скачать книгу бесплатно
– Свечку за здоровье поставлю. Чтоб счастье пацану было.
Остальные вложила в руку Тамаре и вышла.
Все сидели как оплёванные.
Вина, свежие закуски стояли не тронутые.
Незапертая входная дверь вновь открылась. Вбежал Оська Граневич в обнимку с керамической кошкой-копилкой. С ходу грохнул её об угол стола. Посыпались бумажки, покатились монеты.
– Вот! Здесь двадцать, – запыхавшись, объявил он.
Из кармана вытащил ешё несколько смятых купюр.
– А это у Данькиной мамы взяли. Больше у неё не было. Но мы уж договорились: в Мичуринском саду после школы собирать яблоки. По три рубля платят. Завтра Данька на каникулы приезжает. Втроём отработаем. Так что не думайте…
Он гордо оглядел взрослых.
– Да, так я ещё по морде не получал, – протянул совершенно багровый Земский.
В школе у Поплагуева установилась репутация бесшабашного сорванца, всегда готового к проказам и подначкам.
Когда Алька на занятиях во время объяснения новой темы тянул руку, учителя старались этого не замечать, боясь, что будет сорван урок.
На истории при обсуждении французского абсолютизма XVII века разговор, естественно, коснулся «Трёх мушкетёров» Дюма. Преподавал предмет сам директор школы Анатолий Арнольдович Эйзенман. Заметив, что Поплагуев под партой играет в карманные шахматы, он предложил Альке высказаться. Тот высказался: мушкетёры Дюма, если без прикрас, – сводники, которые предали своего короля, потакая адюльтеру похотливой королевы. К тому же – бабники и пьяницы. И вот уж полтора века они – любимые герои и предмет подражания всех мальчишек. Вопрос: так чему же мы подражаем? И что выходит важнее: так называемая мораль или личное обаяние? Поднялся оглушительный гвалт: каждый торопился высказаться. Хорошо, умный Анатолий Арнольдович овладел ситуацией и даже организовал общешкольный диспут – «Мушкетёры Дюма как объект для подражания». За что получил в РОНО очередной разнос.
Менее опытным учителям приходилось куда туже. На русском разбиралась тема – «Единственное и множественное число».
– Надеюсь, всем всё понятно? Тогда попросим к доске… – учительница потянулась к журналу.
Не выучивший урока Поплагуев вытянул руку:
– Мне непонятно. Нам на анатомии объясняли строение женского тела. Первичные признаки, вторичные признаки. Чего сколько (послышались хихиканья). Так вот почему лифчик – единственное число, а трусы – множественное? То ли анатомы напутали, то ли лингвисты нижнего белья никогда не видели.
Класс «обвалился», урок оказался сорван. Но даже попавшие впросак учителя на весёлого обалдуя не обижались.
Хотя бывали у Поплагуева шутки куда злее. В школе проводился конкурс бальных танцев. Председателем жюри был секретарь школьного комитета комсомола десятиклассник Павлюченок. На взгляд Поплагуева, упёртый карьерист.
На голову выше всех была пара из их пятого «А»: Павелецкая – Гутенко. Партнер – непревзойдённый танцор, два года занятий в танцкружке. Единственный в школе, отличавший падеграс от мазурки. Воздушная партнёрша. Выступление на бис. Однако, игнорируя протесты и свист, Павлюченок присудил победу собственным одноклассникам. Алька отомстил по-своему, – втиснул его фото в окно стенда «Их разыскивает милиция» возле колхозного рынка. Через два дня комсомольский секретарь был задержан милицейским нарядом. Разразился скандал. Вернувшийся от директора школы прокурор мрачно констатировал: «Мы породили ехидну».
С шестого класса Алька начал ходить в волейбольную секцию. Через несколько лет, вытянувшийся, возмужавший, превратился в лидера юношеской сборной ДСО «Буревестник».
Один из матчей играли в спортзале родной школы. Набились, само собой, все классы. В компании подруг пришла тайная Алькина любовь Наташка Павелецкая, сделавшаяся признанной королевой школы и двора.
