Восьмой грех

– Агата! О боже, что у тебя с носом?!

Единственный человек, замечающий изменения во мне. Но нам некогда их обсуждать: я снимаю куртку, а ей уже пора собираться. Не похоже, что она очень хочет дружить с кем-то вроде меня, но ее вежливость и интерес иногда удручают и даже шокируют.

– Просто… Упала.

– Надеюсь, все в порядке. Удачной смены!

И она ушла, оставив меня в одиночестве.

Однотипные смены сменялись день за днем, выматывая меня одна сильнее другой. "Здравствуйте! Что будете заказывать?" – я честно старалась улыбаться каждый раз, когда говорила эту фразу. Старалась, но не всегда получалось. Я уже клевала носом, когда доделывала очередной капучино, латте или эспрессо, когда вновь произнесла эту злосчастную фразу, в ответ получив "обычный американо, размер эм". Как всегда, я в ответ спросила:

– Какое имя написать на стаканчике?

– Максвелл.

Я подняла глаза и вытаращилась на клиента. Он широко мне улыбался, явно в нетерпении ожидая заказ, и, казалось, что даже глаза его улыбались, заражая хорошим настроением остальных. Всех, кроме меня. Я тут же взяла себя в руки и пролепетала: "хорошо", вернувшись к работе.

«Какого черта он здесь делает?» – спросила себя, а затем мысленно хлопнула себя по лбу. Это кофейня почти на центральной улице, очень даже привлекательная, почему бы и не опрокинуть стаканчик-другой свежезаваренного кофе после учебного дня в университете? Даже для меня эта мысль звучит заманчиво, несмотря на количество посетителей – я не люблю находится в обществе, пусть даже таком небольшом.

Я сделала заказ и громко произнесла имя. Максвелл вышел откуда-то сбоку и протянул руку, чтобы забрать.

– Ваш заказ. – Отчеканила я.

– Благодарю. – Из-за чего-то он нахмурился. – А что с вашим носом?

Я не поняла его интонацию. То ли он насмехается надо мной, нарочно выделяя слово "вы", чтобы подчеркнуть, что еще с утра он говорил со мной на "ты", будя с последней парты в аудитории, либо искренне забеспокоился за мой нос. Я выдавила жалкое подобие кривоватой улыбки и выпалила:

– Все в порядке.

– Но у вас кровь.

Мои глаза медленно округлились. Ну все, сейчас руководитель посмотрит камеры, увидит, что я пугаю клиентов кровью на лице, и меня уволят. Я медленно дотронулась до пластыря на переносице. Пальцы почувствовали что-то теплое и вязкое. Я поднесла их к лицу, от которого отхлынула кровь, и увидела то, что ожидала – алое пятнышко. Пластырь ей явно пропитался и выглядел ужасно. Интересно, как давно рана открылась? Я ведь уже несколько часов здесь стою, неужели все это время на моем лице зияло кровавое месиво?

– Ой… – Единственное, что я могла ответить. По своей глупости, невнимательности или сонливости я не взяла с собой ни пластырь, ни бинты, ни вату.

Я побежала в служебное помещение, в которой, слава Богам, была маленькая раковина, чтобы удобно смачивать тряпки и протирать столы. С трудом отлепила пластырь, набрала воды в ладони и попыталась промыть рану. Но кровь шла, не останавливаясь, а во мне все сильнее закипала паника. Я выглянула обратно, проверить зал на наличие очереди, но напротив стойки никого не было. Один только Максвелл сконфуженно стоял около нее, всем видом показывая взволнованность.

Я вышла обратно, прикрывая рану рукой. Обогнула Максвелла, прошмыгнула к ближайшему свободному столику и схватила пару салфеток, тут же приложив их к лицу. Они пропитались и показалась алая жидкость. Я подняла глаза и заметила, что кроме нас в кофейне вообще больше никого нет и выдохнула: у моего конфуза только один свидетель. Надеюсь, он не пожалуется руководству, иначе меня могут запросто уволить, чего мне очень не хотелось.

– Могу я чем-то помочь?.. У меня с собой платок есть, могу дать.

