Восьмой грех

Преподаватель старательно что-то объяснял, но все мое внимание было приковано далеко не к нему. С таким отношением на сессии мне будет тяжко, однако ни разу за два с половиной курса меня не вызывали на пересдачу, иначе меня выпрут с бюджетного местечка, которое я грела своими бедрами.

Место Максвелла опять пустовало. Я старалась не гадать, где он сейчас, мне совсем не хотелось этого делать. Размышлять об этом означало осознавать то, что я думаю именно о нем, а мне этого совсем не надо. Вместо этого я тупо разглядывала в учебнике буквенные узоры. Это было интересно: как будто искать фигуры из облаков, только плоский рисунок среди пробелов в строчках. Я уже заметила гневную рожицу разъяренного человечка, крокодила с вмятиной на животе, котенка с кривой мордашкой и сейчас пыталась уловить контур розочки, но не получалось. Слишком криво даже для уже завядшего растения.

Занятие окончилось, поэтому я поднялась, убрала книгу в портфель и направилась в соседний корпус – столовую, не переставая молиться на тех, кто придумал давать желающим студентам на бюджете бесплатный обед.

На следующий день его снова не было.

И на следующий.

"Может заболел?" – подумала я, держа в руках заварник кофе, выполняя заказ: капучино вообще без всего. Даже без сахара. Как так можно – я не знаю, насколько я знаю, без сахара кофе ужасно горький. Я громко сказала имя клиента, он забрал заказ и отошел, освобождая место следующему.

Подняла глаза и кривовато изобразила улыбку. Но она тут же исчезла, освобождая место удивлению.

Придурковато лыбясь так, как умеет только он, да, там стоял Максвелл. Я глянула на часы: даже шести нет, и тут же собралась, вернув невозмутимость:

– Что будете заказывать?

– Как обычно – американо, эм.

– Какое имя написать на стаканчике? – Мне самой показалась эта фраза забавной, и, хотя мои губы оставались на месте, меня выдали морщинки под глазами.

– Макс. – Ответил он смешливым тоном.

Я снова удивилась. Это означало его лень полностью выговаривать имя или он говорит мне, что могу называть его сокращенно? Гадать не стану, надо будет – спрошу.

Стоп. Что? Какой спрошу? Я же пообещала себе перестать думать о нем и сталкиваться с ним. Я громко шикнула на кофейник, выскользнувший из моих влажных пальцев, чем тут же привлекла внимание последнего клиента. Успела подхватить агрегат, но обожглась. Прекрасно. Кожа между большим пальцем и запястьем сразу покраснела и зазудела. Краем глаза я заметила, как Максвелл скривил губы, словно почувствовал ожог на себе.

Закончив работу, я громко сказала имя. Это был не просто рабочий выкрик, как я бы назвала кого угодно в этом помещении. Я подозвала человека не забрать заказ, а подойти ко мне.

Он подошел и взял напиток. Наши пальцы на миг соприкоснулись, я ощутила его тепло. Не то, что исходило от горячего стаканчика, а, несмотря на холод на улице, пылало от него самого. Он косился на мой ожог, когда протянул мне помятую купюру. Взяв ее, я ощутила пальцами что-то снизу, скрытое за бумагой. С недоверием перевернув, я тихо ахнула: пластырь. Под купюрой он запрятал небольшой пластырь для меня. Подняла глаза, чтобы поблагодарить Максвелла, но он уже скрылся где-то в зале.

Быстрым, отточенным за годы движением, я вскрыла белую упаковку и налепила на ожог, сразу почувствовав прохладное облегчение.

Дома меня ждала звенящая тишина, давящая на и без того хрупкое тело со всех сторон, и чертово зеркало. Мое отражение злобно улыбалось мне, хоть и стояла я совершенно спокойно. Пришлось отвернуться.

Дрожащими руками я попробовала умыться. Живот болел так, будто мне в него воткнули раскаленный нож. Ноги подкосились, прекратив держать тело, и я упала. Во рту почувствовался знакомый металлический привкус. Непроизвольно по лицу потекли слезы, ошпаривая кипятком ледяную кожу.