В этот день Алька играл как никогда: взлетал над сеткой, вколачивая «гвозди», под девичьи охи стелился «рыбкой» по паркету за неберущимися мячами.
По окончании матча взмокший победитель набрался смелости. Подошёл к Наталье.
– Можно я тебя провожу? – обратился он к ней – прямо при подружках. Те насмешливо захихикали.
– Наконец-то! А я уж боялась, никогда не решишься! – Наташка протянула портфель.
С того дня они не расставались.
В девятом неугомонный затейник сколотил школьный джаз-ансамбль, в котором сам играл на саксе.
Но и тогда на вечерние репетиции его сопровождала Наталья. Закончившая музыкальную школу по классу фортепьяно, иногда она была за клавишника, иногда – за аранжировщика. Но больше – за музыкального критика – сурового и беспощадного. Наташка же придумала и название – ВИА «Благородные доны», – вся пацанва зачитывалась романом Стругацких «Трудно быть богом» и иначе как донами друг друга не называла.
Когда вместе эти двое шли по улице, редкий прохожий не отвлекался на броскую юную пару. Она – спортивная, длинноногая, с развевающимися на ветру золотистыми волосами, и он – рослый, складно скроенный, белозубый, с очерченным профилем, голубыми, чуть навыкате глазами, сохранившими с детства выражение лукавого любопытства.
С десятого класса они стали жить как муж и жена.
Неприступная дотоле Наташка, единожды сделав выбор, не скрывалась. На виду у всей школы бродили в обнимку. При всякой возможности торопились уединиться.
В последний, выпускной год подобные романы завязались и у других.
Но лишь Павелецкую и Поплагуева окружающие воспринимали как фактических супругов, которые не расписались только потому, что не позволяет возраст.
Даже учителя закрывали глаза на чрезмерные проявления нежности.
Всеобщая снисходительность объяснялась прежде всего натурой Альки – проказливой, взрывной, но открытой, доброжелательной. «Беззаботен, как хвост Артемона», – сказал о нём когда-то Данька Клыш. Таким он остался и в семнадцать.
Жил по ирландской поговорке: «Незнакомец – это друг, с которым ещё не успел познакомиться». Потому друзьями обзаводился легко. Переполненный фантазиями, планами, он не ходил, не бежал. Он летал. То есть и ходил, и бежал. Но всегда на лету.
Никому в голову не приходило попытаться отбить Наталью у Поплагуева. Мог бы разве что попробовать Валеринька Гутенко. Вальдемар. Одноклассник и бас-гитарист из школьного оркестра, влюблённый в Наташку с детства. Писаный красавчик. Волосы в мелкую кудряшку, тоненькие, будто пристроченные к губе усики. Талия в рюмочку. Ни дать ни взять – гусар. Но гусар опереточный. Рядом с рослой Наташкой выглядел мелковатым и суетливым. Осознавая несбыточность надежд, отступился и он.
Но на танцах в Хламе Наташка Павелецкая случайно попалась на глаза тому самому Петьке Загоруйко, что когда-то оскоблил дворовую беседку. Прежний вертлявый шпанёнок раздался ввысь и вширь, сделался крупным, громогласным матерщинником. Из школы ушел, высидев положенные восемь классов. Но фамилия его – а больше кличка – Кальмар – оставались на слуху. Он верховодил разросшейся кребзовской «кодлой», наводившей, как прежде шёлковские, страх на округу.
Павелецкая как раз выскакивала из танцзала, когда с улицы к двери развалистой походкой подошел Загоруйко, так что разогнавшаяся Наташка сама влетела в него, как муха в паутинку.
– Ёш твою! – восхитился Загоруйко при виде расцветшей красавицы. Облапил. И с тех пор принялся ухаживать так, как понимал это слово. Встречал у школы, у дома, подкарауливал на танцах, отваживая прочих ухажёров. А поскольку ухажер у школьной королевы был один, столкновение между ним и Поплагуевым становилось неизбежным.
За месяц до того, играя в баскетбол, Поплагуев упал, а сверху на кисть всей тяжестью обрушился слонопотам Велькин. Загипсованная рука с тех пор висела на бинте, перекинутом через шею.
