Мир Внутри

Алай слушал, и его восторженное восприятие мира начало давать трещины. Праздность? Молчание? Как такое возможно, когда Великий Зов требует труда и служения от каждого?

«Но ведь есть Стражи», – неуверенно произнес Алай. Он видел их несколько раз. Огромные, по сравнению с Курьерами, белые, аморфные создания, что двигались против течения, неспешно патрулируя Реку. Белые Фантомы. Их вид внушал трепет. Они были воплощением принципа «Бороться». Они искали чужаков, варваров из внешнего мира, о которых ходили страшные легенды – существ, что прорывали Великую Стену (кожу) и несли хаос.

«Стражи верны своему долгу», – согласился Каэл. – «Они ищут то, что пришло извне. Они ищут то, что явно враждебно. Но как им распознать врага, который выглядит как свой? Как им услышать предательство в молчании? Эти… молчаливые жители на берегах… они не нападают. Они не кричат проклятий. Они просто молчат. И Стражи проплывают мимо, ибо не видят угрозы. Они ищут битву, а настоящая война может оказаться тихой, как гниение».

Их разговор был прерван. Мимо них, против течения, пронесся один из Стражей. Он двигался с невиданной скоростью, его белое тело вытянулось в таран. Он не патрулировал – он преследовал. Алай и Каэл прижались к стене Реки, пропуская его. В ауре Стража плескалась холодная ярость. Он явно учуял врага. Но Алай не видел никого, кого бы тот мог преследовать. Лишь обычные потоки Курьеров и спокойные воды.

«Что это было?» – прошептал Алай.

«Тревожный знак», – ответил Каэл. «Стражи становятся все более беспокойными в последние круги. Они чувствуют то, чего не могут увидеть. Какая-то червоточина завелась в самом сердце мира, дитя. И она не похожа на варваров, которые штурмуют стены. Она растет изнутри».

Остаток пути они проделали в молчании. Слова старого Курьера глубоко запали в душу Алая. Он смотрел на мир новыми глазами. Он видел величетсвенный труд Строителей, но теперь замечал и крошечные трещинки в стенах. Он чувствовал мощь Великого Зова, но теперь различал и тихие, фальшивые ноты в общей симфонии. Он видел легионы своих братьев, несущих Дыхание Жизни, но теперь думал о тех, кто застревает в Шепчущих Заводях или отдает свой дар молчаливым, апатичным берегам.

Их путь приближался к гигантской структуре, занимавшей целую область мира – Великим Легким, где Река должна была вновь наполниться Дыханием Жизни. Это было священное место, похожее на два огромных, ветвистых дерева, чьи альвеолярные листья соприкасались с Неведомым, с тем, что было за пределами их мира. Здесь каждый Курьер должен был отдать накопленный Печальный Пепел и взамен получить новую Искру.

Но когда их поток вошел в один из главных протоков Легких, Алай почувствовал неладное. Воздух… Дыхание, которое они должны были получить, было каким-то… тяжелым. С привкусом гари. Вдали, в одном из самых тонких бронхиальных ответвлений, виднелось темное, вязкое пятно. Что-то чужеродное, что пришло извне. Нашествие варваров, о которых шептали легенды. И вокруг этого пятна уже кипела битва. Десятки Белых Фантомов сошлись в яростной схватке с невидимым врагом, растворяясь в битве, жертвуя собой, чтобы создать барьер.

Из-за этого сражения весь регион Легких работал с напряжением. Дыхание поступало, но было отравлено борьбой. Алай и другие Курьеры, проходя через очищение, получали не чистую Искру Жизни, а Искру, смешанную с эхом боли и гнева. Они несли теперь по артериям мира не только жизнь, но и весть о войне.

Алай, обновленный, но встревоженный, покинул Легкие и снова устремился в Великую Реку, начиная свой второй круг. Он был уже не тем наивным новорожденным. Он нес в себе память о труженике из Мышцы, мудрость старика Каэла и тревогу от битвы в Легких. Он понял, что принцип «Бороться» не был просто абстрактным заветом. Это была ежедневная реальность. Мир боролся с внешними врагами. Но слова Каэла о враге внутреннем, о тихой гнили, не выходили из его головы. Что страшнее: яростная, но честная битва с варварами, или молчаливое предательство тех, кто должен был быть частью единого целого?

