, не зная, что надо говорить в таких случаях.

…Все, это возвращение в начало. Я бережно закрываю двери и иду одеваться, чтобы выйти в сияющий день, который еще не стал воспоминанием.

Фламандцы

Давным-давно в Москве я работал на спектрометре ЯМР. Был у этого спектрометра многотонный магнит и по этой причине он находился в подвале, в комнате без окон. Работы была непростой, эксперименты иногда длились сутками, и мне приходилось ночевать в этом подвале. Ничего страшного я в этом не видел, у меня в комнате хранился спальный мешок, чайник, а мышей, которых было много, я не боялся. Мыши были белые и очень дружелюбные. Их разводили соседи – милые женщины из отдела генетики. Еще у них в комнатах всегда зеленела рассада, так что подвал не казался уж очень мрачным.

Вот только стены с облупленной краской наводили грусть и томление по веселым московским улицам, запаху талого снега и выхлопу автобусов на Ленинском проспекте.

– Нарисуй мне картину, – попросил я друга, который неожиданно стал копировать картины мастеров.

– Женщина сгодится? – спросил друг.

Я кивнул, и через неделю на стене, закрывая темное пятно непонятного происхождения, висела картина. На черном фоне бледнело женское лицо в непонятном головном уборе.

– Рогир ван дер Вейген, – сказал знакомый аспирант. – Фламандское возрождение.

Я немедленно согласился. Имя художника, как и слова «Фламандское возрождение» мне ничего не сказали.

– Ты, наверное, и «Легенду об Уленшпишгеле» не читал, – заключил аспирант, глядя на мое растерянное лицо.

Я и с этими согласился. Я тогда читал другие книги. С формулами.

Прошли годы. И вдруг в голове что-то щелкнуло – а что такое фламандское возрождение? Про итальянское я уже знал, а эти, с севера, как они возродились?

Возродились они чуть позже итальянцев, но их возрождение было не менее прекрасно. Кампен, Рогир ван дер Вейген, Ван Эйк… Я смотрел на их картины и радовался, удивляясь деталям, выписанным с фотографической точностью. У итальянцев такого нет. Посмотрите на гениальные картины Рафаэля, на его изображение статуй на заднем плане. А потом сравните, например, с работой Кампена, где Лука пришел к деве Марии, читающей книгу. Посмотрите, как выписаны распятье и кувшин над камином. И так почти на всех картинах ранних фламандцев.

Я смотрю на их картины и вспоминаю подвал с картиной Рогира ван дер Вейгена. Пропала она за эти годы.

Серость

Мы все красивы на сером фоне!

Играют там ярко любые краски.

Мы там заметны и даже любимы.

И уйти от серости нет желанья.

А если появится – страх сильнее!

В других местах ты сразу поблекнешь.

А тут, среди серости, так уютно!

Еще серый фон спокойный и тихий.

Движения медленны, говорят шепотом.

Но тебя все равно поймут, услышат.

Там, как в ночи, очень мало звуков.

Лишь тишина и капель шуршание.

И так легко раствориться в серости.

Просто молчать, чтоб тебя забыли.

Покрыть серой пылью яркие краски.

Чтобы отличья в глаза не били.

Тогда ты станешь прозрачным и тихим,

Возможно, даже счастливым по-своему.

Но никогда не ищи дорогу,

По которой ты шел за серым покоем.

Она растворилась вместе с тобою,

В густом тумане,

Таком липком…

Шахматы

Если я вижу шахматную доску, то сразу вспоминаю о времени, когда мысли были только о будущем. Вспоминать тогда было нечего, оставалось мечтать. Приятель Юрка мечтал о звании чемпиона мира и матчах в экзотических странах. Мои мечты дальше турнира в Сочи не распространялись.

А какие красивые слова в шахматах! По ним можно изучать географию: английское начало, французская защита, славянская защита, испанская партия, венгерская партия, шотландский гамбит, русская партия, итальянская партия, белградский гамбит, будапештский гамбит, венская партия, голландская защита, индийская защита, польская защита, каталонское начало, львовский гамбит, сарагосское начало, швейцарский гамбит.

А как вам такое: защита каро-кан, дебют орангутанга, система дракона в первой руке, система «ёж», двойное фианкетто.

– Ужас какой-то! – сказал Юрка, полистав учебник по шахматным дебютам. – Никакой головы не хватит, чтобы все это выучить.

Он выучил только английское начало (с2-с4).

– Так не так много вариантов ответов, – пояснил он. – Мне надо быстрее разряды получать, а не книжки читать. Путь к короне долгий.

Я давно не играл в шахматы. Последний раз в поезде Москва-Кисловодск. С компьютером. Проиграл.

