Шалопаи

Семён Данилюк

Шалопаи

© Данилюк С. А., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

* * *

Роман о том, как все начиналось

Семен Данилюк – известный писатель, пишущий остросюжетную прозу. До того как стать профессиональным писателем, он много лет проработал в системе МВД и не понаслышке знает то, о чём пишет. Данилюк в своей жизни побывал и оперуполномоченным, и начальником следственного отдела, а также занимался юриспруденцией как наукой, исследовал уголовное право, уголовный процесс, криминологию; кандидат юридических наук, доцент.

Поэтому он очень точен и в описаниях того, как совершаются преступления и как их расследуют.

Всё это есть и в его новом романе «Шалопаи», но, как мы увидим далее, содержание романа гораздо шире его детективной составляющей.

Литературный дебют Данилюка с повестью «Выезд на место происшествия», опубликованной под псевдонимом Всеволод Данилов, состоялся в 1988 году, когда писатель еще работал следователем. Профессиональные навыки легли в основу романа «Милицейская сага». После ухода из органов МВД он работал начальником управления ТЭК в крупном российском банке. Этот опыт тоже пригодился писателю и отразился в романе «Банк», вышедшем в 2000 году под псевдонимом «Всеволод Данилов», в романе «Бизнес-класс» (лауреат литературного конкурса «Жизнь состоявшихся людей» – общественная организация «Открытая Россия», 2003 г.) и др. Лучшие криминальные детективы писателя собраны в сборнике повестей и рассказов «Убить после смерти» (2009, удостоен литературной премии имени А. И. Куприна «Гранатовый браслет» Московской городской организации СП России «Лучшая книга 2008–2010»), «Законник» (2019) и «Следопыт Бероев» (2022). Повести последнего сборника объединены фигурой главного героя, Олега Бероева, прототипом которого послужил кинооператор, егерь и путешественник Александр Петрович Галаджев.

А еще у Данилюка есть документальная повесть «Константинов крест» (2017), посвященная трагической судьбе первого президента Эстонской Республики Константина Пятса (он упоминается и в новом романе).

Должен ответственно заявить, что роман «Шалопаи» – это лучшее, что до сих пор написал Данилюк. Основное действие книги разворачивается в 1980-е и в начале 90-х годов в родной писателю Твери, которая в советское время называлась Калинином, а эпилог переносит нас в февраль 2022 года, в самый канун начала широкомасштабных боевых действий российской армии на Украине. Как мне представляется, взгляд писателя на эпоху 80 – начала 90-х годов из 2022 года, да еще из «прекрасного далека» – с китайского острова Хайнань, является вполне оправданным. Именно тогда начался процесс, который в итоге привел к нынешней эпохе в российской истории.

В романе Данилюка хорошо показано, как постепенно в Советском Союзе под лозунгом перестройки события раскручивались с нарастающей скоростью и, в конце концов, сделавшись необратимыми и неуправляемыми, привели к последствиям, которых вроде бы никто не хотел и уж точно не ожидал.

Советская застойная стабильность постепенно разрушалась, а жизнь основной массы населения становилась все хуже и хуже. Только вот у архитекторов перестройки и у ее прорабов, как это показано в романе, не было никакого продуманного плана действий, а была только спонтанная реакция на происходящие события, волна которых захлестнула их самих. В итоге перестройка и реформы конца 80 – начала 90-х годов привели к нынешней ситуации глубокого недоверия и к демократии, и западным либеральным ценностям, и к рыночной экономике в целом, а экономика России пережила новое огосударствление. Как справедливо замечает писатель, «призывы к свободе хороши на сытый желудок, когда накормлен сам и семья».