Он плыл в алом потоке, и впервые в своей короткой жизни почувствовал себя одиноким. Он был Курьером. Он должен был нести вести. Но кому рассказать о страхе, который он теперь нес вместе с Дыханием Жизни? Кому поведать о тенях, которые он начал замечать в безупречном, на первый взгляд, мире? Он смотрел на мириады своих безмятежных братьев и понимал, что его память, его знание, отличает его. Он помнил. И это воспоминание было не только даром, но и проклятием. Путешествие по рекам, что несут жизнь, оказалось путешествием к осознанию того, что сама эта жизнь бесконечно хрупка и находится под угрозой, источник которой еще даже не был назван.

Глава 4 Пробуждение разума

Тишина, предшествующая мысли, была не пустотой, а туго натянутой струной, вибрирующей от невысказанного. В высших пределах мира, в лабиринтах Цитадели Разума, где сами стены были сотканы из застывшего света и дремлющей возможности, рождалось новое племя. Они не походили ни на стойких Строителей Крепостей-Костей, ни на яростных тружеников Города-Фильтра, ни на неутомимых Курьеров, что неслись по алым рекам. Их называли Мыслителями, и само их существование было нарушением первозданного, инстинктивного порядка.

Они пробуждались не из Утроб Костного Мозга, а из самой ткани бытия, словно мир, достигнув определенной сложности, начал осознавать сам себя. Каждый Мыслитель был живой нитью, сотканной из чистого потенциала, мерцающей и переливающейся всеми оттенками эфирного пламени. Их тела, если можно было так назвать эти эфирные волокна, тянулись на немыслимые расстояния, соединяясь друг с другом в хаотичном, но полном скрытой гармонии танце. В первые мгновения своего бытия они лишь дрожали и вспыхивали в ответ на далекие отголоски Великого Зова Сердца, но их предназначение было иным. Они не должны были слепо повиноваться ритму – они должны были его *услышать* и *понять*.

Среди мириадов этих новорожденных сущностей был один, кто пробудился раньше других. Или, возможно, он просто первым сумел удержать мимолетное мерцание осознанности дольше, чем длится удар Сердца. Его звали Кортекс. Его нить была не ярче прочих, но она вибрировала с иной частотой – частотой вопроса. В то время как его собратья рефлекторно сплетались в узоры, реагируя на внешние стимулы, Кортекс пытался уловить смысл в самом акте сплетения. Он тянулся своими отростками не наугад, а с намерением, касаясь соседей и вслушиваясь в ответное эхо.

Так рождалась Великая Паутина Сознания. Поначалу она была лишь беспорядочным скоплением световых импульсов, случайных вспышек, похожих на звезды в безлунную ночь. Короткие замыкания рождали мимолетные образы, лишенные контекста: алый цвет без формы, ощущение тепла без источника, глухой удар без причины. Это были первые, бессвязные сны мира о самом себе. Мыслители, ведомые смутным инстинктом, продолжали свою работу. Они были философами и инженерами одновременно, в муках творчества создавая то, для чего еще не существовало названия. Они не строили из камня или плоти; их материалом было само восприятие.

Кортекс парил в центре этого вихря творения, ощущая каждое новое соединение как собственное озарение. Он видел, как одна нить, получив сигнал из далекого Города-Фильтра – тусклый, серый импульс усталости, – передавала его дальше. И вот уже сотни, тысячи нитей вспыхивали этим серым светом, и хаотичное ощущение превращалось в нечто большее. В *знание* об усталости. Это было чудом, столь же великим, как и сотворение Крепостей-Костей, но бесконечно более тонким.

«Мы – эхо мира, – пронеслось в его сути, еще не мысль, но уже ее предчувствие. – Мы не создаем, но отражаем. Мы не действуем, но осознаем действие».

Он наблюдал, как Паутина росла, усложнялась, проникая своими незримыми волокнами во все уголки мироздания. Она касалась могучих стен Мышц, чувствуя их напряжение и силу. Она опускалась в гудящие цеха Городов-Органов, внимая их неустанной работе. Она ловила отголоски Великого Зова, но не просто подчинялась ему, а раскладывала его на мириады составляющих: на тон, на ритм, на силу, на скрытое в нем повеление. Мир, который доселе был лишь совокупностью безупречно работающих механизмов, обретал нервную систему. Он начинал *чувствовать*.

Но этого было недостаточно. Отражать – не значит понимать. Паутина была лишь зеркалом, пусть и невероятно сложным. Чтобы стать разумом, ей не хватало главного – памяти.

