Шалопаи

скачать книгу бесплатно


– Гомо советикус – чмо дрожащее! Вот и в жизни по углам жмёмся! – подметил Робик. – А страх этот, что в людишек вколотили, его выбивать надо. Как матрас!

Как с ним не раз бывало, внезапный прилив удали подхватил его. Да и больно захотелось поразить нового приятеля.

– Эх, душа просит поантисоветничать… – взгляд Робика заметался. Впереди открывался девятиэтажный массив обкома партии.

– Чего просит? – забеспокоился Клыш. Но остановить Баулина не успел.

– Душа, говорю, не согласная!

В следующую секунду Робик подбежал к углу дома, на котором был закреплен флаг СССР. Подтянулся. Ловко выдернул древко из металлического держателя, развернул.

Трое случайных прохожих застыли как вкопанные. У какой-то тетки с бидоном смешно раскрылся рот. Из переулка выпорхнула группка лет по семнадцать-восемнадцать. Озадаченно притихла.

– Студенты?! – громогласно определил Робик. – А я приват-доцент. Провожу первый политсеминар.

Выскочил на трамвайные пути, развернул знамя. Гикнул.

– А ну, вольный студент, который не ссыкун, становись в колонну! Тряхнем обывателя!

Те неуверенно подошли. Затоптались.

– С левой ноги! Др-ружно! Подтягивай… Бо-оже царя храни!

С древком в руках, чеканя шаг и горланя во всю глотку, Баулин двинулся по трамвайным путям мимо обкома партии. Следом, потирая подбородок и озираясь, побрел Клыш. За ним, нервно перемигиваясь и пересмеиваясь, шло пацаньё.

На переходе соляным столбом застыл колоритный пожилой мужчина. Несмотря на возраст, импозантный, ухоженный: в шейном платочке, бежевом вельветовом пальто, с аккуратной седоватой бородкой, с хвостиком на залысой голове. Он беспрерывно водил ладонью перед лицом, не веря тому, что видели собственные глаза.

Робик глянул орлом на озадаченного Клыша.

– Что? Любо вот так-то? Считай минуты свободы! – пошутил он.

Долго считать не пришлось.

Из-за здания обкома партии на Миллионную вылетел милицейский жигулёнок. Затормозил поперёк трамвайных путей. Из распахнувшихся дверец один за другим высыпали сразу пятеро милиционеров. Трое бросились за брызнувшими в стороны пацанами, двое других устремились к знаменосцу.

Первым, прямо на Робика, бежал раскормленный, краснолицый сержант.

– Об асфальт размажу! – выдохнул он. Робика окатило острым запахом чесночного перегара. Мутный взгляд налитых ненавистью глаз парализовал.

Словно в замедленной съемке увидел, как сержантская лапища сжимается в кулак, разворачивается для удара. От смачного тычка в губы упал, выпустив из руки древко.

Сержанта по инерции пронесло мимо, но бежавший следом занёс для удара ногу в сапоге.

– Не бейте! – закричал Робик. Удаль как накатила, так и схлынула. Стало по-настоящему страшно. – Это ж прикол был! Верну я вам вашу тряпку на место.

Пытаясь защитить голову, обхватил её руками. Внезапно милиционер споткнулся. А над Робиком склонилось злое лицо Клыша.

– Пулей в подворотню! – с ненавистью процедил он. – Там возле забора бочка. С неё на забор и – ждёшь меня! Как следом перемахну – сбивай бочку ногой. Ментам не перелезть! Двигай, поп Гапон хренов!

Приподнял обмякшего Баулина, встряхнул.

Робик, пыхтя, побежал в заданном направлении, нырнул в узкую арку, подбежал к высоченному забору, перегородившему выход на соседнюю, тихую улочку. Если б не металлическая бочка из-под солидола, что разглядел глазастый Клыш, нипочем не перелезть. Робик вскарабкался на бочонок, заелозил пузом на заборе. Оглянулся. Клыш, пятясь, принимал на себя удары двух наседавших милиционеров и косился через плечо. Положение его было отчаянное.

Не мешкая более, Робик дотянулся до бочки ногой, толчком опрокинул в высокую траву. Перевалился на другую сторону, ударился коленом о край обломленной доски, вскочил и, подволакивая ушибленную ногу, побежал по переулку Крылова к полуразобранному двухэтажному дому. В развалинах затаился. Вдалеке, на Миллионной улице, удаляясь, заливались милицейские трели. Нежданно-негаданно в переулок выскочил Клыш. Из щеки, будто наждаком содранной, хлестала кровь. Озираясь, помчался по Крылова.

