Дон Родригес, или Хроники Тенистой Долины

– И он ничего тебе не платит? – продолжал допытываться Родригес.

– Ничего, только дает эти кольца.

А сам Родригес, как и подобает каждому настоящему кавалеру, носил на пальце тонкое кольцо – изящную золотую безделушку с оправой в виде четырех крошечных ангелочков, удерживающих прозрачный сапфир. На мгновение молодой человек представил, как хозяин гостиницы берет себе сапфир и как он швыряет кольцо с ангелами Мораньо, однако эта мысль омрачила его настроение совсем ненадолго – не дольше, чем веселое кудрявое облачко, когда оно бросает свою бегучую прозрачную тень на весенние поля Испании.

Мораньо, проследив за взглядом молодого человека, тоже посмотрел на его кольцо.

– Господин, – спросил он, – вынимаете ли вы на ночь клинок из ножен?

– А ты? – в свою очередь поинтересовался Родригес.

– У меня нет шпаги, – ответил Мораньо, – к тому же моя плоть всего лишь простая собачина, которую и охранять-то не стоит; однако вы, чья плоть редкостна, как мясо единорога, нуждаетесь в остром клинке, чтобы оберегать ее. Например, у единорога всегда есть при себе рог, однако даже он иногда засыпает.

– По-твоему, выходит, что спать – плохо? – удивился Родригес.

– Для некоторых – очень плохо. Говорят, бодрствующего единорога невозможно застать врасплох. Что же касается меня, то я всего лишь пес; наевшись окорока, я сворачиваюсь клубком и засыпаю, но дело в том, мой господин, что я-то знаю: утром я обязательно проснусь.

– Ах, – сказал на это Родригес, – утро так прекрасно!

И с этими словами он удобно откинулся на спинку кресла. Мораньо украдкой бросил на него еще один взгляд и вскоре заснул прямо на своем трехногом табурете.

Некоторое время спустя дверь в обеденный зал отворилась, и на пороге появился хозяин постоялого двора.

– Уже поздно, – вскользь заметил он.

Родригес с признательностью улыбнулся в ответ, и хозяин исчез, а молодой человек, оставив Мораньо свернувшимся на полу, куда тот перебрался, разбуженный голосом своего господина, взял со стола свечу, освещавшую обеденный зал, и снова пошел сначала по коридорам гостиницы, а потом по длинной и широкой галерее замка, принадлежавшего некогда древнему и богатому роду, познавшему нелучшие дни, и добрался наконец до своей спальни.

Я не стану тратить слов, описывая эту спальню; если ты, мой читатель, еще не представил ее себе во всех подробностях, то это значит, что ты держишь в руках книгу писателя-неумехи, а если она представляется тебе прибранной и аккуратной, тщательно отремонтированной и свежепобеленной – такой, в которой усталый путник может без опаски заночевать, не чувствуя надвигающейся опасности, – то это значит, что я понапрасну трачу твое драгоценное время. Посему я не стану этого делать и дальше, утомляя тебя, читатель, образчиками «описательной прозы», и подробно рассказывать о том, какая это была мрачная комната с высоким потолком и как царившая в ней ночная тьма подавляла любого, кто остался бы там один.

Итак, молодой человек вошел в комнату и закрыл за собой входную дверь, как делали это многие до него, однако, несмотря на свою молодость, он, в отличие от этих последних, принял и кое-какие меры предосторожности, о которых не подумали его предшественники.

Сначала он вынул из ножен клинок и некоторое время стоял возле входа совершенно неподвижно, прислушиваясь к шороху и писку многочисленных крыс. Оглядев спальню и убедившись, что в нее ведет только одна дверь, Родригес исследовал тяжелую дубовую мебель, украшенную искусной, хотя и почерневшей от времени резьбой, подпорченной к тому же крысами. Он даже отворил дверцы самого большого буфета и потыкал в темноту клинком, дабы выяснить, не спрятался ли там кто, однако резные деревянные головы сатиров смотрели на него равнодушно и холодно, а внутри буфета ничто не шевельнулось. Подумал Родригес и о том, что, хотя на входной двери отсутствует засов, он легко сможет обезопасить себя с этой стороны, поставив поперек входа тяжелую мебель и создав таким образом заграждение, которое на военном языке именуется баррикадою. Тут, однако, ему в голову пришла мысль еще более мудрая. Родригес решил, что затея с мебелью слишком очевидна и что если опасность, которую, казалось, предвещала мрачная и неприветливая комната, действительно грозила постояльцам со стороны двери, которую так легко забаррикадировать, тогда все те благородные кавалеры, которые столь легко расстались со своими золотыми перстнями, украшавшими теперь мизинцы Мораньо, все до единого были совершенными простаками. Нет, что-то более хитроумное, чем заурядное нападение через дверь, позволяло Мораньо получать свое странное жалованье.