Об этом донесли Кальмару. Как ни кичлив и задирист был Загоруйко, но драться с крепким спортсменом всё-таки остерегался. Стрёмно! Другое дело – «однорукий». Кальмар немедленно передал через пацанов «предъяву». Вслед за тем явился к школе, подгадав под последний звонок. Дождался, когда в окружении одноклассников появятся Наташка с Алькой. И прилюдно объявил, что отныне Наташка будет «гулять с ним». И если Поплагуй не отступится, то и папаша-прокурор не поможет.
Намек на то, что он будто бы прячется за спину отца, возымел действие: Алька остервенел.
Драка не началась тут же лишь потому, что на крыльцо вышли учителя.
– Вечером у беседки состыкнёмся, – сквозь зубы пригрозил Кальмар. – Не соссышь прийти?
– Ишь разгеройствовался! Ты б дождался, пока у него рука заживёт! – гневно вмешалась Наталья.
Кальмар ухмыльнулся обидно:
– Уже и сдрейфил, папенькин сынок! Теперь за девку прячешься?
– Приду, – коротко пообещал Алька.
– Ну-ну. Береги руку, Сеня, – Кальмар ловко сцыкнул харкотину точнехонько на Алькин клёш и, отвесив насмешливый поклон завучу, расхристанной походкой удалился. Одноклассники, дотоле отмалчивавшиеся, обступили Альку, принялись сочувственно похлопывать, подбадривать. Подбадривали стыдливо, словно обречённого на казнь.
Никто не сомневался, что Кальмар приведет свою «кодлу», и Алька будет жестоко избит.
– Чего вы его, как покойника, отпеваете! – разозлилась Наташка. – Приходите тоже. Или только на словах друзья, а чуть что – я не я и мама не моя?
Женская насмешка подействовала. Все пообещали подтянуться.
Великое «шёлковское» побоище
…В районе четырёх Алька Поплагуев в очередной раз глянул на часы и, неловко орудуя одной рукой, отрезал зажеванный кусок на магнитофонной плёнке с концертом «Black Sabbath», мазнул лаком, протёр одеколоном головку звукоснимателя и отодвинул развинченный магнитофон – времени собрать уже не оставалось. Дремавшая рядом Наталья чутко встрепенулась, тревожно скосилась на будильник.
Они были вдвоём в квартире Земских. Дядя Толечка укатил в командировку, тётя Тамарочка тактично ушла «сделать прошвырнон по магазинам».
– Пора, красавица, проснись, – провозгласил Алька. – Пришло время собирать любимого на битву… И вечный бой. Покой нам только снится!
Фальшивая бодрость его Наташку не обманула.
– Ты никуда не пойдешь! – объявила она. – Слышишь? Они тебя просто изметелят.
– Это уж как картея ляжет. Может, еще и наша возьмет.
– Чья ваша? – Наташка села на колени. Простынка, которой она стыдливо прикрывалась, соскользнула.
– Никто не придет, не надейся! – выкрикнула она в сердцах. – Потрепались возле школы и разбежались. Завтра у каждого найдется оправдание. Куда ты против толпы, да ещё загипсованный? Сам же знаешь, что они с тобой сделают.
Алька приуныл. Конечно, Наташка права, – кроме Оськи, никто не придет.
Всё это Алька понимал. Как и то, что не пойти не может. Как раз из-за само?й Наташки, что умоляла его остаться, отсидеться. Отсидеться хотелось. Но если уступит, та же Наташка не простит ему слабодушия. Стало быть, между стыдом и болью предстояло выбрать боль. А значит, и выбора нет.
Так уже случилось у него с отцом. Всякий раз, когда отец тащил сына на выволочку, Алька причитал, извивался, вымаливал слёзно прощение. Но после истории с Земскими, как только отец вновь схватился за ремень, Алька, против обыкновения, не заплакал. Лёг на живот, вцепился зубами в подушку и только вздрагивал от ударов да постанывал. Растерявшийся прокурор отложил ремень. И больше за него не брался.
Алька обхватил неутешную Наташку за плечи.
– Ничего, Туська, прорвёмся. За святое дело можно и по образине схлопотать.
– Ладно б по образине, – всхлипнула Наталья. – Хорошо, если вовсе инвалидом не останешься.
