Время шакалов

Михаил Ефимович попробовал подать заявление о мошенничестве в отделение полиции, указав на предполагаемых преступников – соседей хачиков, но заявление у него не взяли, объяснив, что факт мошенничества он должен доказать сам в суде, подав заявление на банк, который выдал ссуду кому-то по его утерянному паспорту.

Михаил Ефимович так и сделал, но судья – тоже кавказец, решил, что всё оформлено правильно, копии документов верны. Подпись Михаила Ефимовича на договоре займа соответствует его подписи на паспорте, а потому, Михаил Ефимович Рзавец должен вернуть ссуду со всеми накопившимися процентами. Или банк продаст его комнату в счет долга.

Денег у Михаила Ефимовича не было и вернуть чужой долг он не смог, напрасно убеждая банк и полицию, что денег этих он не брал.

Через три месяца банк подал в суд иск о продаже комнаты Михаила Ефимовича в счет долга, и суд охотно поддержал банк в его стремлении вернуть деньги с выгодой.

Банк выставил комнату Михаила Ефимовича на продажу и вскоре продал её за бесценок – раза в три ниже рыночной стоимости, объяснив, что никто не хотел покупать эту комнату из-за соседей кавказцев.

Небольшую разницу между продажной ценой комнаты и банковским долгом, этот банк положил на счет Михаила Ефимовича, поскольку тот отказался брать эти деньги, всё ещё надеясь, что правда и справедливость восторжествуют и ему не придется расплачиваться жильем за мошенников.

Отведенные три месяца на выселение из своей комнаты, Михаил Ефимович провел в тщетных попытках оспорить решение суда, из-за чего бросил работу грузчиком и жил на остаток своих сбережений, а когда они кончились, то начал брать деньги с банковского счета, которые тоже скоро кончились: приходилось платить адвокатам и в судах.

Ничего доказать ему не удалось и однажды Михаилу Ефимовичу пришла повестка, извещающая его о предстоящем выселении из квартиры. Он убежал из дома в этот день, надеясь, что без него его не выселят – так и случилось. Потом ещё два раза приносили повестки: он за них не расписывался в получении, но служебные исполнители брали подписи у соседей – хачиков, что он отказался брать повестки.

Однажды в полдень, вернувшись домой с очередной встречи с адвокатом, Михаил Ефимович застал судебных приставов, выносящих его вещи из квартиры и складывающих их в кучу, чуть в стороне от подъезда. Он оцепенел: рушилась его последняя связь со столицей в виде простого, но собственного жилья. На его возмущение равнодушные приставы показали бумагу с постановлением суда об его выселении из не принадлежащей ему комнаты.

Михаил Ефимович побежал в полицию, чтобы остановить произвол: нельзя же выбрасывать человека на улицу без предоставления ему другого жилья, но в полиции только посмеялись над ним: давно уже можно выселять, даже за неуплату коммунальных платежей в течение полугода, а за долги банкам и вовсе нет никаких ограничений на изъятие жилья.

– Куда же я дену свои вещи,– спросил Михаил Ефимович, – они так и будут лежать у подъезда?

– Можете не беспокоиться за вещи,– отвечал ему дежурный, – приставы должны вызвать машину, вещи погрузят и отправят на ответственное хранение на складе, откуда вы сможете забрать их, когда определитесь с жильем.

Вернувшись домой, Михаил Ефимович не застал ни приставов, ни своих вещей: только соседи кавказцы сидели на скамейке у подъезда и веселыми криками приветствовали его: «Ну что ученый, не хотел продавать комнату – теперь она даром достанется нам, а ты, как собака, будешь жить на улице. Я говорил тебе, что Москва наш город, а ты не поверил, – кричал Сослан, показывая неприличные жесты.

Покуражившись ещё, хачики ушли, освободив скамейку, на которую и уселся Михаил Ефимович, совсем обессилев от нагрянувших напастей.

– Хорошо, хоть вещи отвезли на хранение, – подумал он,– сниму комнату, денег хватит на месяц, а там видно будет: адвокат обещал, что всё уладится, и комнату мне вернут. Тогда продам её и уеду домой в квартиру матери, проживу на эти деньги год, а там и пенсию начну получать, досрочно, как безработный.

Пока он успокаивал себя надеждами, подъехал фургон. Из него вышел пристав и спросил у Михаила Ефимовича, где тут вещи, которые надо отвезти на склад для хранения.