И некому мне помочь. Некому набрать номер, чтобы приехало спасительное обезболивающее и моральная поддержка. Я привыкла. Людей беспокоят только их проблемы, нет никому дела до чужого горя: такова человеческая сущность. Злая и алчная, несовершенная и ужасно мерзкая. Пока я тут корчусь в конвульсиях от боли каждый, кого я встречала в своей жизни, в том числе родная мать, тихо-мирно сопят в своих теплых постелях и видят десятые сны. А может они веселятся, устроив вечеринку в честь чьего-либо дня рождения. Хотя я вообще не представляю, с какой целью это делать: день рождения – это просто день, когда ты стал старше. Все. Я терпеть не могу этот день, потому что именно в этот злополучный день я появилась на свет. А все это внимание… В детстве оно мне нравилось, но сейчас меня от него тошнит. Если кто-то вдруг вспомнит (хотя последние лет десять никто не вспоминал. Даже родители.) – то сразу неловко и слегка дурно. А ведь мне уже двадцать два, и совсем скоро двадцать три, если почти полгода можно назвать "скоро".

Пролежала я, наверное, около часа в луже рвоты, слез и немного крови. Скорее всего вырубилась. Кое-как поднялась. Боль слегка отступила, до такой степени, что я смогла умыть лицо, снять одежду, закинув в корзину для белья, выпить наконец-то сразу несколько таблеток обезболивающего и лечь в постель. Громко застонав, я обхватила живот руками. Меня всю трясло, я молила часы идти быстрее, чтобы лекарство подействовало как можно скорее.

Вызывать врача бесполезно. Он ничего не сделает, я уже пробовала пару лет назад. От хронического заболевания нет лекарства. Мне нужно регулярное и правильное питание, но в моих условиях выживания это просто невозможно. Болезнь Крона мучает меня всю жизнь. А питаюсь я в столовой университета тем, что дадут, в том числе продуктами, которые мне нельзя. И тогда встает выбор: либо я умру от голода, либо буду страдать от болей в животе. Обе перспективы не очень, но вторая хотя бы позволяет жить. Так что мне остается молча пить обезболивающие и молиться.

Боль вроде поутихла. Я не сделала домашнее задание, но встать с постели физически не получится. Перевернулась на другой бок, мое горло издало отчаянный хрип. После того, как какое-то время провалялась на полу в ванной, я не сделала ни глотка воды. Проклиная все человеческое существование, я сползла с кровати на пол и на четвереньках поползла на кухню. Негнущимися руками включила кран, сложила ладошки лодочкой и сделала глоток ледяной воды. Она тут же разлилась во все уголки тела, будто снова заставляя функционировать органы, забывшие, что и как надо делать. На секунду даже показалось, что от блаженства я снова увалюсь в обморок, а электрический разряд в одно мгновение вернул меня к жизни. Таким же способом я вернулась обратно.

Так и проходит моя жизнь. Ничего хорошего в ней нет, как и намека на то, что это поменяется. Я обессиленно приземлились в постель и чертыхнулась. На кусочке подушки зияло алое пятно, подозреваю, из моего рта. Я и не заметила, когда поставила его, но сейчас точно уже не стану ничего с ним делать.

Люди мерзкие, злые и отвратительные, в том числе я. Особенно я. Вряд ли во мне осталось еще хоть что-нибудь живое и гуманное, чтобы испытывать к ним чувства сострадания и эмпатии. Мои эмоции исказились несколько лет назад, и я продолжаю благодарить вселенную за то, что это случилось. Я умею смеяться, что удивительно, я умею грустить, но настоящих, живых эмоций не знаю и не помню. Я плачу, но не всегда понимаю, почему. Как будто внутренний рефлекс срабатывает, и когда мозг считает, что происходит что-то грустное, слезы образовываются сами по себе. А настоящие эмоции бы делали меня слабой, заставляя горевать о том, что было и что могло бы быть. Они бы оставляли меня в прошлом, создавая замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. Хотя и не сказать, что я полностью в нем не нахожусь.

Люди… Сделали меня такой. Такой безразличной, отстраненной и одинокой, причем в последнем я признаюсь себе еле-еле. Иногда я думаю о том, что было бы, будь у меня настоящий друг, но так как этого чувства не знаю, то ничего не происходит. Только лишь отгоняю всякие разные желания и погружаюсь в беспокойный в сон. Так же беспокойно и хаотично просыпаюсь по несколько раз за ночь.

Невзирая на веселую ночку, я все равно встала и пошла в университет.

Сознание было мутным и плохо понимало, где я вообще нахожусь и что делаю. Периодически живот покалывало, и я сгибалась надвое, опираясь на стену. "Давно не было так плохо" – пронеслась мысль, когда я достала обезболивающее из рюкзака и попросилась выйти.

