скачать книгу бесплатно
Вскоре я рассказал капитану все, что случилось тем странным вечером. Это был мой первый рассказ, и таких рассказов будет еще не мало, в том числе и письменных показаний.
– Уверены ли вы, что это тот самый человек? – в завершение разговора спросил капитан, пристально наблюдая за мной.
– Уверен процентов на девяносто, – ответил я.
И тут же последовало предложение опознать паренька в морге.
Вечером, еще раз проходя в памяти по событиям сегодняшнего дня, я пытался найти объяснение своему быстрому согласию поехать в морг. Сначала я говорил себе, что просто хотел увидеть паренька в последний раз, быть может даже попросить у него прощения, что не смог, пусть не понятным мне образом, защитить его снова. Но вскоре я понял, что подобные мысли сродни лукавству и, чтобы оставаться честным с самим собой, я должен признать: да, я в любом случае поехал бы с капитаном в морг, но столь быстрое, почти мгновенное мое согласие было побуждением – еще раз увидеть Лехину обувь.
И вот мы здесь, в морге.
Бело-синюшный труп, так не похожий на того парнишку, что искал у меня ночлега, но все же более похожий на Леху, чем на фотографии капитана, лежал на каталке под бледно-серой тканью. Я узнал осунувшееся лицо, длинный нос, глаза (они, к счастью, были закрыты) и узнал такую не забавную теперь бородку.
– Да, это он, – сказал я, обернувшись к Петрову.
Капитан, до этого момента более похожий на застывшее изваяние, ожил и сделал пометку в своем крошечном блокноте.
Процедура опознания тела свершилась, и мы покинули холодную комнату с пятью не пустыми каталками.
Настроение мое было прескверным, и, казалось, ничто не в состоянии повлиять на него, однако капитану Петрову это удалось. Его громкий выкрик: «Мать твою…» и вид того, как идеально ровные губы капитана Петрова, подрагивая словно в конвульсиях, меняют форму, изображая нечто отдаленно похожее на улыбку, сразили меня.
Мы только что зашли в комнату с вещами покойных. Их разложили на разных столах.
– Там, – сказал Петров и ткнул огромной рукой в сторону самого дальнего.
Я подошел к столу и только-только начал разглядывать лежащую на нем одежду, как за моей спиной раздалось то самое капитанское: «Мать твою…».
Не само идиоматическое выражение удивило меня – в ходу у капитанов полиции найдутся фразы и погорячее – меня поразила его интонация, то мегаудивление, нашедшее выход в двух коротеньких словах.
Я оглянулся и увидел, как параллельные и кажущиеся даже во время разговора неподвижными губы капитана медленно искривляются, как бы выражая радость. В какой-то момент мне даже показалось, что взгляд капитана, с интересом и удивлением шныряющий по столу, начал светиться внутренней краснотой.
Я почему-то тут же подумал о Лешкиной обуви и быстро обернулся.
Обувь лежала на дальнем краю стола. Я тут же отметил, что она по-прежнему выглядит мокрой, только… это была ДРУГАЯ обувь. Без сомнения. Невозможно перепутать допотопные штиблеты и, пусть не очень современные, но все же кроссовки.
– Узнаете что-нибудь? – спросил капитан. – Или вас что-то смущает? – В его голосе мне послышалось веселье.
– Нет, – ответил я.
Помолчав секунд десять, я добавил:
– Не узнаю ничего.
И я не солгал, на самом деле ничего знакомого на столе я не увидел. Одежда казалась другой, хотя, если честно, я и в первый раз к ней не приглядывался: джинсы, однозначно, другого цвета. Что же касалось ботинок, точнее обувки, то лежащие на столе черные кожаные мокрые кроссовки я точно никогда раньше не видел.
Капитан подошел вплотную к столу, очень внимательно и очень медленно осмотрел каждую лежащую на нем вещь, а затем повернулся ко мне.
Я ощутил (мне так показалось) не только холод, исходящий от его красноватого взгляда, у меня возникло такое чувство, будто меня пытаются вскрыть, как консервную банку, в попытке добраться до содержимого.
– Я вам еще дома сказал, что не приглядывался к его одежде и по карманам ночью не шарил, – стараясь улыбаться как можно ироничнее, ответил я, – И потому ничего о его вещах сказать не могу.