– Это мои вещи, – отвечал Михаил Ефимович, – их уже отвезли, скажите только куда?

– Ничего не знаю, – вот бумага с описью вещей, которые надо отвезти из этого дома, мы ничего и никуда не отвозили.

Пристав вместе с Михаилом Ефимовичем прошли к соседнему подъезду, где сидели две старушки и спросили у них, куда делись вещи от подъезда. Старушки отвечали, что подъехала грузовая машина «Газель», там были три человека кавказской наружности, они погрузили все вещи и уехали. Старушки думали, что это их вещи, потому что при выносе этих вещей из дома тоже присутствовали три кавказца.

Пристав выругался и уехал, а Михаил Ефимович понял, что его соседи организовали похищение всего имущества, которое, возможно, просто вывезли за город и где-нибудь выбросили, потому что ничего ценного для посторонних там не было.

Он лишился одежды и обуви, а главное, всех документов, кроме паспорта, который теперь всегда носил с собой и свидетельства собственности на комнату, которое требовалось адвокатам.

Только сейчас, он ясно и отчетливо понял, что не вернуть ему ни комнаты, ни вещей и снова, как и сорок лет назад, он оказался в Москве на правах приезжего, но тогда была юность и надежды на благополучную и яркую жизнь, а сейчас была старость и никаких надежд.

Михаил Ефимович сел на скамейку у своего подъезда, ощущая, как тоска и отчаяние постепенно заполняют всё его тело и душу, поглощая мысли и желания. Захотелось разом кончить все заботы и чувства.

Он встал и бесцельно пошел прочь от своего бывшего дома, углубился в жилые кварталы, перешел железную дорогу, рощу, пустырь и оказался рядом с заброшенной фабрикой, огороженной бетонным забором.

Рядом, в низине протекал ручей, на склоне росла одинокая береза, и у Михаила Ефимовича появилось осознанное желание повеситься именно на этой березе. Он подошел ближе, подыскивая подходящий провод или веревку, чтобы исполнить своё последнее желание, но, к счастью, ничего не нашел.

Тогда Михаил Ефимович пошел на заброшенную фабрику, зашел в старое кирпичное здание, в поисках веревки взобрался на чердак, но ничего пригодного для сведения счетов с жизнью там не нашел и остался ночевать в прогретом майским солнцем чердаке. Так предполагаемое место его самоубийства стало местом продолжения его столичной жизни.

Вспоминая все перипетии своей жизни, под мерный шум дождя, Михаил Ефимович перекусил пару раз из своих запасов, подремал и вечером уснул окончательно, в надежде на завтрашний погожий день, чтобы продолжить добывание средств к существованию.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Недели через две после дождливого дня воспоминаний, проведенного на чердаке, солнечным утром, Михаил Ефимович, одевшись и позавтракав из своих припасов, увязал две стопки книг и отправился к людям по своим торговым делам.

Аккуратно прикрыв вход в подвал, ведущий на чердак, куском шифера, валявшегося неподалеку, Михаил Ефимович осторожно выглянул из бункера, как он называл спуск к подвальной двери, и, убедившись, что поблизости нет посторонних, поднялся по ступенькам и зашагал прочь от дома, держа в руках по увесистой стопке книг, перевязанных капроновым шнуром.

Он спешил на своё рабочее место у автобусной остановки, где сегодня решил торговать книгами. Путь его, как всегда, пролегал вдоль заброшенного цеха, бывшей здесь, до демократии, фабрики.

Неожиданно, сверху упали одиночные капли дождя. Он поднял голову: небольшая тучка повисла в ясном небе над головой и капли дождя падали именно из неё. С книгами в руках попасть под дождь – значит лишиться торговли, и Михаил Ефимович укрылся под бетонным козырьком над входом в заброшенный и разграбленный заводской цех, поставив связки книг ближе к стене, чтобы не промокли, если дождь разойдется.

Редкие крупные капли дождя падали на сухую землю, вздымая фонтанчики серой пыли и оставляя после себя темное пятнышко намокшей земли. Внезапно, дождь усилился, земля вскипела от поднятой каплями пыли, которая мгновенно осела, прибитая следующими струями дождя.

Темные пятна влажной пыли слились вместе, земля наполнилась влагой и вот уже побежали мутные ручейки, увлекая своим потоком мелкие кусочки земли, листья, щепки и всяческий мусор от человеческой деятельности.