Холодные стены университета при каждом соприкосновении с ними обжигали ладони. Рельеф мелких белых камушков впивался в руку, наверняка оставляя едва заметные следы-вмятинки. Где-то висели портреты ученых, но перед глазами все плыло, так что даже Эйнштейна на третьем этаже я вряд ли бы узнала, хоть и хожу мимо него каждый день. Ноги отказывались разгибаться больше, чем на девяносто градусов, так что шла я почти гуськом, все больше склоняясь к земле. Волосы прилипли к лицу на пот, который уже звонко капал с моего лица на пол. Этот ритм капель отзывался в голове колоколом.

Я упала на колени, обхватив живот руками. Господи, эта боль разливалась по всем конечностям, и даже тяжело было поворачивать голову в поисках кого-то, кто мог бы помочь мне.

Но тут я вспомнила, кто я такая, и почти смирилась с тем, что найдут меня в таком положении только когда закончится пара. Если к этому времени не умру от болевого шока, что, к сожалению, вряд ли. Как я вообще доехала до сюда? Честно, помню смутно, но теперь жалею, что не осталась дома.

По лицу неконтролируемо потекли слезы. Они смешивались с потом и образовали небольшую лужу под ногами, оставляя след на брюках.

Вдруг кто-то сзади взял меня за подмышки и поднял на ноги. Я не видела кто это: мои глаза и так видели мутно, так еще и пелена слез заслоняла видимость. Приоткрыла рот, чтобы спросить, кто это, но почувствовала, как из него что-то течет. "Пожалуйста, пусть это будет просто кровь, а не слюни" – взмолилась я на удивление себе. Почему в такой момент я беспокоюсь о таких вещах, как смущение? Я тут почти умираю, мне спасает понятия не имею кто, а мой мозг выдает именно такую мысль.

Человек запрокинул мою руку себе за шею и обхватил талию. Мои ноги еле волочились за его ускоренными шагами в сторону лестницы. Он, видимо, понял, что вровень ему идти я не могу, поэтому поразительно легко поднял на руки. От такого жеста живот, резко изменивший положение, пронзился болью, и я тихо вскрикнула, вновь облившись слезами.

– Тише. Скоро все закончится. – Донесся до уха приятный, успокаивающий, слегка встревоженный голос. И до жути знакомый.

А затем наступила темнота.

Она нежно протягивала свои черные длинные руки, обволакивая каждый потаенный кусочек моего тела. От нее исходила приятная прохлада. Я вдруг почувствовала себя такой легкой и невесомой, мне захотелось кричать от восторга и смеяться до потери пульса. Я протянула свою руку в ответ темноте, чтобы она могла ее сжать и не отпускать, притянуть к себе, вскружить меня в танце и отправить в лучший мир, нежели тот, в котором я живу.

Я уже почти оказалась полностью окутана тьмой, когда где-то там, сзади, донесся тихий дрожащий голос:

– Она ведь будет в порядке?

И тут я вспомнила, что в том мире у меня есть одно неоконченное дело. Потрогав карман брюк, я нащупала приятную ткань и вытащила белый платочек. С грустью посмотрев на темноту, с большим сожалением выдохнула:

– Не в этот раз, прости.

Развернулась и пошла назад, ощущая на спине ее разочарование.

Глава 4

Что-то белое слепило мне глаза.

Усталость не давала мне просто от нее отвернуться. По всей видимости, лежала я на спине, и какое-то огромное светило било по мне всей своей яркостью прямо в нос, будто демонстрируя все свои возможности и хвастаясь передо мной тем, что сейчас изобретение человека над ним же и доминирует. Как бы сильно я ни жмурилась свет не исчезал. В голове уже перебрала все ругательства, которые только знаю, когда наконец подняла веки, чтобы встретиться с источником света с глазу на глаз.

Но, вопреки всем ожиданиям, над собой я не увидела никаких ламп. Просто какой-то белый полоток.

Я нахмурила брови, так как не узнала место, в котором нахожусь. Безуспешно попыталась подняться на локтях, чтобы осмотреться: резкое движение вызвало боль в животе, от которой я громко сказала: "Ох".

Я полежала еще несколько минут, разглядывая желтоватые кляксы в дальней части потолка. В помещение кто-то зашел, видимо, заметил, что мои глаза открыты, и тут же вышел. Снова кто-то зашел и уселся на кровати, которая жалобно скрипнула.

– Здравствуйте, Агата. Я ваш лечащий врач, доктор Ленский. Как вы себя чувствуете?