С этими словами он полез во внутренний карман зимнего пальто и в следующее мгновение протянул мне чистый белый платочек. Чем я тогда думала – не знаю, не уверена даже, что вообще думала, ведь моментально схватила его и побежала обратно в служебку. Смочила платок и вытерла струю, успевшую опуститься аж до подбородка. Я крепко прижимала ткань к переносице, и только потом поняла, что натворила. Носом почувствовала аромат мужского парфюма, перемешанного с кровью, исходившего от платочка, и быстро вернулась назад с удивленным выражением лица. Максвелл смотрел на меня неприкрытым интересом, будто бы рентгеновским зрением изучал строение моего тела изнутри. Наши взгляд столкнулись: мой, полный ужаса, и его, слегка суженные порывами смешков. Моя суетливость явно его развеселила, только вот лично я ничего смешного совсем не вижу.

– Я… Извините… – мои губы словно перестали слушаться меня, а слова сталкивались друг с другом при выходе, образуя кашицу из звуков.

– Ничего. Я ведь сам предложил. – Порываясь вернуть платок, я остановилась, ведь он был в моей крови. Она наконец-то перестала идти, но сама рана явно выглядела ужасно, судя по косому взгляду, который Максвелл то и дело бросал на мой нос, неумело стараясь это скрыть. – О, я могу сбегать купить пластыри! Давайте, я быстро!

– Стойте, нет! – буду я еще клиента просить что-то мне купить. Тем более дополнительная упаковка пластырей – удар по моему кошельку и желудку, который останется без порции ужина на несколько дней. А один прием пищи в день, кроме субботы и воскресенья – это слишком даже для меня, человека, относительно привыкшего к пропуску завтраков и ужинов.

Максвелл вскинул бровь, но правда остановился. Мне не хотелось раскрывать подробности моей бедной жизни одинокого студента без родителей и единственным мелким заработком, поэтому я смутилась:

– Дорого же… – единственное, что додумался выдать мой мозг. Максвелл залился звонким смехом, будто я рассказала ему анекдот. Он махнул рукой и ответил:

– Ерунда! Я быстро. – И удалился.

Я не стала его останавливать второй раз. В конце концов это он вызвался купить мне пластыри, а тем более раз уж это бесплатно, мне остается только надеяться, что до того момента, как он вернется, никто не захочет выпить кофе.

Так и случилось: мне повезло, ведь Максвелл и правда вернулся в скором времени, гордо протягивая мне ленту пластыря, шмоток ваты и перекись водорода. Я вопросительно вскинула бровь, а он лишь пожал плечами:

– Обычных пластырей не было, я взял лентой. Но лентой будет больно на открытую рану, нужна ватка. А у тебя там чуть ли не открытое мясо, надо обработать.

Я тяжело выдохнула и хотела потереть ладонями лицо, но вовремя одумалась. Здесь даже зеркал нет, чтобы я могла как следует все это сделать. Максвелл понял мой вздох и заговорщицки прошептал:

– Могу помочь.

Я вдруг задумалась: а с какого перепугу он вообще мне помогает? Сначала платок, потом аптека, теперь хочет сам мне нос обработать… Разве такое бывает?

– Меня точно уволят. – Озвучила я свою последнюю мысль вслух.

– С чего бы? – Удивился Максвелл.

– Да с того, что сначала я посетителей кровью пугала, а теперь один из них помогает мне ее вытирать. Это… Непрофессионально.

Он снова засмеялся, а я снова не поняла, что смешного только что сказала.

– Да нормально все. Все равно нет еще никого. Давай сюда.

Я вышла из-за стойки и прикрыла глаза. Его взгляд вдруг посерьезнел, шершавые пальцы коснулись моего подбородка и чуть приподняли мое лицо. Жгучие капли брызнули мне на рану, она сразу зашипела и отозвалась жгучей болью, отчего я шикнула меж зубов. Ватка заткнула шипение на моем носу, а ее сверху прижал кусок ленточного пластыря.

– Вот так. – Оценивающе воскликнул Максвелл.

– Спасибо. – Только и смогла выдавить в ответ, виновато поглядывая в сторону окровавленного платочка, от бывалой белоснежности которого теперь могут только ходить легенды.

– Да ничего. Не парься.

– Я постираю. – Пробубнила я скорее себе, чем Максвеллу.

– Ну, тогда будет повод встретиться еще раз. Заодно расскажешь, откуда у тебя такая рана. Пока!

…Я заметила, что он перестал обращаться ко мне на "вы", когда говорил последние фразы. Покосилась на платок снова, поняв, что мне впечаталось в голову то, что он сказал, прежде чем попрощаться.

В абсолютном шоке с произошедшего я вернулась за стойку и, словно в трансе, отработала свою смену. Лица людей снова стали замыленными, расплывчатыми, непонятными, и только одни черты мелькали перед глазами, все никак не желая уходить.