– Вот и меня несет, как этот мусор, мутный поток нынешней хищной и подлой жизни и неизвестно, удастся ли мне выбраться на берег или унесет в болото безысходности, где я сгину окончательно, как эти потоки дождевой воды, стремящиеся в зловонную лужу, что разлилась неподалеку в низине, – подумал Михаил Ефимович, наблюдая, как завеса дождя скрыла опушку рощи и дома за ней – туда он и держал свой путь.

Дождь кончился также внезапно, как и начинался. Сразу выглянуло солнце, воздух, очищенный от пыли и копоти большого города, стал прозрачен, цвета яркими и сочными и даже руины заводских зданий, омытые дождем, выглядели значительно и обнадеживающе. Беспорядочное скопление домов вдали, сквозь прозрачный воздух, стало казаться ближе и привлекательнее и Михаил Ефимович, подхватив свои связки книг, направился по тропинке вдоль остатков бетонного забора в ту сторону, старательно обходя лужицы ещё не успевшей впитаться в землю дождевой воды.

В роще запели птицы, с карканьем пролетела стая ворон, в небе виднелась полоса от пролетевшего самолета: жизнь проявлялась и кипела вокруг одинокого бывшего человека, поспешающего к людям, обеспечивающим ему, самим своим существованием, жизнь и надежду на лучшую долю.

По извилистой тропинке, Михаил Ефимович направился в сторону жилого массива, виднеющегося вдалеке за деревьями и железной дорогой. Тропинка пролегала вдоль бетонного промышленного корпуса заброшенной фабрики, с выбитыми стеклами окон, развороченными рамами и дверями, и уходила вниз в небольшую лощину, в которой стояла одинокая береза на берегу протекающего рядом ручейка.

Однажды, он прошел вверх по ручью и обнаружил его исток в виде ключа, бьющего из-под земли на опушке чудом уцелевшей березовой рощи. В исток ключа была вставлена железная труба, из которой и вытекала эта ключевая вода.

У трубы толпилось несколько человек с пластиковыми бутылями, в которые они по очереди набирали воду: видимо наслушались ТВ о целебных свойствах родниковой воды, вот и запасались здоровой, якобы, водой для питья – вместо водопроводной.

За рощицей, на опушке которой бил родник, находилось небольшое, старое и уже заброшенное кладбище и вполне вероятно, что именно оттуда и вытекала родниковая вода, но это обстоятельство не останавливало желающих испить ключевой воды. Михаил Ефимович тогда подивился на посетителей родника, но больше туда не ходил – не место бомжу среди людей, озаботившихся своим здоровьем.

Сейчас, подходя к ручейку, он услышал нагло – торжествующие крики воронья, стая которых вилась около одинокой березы. Подойдя ближе, он понял причину вороньей свары: на березе, у самой вершины, в развилке веток застряла пестрая кошка.

Как она оказалась здесь, вдали от человеческого жилья было непонятно: хозяева, наверное, просто выбросили домашнее животное на улицу и подальше от дома, а здесь бродячие собаки загнали кошку на дерево. Но домашние кошки не умеют спускаться с деревьев – вот и эта, взобравшись на березу, оставалась здесь, пока её не заметили вороны, которые решили подкормиться свежим кошачьим мясом и устроили охоту на несчастное бездомное существо.

Пернатая банда ворон действовала умело и слажено, как и человеческая преступная группировка. Несколько ворон сидели на ветвях перед кошкой и громкими криками привлекали её внимание к себе, а в это время другие вороны, молча подлетали к кошке сзади и били её с лёта крепкими клювами в голову и туловище, так, что кровью были уже обрызганы нижние ветви и листья березы.

Кошка уже ослабела и не оборонялась, а только жалобно мяукала от каждого удара вороньим клювом. Если бы она не застряла в ветвях, то свалилась бы обессилено с дерева и тем самым спасла себе жизнь, но знать не судьба, ей пожить ещё на белом свете.

Когда Михаил Ефимович подошел вплотную к березе, всё было кончено: вороны с разных сторон набросились на израненную кошку и стали расклевывать её, ещё живую, выдирая клочки шерсти и кусочки мяса и не обращая внимания на подошедшего человека.