Сейчас наблюдается повышенный интерес к эпохе 80-х и 90-х годов, в том числе со стороны молодежи, т. е. тех людей, которые тогда еще не жили или даже не родились. Свидетельство этого интереса – неожиданный успех, в том числе среди молодого поколения, несмотря на его довольно скромные художественные достоинства, сериала «Слово пацана. Кровь на асфальте» (2023) – творения родившегося в 1979 году режиссера Жоры Крыжовникова – о подростковых криминальных группировках в Казани второй половины 80-х годов. Столь же велик был успех документального сериала «Предатели» (2024) режиссера Ивана Макарова, посвященного критике политики Бориса Ельцина в 90-е годы и набравшего миллионы просмотров в Интернете. Люди ищут ответ на вопрос, что происходило с СССР и Россией в те годы, можно ли было избежать последующего разворовывания страны или всё в её развитии было предопределено. И ответы писателя на многие вопросы о той эпохе читатели найдут в романе «Шалопаи». Данилюк прекрасно показывает, почему не удалась перестройка и связанные с ней и с последующим правлением Бориса Ельцина демократические и рыночные реформы. Расхожая фраза: «Революции делают романтики, а плоды пожинают негодяи» – полностью применима к горбачёвско-ельцинской эпохе. Беда была в том, что управляли процессом и получили наибольшие выгоды от него выходцы из прежней партийно-хозяйственной номенклатуры, яркие образы которых запечатлены в «Шалопаях». Причем самые циничные и ушлые, зачастую сросшиеся с криминалом, который особенно вольготно чувствовал себя в конце 80-х и в 90-е годы. В результате широкие предпринимательские массы оказались выдавлены из экономической жизни страны. И, может быть, еще более важным фактором оказалось то, что силовые структуры в новой России остались прежние, советские – и МВД, и КГБ, и прокуратура, а также суды, с кадрами, проникнутыми глубоким недоверием и к демократии, и к рынку.

Великолепно выписаны три главных героя романа, три новых друга-мушкетера, наделенных автобиографическими чертами: Алька Поплагуев, Оська Граневич и Данька Клыш. Они представляют творческую интеллигенцию (Алька), научно-техническую интеллигенцию (Оська) и силовые структуры (Данька).

Жизненный путь главных героев прослежен от советских третьеклашек первой половины 70-х до вполне состоявшихся каждый в своей области личностей в 2022 году. Через образы главных героев писатель демонстрирует, как воспринимались перемены разными социальными слоями советского общества. Все три мушкетера написаны симпатично и привлекательно, хотя, конечно, не сусально. А ностальгия, присутствующая в романе, скрашивает неприглядные моменты прошлого. По мнению писателя, «корень всего – вырождение внутреннее, пассионарное, когда отмирает жизнетворное начало. Последний шанс встряхнуть нацию был в восьмидесятых – начале девяностых». Может быть, сейчас молодежь это интуитивно чувствует. И одной из причин того, что не исполнились мечтания героев книги, Данилюк считает то, что так и не состоялся суд над КПСС: «Да, суд, открытие архивов, стыд кромешный на весь мир!.. Это как кровопускание. Быть может, очистило бы кровь. Рабскую кровь! Побоялись, отшатнулись. Да ещё и передушили предпринимателей, что по кооперативам начинали. Как до того – нэпманов. А без собственности человек – тот же раб. Не за что насмерть стоять. А раб – всегда завистник. Мечтает украсть ловчее, чем сосед. И чтоб пайка от хозяина побольше и желательно – на халяву. И куда его за халявой ни помани, пойдёт не раздумывая». А в результате «выскребается всякая жизнетворная бактерия, всякая водоросль. Остаётся дистиллированная вода, в которой, как известно, жизни нет. Нет жизни – нет страны!»

Но все-таки роман не оставляет по прочтении чувства пессимизма. Жизнестойкость, внутренняя свобода и порядочность главных героев оставляют надежду на будущее, хотя все трое к концу повествования и оказываются за пределами так горячо любимой ими Родины.

К несомненным достоинствам романа «Шалопаи» относится то, что ни один персонаж в нем не изображен только белыми или только черными красками. В романе нет чисто отрицательных и чисто положительных героев, и все персонажи представляют собой достаточно сложные характеры. При этом сущность героев часто выявляется только к концу повествования, и они оказываются совсем не теми, кем кажутся сначала. Например, писателю очень удался образ прокурора Поплагуева – его страшное прошлое и людоедские убеждения раскрываются только к концу повествования. А так он выглядит просто старым служакой, недалеким, но усердным и по-своему честным. В то же время Данилюк не наделяет своих героев послезнанием, которым сам обладает сейчас. И, понятно, никто из них, как и читатели романа, не знают, а как именно надо было осуществлять преобразования, чтобы они принесли пользу подавляющему большинству населения России, а не кучке олигархов и чиновников. Герои романа ничего не знают о том, чем обернется происходящее с ними и со страной. Они говорят и мыслят так, как мыслили люди того времени, как, вероятно, мыслил в то время и сам писатель. Хорошо показано, что то, что во времена перестройки смотрелось как энтузиазм народных масс, оказалось иллюзией и ушло в песок.