Размышляя об этом, Родригес осмотрел окно, сквозь которое в комнату беспрепятственно проникал свет низко стоящей луны, ибо портьеры были съедены молью уже много лет тому назад, однако окно оказалось забрано толстой стальной решеткой, которую ржавчина еще не успела превратить в труху; впрочем, когда наш молодой человек на всякий случай выглянул наружу, он увидел отвесную голую стену, основание которой даже при лунном свете терялось в кромешном мраке глубоко внизу.

Тогда юноша, с обнаженной шпагой в руке, попытался отыскать потайную дверь и вскоре получил довольно полное представление о форме своей спальни, но так ничего и не узнал ни о ее секретах, ни о том, почему безвестные кавалеры расстались со своими перстнями.

Знать о грозящей тебе неведомой опасности не так уж плохо, даже если ее природа остается неясной. Многие, очень многие встретили свою смерть, готовясь к опасности, грозившей только с какой-то определенной стороны. Догадайся они своевременно, что на самом деле даже не представляют, откуда им грозит гибель, и тогда, исходя из этого своего неведения, они стали бы действовать мудрее и, быть может, избегли бы своей печальной участи. Родригес, к счастью, был достаточно проницателен, чтобы ясно сознавать, что не знает, с какой стороны придет к нему беда. Это было единственным его открытием, сделанным в результате тщательного осмотра зловещей комнаты, которая, казалось, приветствовала его колышущимися тенями, вздыхала над его судьбой дуновениями ледяных сквозняков и нашептывала невнятные предупреждения шелестящим шелком траченного молью балдахина над кроватью. Понимая, что больше ничего об опасности он не узнает, Родригес немедленно стал готовиться к тому, чтобы отразить ее: сей молодой человек был неплохо подготовлен к участию в войне. Первым делом он снял башмаки, камзол, сбросил свисавший с плеча легкий плащ и аккуратно сложил одежду на кресле. На спинку он повесил перевязь с ножнами и накрыл их своей широкополой шляпой с пером, чтобы никто не догадался, что кастильский клинок не вернулся на свое законное место. Когда мрачная спальня приобрела такой вид, словно в ней кто-то на самом деле разделся, чтобы отойти ко сну, Родригес занялся кроватью, которая, как он заметил, была довольно широкой и мягкой. То, что на полу обнаружились темные пятна, напоминающие следы давно пролитой крови, нисколько не удивило юношу; как я уже упоминал, спальня, очевидно, располагалась внутри принадлежавшего какому-то некогда славному роду замка или крепости, к стене которого, словно ища защиты, прилепилась жалкая гостиница. Теперь же древний род зачах и исчез; как это произошло, Родригес даже не пытался догадаться, однако вид крови на полу не озадачил и не испугал его. Возможно, когда-то здесь не сошлись во мнениях два кавалера, а может быть, кто-то из постояльцев, не питавший особой любви к грызунам, коротал время, убивая крыс. Словом, пятна крови не обеспокоили его; что действительно поразило Родригеса – как поразило бы и любого, кто волей случая оказался в этой обветшалой комнате, – так это новенькие, чистые одеяла на кровати. Если бы и ты, мой читатель, мог видеть свисавшие со стен и потолка гирлянды серой паутины, если б видел ты осевшую на нее вековую черную пыль, крупных дохлых мух и мертвых пауков и если бы узрел ты молодое паучье племя, многочисленные представители которого то и дело спускались из мрака по невидимым нитям и поднимались обратно, – и ты бы удивился при виде этих прекрасных чистых одеял. Родригес же просто запомнил это и продолжил свои приготовления. Вытащив из-под подушки валик, он уложил его на кровать и накрыл одеялом, а затем отступил на шаг назад и осмотрел получившуюся картину критическим оком, совсем как скульптор, окидывающий взглядом высеченное им из мрамора творение. Потом он вернулся к кровати и слегка согнул валик посредине, а на подушку уложил мандолину, слегка натянув на нее одеяло, так чтобы темное дерево округлой деки чуть-чуть виднелось из-под него. Теперь валик и мандолина удивительно напоминали спящего человека, однако Родригес не был доволен результатами своего творчества до тех пор, пока не поместил шейный платок и башмак в том месте, где должно было быть плечо. Только после этого он снова отступил на шаг и еще раз оглядел свое произведение, на сей раз – с удовлетворением.