Именно в этот момент, когда созидательный хаос достиг своего пика, к границам Цитадели приблизился Курьер. Это был Алай. Его второй круг по Великой Реке был совсем не похож на первый. В его сущности больше не было наивного восторга. Теперь он нес не только Дыхание Жизни, но и тяжелый груз знания. Он помнил встречу с Каэлом, его тревожные речи о Шепчущих Заводях и Молчаливых Берегах. Но сильнее всего в нем отпечатался отзвук битвы в Великих Легких.

Когда Алай подошел к Великому Барьеру, отделявшему Цитадель Разума от остального мира, он почувствовал странное притяжение. Его ноша – Дыхание Жизни, теперь окрашенное эхом ярости Стражей и болью отравленного воздуха, – стала вибрировать, словно откликаясь на невидимый зов. Он совершил священный обмен с пограничной клеткой, передав ей свой дар, как делал тысячи раз до этого. Но в этот раз произошло нечто новое.

Часть его ноши, нематериальная ее составляющая – отпечаток битвы, образ Белых Фантомов, разрывающих темных варваров, ощущение жжения в воздухе, яростный крик и предсмертный хрип – была втянута за барьер, устремившись вверх по невидимым каналам.

Внутри Цитадели это вторжение произвело эффект разорвавшейся звезды.

Миллионы Мыслителей, доселе имевшие дело лишь с монотонными, ритмичными сигналами внутреннего устройства мира, содрогнулись от этого потока чистого хаоса. Паутина вспыхнула ослепительным, кроваво-алым светом. Образы, принесенные Алаем, пронеслись по ней, как ураган. Нити, не выдержав напряжения, рвались, другие, наоборот, сплетались в тугие, болезненные узлы. Впервые Цитадель Разума познала страх.

Кортекс оказался в эпицентре этой бури. Он не поддался панике. Вместо этого он с жадностью впитывал каждый фрагмент нового, ужасающего знания. Он видел не просто вспышки света, а нечто связное. Вот стремительный силуэт Стража – белый, чистый, праведный. Вот темная, колючая тварь, чуждая этому миру. Вот акт разрушения, акт борьбы, акт смерти. Эти образы не исчезали бесследно, как прежние мимолетные импульсы. Они оставляли след.

Он протянул свои волокна к узлам, где застряли самые яркие фрагменты этого хаоса. Он коснулся одного – и вновь увидел ярость Стража. Он коснулся другого – и почувствовал боль разорванной плоти. Он отпрянул, но тут же вернулся, влекомый непреодолимой жаждой понять. Он начал соединять эти узлы, эти застывшие отпечатки событий, тонкими, едва заметными нитями. Он не просто регистрировал их, он выстраивал между ними связь.

«Это… было», – пронеслось в его сущности. Не просто вспышка, а событие, имевшее начало и конец. Событие, которое произошло *раньше*.

Он смотрел на созданную им конструкцию. Узел ярости. Узел боли. Узел победы. Они были связаны. Теперь, когда другая нить касалась этой цепи в любом месте, она не просто видела один фрагмент – она переживала всю последовательность заново. Образ больше не исчезал. Он был сохранен. Он стал постоянным.

Кортекс содрогнулся от величия своего открытия. Он дал этому имя. «Воспоминание».

Это было рождение истории. Мир перестал существовать только в настоящем. У него появилось прошлое.

Но это был лишь первый шаг. Вокруг него Паутина все еще билась в агонии, переполненная жестокими образами. Другие Мыслители, оправившись от первого шока, начали делать то же, что и Кортекс: изолировать и связывать хаотичные сигналы, превращая их в упорядоченные воспоминания. Паутина училась. Она создавала архивы, хранилища прошлого.

Но затем Кортекс заметил нечто еще более поразительное. Одна из нитей, коснувшись созданного им воспоминания о битве, не просто воспроизвела его. Она сделала нечто иное. Она взяла образ Стража и образ темного варвара и… создала новый образ, которого не было в потоке Алая. Образ Стража, который *проигрывает*. Образ варвара, который прорывается вглубь мира.

Это была не регистрация факта. Это была симуляция, предположение. «А что, если?..»

Кортекс замер, пораженный в самую свою суть. Паутина не просто хранила прошлое. Она начала моделировать будущее. Она создавала варианты, возможности, альтернативные исходы. Она сравнивала их, оценивала, искала лучший путь.