Большинство действующих лиц на протяжении повествования претерпевают существенную эволюцию и порой в конце повествования смотрятся более привлекательно, чем в начале. Характерный пример здесь – Робик Баулин, бывший фарцовщик и комсомольский функционер, ставший крупным банкиром, уже в двухтысячные попавший в тюрьму и вынужденный эмигрировать. К концу романа этот образ становится менее циничным и отталкивающим, более человечным. При всей собирательности образа Робика одним из его очевидных прототипов является Михаил Ходорковский.

Может быть, единственным образом в романе, начисто лишенным отрицательных черт, является трагический образ графа Мещерского, одного из первых советских предпринимателей, постоянно преследуемого властями и гибнущего от рук бандитов. Не важно, что судьба его основного прототипа – друга Владимира Высоцкого золотопромышленника Вадима Туманова – сложилась гораздо счастливее. Данилюк очень хорошо демонстрирует обреченность почти всех персонажей, которые поднялись с перестройкой. В романе показано, что из кооператоров выжили лишь те, у кого была поистине волчья хватка.

В «Шалопаях» есть и другие узнаваемые герои конца 80 – начала 90-х. Например, в образе двукратного олимпийского чемпиона по классической борьбе в тяжелом весе Борейко, критикующего коммунистическую власть на митингах и ставшего членом межрегиональной депутатской группы, легко узнается знаменитый штангист-тяжеловес, олимпийский чемпион Юрий Власов, активно участвовавший в политической жизни конца 80 – середины 90-х годов.

В романе Данилюка никто из персонажей не кажется лишним, каждый представляет определенный социальный тип, каждый на своем месте, у каждого своя роль в сюжете.

«Шалопаи» читаются легко, буквально на одном дыхании. В романе присутствуют детективные истории и связанные с ними тайны, которые, как и полагается, находят свою разгадку к концу повествования. Все эти истории сами по себе очень интересные и вполне к месту, однако, сюжет держится не на них, а на эволюции времени и героев. Поэтому роман Данилюка является детективом лишь в той степени, в какой можно назвать детективами «Братьев Карамазовых» или «Преступление и наказание» Достоевского.

20.05.2024

Борис Соколов

Остров Хайнань. 2022 год

«А пряхи продолжают прясть,

А пряхи вещие молчат.

О, дайте мне ещё хоть раз

Сыграть и миг игры продлить…

Прядут, не поднимая глаз,

И перекусывают нить».

А. П. Тимофеевский

Стар я! Как же я стар! И не тем, сколько пережил, а тем, сколько из пережитого позабыл. Мы – это то, что хранит наша память. С возрастом память подтаивает, будто лёд в конце зимы. А старость потихоньку, воровски обкусывает истонченные льдинки с краев, как мы сами мамины коржи в детстве. И вот уж то, что выглядело монолитом, покрывается трещинками. Свежие воспоминания забивают старые, заталкивают их в глубины сознания, будто на переполненной бельевой полке. Стираются фамилии, события. Целые пласты твоей жизни затёрты в углу, безнадёжно затерянные. Бывает, впрочем, память что-то цепанёт и не отпускает… Вот как сейчас. Уж вторые сутки не даёт покоя кустарник, что отделяет пляж от ресторанной зоны. То ли глаз заслезился от морской синевы, то ли мысли причудливо наложились на экзотический пейзаж, но что-то этот ровненький, подстриженный под полубокс кустарник напоминал.

С багровыми пупырчатыми листьями, колючим стволом и ядовито-жёлтыми цветами. Никогда прежде не виданный, он неизъяснимо тревожит, будоража какие-то смутные, очень важные воспоминания.

Кондиционер булькает, как закипающая вода в чайнике.

Не могу заснуть. Бессонница. Тоже, кстати, плата за долголетие.

Говорят, если человек засыпает с мыслями о будущем, он живет. Если вспоминает прошлое, – доживает.

Дожитие мое!

Накинув халат, выхожу на лоджию.