Бессонница

Я прихожу сюда из светлого радостного мира, где живут мои друзья и любимые, где я брожу по серым тротуарам большого города, где в чистых окнах отражается белые облака, где ветер шелестит золотыми листьями под холодным осенним солнцем, а в печальный час заката с зеленых лужаек поднимаются стаи гусей, и неровными клиньями летят на юг к теплому морю.

И даже когда кончается день, когда затихают звуки, прохлада спускается с неба, а в вечернем саду старые клены превращаются в черные силуэты, меж которым виднеются далекие звезды, – все это продолжение светлого мира, из которого так не хочется уходить.

Я лежу в маленькой комнате и смотрю в окно, которое царапают колючие ветки малины. Колышется занавеска, по стенам ползают мутные желтые пятна от ночных огней, на часах горят красные цифры, отсчитывающие минуты наступившего дня.

Надо закрыть глаза и перейти в другой, сумеречный мир. Там нет света, там серая пелена закрывает картины прошедшего, там нет четких мыслей, там подступают страхи, там приходят воспоминания о тех, кто ушел, перед кем ты был виноват, и это никогда не исправить. Ты бредешь в этом мире по краю черной бездны, твои шаги неслышны, воздух густой, душный, ты пытаешься вдохнуть полной грудью, но что-то мешает тебе, ты открываешь глаза, слушает биение сердца, часто дышишь и смотришь на пятна, ползающие по белой стене.

Нет, надо набраться смелости и снова войти в этот мир между светом и чернотой, где тебя тут же окружают тени. Порой цветные, порой черные, у которых нет лиц, которые так похожи на тех, с кем ты встречался, и кто так равнодушно на тебя смотрел. Теперь вокруг тебя много равнодушных. Раньше тебя любили, тобой интересовались, тебя ждали, кого-то ты раздражал, кто-то тебя ненавидел. И казалось, что это будет всегда. Ты и представить не мог, что самое страшное не ненависть, а равнодушие. Ты постепенно становишься никому не нужным, все меньше людей радуются, когда ты открываешь дверь и входишь в комнату. И ты отчаянно цепляешься за тех, кто еще любит тебя, кто думает о тебе в эти минуты или будет думать завтра, когда встанет солнце и прогонит ночные ужасы.

И вот они, любящие и любимые рядом, ты закрываешь глаза и видишь родные лица, они с тобой в этих сумерках, рядом с бездонной пропастью, которая уже не кажется такой страшной. С тобой есть те, кто протянет руку и поддержит тебя, если поманит чернота, если чужие тени подступят слишком близко.

Красные цифры на часах безжалостно отсчитывают время, и вот ты снова один. Ты ушел из сумеречного мира, ты не смог там раствориться в мягких теплых волнах сна, ты устал от черноты и вернулся. Горит лампа, в руках у тебя книга, где незнакомые тебе люди влюбляются, ходят на работу, сидят в кафе и пьют горячий сладкий кофе.

Ты вдруг понимаешь, что тебе неинтересны эти люди. Ты равнодушно представляешь их лица, тебе безразлично, что с ними будет вечером, кто будет любить того несуразного парня в кожаной куртке, и как он поступит с той, кто скажет ему в лицо малоприятные слова. Ты закрываешь книгу и вдруг понимаешь, что и тому парню была бы неинтересна твоя жизнь. Он бы никогда не думал о тебе, о твоих проблемах и радостях. Вы бы прошли мимо друг друга, не взглянув в глаза, не обернувшись, не прерывая своих мыслей.

Так вот оно что! Это не к тебе стали равнодушны, это тебя перестали интересовать проходящие мимо. Ты слишком много видел и знаешь, что скажет твой собеседник в следующую минуту, что он подумает и что сделает, когда вы расстанетесь. И тебе это неинтересно. И тебе платят тем же.

Ты гасишь лампу и долго думаешь об этом открытии, по-другому вспоминаешь прошедший день и даже хочешь прожить его иначе. Ты встаешь с кровати, надеваешь халат и бредешь к двери, ведущей в сад. На улице холодно, ты вдруг понимаешь, что спать уже поздно, надо включать компьютер и садиться работать. Привычное мягкое кресло, свет настольной лампы, строчки текста и цифр. Все это опять становится для тебя важнее проходящих мимо людей, у тебя ведь так мало осталось времени, чтобы успеть все, что задумано, что кажется тебе важным и главным.