Врач? Ах, вот оно что. Я, должно быть, в больнице. Правда совсем не помню, как тут оказалась, поэтому стала в скором порядке перебирать в памяти события до этого момента. Ночь, боль в животе, темнота и… Какой-то человек. Который отвел меня сюда и ради которого я вернулась. Я себя не узнаю: как такое вообще могло случиться?

– Я… Нормально. – Не ощутив у себя каких-то проблем, я ответила именно так.

– Что ж, отлично. Вы знаете, почему вы здесь?

Я отрицательно покачала головой.

– Ваш молодой человек позвонил в скорую. У вас в тонком кишечнике было множество осложненных язв. Еще чуть-чуть и возникла бы перфорация. Вы знаете, откуда они могли появиться? – Вопрос он задал с ноткой пренебрежения.

– Он не мой молодой человек. – Кого бы он ни имел ввиду, я сразу заявила об этом. – Ну… Наверное из-за болезни Крона?

– Не совсем верно. – Он проигнорировал мою первую фразу. – Ваша болезнь тут участвует косвенно. Нет еще догадок?

Я собрала все силы и приподнялась-таки на локтях, чтобы посмотреть на доктора. Пожилой мужчина с седыми короткими волосами пристально смотрел на меня сквозь круглые очки. А моя палата совсем небольшая, двухместная, но сейчас в ней находились только я и врач.

– Наверное, из-за того, что я плохо соблюдаю диету… – Виновато выдохнула я. Доктор Ленский сжал губы и покачал головой.

– Вы не просто ее "плохо соблюдаете". Судя по тому, что мы с лаборантами лицезрели в вашем кишечнике, вы чихать на нее хотели. – Я откинулась обратно и плотно сжала губы. Он прав. Его недовольный тон и слова как нож ранили мое сердце, одно за одним. Будто я могу что-то поделать – о какой диете идет речь, если мне не приходится выбирать, чем питаться? Тон доктора смягчился, и он добавил:

– Хотя ваш молодой человек рассказал о вашей нелегкой ситуации. Полдня на учебе, полдня на работе, а в медицинской карте целый букет болезней, лекарства на которые стоят, как самолет. Желудок ваш мы почистили, но швы будут какое-то время заживать, поэтому придется задержаться в больнице. Мы подберем вам питание в соответствии с диагнозом.

Я резко подскочила обратно, чем снова вызвала боль. Какой задержаться?! У меня работа, учеба, за пребывание здесь нужно платить! Откуда я возьму деньги?! Доктор посмеялся при виде моего явно искаженного в изумлении лица и сказал:

– Ваш молодой человек покрыл расходы, не волнуйтесь. Лежите лучше и постарайтесь ограничить движения.

Он вышел прежде, чем я успела возразить. "Он не мой молодой человек" – с каплей грусти раздался внутренний голос.

Рука потянулась к тумбочке. Наощупь я нашла свой телефон. Старенький, но все еще рабочий. Мне хотелось позвонить "молодому человеку", чтобы хоть что-то прояснить в этой ситуации, но встал ряд соответствующих проблем: во-первых, его номера у меня не было, а, во-вторых, даже если бы и был, мне жутко не нравится совершать звонки. Я по несколько часов собираюсь отправить сообщение по почте, а на звонок и того несколько дней решаюсь. В-третьих, что я ему скажу?

Я открыла заметки и стала прикидывать ряд вопросов, которые могла ему задать.

"Сколько я должна за пребывание в больнице?

Это ты вышел тогда за мной в коридор?

Почему ты это делаешь?"

Мой палец остановился в сантиметре от дисплея.

Стоп. Работа! Меня уволят? Милана!

Я машинально набрала номер, забыв о страхе и стеснительности.

– Милана! – Громко выкрикнула я, положив руку на лоб.

– Агата! – Спародировала она меня с большим смешком. – Рада, что ты позвонила! Уже очнулась? Как чувствуешь себя?

– Откуда ты знаешь? – Осела я.

– Твой парень пришел вчера утром в кофейню и сказал, что ты в больнице. Бедненькая, тебя оперировали? Ничего, я поработаю за тебя неделю, поправляйся. Все равно мне денежка нужна, я тут такую сумку классную присмотрела! Но стоит как поезд, не меньше.

– Он не мой парень. – Как-то слишком грубо парировала я. И тут же мягче добавила. – Спасибо, со мной все в норме.