Шестнадцатиэтажный треугольный отель из тонированного стекла, подобный утёсу, клыком вгрызся в прибрежную полосу. Внизу, всего в паре сотен метров от отеля, плещется Южно-Китайское море. Переменчивое, как сами китайцы. Ранняя волна требовательно колотит лапой по пустынному берегу и порыкивает оголодавшей собакой у миски. Утро едва проступило из сумерек. Над морем разносятся гортанные кошачьи вопли. То кричат в клочковатом тумане чайки.

А взгляд будто сам по себе всё тянется к манящему сочному кустарнику. Притягивающему сладковатым запахом, что доносит морской ветерок. Что-то совсем подзабытое, что ломится в память. Мучительно, до потрескивания в голове, силюсь припомнить.

Бесполезно. Возвращаюсь. Ложусь. И – о, блаженство! Наконец-то забываюсь.

После завтрака, часам к десяти, побережье преображается.

Умиротворенная, успокоившаяся волна лениво лижет песчаную косу. Пляж заполнился загорающими. Впрочем, загорали далеко не все. Вялятся на солнце десятка два россиян в шезлонгах да несколько немок, раскинувшихся на спинах топлес. Увесистые, обугленные груди свисают по потным бокам, будто подтаявшие коровьи лепёшки. Зато белые, как сметана, китайцы, в панамах, опоясавшись широченными оранжевыми кругами, носятся мандаринками по песку, забегают по плечи в море и резко приседают с отчаянными визгами, в восторге от собственной удали.

С удивлением вижу необычную молодую пару, держащуюся в стороне от остальных. Девушку, броскую, в стильном брючном костюме, заметил несколько дней назад в ресторане. Вентиляторы шмелями вились над её головкой, волнуя каштановые пряди. Хороша. И была бы восхитительна, если бы не заметное прихрамывание. Но даже оно не уменьшало внимания к ней. Подойти, впрочем, не решались, – попытки заигрывания пресекались холодным взглядом. И вдруг вчера, уже когда сам я пошел к выходу, к ней робко подсел парнишка – инвалид с костылём. Круглоголовый, лопоухий, сутулый. Если бы не костыль, – совершенно неприметный. Пунцовея от собственной дерзости, торопливо заговорил.

Досматривать сцену не стал, – шансов у бедолаги не было никаких.

И вот теперь надменная красавица лежит на животе. Длинные, долгие ноги зарыты в песок. Вчерашний лопоухий юнец нависает над нею, заботливо передвигая вслед за солнцем пёстрый зонтик. Что-то бесконечно говорит, будто воркует. Она отвечает, и оба беззаботно и, кажется, счастливо хохочут. Бывает же такое! Наконец, девушка приподнимает головку. Озирается, убеждаясь, что никого нет поблизости, рывком принимает упор лёжа и, будто дурачась, ползет к воде. Парень, опережая, выдёргивает из песка тросточку, суетливо подаёт. Опершись на неё, девушка делает прыжок, ещё. И так подбитой птицей запрыгивает в воду. У неё нет ступни. На месте ступни – култышка. Инвалид-кавалер хватает костыль и, ловко вытанцовывая правым бедром, бросается к багрово-жёлтому кустарнику, отрывает цветочную ветвь и, размахивая ею, будто факелом, спешит с подарком к спутнице. По дороге от избытка чувств надкусил.

И в то же мгновение – ощущение сладковатого вкуса во рту и долгожданная вспышка в голове! Я аж задохнулся. Ну конечно же – акация! Дом 2 Шёлка!

Глава 1. Шкодники

Кусты жёлтой акации, косматые, разлапистые, жирной ломаной линией протянулись через двор, меж жилым домом и сараями, в беспорядке налепленными вдоль длиннющего дощатого забора.

В сороковые – пятидесятые в сараях мастерили голубятни, хранили дрова для квартирных печей, сушили и ворошили сено, на зиму запасали соленья и квашеную капусту, держали кур, голубей, даже коров.

В шестидесятые быт потихоньку менялся. Устанавливались газовые плиты. Покупались новомодные холодильники «Север». Из зимних форточек исчезли авоськи с промороженным мясом и синюшными курами. В сараях в опустевшие коровьи стойла стали загонять мотоциклы: «Ковровец», «Иж», «Ява»; мопеды. Неизменными оставались лишь заросли акации. Зимой промороженные, придавленные снегом, знобкие и неприкаянные. Но с началом весны ветки отсыревали, оттаивали, наливались силой. Завязывались клейкие почки. К маю двор окатывало сладким дурманом, – почки лопались и раскрывались желтыми благоухающими бутончиками. Бутончики торчали на плодоножке, будто миньонки на цоколе. Изголодавшейся за зиму без витаминов ребятне завязь эта казалась необыкновенно вкусной. На бутончики набрасывались, жадно обгладывали. Обкусанные плодоножки семечной шелухой обсыпали последние ломти ноздреватого снега.