Клянусь, он улыбнулся. Я бы даже сказал: улыбка исказила лицо капитана големов (неплохое погоняло я придумал).
Последующие события показали, что я не ошибся: там, в морге, капитану Петрову, стоящему перед вещами мертвого Лехи, было не просто весело, ему было очень смешно.
ГЛАВА 7,
в которой Владимир попадает из огня да в полымя
– Ты ничего сказать больше не хочешь?
Вечер того же дня, 23:44 показывают часы на электродуховке – очередной допрос.
Невысокая (при ее 168 сантиметрах против моих 183) двадцативосьмилетняя женщина устало, но очень требовательно и внимательно глядела на меня. Я же не только любовался ее русыми, отливающими платиной волосами, глазами – темно-карими, почти черными, но и в очередной раз корил себя за несправедливость по отношению к капитану Петрову. Еще часа два назад я пребывал в уверенности, что страж порядка предвзято относится ко мне и тиранит меня ненужными повторяющимися допросами. Вот теперь я знал совершенно точно – не допросы то были, а, как и говорил многоуважаемый капитан големов, обычные свидетельские показания. Что же такое допрос, я понял лишь сейчас. Допрос – это то, что устроила мне моя супруга.
– Ты ничего сказать больше не хочешь?
Вот она, фраза, заставившая меня напрячься. Да, да, да, я знатно ступил, когда ни словом не обмолвился жене о Лехе, ночевавшем у нас во время ее культпоездки в Испанию. Но именно это как раз и говорит о моем истинном отношении как к рассказу парнишки о его возможной смерти, так и к записке, да и к лишившим меня покоя мокрым ботинкам. На самом-то деле я не воспринял все это никак. Ну, переночевал у нас напуганный парень – согласен, обычным такое назвать сложно – но он ушел, и все забылось. Через два дня, размахивая цветами в аэропорту во время встречи Анютки, о случившемся я не то что не думал, я о нем даже не помнил.
Но сегодня другое дело: я совершенно осознанно не хотел грузить Анечку информацией о произошедшем. Во-первых, зачем ей дополнительные проблемы, и так по работе веселья хватает. А во-вторых, тогда бы пришлось ей рассказать обо всем с самого начала, в том числе и о своем, как бы она назвала, неадекватном поступке. Но эта сволочь – я не про жену: про капитана задолбанного Петрова, – оказывается, ездил к ней в офис и все подробненько рассказал. И именно благодаря ему в столь поздний час мне пришлось держать ответ как за произошедшее месяц назад, так и за то, что случилось сегодня.
– Ты ничего сказать больше не хочешь?
Голос Анютки звучал устало, но взгляд оставался твердым и очень внимательным. «Самому капитану не грех поучиться подобной внимательности», – подумал я, подозревая, что до конца разбора полетов еще далеко.
Грешен, Анютке я тоже ничего не сказал про Лехину обувь.
Я вовсе не пытался скрыть от жены сей непонятный факт. Более того, пересказывая случившееся с самого начала, я упомянул про странность Лехиных туфель, привлекшую мое внимание еще в метро. Я пересказал и его ответ про огромную лужу, по которой он якобы прошелся перед поездкой. Точно так же я совершенно честно собирался рассказать про мои ночные исследования той обуви, я даже заикнулся об этом, как вдруг – точно укол в позвоночник, и мороз по коже: «Не нужно…», – промелькнуло у меня в голове.
Не успев задуматься – почему, я хмыкнул нечто неопределенное и перескочил этот исследовательский момент в своем рассказе. В то же мгновение внутри меня возникло чувство «отпускания», как будто, стоя на самом краю бездны, я благополучно от этого края только что отошел.
Мне стало не по себе, я даже поежился, словно меня коснулось нечто неведомое, невидимое, но присутствующее рядом.
– Да вроде бы нет, – ответил я. – Рассказал все как было. Это ты до сих пор не рассказала про ваше рандеву с господином капитаном.
– А что там рассказывать, – Анютка пожала плечами. – Задавал вопросы, на которые я не могла ничего ответить, и по твоей милости чувствовала себя полной дурой.
Она наконец-то отвела от меня обжигающий взгляд и с безнадежностью в голосе спросила:
– Ты хоть проверил, у нас ничего не пропало?
– Нет, – ответил я, не уточняя, не пропало или я не проверял.