Необходимо было подумать и об освещении. Поглядев на луну за окном и – как часто бывает с молодыми людьми – припомнив совет отца, Родригес рассудил, что это, пожалуй, совсем не тот случай, чтобы полученному совету последовать. Вместо лунного света он решил оставить гореть свечу, дабы тот, кто привык орудовать в этой сумрачной комнате при свете луны, столкнулся с освещением менее зловещего свойства. Поэтому наш молодой человек подтащил поближе к кровати небольшой столик, поставил на него подсвечник, а рядом положил раскрытую книгу, которой очень дорожил и которую всегда носил в кармане камзола. Книга эта, поместившаяся как раз между подсвечником и фигурой мандолиноголового «спящего», называлась «Заметки из собора» и повествовала о признаниях молодой девушки, которые, как утверждал автор, ему удалось записать во время Великого поста, прячась по воскресеньям за колонной вблизи соборной исповедальни.

Устроив все это, Родригес спустил с кровати одеяло таким образом, что его угол свесился до самого пола. Затем, не выпуская из рук клинка, он забрался под кровать и закрылся свисающим одеялом и каким-то шелковым покрывалом, посчитав, что этого будет достаточно для его целей, а стремился наш молодой человек к тому, чтобы увидеть любого, кто проникнет в его комнату, прежде чем сам будет обнаружен.

Возможно, кому-то покажется, что дон Родригес проявил чрезмерную подозрительность, однако необходимо помнить не только о том, насколько любопытным было явление лишенных камней колец на пальцах слуги, но и о том, чтó каждый дом дает усталому путнику: один предлагает гостю теплый ночлег возле уютного очага, другой манит сытным ужином, третий сулит веселое вино, и только гостиница «Рыцарь и дракон» грозила смертью; во всяком случае, так подсказывала Родригесу интуиция, а молодые люди часто бывают достаточно мудры, чтобы доверять своим предчувствиям.

Читатель, если он принадлежит к нашему кругу, если ему приходилось бывать на войне и спать в самых невероятных положениях, знает, что трезвому человеку заснуть на полу никак невозможно: жесткие доски не похожи ни на землю, ни на снег, ни на пуховую перину, и даже голый камень оказывается порой куда более удобным. Пол, как правило, бывает твердым, неподатливым и ровным, всю ночь напролет неизменно оставаясь одним и тем же – полом. Дон Родригес, таким образом, мог не бояться, что его сморит сон; именно об этом он подумал, лежа на полу и вспоминая свою любимую книгу «Заметки из собора», которую всегда читал перед сном и которой ему теперь так недоставало. В книге рассказывалось о молодой даме, которая слушала своего любовника, певшего под ее низким балконом полные любовного томления песни, несколько дольше, чем позволяли благоразумие и забота о спасении души, и как потом в искреннем раскаянии она собрала в саду множество роз, считающихся символом любви (о чем, как говорила она на исповеди, известно всему миру), и как однажды лунной ночью она сбросила все эти цветы на вновь явившегося под балкон любовника в знак того, что любовь его отвергнута, и как любовник неправильно истолковал этот ее жест. Далее в книге (и в исповеди) рассказывалось, как эта дама пыталась снова и снова дать своему любовнику понять, что он отвергнут, и весьма занимательно – но и с истинно христианским раскаянием – описывались те недоразумения, которые возникали вследствие этих попыток. Иногда, правда, Родригес забывал кое-какие подробности, и тогда ему очень хотелось подняться и заглянуть в свою любимую книгу, но он заставлял себя лежать неподвижно и лишь прислушивался к тому, как крысы мирно точат дерево и топочут по полу маленькими холодными лапками. До сих пор, впрочем, их не встревожило и не напугало ничто новое, а молодой человек доверял тысячам их ушей так же, как и паре своих собственных.