– Ладненько, продолжу работать. Поправляйся! – Повторила она и отключилась.

Я сжала телефон в руках.

Максвелл. Какого хрена ты делаешь?

Я не понимаю его поведения. Собиралась вычеркнуть из своей жизни, в итоге все закрутилось таким образом, что теперь я обязана ему своим спасением. И суммой денег за пребывание в больнице.

"Где ты сейчас?" – последний вопрос, написанный мной в заметках.

Отложив телефон, я как могла аккуратно перевернулась на правый бок, к стене, и уснула. И проснулась. И заснула снова. И так несколько раз, пока с закрытыми глазами вновь не почувствовала, как кто-то сел на кровать: в момент, когда человек вошел в комнату я, по-видимому, спала.

За окном уже вечерело, так что я без проблем открыла глаза и недовольно покосилась на вошедшего, ожидая увидеть медсестру или доктора Ленского. Но нет, во все зубы мне улыбался Максвелл, в своей белой рубашке и с приглаженными волосами.

– Ну привет. – Он заметил, что я проснулась. К такой встрече сегодня я явно была не готова. Просто молча ошеломленно пялилась на него, как на призрака, а того это забавило.

– Ты… Почему?

– Что "почему"? – Он скрестил руки, ехидно сощурив глаза.

– Почему я здесь?

– Потому что скорая тебя привезла.

– Нет!

– Как это – нет? Я лично видел, как фельдшеры на носилках тебя вынесли.

– Не об этом я. Меня не должно было здесь быть.

– Доктор Ленский мне показал снимки ФГДС твоего кишечника. Ты с ума сошла? Как ты вообще еще жива?

– Я… – Не нашла, чего ему ответить.

– Ну вот. И говоришь еще, что тебя не должно здесь быть. Если бы не я, тебя бы в скором времени не стало. – С упреком заметил он. "И слава богу, если не стало бы" – молча ответила ему я.

– Пребывание здесь сильно ударит по моему карману. – Полным грусти и отчаяния голосом сказала я.

– Вообще-то по моему́. Но это не суть, ты мне ничего не должна.

– Как – не должна?

– А вот так. В этой больнице работают знакомые моей семьи, так что мне это ни копейкой не обошлось.

Я молчала, и он тоже. Просто разглядывала изгиб его лица, каждый раз новый. Сегодня он был мягким и плавным, никаких изъянов, только маленькая, едва заметная при повороте головы горбинка на носу.

– Спасибо.

– Пожалуйста. – Непринужденно ответил он.

– Нет, правда… Я не понимаю, почему ты так добр ко мне.

– Не зазнавайся. Я бы так поступил со всяким, кому нужна помощь.

– Но я не просила тебя.

– Ну, я тоже не особо спрашивал.

– Так почему?

– Я добряк. – От его улыбки словно исходил свет, ослепляя мои глаза. – Не могу пройти мимо того, кому нужна помощь.

– Но мне она не нужна…

Я не просила его помочь.

Я не привыкла принимать помощь людей. Теперь чувствую себя обязанной ему, мне ужасно неловко.

– Хей. Я такой человек. Не принимай на свой счет, ладно?

– Я не могу принимать чужую помощь. Всегда, всю свою жизнь, я справлялась сама.

– Это неправильно. Мы должны помогать людям.

"Это неправда".

Люди отвратительны, тщеславны и ужасно жадны. Каждый только и ждет, чтобы наживиться на чужом горе. Испытывает удовольствие, смотря на неудачу других. И с чего бы вдруг кто-то кому-то будет помогать? В этом нет никакого смысла: отдавать что-то свое в угоду чужому человеку.

– Я не знаю тебя. – Ответила я, имея ввиду то, что я фактически понятия не имею, кто он такой, не понимая, почему он помогает незнакомке.

– И я тебя. – Сказал он. – Но это не мешает мне желать…

– Почему? Откуда это странное желание? – Перебила я. Раньше, в школьное время, я тоже стремилась помогать одноклассникам, но ничем хорошим это не кончилось; рано или поздно все равно загнанной в угол оказывалась я. Так почему этот человек сейчас стоит передо мной и заявляет о своих желаниях?

– Ну… Это сложный вопрос. Откуда это желание – я не знаю. Но мне нравится смотреть на улыбки людей, а ты совсем не улыбаешься.

Это прозвучало эгоистично, будто я должна плясать под его дудку и улыбаться по все щеки только потому, что это нравится ему. Но вообще-то он прав, так что я ничего не ответила, а только лишь тяжело вздохнула.