Еще один тяжелый вздох с ее стороны, легкое покусывание верхней губы и почти неуловимое покачивание головой.
В тот момент я ощущал себя последней сволочью.
Анютка встала и пошла прочь из кухни.
– Кстати, – остановившись в дверях, обернулась она, – морг ограбили. Капитану позвонили, когда мы разговаривали. Он подпрыгнул на стуле и заорал так, что в бухгалтерии, за стенкой, все напугались. Я слышала, что ему говорили по телефону…
Анечка пристально смотрела на меня, и, я уверен, ждала моей реакции. Почему?
– Не повезло, – невозмутимо ответил я, подходя к холодильнику. – Кефирчику не желаешь?
– Нет, спасибо.
Она отправилась спать, а я еще долго сидел на кухне и, перебирая одну за другой все странности произошедшего, не мог избавится от вопроса – что же это такое?
ГЛАВА 8,
не отвечающая ни на один вопрос, но задающая новую загадку
На следующий день тот самый не имеющий ответа вопрос: «Что же это такое?», – прозвучал вновь, но столь явно и громко, что вполне мог претендовать на право называться главным вопросом моей жизни.
Начиная с утра и весь день на работе события вчерашнего выходного не отпускали меня ни на минуту. Я думал о Лехе, о его ботинках, о капитане Петрове, о разговоре с женой, и… – главный затык в моей голове – о том, почему я до сих пор никому не сказал о мокрой особенности Лехиной обуви.
Единственное, о чем я практически не думал, так это о самой работе. Даже когда она пыталась завладеть моим вниманием целиком, я умудрялся не поддаваться и исполнял свои обязанности с услужливостью идеального робота. Я отвечал, улыбался, советовал, но мыслями оставался во вчера. Лишь вечером, стоя перед лавочкой у подъезда и впервые не думая ни о чем, я, если так можно сказать, вырвался из объятий прошлого: как будто время и я, до этого существовавшие сами по себе, наконец-то увидели друг друга. Окончательно я и время встретились, как только я вышел на своем этаже из лифта.
«Мя-у!» – раздалось у меня за спиной, когда я, стоя перед дверью, отделяющей лифт от общего коридора, доставал ключи.
Именно в это мгновение время сказало «Привет!» – и вернуло меня в действительность. Я обернулся.
На подоконнике настежь открытого окна девятого этажа сидел наш Кот – исключительно довольная морда – и по-хитровански смотрел на меня.
Я двинулся в его сторону: не спеша, без резких движений, улыбаясь и разговаривая с ним как ни в чем не бывало, но взбесившееся сердце пыталось выпрыгнуть сквозь горло наружу, не давая мне дышать, и еще я потел, потел как загнанный жеребец.
Последнее движение я совершил очень быстро: наверное, со скоростью света я схватил Кота, прижал его к себе и умудрился не только захлопнуть окно, но и не разбить его. Через секунду я ощутил, как мои ноги мелко дрожат, подгибаются, а в области желудка усиливается и расширяется тошнота. Лишь Кот, не оценивший трагизма ситуации и начисто забывший о благодарности, тяпнул меня острющими, что иголки, зубами за запястье.
Пережитое не только лишило меня чувствительности – я никак не прореагировал на проявление котового зверства, – но и напрочь выбило из моей головы все мысли. Я не только не задумался, каким образом котяра оказался в коридоре, но даже не удивился, обнаружив, что и первая, решетчатая дверь, и вторая, делящая коридор на две части, не заперты.
Я медленно шел по коридору, увещевая брыкающегося Кота. Но стоило мне свернуть за угол и оказаться перед нашей квартирой, как вдобавок ко всем негативным ощущениям я еще лишился и дара речи. Ненадолго, к счастью.
«Твою-ю-ю мать!!!» – воскликнул я секунд через десять.
Наша металлическая заграничная дверь с замками, которые, по обещанию производителя, «невозможно вскрыть», оказалась взломана, подобно консервной банке. Стальная дверная коробка, часть двери искорежены, выворочены, лишь куски металла торчат наружу.
В тот момент я, наверное, так сильно сжал Кота, что он взвизгнул и уже не шутя вцепился мне в руку.
Возможно, было больно, но я не почувствовал. Я лишь заметил, как на моем предплечье идущие друг другу навстречу две пары глубоких отметок его зубов наливаются кровью.