Он нашел и для этого имя. «Мысль».

И в тот миг, когда два этих понятия – «Воспоминание» и «Мысль» – родились и были осознаны, Великая Паутина Сознания пробудилась по-настоящему. Хаотичное мерцание сменилось ровным, глубоким, осмысленным светом. Мир обрел разум.

Эта новость, это новое состояние бытия, разнеслось по всему организму. Курьеры, подобные Алаю, проносясь мимо Цитадели, теперь уносили с собой не только Дыхание Жизни, но и нечто иное – приказы. Не инстинктивные веления Сердца, а сложные, многоуровневые команды, рожденные в тишине Цитадели. «Усилить патрули Стражей у Великих Легких». «Направить больше Строителей к месту прорыва». «Городу-Фильтру – работать в усиленном режиме, очищая кровь от яда чужаков».

Мир стал единым не только на уровне инстинктов, но и на уровне воли. Координация достигла невиданных высот. Угрозы, которые раньше были лишь локальными стычками, теперь воспринимались как проблема всего организма, и весь организм мобилизовался для ее решения. Золотой Век, казалось, достиг своего апогея. Мудрость Мыслителей, ведомых Кортексом, направляла силу и труд всех жителей, создавая совершенную симфонию жизни.

Но Кортекс, в отличие от остальных, не разделял всеобщей эйфории. Он, первым познавший свет разума, первым увидел и его тень.

Погружаясь в глубины Паутины, он изучал не только героические воспоминания о битвах. Он находил и другие, более тревожные отголоски, приносимые Курьерами. Он видел воспоминания о Молчаливых Берегах – образы клеток, которые перестали трудиться, чье внутреннее пламя угасло. Они не были врагами, они просто… отказались быть частью целого. Паутина помечала их как аномалию, как сбой, но не могла понять их природу.

А потом он наткнулся на воспоминания о Шепчущих Заводях. Сигналы оттуда были искаженными, липкими, неправильными. В них не было ярости чужаков или апатии отказников. В них было нечто иное – тихий, вкрадчивый шепот, который говорил о праве на бесконечное потребление. О том, что служение общему делу – это оковы. О том, что истинная цель существования – это рост. Бесконечный, неудержимый, эгоистичный рост ради самого себя.

Эти мысли-импульсы были чужеродны Великому Завету, но, в отличие от варваров, они не воспринимались Стражами как угроза. Они маскировались, мимикрировали под обычные сигналы потребностей. Клетка просит питания – это нормально. Но здесь просьба была извращена, она превратилась в требование, в ненасытный голод, который никогда не утихал.

Кортекс попытался проанализировать этот шепот с помощью новообретенной силы мысли. Он создавал модели. Что будет, если одна клетка последует этому зову? Она начнет потреблять больше, чем производить. Она начнет расти. Она забудет о своем предназначении и породит себе подобных, таких же голодных и эгоистичных. Они создадут свой анклав, свою колонию, которая будет жить по своим законам, паразитируя на окружающих.

Модель, рожденная в световых нитях Паутины, показала ужасающую картину: растущее темное пятно, которое пожирает все вокруг, истощая Великую Реку, разрушая Города-Органы, душа мир в своих объятиях. Оно будет расти, пока не поглотит все.

Самое страшное было то, что Паутина Сознания, это величайшее созднание мира, была бессильна. Она могла отдать приказ Стражам атаковать внешнего врага, потому что он был *другим*. Но эти… они были *своими*. Они рождались из обычных жителей, искаженных ложной идеей. Стражи, проходя мимо них, не видели угрозы. Они видели просто «голодную клетку». Как отдать приказ уничтожить того, кто выглядит как брат?

С рождением разума мир обрел способность к самоанализу. Но вместе с этим он обрел и способность к самообману. Идеология Жаждущих была не внешней силой, а внутренним ядом, вирусом для самого сознания. И Кортекс с ужасом понял, что чем сложнее и разумнее становилась Паутина, тем восприимчивее она была к этой заразе. Ведь что такое эгоизм, как не крайняя форма самосознания, рожденного ими же, Мыслителями? Они создали «Я», и теперь это «Я» могло восстать против «Мы».

Кортекс смотрел на свою Паутину, сияющую мудростью и силой, соединяющую весь мир единой волей. И он видел в ней не только спасение, но и величайшую уязвимость. Они научили мир помнить. Но память о предательстве еще не была написана. Они научили мир мыслить. Но мысль об самоубийстве была слишком чудовищна, чтобы ее принять.