Вот огромный паук спустился с таких высот, что непонятно было даже, откуда он взялся, а затем снова поднялся в темноту – к потолку, находившемуся где-то далеко вверху. Порой тень скользящего вниз мохнатого насекомого, оказавшегося слишком близко от пламени свечи, приобретала устрашающие размеры, однако Родригес не обращал на это внимания. Он думал об убийце, а не о тенях, хотя они действительно выглядели зловеще и будили в нем воспоминание о неприятной внешности хозяина гостиницы. Но что для него было еще одно дурное предзнаменование в комнате, которая и без того была ими полным-полна? Страшное это было место, и пауки вряд ли могли сделать его страшнее. Правда, Родригес на мгновение задумался о том, что мог бы насадить одного из них на острие своего кастильского клинка – настолько большим этот паук ему показался. Он уже собирался встать и исполнить свое намерение, но счел более благоразумным оставаться на месте и наблюдать, тем более что предполагаемая жертва нашла пламя свечи слишком горячим и поспешно вскарабкалась к потолку, и ее жуткая тень, уменьшаясь на глазах, растворилась в темноте.

Первыми всполошились крысы; что бы ни случилось, звук, должно быть, оказался слишком тих, чтобы напугать их по-настоящему, но беготня и шорох вдруг стали громче. Крысы не разбежались в панике, они сновали по углам и по полу не быстрее, чем прежде, и топот их лап отнюдь не замер. Казалось, будто производимый ими шум, к которому Родригес уже привык и который он почти перестал замечать, слегка изменил свою тональность и зазвучал вдруг в полную силу, так что наш молодой человек сразу насторожился и поглядел в сторону двери, но дверь была закрыта.

Будь на месте моего героя молодой англичанин, он давно бы решил, что не стоит так волноваться по-пустому; он улегся бы в постель и не увидел того, что увидел Родригес. Англичанин подумал бы, что весь этот крысиный шум ему просто почудился. Родригес же увидел веревку, медленно спускавшуюся с потолка, и довольно скоро разобрался, что это именно веревка, а не тень от какой-то особенно толстой паучьей нити. Продолжив наблюдение, он увидел, что тонкий канат опустился к самой его кровати и остановился, не достав до нее на несколько футов. Тогда Родригес осторожно выглянул из своего укрытия, чтобы посмотреть, кто же измыслил столь странное дополнение к собранию зловещих чудес спальни, однако высокий потолок был все так же скрыт мраком, и Родригес не увидел ничего, кроме веревки, свисающей словно из пустоты. Ему, однако, не составило труда догадаться, что в потолке бесшумно открылся люк, это и послужило причиной небольшого переполоха среди крысиного населения спальни.

Молодой человек выждал некоторое время, чтобы посмотреть, что будет происходить с этой веревкой, однако поначалу она висела совершенно неподвижно, как и гирлянды паутины, которые пауки наплели по углам; лишь несколько минут спустя веревка начала потихоньку раскачиваться. Родригес напряг зрение и стал всматриваться в мрачную темноту, желая увидеть, кто раскачивает веревку, однако довольно долгое время – так, во всяком случае, показалось ему, лежащему на полу с кастильским клинком в руках, – он не мог различить ничего определенного. Только потом он увидел, как по веревке, перебирая ее руками, спускается хозяин, да с таким проворством, словно всю жизнь только этим и занимался. В правой руке он сжимал кинжал исключительной длины, однако это нисколько не мешало ему крепко держаться за веревку.

Если при свете свечи тень спускающегося сверху паука могла показаться устрашающей, то тень, которую отбрасывал хозяин, выглядела совершенно демонически. Хозяин и сам напоминал паука, так как его сползающее по веревке тело никак нельзя было назвать стройным, а страшная тень превосходила его истинные размеры не меньше чем в шесть раз. Кстати, отведя взгляд от тени паука и посмотрев на него самого, вы бы сразу поняли, что причиной вашего испуга явилась игра мечущегося на сквозняке огонька свечи, но, переведя взгляд с тени хозяина на него самого, вы увидели бы сверкающие во тьме злые глаза, и тогда вам стало бы очевидно, что самые невероятные, дикие страхи дрожащего пламени не были беспочвенными.