Я посмотрела на время и чуть не вскрикнула от восторга. Мало того, что я могу идти домой и закрывать «Мятник», так завтра еще и суббота. А это значит, что вместо пяти часов я могу поспать семь, а то и восемь! Я поспешила на остановку и села, как всегда, на последний в это позднее время и, к моему огромному счастью, пустой трамвай.

Утром я не заметила, но сейчас точно видела, что кто-то убрал мою кровь на лестнице. Скинув одежду и бросив на пол рюкзак, я грузно свалилась на свою кровать с чувством полного опустошения. Никакой домашки или других дел. Кроме урчавшего живота. Если бы мне не нужно было принимать таблетки, я бы без раздумий легла спать, однако, громко простонав какие-то ругательства, встала и пошла на кухню. Однако, проходя по коридору, я остановилась: мой взгляд скользнул по брошенной в неположенном месте куртке, из кармана которой торчал носик крышки перекиси. Я достала ее и повертела баночку в руках. Затем взяла моток пластыря и аккуратно поставила в аптечку в ванной. Мне вспомнился окровавленный платок, так что я тоже его достала и сразу постирала руками. Он все еще был с красными пятнами, так я что замочила его в холодной воде и оттирала порошком, предназначенным для стиральной машины: я так делаю всякий раз, когда надо оттереть кровь с какой-нибудь одежды. Я хлопнула себя по лбу: в корзине для белья лежит одежда, в которую кровь уже наверняка впиталась настолько, что стала принтом. Эту одежду я замочила и отстирала тоже настолько, насколько это вообще возможно.

Так и пролетели добрые полчаса. А мне нужно еще поесть, чтобы принять лекарства. Мой взгляд снова упал на платок. Голова отказывалась думать, но я все равно заставила себя выстроить цепочку мыслей: что, мать его, сегодня произошло?

В первый раз за двадцать два года ко мне кто-то так добр и снисходителен. Так доброжелателен и действительно заинтересован в том, чтобы помочь мне. Я плотно сжала губы и нахмурилась. Искренне не понимаю его намерений, но мне все равно следует быть настороже.

Обычно так и началась моя "дружба" со сверстниками в начальной и средней школах. Кто-то мне помогал по доброте душевной, я видела намек на интерес к моей персоне и отдавала человеку всю свою энергию и большую часть времени. А человек-то и не хотел особо дружить со мной, как выяснялось позже. Непозволительно позже. Я с грустью сжала платок тонкими бледными пальцами. И тут же удивилась: откуда во мне столько грусти? Казалось, что всю ее я выплакала еще там, в доме родителей. А вот о нем думать о нем вообще не хотелось: я поклялась себе после переезда сюда никогда больше не вспоминать подробности тех времен.

Я стала такой именно из-за них. Точнее, из-за того, что они делали со мной. А еще точнее, из-за того, что они сделали из меня. Наверное, если бы не они, я стала бы кем-то вроде Максвелла или Миланы: добродушной простушкой, для которой друзья, путешествия и тусовки – самое важное в жизни. Но увы, ничего из вышеперечисленного не волнует меня абсолютно. Единственное, что беспокоит меня – это как бы закрыть все счета и не умереть от голода и болезней. У меня проблемы с щитовидной железой, желудком и целый спектр заболеваний спины и ног. От щитовидки и живота приходится каждый день пить лекарства, а с остальным приходится смиряться.

А однажды даже из-за того, что маменька с папенькой наплевали на мою аутоиммунную болезнь, я чуть не умерла. Это был первый раз, когда я была на волоске от смерти. Второй раз маленькая я опрокинула на себя ковш с кипятком; на животе до сих пор уродливые следы от ожога. Дряблая, сморщенная кожа, немного обвисшая, и смотрится просто омерзительно на моем бледном тощем теле. Третий раз я попала под машину, а от четвертого на моей левой руке зияют продольные толстые шрамы на запястье.

Я повесила платок на батарею в ванной, скудно перекусила тем, что осталось в холодильнике, снова обработала рану и отправилась спать. Удивительно, но мне не спалось; такого не случалось по крайней мере несколько лет. Глаза слипались и все тело ныло от усталости, но разум раз за разом находил новые мысли, не дающие мне уснуть.

Но в конце концов удалось. Будильник запел прямо у моего уха в семь, отрывая от вдруг ставшей ужасно мягкой и приятной подушки и заставил открыть глаза.