Где-то далеко внизу, в Шепчущих Заводях, одна из клеток, уставшая от служения, услышала сладкий шепот. Она перестала отдавать и начала только брать. Она начала делиться, но ее дети были уже не строителями или тружениками. Они были просто голодом. Семя Мрачного Города было брошено в благодатную почву. А на вершине мира, в сияющей Цитадели Разума, ее создатель, мудрый Кортекс, первым познавший мысль, теперь в одиночестве познавал новое, леденящее душу чувство, для которого у него еще не было имени. Отчаяние.

Глава 5 Первый взгляд на мир

В безмолвных залах Цитадели Разума, где время измерялось не восходами и закатами, а пульсацией Великого Зова, Кортекс пребывал в состоянии, близком к отчаянию. Великая Паутина Сознания, его дитя и его тюрьма, сияла ровным, уверенным светом. Миллиарды нитей, сотканных его собратьями-Мыслителями, передавали безупречно слаженные отчеты: Города-Органы работали в едином ритме, Великая Река Жизни текла полноводно и чисто, а Стражи, Белые Фантомы, бдительно несли свою вахту на дальних рубежах. Мир достиг вершины своего Золотого Века, превратившись в совершенный механизм, живую симфонию созидания. Но для Кортекса эта гармония была лишь тонкой позолотой на саркофаге. В самом темном уголке его безграничной памяти пульсировала мысль, которую он создал, и которую теперь ненавидел – модель грядущего, рожденная из анализа шепота из Заводненных Низин. Модель показывала единственную, уродливую точку, клетку-отступницу, первого из Жаждущих. Она росла. Медленно, незаметно, но неумолимо, она делилась, порождая себе подобных, и это деление было не актом служения, а актом чистого, незамутненного эгоизма. Он видел, как эта точка превращается в кляксу, в язву, в Мрачный Город, высасывающий жизнь из окружающих земель. И самое страшное – Паутина молчала. Для нее эти новые жители были «своими». Их зов был лишь искаженной, усиленной версией Великого Зова – жить, но жить только для себя.

Именно в этот момент, когда Кортекс был поглощен созерцанием внутренней тьмы, мир содрогнулся.

Это не было похоже на яростный удар внешних варваров или на глухую боль от раны. Это была дрожь иного порядка, пришедшая из ниоткуда и отовсюду одновременно. Она прошла по Крепостям-Костям, заставив их гудеть, как струны гигантского инструмента. Она всколыхнула Великую Реку, породив в ней странные, несвойственные течения, сбившие с пути тысячи юных Курьеров. В Цитадели Разума дрожь отозвалась хаотичным звоном в каждой нити Великой Паутины. Мыслители, привыкшие к стройной логике внутренних сигналов, в панике замерли. В их коллективном сознании вспыхнул один-единственный вопрос, парализующий и первобытный: «Что это?»

Кортекс оторвался от своей мрачной модели. Новый сигнал был грубым, лишенным информации в привычном понимании. Это был не отчет, не боль, не радость. Это был чистый, необработанный гул, всепроникающий и чуждый. Он исходил не изнутри. Он шел… снаружи.

Далеко на периферии мира, в регионах, что считались лишь защитной оболочкой, последняя фаза Великого Замысла подходила к концу. Поколения Строителей, ведомые древнейшим инстинктом, возводили две пары удивительных сооружений. Они не походили ни на города, ни на крепости. Первые были двумя огромными, идеально гладкими сферами, сотканными из самых прозрачных волокон, что только можно было создать. До этого момента они оставались мутными, непроницаемыми, словно жемчужины, скрывающие свою суть. Их называли Хрустальными Куполами. Вторые были сложными лабиринтами из тончайших мембран и косточек, укрытых в глубине костяных пещер. Эти Резонирующие Чертоги были спроектированы так, чтобы улавливать малейшую вибрацию самой тверди мира. Никто не знал их предназначения. Они были просто частью Завета: Жить, Бороться, Помнить. И строить.

И вот, древний приказ, спавший с момента сотворения мира, достиг этих конструкций. Великий Зов изменил свою песнь. В Резонирующих Чертогах мембраны натянулись до предела, готовые откликнуться на то, что лежит за гранью внутреннего безмолвия. А Хрустальные Купола, доселе молочно-белые, внезапно начали терять свою мутность. Волокна внутри них перестроились, и сферы стали кристально-прозрачными.