Итак, хозяин медленно спускался по веревке, держа кинжал острием вверх. Когда же он оказался футах в десяти над кроватью, то повернул кинжал острием вниз и принялся раскачиваться на веревке, так что сразу стало понятно: хозяин может спрыгнуть с нее, как с качелей, куда ему будет удобнее. Родригес, наблюдавший за хозяином с пола, хорошо видел, как тот внимательно всматривается вниз, и на мгновение испугался, что хозяину не слишком понравилась мандолина и что он, убедившись, что постоялец отнюдь не прост, снова вскарабкается обратно, дабы привести в действие какой-нибудь еще более коварный план. На самом же деле хозяин просто хотел получше рассмотреть, где находится плечо спящего.

Вниз хозяин прыгнул совершенно неожиданно; перед собой он держал кинжал, на который, вгоняя его в валик в том месте, где, по его расчетам, находилось плечо ничего не подозревающего гостя, и как раз туда, куда мы, засыпая на боку, кладем оружие, оставляя ребра без защиты, он налег всем своим весом. Но в тот же миг, когда хозяин выпустил из рук веревку, дон Родригес вскочил на ноги. Конечно, хозяин увидел молодого человека; их глаза встретились во время прыжка, но что он мог поделать? Он уже нанес удар, его длинный кинжал застрял в матрасе, и кастильский клинок легко вошел ему прямо между ребер.

Хроника вторая

О том, как Родригес нанял примечательного слугу

Когда Родригес проснулся, за окном радостно распевали птицы. Солнце давно встало, и синее небо над Испанией сияло и искрилось. Огромная мрачная спальня тоже посветлела, и угроза, которая всю ночь мерещилась ему по углам, отступила. Разумеется, комната не стала от этого более приветливой и уютной; она по-прежнему казалась скорее обиталищем пауков, чем человека, и все так же была погружена в печальную думу о славном роде, который взрос в ее стенах и который постигли ныне черные дни; как бы там ни было, комната эта не производила больше впечатления сообщницы, призывающей к молчанию, что, прижимая палец к губам, делится с вами своей страшной тайной, имя которой – убийство. Крысы все так же шныряли за деревянной обшивкой стен, однако беззаботные песни птиц и веселый, ослепительно-яркий свет солнца победили мрачный сумрак спальни, и мысли молодого человека без труда выбрались из нее и – свободные и легкие – унеслись в зеленый простор полей. Возможно, в этом виновато было только воображение Родригеса, однако ему казалось, что с гибелью угрюмого хозяина «Рыцаря и дракона», чье тело все еще лежало в изножье его кровати, окружающий мир стал намного приветливей и светлей. Вскочив на ноги, молодой человек подошел к высокому зарешеченному окну и, выглянув навстречу утру, увидел внизу скопление домиков с красными крышами; поднимавшийся из труб дым растекался по сторонам и висел невысоко над землей легким туманом, а между этой невесомой дымкой и крышами домов чертили крыльями воздух стремительные ласточки.

В потрескавшемся глиняном кувшине Родригес обнаружил немного воды для умывания; одевшись, он посмотрел на потолок и подивился изобретательности хозяина, ибо в потолке зияло отверстие, открывшееся совершенно бесшумно – без лязга запоров и скрипа створок, раздвинувшихся в хорошо смазанных пазах и пропустивших тучное тело хозяина. Прямо из середины этого люка свисал перехлестнутый через стропило крыши тонкий канат, – тот самый, по которому хозяин отправился в свое последнее путешествие.

Прежде чем попрощаться с хозяином, Родригес рассмотрел его кинжал, имевший в длину добрых два фута, не считая рукоятки, и с удивлением обнаружил, что это превосходный клинок. На стальном его лезвии молодой человек заметил клеймо с изображением города, в котором без труда узнал башни Толедо; кроме того, рукоять кинжала некогда украшал драгоценный камень, однако теперь небольшая золотая оправа была пуста. Тогда Родригес догадался, что кинжал этот когда-то принадлежал благородному кавалеру и что хозяин «Рыцаря и дракона», должно быть, начинал свою карьеру с кухонным ножом, однако, когда ему в руки попал кинжал, он счел его более подходящим для своего ремесла.