Михаил Ефимович подобрал несколько камней и, кидая их в стаю ворон, отогнал серых убийц от неподвижной, но возможно ещё живой кошки. Вороны, недовольно каркая, стали кружиться вокруг, ожидая ухода человека, чтобы закончить раздел своей добычи. Михаил Ефимович посмотрел вверх и понял, что спасти кошку ему не удастся: нижние ветви березы были на высоте трёх метров, потом ещё метров семь вверх по веткам – человеку его возраста такие лазанья уже не под силу.

Постояв, минут пять, он прислушивался, но кошка уже не мяукала, и он пошел дальше, уверяя себя, что опоздал и всё равно помочь бы не смог. Он шел, не оборачиваясь и слыша сзади торжествующее карканье воронья, набросившегося на свою добычу сразу же, как только человек пошел прочь.

– Нет, не гуманно выбрасывать домашних животных на улицу, когда они надоели или стали старыми и ненужными, как изношенные вещи, – думал Михаил Ефимович, продолжая уходить по тропинке от дерева и от воронья, – надоело животное, надо поступать так, чтобы его жизнь окончилась без мук, как у этой кошки, и без голода и холода зимой – как у дворовых бездомных собак и кошек, брошенных во дворах домов и на дачах.

Вот его, например, ещё давно, бывший тесть – Семен Ильич, когда они с Саной бывали в гостях у её родителей, попросил однажды, унести куда – нибудь подальше, их старую кошку, которая стала мочиться по углам квартиры, создавая такие запахи, которые перебивали запах обжитого еврейского жилища.

Михаил Ефимович, уходя вечером из гостей, посадил кошку в сумку, привез к своему дому и, отправив Сану домой, понес кошку в ближайший скверик, но не выбросил её и не ушел прочь, а заботливо сделал петлю из веревочки, предусмотрительно взятой у тестя на кухне, надел эту петлю на голову кошки, спокойно сидевшей у него на руках, привязал другой конец веревки к ветке дерева и отпустил кошку с рук.

Веревка натянулась, и кошка повисла, судорожно цепляясь когтями за веревку, изворачиваясь и пытаясь перекусить веревку, но тщетно. Он тогда постоял, наблюдая с болезненным любопытством, как животное борется за жизнь и как жизнь покидает его, подождал, когда кошка затихла, снял веревку с дерева, положил мертвую кошку снова в сумку и, подходя к дому, выбросил её вместе с петлей в мусорный бак.

– Вот примерно так и нужно поступать: и дело сделано, и животное не мучится, – закончил Михаил Ефимович свои размышления, навеянные расправой ворон над бедной кошкой.

Хотя была тогда с ним и неприятность: утром следующего дня, уходя на работу, его жена Сана прихватила пустую коробку из-под обуви и, выкидывая её в мусорный бак, увидела там кошку своих родителей с петлей на шее.

Потом, при семейных ссорах, жена всегда называла Михаила Ефимовича живодером или палачом, припоминая ему эту самую кошку. В ответ, он называл жену эсэсовкой: по первым буквам имени и отчества – Сана Семеновна, что для неё было очень оскорбительно и их домашние ссоры заканчивались длительным и злобно – молчаливым перемирием.

Но Михаил Ефимович и тогда, и сейчас, считал и считает, что поступил с кошкой правильно и гуманно.

За этими раздумьями он незаметно приблизился к жилым кварталам, где ему предстояло добывать себе на пропитание из тех же самых мусорных баков, где кормились такие же бездомные, как и он, брошенные хозяевами кошки и собаки.

Так, на собственном опыте, Михаилу Ефимовичу приходилось решать: что же гуманнее и демократичнее – жить, выброшенным из общества людей, или самому безболезненно удавиться на чердаке, как он когда-то удавил кошку.

      II

Проведя обычный торговый день, Михаил Ефимович засобирался в гости к своим коллегам – бомжам, с которыми он приятельствовал уже некоторое время. Познакомились они случайно у мусорных баков – источнике их доходов. Сначала встретились как конкуренты, но выяснив, что Михаил Ефимович занимается сбором только книг, бомжи помягчали и предложили сотрудничество.

Они жили неподалеку, в заброшенном жилом доме, расселенном на снос, где Михаил Ефимович и навестил их однажды. Потом навестил ещё, и так повелось: захочется ему поговорить с людьми – он направляется к бомжам, прихватив бутылку водки для разговора, которую покупал в случае удачной торговли.