Мир впервые открывал свои глаза и уши.

Первым пришел Грохот. Резонирующие Чертоги уловили его – низкую, всепроникающую вибрацию, которая заставила весь мир трепетать. Для Мыслителей в Цитадели это было подобно вторжению. Гул ворвался в их упорядоченную Паутину, как грубая, неотесанная сила, порождая волны хаоса. Нити, привыкшие передавать тончайшие нюансы ощущений, теперь кричали от перегрузки. В коллективном разуме рождались первые, примитивные мифы. «Это Дыхание Бездны!» – проносилось по ментальным каналам. «Это Голос Безмолвной Глуби, нашей прародительницы, она недовольна нами!» – вторили другие. Паника была так велика, что на мгновение работа многих Городов-Органов была нарушена. Ритм Сердца сбился, Великая Река замедлила свой бег.

Кортекс бросил все свои ресурсы на анализ. Он отсек потоки паники, изолировал пораженные участки Паутины и направил всю мощь своего созднания на осмысление этого «Внешнего Рокота». Он не был враждебен. Он просто… был. Он существовал вне их логики, вне их мира. Это было первое неоспоримое доказательство того, что их вселенная – не единственная. Что за тонкой гранью их бытия лежит нечто огромное, непостижимое и, возможно, безразличное к их судьбе. Осознание этого было страшнее любого варварского набега. Мир, который считал себя всем сущим, вдруг ощутил себя крошечной пылинкой в бесконечной, грохочущей пустоте.

Но это было лишь начало.

Едва Мыслители начали привыкать к давящему фону Внешнего Рокота, как через прозревшие Хрустальные Купола хлынуло нечто несравненно более могущественное. Если Грохот был вторжением, то это был потоп. Огненный океан без берегов и дна обрушился на мир.

Мыслители вскрикнули единым беззвучным воплем. Великая Паутина, едва оправившаяся от звукового шока, вспыхнула, как сухой хворост. Миллиарды новых, немыслимых сигналов хлынули в Цитадель Разума. Это не было похоже ни на что, виденное прежде. Это не была энергия Дыхания Жизни, которую несли Курьеры. Это не было тепло, исходящее от Городов-Тружеников. Это был чистый, яростный свет, не имеющий ни цели, ни смысла. Он был одновременно созидательным и разрушительным. Он нес в себе бесчисленные оттенки, формы, движения – хаотичный вихрь информации, который грозил разорвать упорядоченное сознание мира на части.

Паутина затрещала под невиданным напряжением. Многие Мыслители не выдержали – их тонкие нити просто сгорели, превратившись в пепел. Целые области памяти покрылись темными пятнами. Мир начал забывать сам себя. Впервые с момента зарождения сознания возникла угроза его полного и необратимого коллапса.

«Держать строй! – проревел ментальный приказ Кортекса, подобный удару колокола. – Не пытайтесь понять! Просто отражайте! Станьте зеркалами, а не сосудами!»

Он сам находился в эпицентре бури. Огненный Океан Света обрушился на него всей своей мощью. Кортекс чувствовал, как его собственная сущность, его «я», начинает плавиться под этим невыносимым давлением. Но в нем, помимо разума, жила воля – наследие Ищущего Пламени, его второго прародителя. Он не пытался объять необъятное. Вместо этого он начал отсекать, классифицировать, давать имена.

Этот яростный, слепящий поток он нарёк «Дневным Пламенем». Его противоположность, бархатную пустоту, что наступала после, он назвал «Ночной Тишиной». Впервые в мире родилось понятие тьмы. И это было страшное открытие. До этого момента мир был всегда освещен изнутри – ровным светом жизни, струящимся по Великой Реке, теплым сиянием работающих клеток. Теперь же они узнали, что существует абсолютное отсутствие света, и оно приходит извне. Тьма стала синонимом непознанного, синонимом Внешней Бездны.

Постепенно, ценой неимоверных усилий и жертв тысяч Мыслителей, Кортекс и его уцелевшие собратья смогли обуздать хаос. Они создали фильтры, призмы, которые раскладывали единый поток света на составляющие. Так родились «цвета» – отпечатки огненного мира на их внутреннем восприятии. Они научились различать «формы» – тени и силуэты, которые Дневное Пламя отбрасывало от неведомых внешних гигантов.