Подотъевшись, принимались за игры. По разбитому асфальту с грохотом носились самокаты с рулевой доской, прикрученной проволочными петлями. Из-под подшипника разлеталось ледяное крошево. Затевались игры: штандер, городки, расшибец, стукан, пристеночек. В подвалах – казаки-разбойники.

Ближе к лету, по суху, возобновлялась главная дворовая забава – волейбол. Играли через сетку с утра и до темноты. Сначала мелюзга из второй смены. После обеда возвращалась из школы первая – постарше. К вечеру после работы на площадку выходили «взрослые» – в сатиновых шароварах на резиночках, в тарксинках, сандалиях, полукедах. Подтягивались поподъездно и очереди ждали, бывало, часами.

Таких могучих, довоенной постройки домов в областном центре было всего два. Два соседа – Дом Шёлка и Дом Искож, или Кребза, – незатейливо поименованные в честь крупнейших производств городского химкомбината. Длиннющие, красного кирпича пяти-шестиэтажные махины, без лифтов, каждая из трех составленных корпусов, растянулись одна за другой вдоль улицы Вольного Новгорода, будто развернутые пунцовые гармони. Сама улица, узкая и прямая, напоминала сучковатый ствол, – сучками выглядели крыши деревянных домов по обочинам трамвайных путей. В начале шестидесятых сучки обрубили – посносили частные дома, а проезжую часть расширили. И улица, обратившаяся в проспект, стала выглядеть длинной толстой жердью, увенчанной массивным набалдашником – площадью Московской заставы.

На площади, по соседству с райкомом партии и райисполкомом, возвышался принадлежащий комбинату Дворец культуры имени народовольца Степана Халтурина, ёмко именуемый в просторечьи – Хлам. Здесь, в центре досуга, кипела жизнь: кружки, секции, филиал музыкальной школы. В субботу-воскресенье – премьеры фильмов, концерты столичных артистов, вечером долгожданное – танцы.

По выходным молодняк со всей округи стягивался к Хламу. Вдоль изгороди Мичуринского, яблоневого сада текли ручейки с Большой и Малой Самары; со стороны Волги, огибая следственный изолятор, сочилась Красная Горка, по проспекту Вольного Новгорода добирались «центровые» – горсадовские. С ними, из отдалённых районов, – пролетарские, заволжские. По мосту через Волгу переходили затверецкие.

А вот для кребзовцев кратчайшая дорога к Хламу пролегала через соседний, примыкавший к Дворцу культуры шёлковский двор. Вернее – «пролегала бы». Но никто не рисковал ходить напрямую.

Шелковских боялись. Сочетание ли планет, повышенная ли активность солнца, с особой силой ударявшего в волейбольный пятак посреди двора, иные ли неизъяснимые астрономические явления тому причиной, но, по воспоминаниям старожилов, первые послевоенные поколения шелковиков выдались на редкость крутыми и неуступчивыми. Даже на волейбольные матчи выходили с бритвой в кармане или с ножом за голенищем.

Меж двумя домами, вдоль «маневровой» одноколейки, протекала заболоченная, умирающая речушка. Именовалась она не иначе как Березина и охранялась с тщательностью государственной границы. Всякая попытка кребзовцев перейти Березину, а тем паче – пересечь территорию соседнего двора приравнивалась суровыми шелковиками к объявлению войны. Дабы не допустить «осквернения» родимой земли, выставлялись казачьи заставы, – на крыши дровяных сараев, обращенных к Искожу, отправляли дежурить «мелкоту». Завидев скопление врага у Березины, «мелкие» били набат. На гул обрезанной рельсины все, кто был на улице, летели к месту прорыва и выстраивались в редут. Не поспев на большую войну, сыновья фронтовиков «довоёвывали» во дворах.

Подстать послевоенным поколениям оказались и потомки. Во всяком случае, народный суд, размещенный в десятом подъезде дома, сажал всё больше своих, дворовых. И так разохотился, что со временем изрядно проредил мужское население от шестнадцати до двадцати пяти.