По экрану бегут строчки, ты смотришь на них и вдруг вспоминаешь женщин, которые уходили от тебя. Ты вот также смотрел на буквы и цифры, женщины что-то говорили, ты слышал, как хлопала дверь, тебе даже хотелось встать и пойти вслед, чтобы сказать что-то важное, но ты не смог вспомнить нужные слова и просто слушал, как стучат каблуки по кафелю лестничной площадки, как открывается дверь лифта, и как затихает гудение спускающейся кабины.

Ты что-то делаешь не то. Иногда ты понимаешь это, но понимание приходит ночью, когда бессонница мешает тебе забыть дневную суету. И все уходит утром, когда розовеют облака и восходит солнце.

Почему кратко?

– Ты пишешь кратко, собираешь эти краткости в книги. А ты знаешь, что сейчас люди книги слушают, а не читают, а такой формат не годится для аудиокниг?

– Эти книги не для чтения, а для гадания. Надо открыть книгу, ткнуть пальцем и прочитать, например, про мотыльков и луну.

– И что дальше?

– А дальше понять, что сегодня тебе надо смотреть в небо, хотя бы мысленно летать, а не копаться в своих переживаниях.

Дела домашние

Один дома

У меня как-то выдались три недели холостяцкой жизни и нагрянул ко мне творческий экстаз, который выразился в наведении порядка на кухне, работы, сидения у камина и чтения всего, что попадется под руки.

Теперь я понимаю женщин, которые возмущаются, когда их любимые ножи и чашки оказываются не на месте. Ну а если молоко или кастрюля с супом поставлены в холодильнике не на ту полку… В общем, все ножи сейчас лежат так, как удобно мне и горе тому, кто в эти дни их положит не на то место! Одно радует – некому их переложить, никто сюда не приходит, тишина в доме, даже музы решили на всякий случай ко мне не заглядывать – вдруг у меня настроение неправильное или я трезвый, что еще хуже?

Самое сложное в холостяцкой жизни – это заставлять себя хоть иногда отходить от компьютера и не забывать поливать цветы. Помню, как-то друзья уезжали на месяц и попросили меня (нашли кого!) поливать их ботанический сад. За день до их возвращения я вспомнил о цветах, ужаснулся, примчался к ним и увидел уснувшие цветы, все в горизонтальном положении. Я схватил ведро, вылил, набрал второе, тоже вылил, потом встал перед цветами на колени и стал их просить не обижаться на меня и воспрянуть.

Друзья приехали и сразу позвонили.

– Володя, – сказали они, – огромное тебе спасибо, все растения даже выросли за наше отсутствие.

Это я к тому, что надо не только поливать домашнюю оранжерею, но и разговаривать с ней, просить прощения и говорить что-нибудь ласковое.

Вешалка

В моей московской квартире на своем месте осталась только вешалка в прихожей. В сентиментальные минуты я обращаюсь к ней чеховскими словами: «Многоуважаемая вешалка…»

Откровенное

Родители приучали меня бороться с ленью, доводить все дела до конца и помнить о своих обещаниях. Они не читали мне морали, они просто так жили. Но кроме их примера работала генетика.

Где-то из средних веков ко мне попали гены (наверное, от родственников Ильи Муромца), которые шепчут: «Ты полежи, подумай, а потом вставай и руби всех налево и направо. Илья тридцать три года лежал на печи, а потом уже взялся за дело». Другие гены шепчут: «А что такое – закончить дело? Любой дело бесконечно, начинай и сам определи, когда его закончить». И совсем уже никудышные гены бубнят: «Ты обещал, ты это помнишь. Но ведь бывают обстоятельства непреодолимой силы».

Когда из мрачного средневековья выплывают такие слова, то включается механизм сопротивления. Тут мне помогает фотография, где родители счастливы, несмотря на скромный быт и постоянную занятость. И тогда лень стыдливо прячется под диваном, выполнение дел уже приближается к пределу, дальше которого уже ничего нет, а обещания выполняются до той степени, что совесть успокаивается и начинает мной гордиться.

Ну а если даже фотография не помогает, то на помощь приходит жена. «Только не по-дарагановски», говорит она, когда я начинаю что-то делать. Это значит, что работа, которая требует одного часа, не должна быть сделана за три минуты. Это еще намек, что надо отключить средневековые гены и вспомнить, что после моего отца ничего не надо было переделывать, что все его инструменты и даже прочитанные газеты лежали на местах, а уборка не заканчивалась в момент, когда все разложено параллельно или перпендикулярно.

Часы

Мои любимые часы незаметно стали винтажными.

Банк

Звоню в банк и прошу объединить два счета в один. Мне долго говорят, что они рады моему звонку, что это большое счастье, что я являюсь их клиентом, спрашивают о самочувствии, говорят, что всегда готовы мне помочь и… просят повторить вопрос.

Соус к макаронам