– Тебе нужно отдыхать. – Он приготовился встать.

– Не уходи.

– Ладно. – С ноткой удивления ответил Максвелл.

Не имею ни малейшего понятия, зачем я его остановила. Он пошарился в карманах, достал смятый комок бумажки, развернул, и маленьким огрызком карандаша что-то начеркал. Затем положил на тумбочку рядом со мной.

– Мой номер. Если что-то понадобится или персонал обнаглеет… Сама понимаешь.

Сел рядом со мной. Живот ныл. Я легонько отодвинула одеяло и откуда-то взявшуюся на мне белую футболку и увидела аккуратненькие швы около пупка, справа сбоку и снизу. Максвелл тоже их увидел, но быстро отвернулся. Я откинулась обратно и закрыла глаза.

– Почему ты здесь?

– Что? – Переспросил он. Видимо, ушел в свои мысли, а я его отвлекла.

– Зачем ты пришел навестить меня?

– Ну как же. Это я тебя сюда привез, значит за это ответственность на мне.

– Но это ведь неправда. Ты не обязан был приходить.

– Ну захотелось мне.

Я больше не стала спрашивать. Просто отвернулась и постаралась заснуть, ощущая ногами присутствие человека. Когда проснулась поздно вечером, его уже не было.

За окном стояла ночь. Кое-как я нашла силы сесть на кровати. Небольшая комната освещалась лунным светом из крупного окна напротив двери, моя койка находилась справа от окна. Вторая кровать была пуста. На тумбочке около нее стоял небольшой кустик какого-то растения. Стены голые, пустые, белые. Я потянулась к телефону, яркий дисплей на секунду меня ослепил. 00:41.

Я взяла бумажку с номером Максвелла и ввела контакт. Вспомнила, что, вообще-то, эта соцсеть присылает уведомление пользователю, если его контакт вводится в поиск. Отвратительная функция. Через несколько секунд уведомление пришло уже мне:

"Привет. Не спишь?"

Опешив, я ввела ответ:

"Нет."

"Чего так?"

"Почему спрашиваешь?"

Я долго смотрела на яркий экран, прежде чем получила ответ:

"А ты все время будешь спрашивать, почему я что-то делаю?"

Меня смутил этот вопрос.

"Непривычно, что кто-то обо мне так печется." – честно призналась я.

"Да? Разве это – печься? Ты почти при смерти была."

"Наверное, я бы справилась."

"Вряд ли. Так как чувствуешь себя? Только без вопросов, почему спрашиваю."

"Нормально."

Он начал что-то печатать, но сообщения я не получила, поэтому просто отвернулась и попыталась заснуть.

"Маленькая девочка держала что-то в руках. Что-то крохотное, коричневое и довольно пушистое, едва вздымающее и опускающее грудь. Она бежала по пыльному тротуару, спотыкаясь, но не позволяя себе упасть. Ее коричневое платьице все перепачкалось в грязи, ведь там, откуда достала пушистый комок, ее было много.

Она бежала со всех ног, чтобы комок не успел умереть.

"Мама! Мама!" – кричала она. Взрослая женщина сидела на лавочке детской площадки – старой, с потрескавшимся покрытием у горок. Хотя горки и качели не интересовали девочку, она стремительно двигалась в сторону женщины, чье лицо было размылено.

"Мама!" – вновь крикнула она, подойдя ближе. Женщина даже не повернулась в ее сторону. Девочка протянула ей комок.

"Мама, ему нужно помочь!" – котенок лежал на ее ладонях с закрытыми глазами и едва подавал признаки жизни.

"Ему не поможешь." – ответила та бесстрастным грубоватым голосом, взяла котенка и отшвырнула в сторону.

"Нет!!!" – прокричала девочка, по лицу которой хлынули слезы. Она подбежала к умирающему животному. Беспомощному, хрупкому, истекающему кровью. Только из них двоих более беспомощной была девочка: ведь она – всемогущий человек, стояла над ним, не в силах ничем помочь, лишь упиваясь слезами и болью. Полный ненависти взгляд обратился на жестокую женщину. Как могла она с таким равнодушием разрушить невинную жизнь, неспособную сопротивляться? Это бесчеловечно! Это жестоко! Отвратительно!

Она взяла бездыханное тело котенка в руки и прижала к себе. Хотя бы в минуты смерти он будет не один. Легла на бетонную, холодную землю свернулась позой эмбриона и заснула. "