Эти бомжи имели клички: Учитель, Черный, Хромой и Иванов, которыми и общались между собой. Дали они кличку и Михаилу Ефимовичу, обозвав его Тихим, за спокойную уравновешенность в их бессмысленной и бестолковой жизни.

Было около восьми часов вечера. Основной людской поток уже схлынул с улиц в метро и электрички и на автобусной остановке, рядом с которой Михаил Ефимович разложил на тротуаре свои книги, стояло всего несколько человек, ожидая своего маршрута и не обращая на него и книги никакого внимания.

Он решил, что торговли больше не будет и стал увязывать книги в две стопки, чтобы удобнее было нести их назад на чердак. Сегодня день был удачным и он наторговал почти триста рублей, так что завтра, в среду, он вполне мог устроить себе выходной.

Михаил Ефимович взял книги и направился к общежитию бомжей, что было несколько в стороне от его привычного пути.

Проходя вдоль рынка, он зашел в знакомую палатку и купил бутылку водки, чтобы оправдать свой визит. Так было принято. Он бомжовал своё первое лето и выглядел ещё по -человечески: не в засаленной и замусоленной одежде, без резкого кислого запаха давно немытого тела и даже выбрит – иначе, кто же купит книгу у неопрятного вида человека, грязными руками перекладывающего книги? Никто. Вот ему и приходилось следить за своим видом, за что он был вполне обеспечен торговлей книгами на своё пропитание.

Его соратники по профессии бомжовали по году и больше и уже приобрели тот вид, который знаком людям при встрече с бомжами. Поэтому, визит Тихого, как его называли бомжи, обязательно обеспечивался бутылкой водки – как входным билетом в жилище отверженных.

Сунув бутылку водки в карман брюк, Михаил Ефимович, со связками книг в обеих руках, зашагал к пятиэтажке с выбитыми стеклами окон, где и разместились его соратники по мусорным бакам в одной из квартир третьего этажа. Этот дом был обречен на снос, жильцов расселили, но дом почему-то не снесли и он стоял пустой уже второй год. В нём бегали соседские мальчишки, подростки уединялись с девушками, наркоманы совершали свои ритуалы, а бомжи устраивались на ночлег – места хватало всем и пока обходилось без столкновений.

Михаил Ефимович зашел в подъезд с выбитой дверью, поднялся по лестнице и, толкнув сломанную дверь, вошел в квартиру. Там, где была кухня, у выбитого окна стоял столик с грязной пластиковой посудой. Дверь в туалет была сорвана, а унитаз разбит, в ванной уцелела только сама ванна, почерневшая от времени и заполненная пустыми пластиковыми бутылками. В комнатах лежали на полу куски поролона, служившие матрацами для обитателей сего жилища.

Сейчас, обитатели, числом четыре бывших человека, сидели на шатких табуретах за облезлым полированным столом и поглощали свой ужин, состоявший из лапши «Доширак», разведенной холодной водой и порции спиртного в пластиковой бутылке.

– А, Тихий, – приветствовал Михаила Ефимовича старшина общежития, именуемый в этой среде Учителем или Максимычем, – что, соскучился по дворянскому обществу людей, живущих во дворе? Я правильно излагаю ситуацию?

Учитель сидел в сломанном кресле. Это был мужчина лет шестидесяти, в замызганном костюме с чужого плеча, на пару размеров больше, чем требовала его комплекция, надетого на футболку. Густые длинные волосы и борода, давно немытые, с сильной проседью делали его похожим внешне на известные портреты основоположника научного учения о социализме – Карла Маркса, видимо, он действительно, в прошлой жизни был учителем, поскольку всегда говорил назидательным, поучающим тоном, присущим истинным учителям.

– Правильно, Учитель, – отвечал Михаил Ефимович, – шел в своё убежище и зашел навестить, так сказать, своих однополчан.

– Неужели зашел в гости и без подарка уважаемым людям, – удивился Учитель, на что Михаил Ефимович молча протянул ему бутылку водки. Тот удовлетворенно хмыкнул, взял бутылку и, поставив её на стол, рядом с неизвестного вида пойлом, которое честная компания уже допивала из пластиковых стаканчиков, сказал: «Ты настоящий интеллигент, Тихий! Знаешь, какой подарок преподнести обществу, но и ты прими в подарок от общества книги, которые мы собрали, обследуя наши угодья в виде мусорных контейнеров у близлежащих домов. Вон там, в другой комнате, в углу».