В Алькиных глазах заплясали бесенята.
– А тоже ништяк. Дядя Толечка из загранки подгонит самую супер-люпер инвалидную коляску. Будешь вывозить меня в Мичуринский сад на променад, беседовать о вечном. На другое-то стану не способен.
Получив щелбан по лбу, вскочил.
– Ну а пока ещё глотка глотает, пока ещё зубы скрипят!..
Он выудил из бара заначенную Земским бутылку «Мартеля», скрутил головку, щедро плеснул в бокал из дефицитного «охотничьего набора». Приподнял:
– Это не пьянства ради. Это обезболивающее!
В два глотка осушил и разудало долбанул «золочёного оленя» о паркет.
…Поезд приходил по времени очень неудачно: после обеда, когда мать на работе. Ключа же от нового замка у Даньки не было.
Впрочем, этим он не парился. С вокзала торопился совсем по другому адресу.
Меж Шёлком и Искожем втиснулся узкий трёхэтажный дом, угол которого упирался в трамвайную линию.
В доме этом над комиссионкой «Золушка» жила Любочка Повалий. Фигуристая, как песочная колбочка, на пять лет старше Даньки.
По окончании школы Любочка провалилась в музучилище, и уже несколько лет работала секретарём директора школы.
Ладного суворовца-старшеклассника она приметила в прошлом году. Глянула сверху, из окна: «Эй, мальчишечка! Поднимись. Поможешь рояль передвинуть». Так всё лето и двигали.
Любочка стала у Даньки первой.
– Любишь ли? – бормотал он, счастливо опустошённый.
– А то! – стонала Любочка. Если ей казалось, что выходит легковесно, поджимала губки: – Иначе бы разве дала?
Умиленный Данька затихал.
Они переписывались. Любочка писала раз в неделю. Сообщала о школьных и дворовых новостях с неизменным в конце: «Жду с нетерпением. Обоих».
Может, из-за этой концовки, на Данькин вкус, пошловатой, восторженность потихоньку выветрилась. Остались лишь благодарность за первый опыт и жадное влечение.
В последнем письме Любочка сообщила, что в счёт отгулов едет на две недели в Сочи. Но, по прикидкам, к концу мая должна вернуться.
Удача сопутствует страждущим. Любочка и впрямь вернулась накануне, – по полу валялись вывернутые из чемодана сарафаны и трусики. Дома она оказалась одна, – родители работали в вечернюю смену.
– Ой, а я постирушку затеяла! – блестя белками на шоколадном лице, отчего-то растерялась Любочка. Спохватившись, сделала строгое лицо. – Вот что, Даниил. Раз уж всё совпало, нам надо объясниться.
Не отвечая, Данька без затей содрал с узких её плеч халатик и требовательно впился губами в смуглую шею.
– Да нет, я о другом… Дай же скажу. Ну что за мальчишество, – попыталась освободиться Любочка. Но уже сама затрепетала. – Впрочем, это терпит, – слабея, простонала она.
После Данька отошел к окну.
– Как отдохнула? – не оборачиваясь, произнес он.
– Ой, масса впечатлений! – разморенная Любочка лежала, раскинувшись поверх кумачового покрывала, широченного, как знамя Суворовского училища. Молочные грудки с ядрышками посередине белели, будто зефиринки на шоколаде. – По тебе очень скучала. А ты? Надеюсь, не изменял мне?… Я тоже осталась тебе верна, – на одном дыхании выпалила она и – тут же, без перехода, вернулась к тому, что занимало ее с самого начала. – Данечка, мне вот-вот двадцать три. И мне замуж пора.
Данька забеспокоился.
Впервые отдавшись задыхающемуся от восторга и приступа желания мальчишке, Любочка, войдя в роль опытной искусительницы, успокоила его, что никаких брачных поползновений иметь не будет.
Но то было в прошлом году, в постели, – то есть в горизонтали. А женщина в вертикали, да еще в летах, – это уже, как известно, совсем иная мораль. Дневная. И, стало быть, непредсказуемая.
– Нет, нет, Данечка, не пугайся. Я к тебе претензий не имею.