Надо идти на работу. К большому счастью, я не получила звонков от руководителя, а значит пока что меня пронесло и я не уволена. Пока я надевала свой несменный свитер, то и дело поглядывала на дверь ванной комнаты. Надо ли мне брать платок с собой, надеясь на встречу с Максвеллом? Мы неизбежно встретимся в университете, но мне было ужасно неудобно перед ним. Недолго думая, я все же сунула его в карман и пошла к остановке.

По субботам я работаю полный день, но ухожу раньше. В этом вся прелесть графика в выходные, однако большой минус в том, что приходится вставать ни свет, ни заря. Но завтра… Завтра мне не нужно на работу, вместо меня выйдет Милана.

Сегодня он не пришел. Странное, неописуемое чувство внутри меня заставляло поглядывать на дверь и всматриваться в лица клиентов, стараясь разглядеть знакомое. Белоснежный платочек в кармане шпарил кожу хуже кипятка. Я порывалась его вытащить и положить куда-нибудь в другое место, но заставляла себя терпеть.

Я вернулась в квартиру немного разочарованная. Откуда это чувство вообще взялось – не представляю. Мне казалось, что я давно разочаровалась во всем, чем только можно, но у судьбы другие планы: последние два дня она то и дело меня удивляет.

На следующий день я была дома. Сходила в магазин, купила себе хлеба, яиц и молока в своем любимом маленьком магазинчике, где цены на порядок ниже, чем в супермаркете. Пора бы найти замену яйцам, они стоят мне уже поперек горла: я их ем почти каждый день. Сделала все домашние дела: прибралась в комнате, помылась сама, протерла пол. Выполнила домашку и снова увалилась спать, в ожидании выходного.

Воскресение прошло ужасно быстро. Обычно я его провожу за сном, и это не было исключением. Очередной будильник затрезвонил, как назло, в точно назначенное мной время. Из забытой мною закрыть шторки выглядывали лучики солнца, такие, какие бывают только в середине зимы: светлые, почти белые, подрагивающие от столкновения с летящими шмотками снега. На третий этаж доходили только макушки берез, стоящих во дворе, шелест их листьев летом и осенью мне порядком надоедал. А именно солнце мне виделось, так как, хвала Богам, которые составляли мое расписание, у меня они начинались чуть позже обыкновенного.

Я приоткрыла глаза и тут же захлопнула их обратно, прошипев тихое "ай". Свет ударил мне прямо по больному носу. Кое-как встала и залепила рану пластырем, оделась и вышла.

Сегодня я точно отдам платок, чего бы мне это ни стоило.

Перепрыгивая грязные сугробы, лавируя между льдом и снегом, я пробралась в здание университета. Подошла к нужной аудитории, заглядывая в лицо каждому встречному, но так и не нашла нужное. Даже когда толпа зашла внутрь, на тот самом месте было пусто. Я тяжело вздохнула и отвернулась к окну, разглядывая на нем разводы от неудачной попытки его оттереть от многолетней грязи. В этих разводах я от скуки умудрилась разглядеть картину разбитого сердца. Несчастное уродливое лицо без правого уха грустило, а я рядом с ним было пятно, напоминающее сердце. А маленький кусок грязи – это уходящий в даль виновник.

Я взяла платочек и принялась рассматривать его. На самом деле мне не хотелось его разглядывать до этого, мне казалось, что, изучая его структуру, я вторгаюсь в личное пространство Максвелла. Но сейчас почему-то этого чувства не было, так что я провела пальцем по кружевной окантовке сантиметра два в ширину. Замысловатый узор цветочков оказался белой клумбой пионов и астр. Они боролись друг с другом за главенствующее место на обрамлении. Я тыкнула пальцем на пион и шикнула ему: "не трогай астру!", так как он явно на нее замахнулся.

Баталия бы наверняка закончилась безоговорочным проигрышем астры, если бы я не положила платок обратно в карман. Из университетской столовой я вылетела самой первой, едва не вприпрыжку идя к остановке.

Милана как обычно встретила меня приветливой улыбкой и покинула кофейню. Мне не было до нее особого дела, так что я спокойно переоделась и встала за стойку.

Поздним вечером клиентов почти не было, однако руководитель настаивал на том, чтобы мы работали вплоть до закрытия: до одиннадцати. Как работнику, мне это не нравилось, но как посетитель я бы с удовольствием сходила в одиннадцатом часу прогуляться в одиночестве и выпить какой-нибудь обжигающий латте. До закрытия осталось около пятнадцати минут, так что я стянула с себя фартучек и аккуратно его сложила, как вдруг испугалась от внезапного звонка колокольчика на входной дверце. Вошел высокий молодой парень в темном пальто.