Михаил Ефимович прошел в комнату и просмотрел стопку книг лежавших в углу. Среди них оказалось несколько популярных современных детективов и книги ещё советских лет, хорошо покупаемых – если по низкой цене. Дело в том, что бомжи сами не могли продать книги из-за своего вида, а чистый и гладкий Михаил Ефимович, в роли нуждающегося пожилого интеллигента, вполне успешно сбывал книги, которые добывал сам или приносили его товарищи – бомжи.

– Давайте выпьем за Тихого и его читателей, которые через покупку книг, обеспечили нас выпивкой на сегодняшний вечер, – сказал учитель, – а потом мы обсудим очень важную тему: «Еврейский вопрос на современном этапе развития российского общества».

– Может не надо, Максимыч,– сказал Черный: бомж лет пятидесяти, цыганистого вида с иссиня черными волосами и бородой, за которые, по – видимому, и получил свою кличку,– и так тошно, а ты со своим еврейским вопросом – ну их к черту.

– Вот так всегда, – ответил Учитель, – как важная тема, так мы голову в кусты: не хотим, не будем и прочее, а они этим пользуются и вполне успешно. Два еврея – Гайдар и Чубайс, под прикрытием Ельцина Бориса Николаевича, по– нашему – ЕБоНа, разорили и ограбили страну, из-за них мы стали бомжами, а некоторые, как Черный, не хотят даже обсуждать этот вопрос! Нет уж, посиди и послушай умных людей – может и сам поумнеешь.

– А что, Гайдар разве еврей, – спросил Черный с удивлением, – он внук писателя Гайдара, по фамилии Голиков, мы в школе изучали, он же русский!

– Ты откуда взялся, Черный, если не знаешь простых вещей? – спросил Максимыч, – выпив свою порцию водки, поморщившись и закусив напиток кусочком хлеба, который отломил от остатков батона, лежавшего на столе.

– Я из Москвы,– ответил Черный.

–Вот видишь, из Москвы, – сказал ему Учитель, – а не готов ты ещё к современной столичной жизни, потому и бомжуешь. Ну ничего, даст бог – подучим тебя и воспитаем в духе демократии и свободы. А свободным считается человек, который понимает, что и зачем он делает – потому, что сам выбирает: что ему делать! Вот ты, сам же выбрал жить бомжом, не так ли?

– Конечно, не так,– отвечал Черный, – ты же знаешь, что квартиры я лишился обманом: по – пьяни подписал продажу квартиры и оказался на улице и без квартиры и без денег.

–Всё правильно,– заметил Максимыч, – тебя обманули и выкинули на улицу, а условия для обмана создали такие деятели, как Гайдар и Чубайс, потому, что при советской власти ты никогда бы не смог продать квартиру – даже по – честному, и никто бы её не смог купить.

И о Егорке Гайдаре, – продолжал Максимыч. – Писатель Гайдар был женат на еврейке. У них был сын – Тимур, потом они развелись. Мать Тимура снова вышла замуж – тоже из еврейского племени, фамилии не помню, да и не заслужили они, чтобы их помнить. Потом Тимур вырос, взял фамилией писательский псевдоним отца, женился тоже на еврейке и у них родился сын – Егор, тот самый! Вот и считай, кто этот Егор по национальности, а по советскому паспорту он, наверняка, числился русским. Кстати, Егор сдох пару лет назад оппившись виски, а алкоголизм – это большая редкость среди евреев.

Но вернемся к теме нашей беседы, – продолжил Максимыч и оглядел слушателей.

Михаил Ефимович присел на табурет у стены. Бомж по кличке Хромой – поскольку ходил приволакивая ногу, встал из-за стола и прилег на свой топчан. Ещё один слушатель – кудлатый мужичонка, по фамилии и кличке – Иванов, спешно допил свою порцию пойла и, вытерев рот рукавом свитера, приготовился слушать.

Максимыч, видимо и в самом деле учитель в своей прошлой жизни, иногда устраивал беседы – уроки на различные темы: чтобы оживить общение бомжей между собой после выпивки или в тоскливые безалкогольные дни отвлечь соратников от безрадостных мыслей об их нынешней жизни. Эти беседы поражали Михаила Ефимовича парадоксальностью суждений и обоснованностью выводов провинциального интеллигента, каковым, без всякого сомнения, являлся этот бомж – по кличке Учитель.