– Сюда! – Робик выглянул из развалин, замахал. – Ушел-таки? – обрадовался он. – Вот молодца! А я думал, хана тебе!

Он принялся отряхивать приятеля.

– И была б хана, если б в высоту прыгать не научили, – буркнул Клыш. – Чего бочка опрокинулась?

– Так я сам её смахнул, чтоб менты следом не перелезли!

Клыш ошарашенно почесал подбородок. То, что, сбив бочку, он тем самым обрёк на арест товарища, в соображение не принималось.

– Рыло тебе, что ли, начистить, подлецу? – задушевно прикинул Данька.

– А чего рыло? С чего сразу рыло? – притворно загорячился Робик. – Погоди, замою.

Он поплевал на свежий платок, заботливо отёр кровоточащую щёку. – И потом – за что? Ну попали бы оба. А мне в ментовке светиться нельзя. Как раз при тебе последнее китайское предупреждение получил.

– Редкостный ты прохвост! – только что не восхитился Клыш.

– Пожалуй, что и прохвост, – охотно согласился Робик, сообразивший, что бить не будут. – Зато честный! Вот если б случись наоборот, неужто сам так же не сделал бы? Все мы на подлянке живём.

Заметил, что опасные глаза вновь сузились, заторопился:

– Заныкаться нам на время надо! Менты наверняка город шерстить начнут!

Непосредственная опасность миновала. И Робик вновь ожил. Всколыхнулся:

– В «гадюшник» нырнём! Там отсидимся. «Божественную комедию» Данте помнишь?

– Допустим.

– А хоть и не допустим. Сейчас наглядишься. Все круги ада в одном флаконе.

Гадюшником в городе называли студенческое общежитие. Изначально отстроили его для политеха и мединститута – пополам. Но в стародавние времена после Ташкентского землетрясения третий городской вуз – педагогический – в порядке братской помощи принял на учёбу двести студентов-узбеков. Решением исполкома разместили их как беженцев на двух верхних этажах общежития. Временно, конечно. С тех пор прошло два десятка лет.

– Ага! Как же – временно, держи карман! – в радостном предвкушении тараторил Робик. – Узбеки, вроде тараканов. Завелись, так уж никаким дустом не выведешь. Зато какое общество собирается! Сплошной отстой! Артисты после спектакля захаживают. Познакомишься – оценишь, глаз не оторвёшь. Шпана с Советской кучкуется. Может, самого Лапу застанем. На крайняк у меня там чувиха. Если что, приютит. Ты, главное, Робика держись! С Робиком не пропадёшь.

О том, что сам втянул приятеля в мутную, гнилую историю, а после бросил, Баулин уже благополучно забыл.

В «гадюшник» пробирались тихими, двухэтажными закоулками, прижимаясь к домам. Пару раз на параллельных улицах завывала милицейская сирена. Они ныркали в арки, пережидали. Робик вошёл во вкус и вёл Клыша за собой – с видом лазутчика на вражеской территории.

Перебежками добрались до обшарпанного пятиэтажного здания с вывеской «Общежитие № 1». Постояли напротив, укрывшись под клёнами. Ни милицейских машин, ни милиционеров в форме не увидели.

– Ну, Бог не выдаст! – Робик размашисто перекрестился.

Прежде чем шагнуть, подтолкнул Клыша локтем, задорно подмигнул:

– А классная всё-таки шкода выдалась! Будут помнить!

Клыш не нашёлся, что ответить. Такого удивительного, искреннего подонка встречать ему не доводилось.

В гадюшнике

Внутри, прямо напротив входа, в пролёте меж двумя разбегающимися лестницами, за обшарпанным столом сидел вахтёр в форменном, с вытертыми галунами пиджаке, с установившимся желчным выражением на старческом лице.

– Приготовить пропуска! – проскрипел он. Потянулся к очкам на столе.

– К кому идём?

– А к кому посоветуешь? – Робик склонился. Выдернул книгу, что тот читал. Показал Клышу. Это был томик Достоевского – «Бедные люди».

– Роберт! А я-то сослепу… – сиплый голос вахтёра сделался благостным. – Дружков, видать, проведать забежал… Как раз на третьем этаже бузят. Я уж упреждал, чтоб потише. Как бы кто не проинформировал!

Робик подмигнул приятелю.

– Знакомься, Даниил. Всевидящий дед Аркаша. Старый, как фекал мамонта. Но принципиальный: за бесплатно таракан мимо не прошуршит.

– Служба у меня такая – без принципиальности нельзя, – не без гордости подтвердил дед Аркаша.

– Как при Сталине вербанулся, так до сих пор бдит, – не унимался Робик. – Тетрадочку свою стукаческую не потерял, часом?