– Максвелл. – Даже не спросила, а отчеканила я в полном шоке. Я привыкла видеть его в белой рубашке, так как каждый день он приходил на учебу именно в ней. Но сейчас его уложенный горшочек на голове был зачесан назад, открывая лоб, а черный джемпер и пальто смотрелись безумно элегантно и стильно. Мне вдруг стало стыдно за свой свитер.

– Извините, до закрытия еще десять минут. Могу я сделать заказ? – Он виновато улыбнулся, чуть наклонив голову. Отчего-то уголки моих губ тоже поползли наверх, но я остановила их и ответила, нагятивая фартук обратно:

– Конечно. Что будете заказывать?

– Мне американо размера эм. А могу я угостить вас кофе?

Я уже взяла заварник и застыла, недоверчиво покосившись на усевшегося за ближайший столик Максвелла. Он скинул пальто, положив его на спинку стула, и открыл свои широкие плечи, обернутые джемпером. Невольно мой взгляд остановился на мышцах рук. Я рассматривала его спину. Для меня это всегда было особым ритуальном, приносящим боль, но его лопатки и позвоночник совсем не причиняли ничего такого. Он увидел мой подозрительный взгляд и быстро добавил:

– Время позднее, посетителей нет. Я оплачу!

– Руководитель явно будет не в восторге.

– Почему же? Вы на работе, никуда не уйдете. Если кто-нибудь придет, вы его спокойно обслужите.

Не знаю, почему, но я согласилась. То ли его спокойный, размеренный тон на меня так подействовал, то ли желание выпить бесплатного кофе спустя пару лет. А то я все время чувствую его запах, не в силах сделать даже глоток. Сделав Максвеллу заказ, я подумала, чего хочу. Первой мыслью был латте, но я передумала, и сделала классический раф.

Я неловко уселась напротив Максвелла. Он прожигал меня заинтересованным взглядом, когда моя рука протянула ему стаканчик.

– Ваш заказ. – Пробубнила я. Он рассмеялся.

– Благодарю. – Он сразу сделал глоток. Я округлила глаза: кофе же невероятно горячий! Максвелла это вообще не смутило, он лишь с блаженством причмокнул губами, слизывая пенку со рта. Мои глаза упали на стакан в моих руках. Я неуверенно поднесла его к своему рту и вдохнула знакомый аромат.

Сняла крышечку со стакана и прислонила край к губам, запрокинув голову чуть-чуть назад. Горячая жидкость коснулась моего языка, разливаясь во рту. На меня нахлынул шквал мурашек. Сначала я почувствовала горечь, которую сразу захотелось выплюнуть обратно, но потом она вдруг стала невероятно сладкой. Я чуть не проглотила жидкость вместе с языком. Попыталась оторваться от стакана, но не получилось: моя голова будто к нему приклеилась. Одним залпом я осушила половину среднего размера кофе. Максвелл подавился от такой картины и, давясь от смеха, спросил:

– Ты что, кофе никогда не пила?

Я молча уставилась на него. Он, видимо, понял, что зря это спросил, поэтому добавил:

– Извини.

– Ничего. Знаю, это странно, работаю в кофейне несколько лет, и за все это время ни разу не пила кофе.

Максвелл повертел стакан в руках.

– Ты вкусно делаешь его.

– Спасибо.

– Жалко, что я раньше не заходил в это местечко. Тут уютно и вкусно. – Последнее слово он произнес с какой-то непонятной мне интонацией, а я лишь пожала плечами:

– Это моя работа.

У меня на языке висело несколько вопросов. Во-первых, какого черта кофе такой вкусный? Я сделала еще пару громких глотков. Во-вторых, что происходит? Я сижу в рабочее распиваю напиток с человеком, которого едва знаю, если «абсолютный ноль» можно назвать «едва». В-третьих, меня до сих интересуют его намерения, я с большой осторожностью разговариваю с ним и тщательно подбираю слова. В-четвертых… Что он такого нашел во мне, некрасивой девушке с дерьмовой жизнью? У него куча друзей в университете. Если его заинтересованность – это просто жалость, то я готова послать Максвелла прямо сейчас.