И из ступора меня вывел все тот же Кот. Почувствовав близость дома, он стал еще яростнее вырываться из рук, и это ему удалось. И в тот момент, как он выскользнул, в моей голове словно сработал переключатель, и понеслось…
Я хватаю пытающегося удрать Кота и заталкиваю его в коробку от микроволновки, что лежит здесь же, в коридоре, на стеллаже. Для надежности сверху ставлю другую коробку, полную стеклянных банок.
Под звон тех банок (кот мечется в коробке, воет, требуя свободу), набираю 01. Оказывается, это пожарники – спасибо им, добрые люди, – переключили и я жду… жду…
Получаю инструкции: не входить, ничего не трогать и… продолжать ждать.
Звоню Анечке: «Дорогая, любимая, кажется, нас обокрали…»
Первое, о чем она спросила после того, как я обрисовал ситуацию: «Что за грохот там у тебя стоит? – И следом, – Хорошо, что Славик у бабушки. – И дальше: – Малыш, он, наверное, так напугался, а ты его еще в коробке закрыл».
Жутко напуганный (это сарказм) тем временем, подпрыгивая в коробке, рвал и метал.
«Какой ты жестокий, – с укором раздалось в телефоне, и… – Я выезжаю».
Аккуратно, стараясь не испортить возможные следы (а вдруг они все же есть), подхожу к соседской двери (под ногами хрустит стекло, весь пол в очень мелких черных осколках) и нажимаю звонок, но мне не отвечают. Странно: бабушка, живущая там, обычно всегда дома.
Какое-то время переживаю внутреннюю борьбу между желанием войти в квартиру, посмотреть, что да как, и требованием полицейских ни в коем случае туда не входить. Рассудив, что грабителей, скорее всего, давно и след простыл, решаю следовать полученным инструкциям.
Жду, жду, жду…
По ходу кажущегося бесконечным ожидания разговариваю с Котом и пытаюсь его урезонить, но тот меня не слушает и, как дьявол, заключенный в коробку, жаждет лишь одного – вырваться на свободу.
Парадокс – у нас ничего не украли.
После двухчасового исследования мы с Анютой не обнаружили ни малейшей пропажи. В квартире все выглядело так, как и было оставлено утром, когда мы уходили на работу. Ни погрома, ни малейших следов обыска – ничего, и если бы не искуроченная дверь, никогда бы и в голову не пришло, что тут побывали грабители.
Полиция, поделав все свои полицейские дела и прихватив служебного пса – Коту на него было глубоко начхать, – отправилась восвояси. Наш же котяра, исцелованный и измилованный, утолив свой воистину зверский голод, вместо того чтобы отправиться под одеяло и баиньки, стал носиться как оглашенный по всей квартире.
Кое-как закрыв изуродованную дверь – главное, чтобы Кот ночью не удрал опять к лифту, – мы вызвали на завтра мастеров, еще раз проверили ящики и отправились ужинать.
Разговор, естественно, крутился вокруг столь непонятного взлома, работы полицейских и их собаки, которую, по всей видимости, плохо кормят.
Когда мы перешли к кофе, Кот в очередной раз примчался на кухню, заскочил на стул, с которого я только что встал, проехал на нем к окну, с грохотом воткнувшись в стену (его любимейшее развлечение), и запрыгнул на подоконник.
Приготовив две чашечки кофе, я вернул стул на прежнее место, сел на него, а Коту за его фигурное катание отвесил легкий, чисто символический щелбан. Тот, ожидая от меня чего-то подобного, тут же схватил лапами мою руку и стал подтягивать ее к своей жутко-хищной пасти.
– Я знаю, что пропало, – произнесла моя дорогая. – Но это полная чушь.
– Что?
Я посмотрел на нее и тут же поплатился за беспечность: иглы котовых зубов вонзились мне в ладонь.
– А-а-а-у! – заорал я, отдергивая руку. – Сейчас как дам – больно!
Но Кот лишь этого и ждал, его огромные зеленые глаза следили за мной, и в них бесновалась игра.
Анечка, привыкшая к подобным забавам, попросту проигнорировала усиление нашей с Котом конфронтации. Она задумчиво смотрела в никуда, слегка прикусив губу, что бывает, когда она о чем-то усиленно думает.
– Так что? – нетерпеливо переспросил я.
– Подсвечник.
Аня кивком головы показала на подоконник.
Я обернулся.