Но, видно, переусердствовал нарсуд, погорячился, подрубил сук, на котором сидел, – в семидесятых был он выдворен в пригород, в трёхэтажное здание, по соседству с райпрокуратурой, загсом и мастерской по производству гробов. А освободившиеся площади заняла другая, сопредельная с криминалом структура – овощной магазин.

В кабинет же председателя суда, заново перепланированный под двухкомнатную квартирку, въехала некая могучих статей дама: Фаина Африкановна Литвинова – с двумя дочками: Светкой и Сонечкой.

На общую беду, Фаина Африкановна оказалась обладательницей не только выдающегося бюста, но и редкого организаторского темперамента. И, что уж вовсе некстати, – страстным цветоводом-любителем.

Сразу после вселения сплотила она вокруг себя дворовых старушек и домохозяек и в течение лета насадила вдоль кустов акации грядки флоксов и георгинов. А затем, разохотившись, посягнула на святое. К концу августа, когда двор съехался после школьных каникул, на месте запылённого волейбольного «пятачка» благоухали три огромные клумбы, заботливо подбитые белым кирпичиком.

С этого, по всеобщему мнению, и началось падение могучего шёлковского двора. Будто почувствовав червоточинку, активизировалось подросшее, небитое поколение кребзовцев. Уже со следующей весны группками по три-пять человек с независимым видом, хоть и боязливо озираясь, принялись они просачиваться в Хлам через недоступные прежде шелковские пределы.

А вот в самом Шёлке к середине семидесятых преемственность поколений оказалась нарушенной. Особенно после того как принялись энергично освобождать подвалы, а вслед за тем – расселять коммуналки и передавать квартиры семьям комбинатовских ИТР. Инженерские дети росли пижонами. Вопросами суверенитета и незыблемости дворовых границ не озабочивались. Охотились за записями Битлов; смутно, с придыханием говорили о запретном: о Фрейде, Солженицине и неслыханном прежде – гомосексуализме. На школьных переменах всё больше обсуждалось, с каким мылом лучше натягивать обуженные брюки, позже – из какого бархата клинья годятся для клешей.

Правда, подросли пятнадцатилетние дружки – Боб Меншутин по кличке Кибальчиш и начинающий гоп-стопник Шура Лапин. Хранитель прежних традиций Кибальчиш верховодил «мелкотой». Как в седую старину, расставлял патрульные наряды вдоль Березины, принимал рапорты, навешивал за усердие орденские планки из Военторга, а для особо отличившихся мальчишей самолично вырезал звёздочки из консервных банок и вручал на плацу – в беседке. Старая, с петушком на маковке беседка, дворовая Повесть временных лет, стояла, испещрённая датами и фамилиями. Звёздочка из консервной банки, вручённая в святыне, ценилась среди пацанья как звезда Героя.

Низкорослый, сбитый, будто пачка сливочного масла, Меншутин рядом с переростком Лапой смотрелся бульдогом, трущимся подле массивного ротвейлера. Но, несмотря на преимущество Лапы в статях, ни в чем ему не уступал. Драки меж ними, с соплями и кровью, если уж начинались, то не прекращались, пока мужики-доминошники не растащат за ноги, – по двое на один башмак. Зато когда надвигалась внешняя угроза, Лапа и Кибальчиш вставали бок о бок богатырской заставой.

Сразу после первого «прорыва» Меньшутин и Лапин отловили посреди двора с полдесятка кребзовских и – отмутузили.

Но, должно быть, отмутузили недостаточно убедительно.

Потому что через два дня из Искожа на Шелк двинулась могучая армада – человек тридцать. Они еще не пересекли Березину, как двор стремительно опустел. Лишь за акацией в предвкушении жестокой битвы притаились с обломками кирпичин друзья – третьеклашки Данилка Клыш, Алька Поплагуев и Оська Граневич.

Но никакой битвы не случилось. К тому времени, как докатилось кребзовское войско до дворовой беседки, разбежались перетрусившие мальчиши по квартирам, чердакам да подвалам. Лапу, накануне взломавшего часовую мастерскую, доставили приводом в инспекцию по делам несовершеннолетних. Так что навстречу варягам встал единственный человек – Боб Меншутин.