– Почему ты сейчас здесь? – Спросила-таки я. Не из интереса, а из тех намерений, чтобы прекратить этот жалостливый спектакль. Максвелл запустил руку в волосы. Ему явно не понравился мой вопрос, но я должна знать.

– Потому что мне захотелось попить кофе.

– Но ты мог выпить его где угодно.

– Только эта кофейня в этом квартале работает до одиннадцати. – Он пристально всмотрелся в мои глаза, четко проговаривая каждое слово.

– Какой человек в здравом уме захочет выпить кофе в одиннадцатом часу и захочет угостить бариста? – Продолжала я, тут же вспомнив свои размышления о том, что это я была не против. Ну и ладно. Максвелл усмехнулся и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула.

– Мне понравилась эта кофейня. Тут уютно, я люблю мятный цвет.

Я огляделась и даже слегка разочаровалась. Стены холла были глубокого мятного цвета с вырисованными где-то темными цветочками. Мой взгляд потемнел и уставился в стол.

– А еще бариста тут без моей помощи может запросто истечь кровью, так что надо за ней кому-то приглядывать, а?

Он не выразил никакой эмоции, пока это говорил, кроме дурацкой ухмылки на пол-лица. Мое сердце упало вниз, с треском разбившись о кафельный пол. И нет, вряд ли это из-за аритмии. С насмешкой он добавил:

– Видела бы ты сейчас свое лицо. Скоро закрытие, думаю, пора закругляться.

Мой взгляд упал на дисплей телефона. И правда, еще пара минут и моей ноги здесь быть не должно. Я быстренько все убрала, Максвелл оплатил заказ, и мы вышли на улицу.

– Проводить тебя? – Спросил он, внимательно разглядывая черное небо.

– Нет. Я на трамвае. – Ответила я, не сводя взгляд с остановки. В такое время по городскому кольцу трамвай останавливается последний раз, поэтому пропустить его означало идти больше полутора часов пешком по холодной улице. Да, вроде декабрь, но это как раз показывало, насколько сейчас морозные ночи. Максвелл внимательно посмотрел на меня и пошел к остановке, подозвав жестом.

– Все равно некрасиво просто оставить тебя тут. Мужской долг. – Подмигнул он. Почему-то от этого действия у меня не появились бабочки в животе, как это бывает у героинь фильмов и книг, а все внутри болезненно съежилось. Я просто кивнула и встала рядом с ним на остановке. Он достал телефон и начал что-то в нем делать, а я подумала, что будет невежливо доставать свой и делать вид, будто с кем-то переписываюсь или читаю ультраважные новости. Ничего подобного, мне уже давно никто не пишет, разве что деканат. А новости меня мало интересуют.

Трамвай подъехал через несколько минут. Максвелл прощально помахал мне рукой и зашагал прочь. А я села в почти пустой трамвай.

Когда он ушел вернулась пустота, и я заметила это только тогда, когда осталась одна. Чувство пустоты стало для меня привычным, но я даже не заметила, что оно ушло. На самом деле это было теплое, давно забытое ощущение, мне оно понравилось. Может даже не забытое, а никогда не испытываемое, но это неважно. Важно то, что я забыла отдать Максвеллу чертов платок.

Глава 3

Какое-то время я не видела Максвелла. Странным образом у меня появилась привычка заглядывать в лица своему окружению. Доселе такой необходимости у меня не возникало, поэтому ощущения странные. Я отгоняла все навязчивые мысли прочь.

Я знаю этот эффект. Обычно такое случается у мужчин после армии, когда они делают предложение первой женщине, обративших на них внимание. Раньше такое случалось в школе, когда ко мне были добры, а я воспринимала это как интерес. Теперь я не наступлю на те же грабли. Нужно немедленно прекратить искать встречи с человеком, с которым я разговаривала два раза в жизни. Отдать ему платок и вычеркнуть из своей жизни.

Я перевернула страницу старого учебника и уставилась на расплывчатый текст. Буквы плясали на строчках. То был вальс, танго, сальса.

Страница была серо-желтоватой, скучной по сравнению с кадрилями и менуэтами чернушных парочек гласных и согласных. Прямо перед носом одна-одинешенькая буковка изящно поклонилась и продолжила вырисовывать пируэты и фуэте, прежде чем достигла конца абзаца, где еще десятки таких же выстроились в очередь на следующую страницу. Глаза смыкались от желания спать, поэтому я моргала часто и долго, чего очень не хотелось, ведь когда я закрываю глаза, то пропускаю бурре, гавот и котильон очередных букв.