– Весёлый человек! Всегда с прибаутками, – подхихикнул вахтёр, будто и впрямь услышал изящнейшую шутку. Но, когда Данька на лестничном проёме обернулся, старик как раз вытягивал из стола клеёнчатую тетрадь и предвкушающе слюнявил пальцы.

Поднялись на третий этаж.

Старенькое общежитие, пропитавшееся неистребимым запахом чесночной колбасы и прелых простынь, выглядело полупустым. Сессия закончилась, и большинство студентов разъехалось на каникулы. По узеньким коридорчикам изредка пробегали нечёсаные девушки в байковых, прикрывающих голые коленки халатиках. Зато по широкой лестнице вверх-вниз сновали узбеки и узбечки со спецфакультета. Этих было без счёту. На площадке третьего этажа все они как один боязливо косились и добавляли шагу. Из глубин коридора под гитарные переборы лилось хрипловатое пение, сопровождавшееся пьяными выкриками.

– Посторонись, иноверцы! – донеслось сверху. По лестнице стремительно нёсся вниз щуплый паренёк с прилипшими к потному лбу длинными жидкими волосами. Непослушные ноги владели его лёгоньким телом и увлекали, разгоняя, со ступеньки на ступеньку, и наверняка оббило бы его о стену ближайшего пролёта, если б Баулин не остановил этот полёт, выставив шлагбаумом руку.

Паренёк потряс головой. Сощурился. Худенькое, спитое личико озарилось:

– О! Робка! Приполз-таки проводить в последний путь старика поэта!

Цепким взглядом обшарил одежду Баулина. Огорчился.

– Не принёс, вижу, выпивки! С утра не везёт: никто не налил. Даже узбечки!.. Хотел у любимочки, у Ниночки Челия, стаканчик одеколону попросить, – она меня жалеет, всегда наливает. Поднялся, а там девки блажат, крики какие-то… Совсем я пропадаю, – без паузы пожаловался он почему-то Клышу. – Поутру, если грамм сто пятьдесят не пригублю, – никакой. И делать ничего уж не могу. Прежде хоть рифмы спасали. А ныне – и они разбежались.

– Знакомься, Данька, – предложил Робик. – Николай Рак. Бывший комбайнёр. Из глубинки, от сохи. Чистый, звонкий! В семнадцать отвёз стихи в Москву. Признали за будущего Есенина. Собрались даже книжицу издать. Предлагали в Москву, в Литинститут. По дурости поступил в пед, поближе к дому. Два года прошло – получите и распишитесь: хронический алкоголик. Хорошо хоть колоться не начал.

– А начал! – радостно сообщил Рак. – Как раз намедни Кучум кольнул. Только чего-то не разобрало.

Тяжко вздохнул:

– Заявление я в деканат подал на академический отпуск в связи с хроническим алкоголизмом. Ведь по закону – болезнь. А меня исключили. Теперь, должно, в Кувшиново к мамке вернусь, – с зябкой обречённостью сообщил он. – На трактор ново-заново сяду. Раньше-то земля-мать спасала. Как полагаешь?

Он подёргал за рукав Клыша, в котором угадал сочувствие, безысходно кивнул:

– Попробую всё-таки.

Тут же, кого-то увидев, сжал энергично кулачок и заплетающейся походкой побежал по лестнице вниз.

– Может, ещё и удастся сгоношить! – выкрикнул он на ходу.

Клыш озадаченно повёл шеей.

– Хорош экземпляр? То ли ещё будет! – Робик подтолкнул спутника локтем. – Такого паноптикума, гарантирую, не видел.

Кажется, он и впрямь ощущал себя Вергилием, ведущим Данте по кругам ада.

Комнату, в которую они шли, Данька определил без труда: именно из неё лилась песня да доносились громкие разудалые выкрики, торжествовавшие над притихшим общежитием.

– Он и есть. Самый что ни на есть «гадюшник», – в сладостном предвкушении пробормотал Робик.

Дверь была приоткрыта, и Клыш, ещё из коридора, среди сдвинутых в угол металлических кроватей разглядел стол, созданный как письменный, но давно, похоже, не знавший запаха чернил. Сейчас он был заставлен пустыми водочными бутылками, завален ломтями «сопливой» колбасы, несколькими банками вспоротых рыбных консервов, банками лечо, на колотой тарелке умирали объедки студня с воткнутыми «бычками». В самом центре стола посреди впитавшегося масляного пятна, присыпанного хлебными крошками, покачивался воткнутый в покорябанную полировку здоровенный тесак.

Баулин, без всякой надобности, с чувством долбанул по хлипкой двери ногой. Сидящие за столом встревоженно вскинули головы.