К этому времени Родригес был полностью одет – даже шпага уже висела в ножнах у него на перевязи, и он спрятал кинжал под плащом, решив, что на войне кинжал тоже может пригодиться. Ничто больше не задерживало его, и Родригес, надев широкополую шляпу с пером, весело вышел из спальни. При дневном свете он сразу же обнаружил то место, где коридорчики постоялого двора самонадеянно и дерзко вторгались на территорию старинной крепости с ее огромными галереями. Целых четыре шага потребовалось сделать Родригесу, чтобы преодолеть участок коридора, где стены с обеих сторон оказались сложены из огромных неоштукатуренных каменных блоков; очевидно, это был пролом в крепостной стене, проделанный в один из черных дней, что наступили для наследников могучего рода и их замка, однако теперь уже ничто не указывало на то, хлынули ли в эту брешь вооруженные мечами люди с факелами в руках, или же она была проделана в годы более поздние, проделана специально для хозяина «Рыцаря и дракона», который вступил в крепость, довольно потирая ладони.

Заглянув в обеденный зал, Родригес застал Мораньо уже на ногах. На мгновение оторвавшись от уборки гостиницы «Рыцарь и дракон» – задачи поистине невыполнимой, – слуга поднял голову, а затем снова притворился, будто работает, так как чувствовал легкий стыд оттого, что накануне проявил бóльшую осведомленность о творящихся в гостинице делах, чем подобает человеку честному.

– Доброго утра, Мораньо! – радостно приветствовал его Родригес.

– Доброго утра, – откликнулся слуга.

– Я иду на войну. Может, ты хотел бы найти себе другого господина, Мораньо?

– Разумеется, хотел бы, – отозвался слуга. – Считается, что добрый господин лучше плохого, однако дело в том, сеньор, что мой плохой хозяин связал меня самыми страшными клятвами – клятвами, которых я так до конца и не понял, но которые обязательно погубят меня, в каком бы из миров я ни находился, коли мне придет в голову их нарушить. Я поклялся и Сан-Сатаньясом, и много чем еще, а мне что-то не нравится, как звучит это имя – Сан-Сатаньяс. Таким образом, сеньор, мой плохой господин устраивает меня гораздо больше, чем возможность быть испепеленным огнем небесным уже в этом мире, а кто знает, что будет в следующем?

– Мораньо! – сказал ему Родригес. – Там, у меня на кровати, лежит дохлый паук.

– Дохлый паук, господин? – переспросил Мораньо с таким озабоченным видом, словно доселе ни один паук не смел осквернить своим присутствием мрачную спальню.

– Да, – подтвердил Родригес. – Поэтому я буду требовать, чтобы по пути на войну ты содержал мою постель в порядке.

– Господин! – отвечал Мораньо. – Ни один паук – ни живой, ни мертвый – больше не приблизится к вашей постели…

Вот так получилось, что наша компания из одного человека, в поисках приключения идущего на север по дорогам Испании, стала компанией из двух человек.

– Господин! – сказал Мораньо Родригесу. – Поскольку я не вижу того, кому я служу – а он обычно встает рано, – я боюсь, что с ним могло случиться несчастье, в котором обвинят именно нас, поскольку здесь больше никого нет; хозяин же мой находится под особой защитой конной жандармерии, в просторечии именуемой Ла Гардой, поэтому мне кажется, что не будет ничего плохого, если мы отправимся на войну как можно скорее.

– Вот как, жандармы покровительствуют хозяину! – заметил Родригес с таким удивлением в голосе, какого он никогда прежде себе не позволял.

– Но, господин, – пояснил Мораньо, – иначе и быть не может. Уже столько кавалеров – из тех, кто переступил порог гостиницы и отужинал в этом зале, – исчезли без следа и столько подозрительных следов – например, кровавых пятен – было здесь найдено, что хозяину не оставалось ничего другого, как щедро платить жандармам, чтобы они его покрывали.

И с этими словами Мораньо повесил через плечо железный котелок на ремнях и большую сковородку, а затем снял с крюка в стене широкую войлочную шляпу.

Взгляд Родригеса с неприкрытым любопытством остановился на огромных кухонных принадлежностях, свисающих с кожаной перевязи, и Мораньо понял, что его молодой хозяин не совсем понимает значение всех этих приготовлений; поэтому он сказал ему так: