Время шакалов

Мать ушла в магазин, и Михаил осмотрелся в квартире, где прожил детство и юность до отъезда в Москву. Здесь почти ничего не изменилось: только обветшала мебель его детства, посерели давно не белённые стены и потолки. Мать после смерти его отца не делала ремонта: может не было средств или не считала нужным, привыкшая всю свою жизнь к скромному быту, который так отличался от возросших потребностей нарождающегося класса «новых русских», сумевших мошенничеством, спекуляциями и торговлей получить большие деньги и начать их тратить на украшательство своей успешной жизни на фоне нищающего населения.

Михаил тоже мечтал о материальном успехе в своей жизни, но к украшательству относился безразлично и скудную обстановку материнского дома воспринимал спокойно: мать уже пожилая, пусть живет как может – старики не любят менять уклад своей жизни.

Вернулась радостная мать, и они вдвоём посидели за столом вечернего чаепития. Мать расспрашивала Михаила о его жизни в Москве, жалуясь на редкие письма, из которых невозможно понять, как он живет.

Михаил отвечал неохотно: рассказать о реальной его жизни нельзя, чтобы не расстраивать мать, а врать тоже ни к чему и потому, он отвечал односложно, переводя разговор на местные темы о жизни в поселке.

Мать, соскучившись в одиночестве по собеседникам, подробно рассказывала о соседях и о поселке, припоминая всех знакомых Михаила.

Оказалось, что в поселке большинство жителей лишилось работы, поскольку все местные предприятия остановились из-за отсутствия средств: работают только врачи, учителя, милиция и администрация за небольшую зарплату, а остальные живут за счет пенсионеров, которые пока ещё получают пенсию, но если пенсий не будет, то как жить поселку дальше – неизвестно.

Колхозы и совхозы тоже развалились, крестьяне продают продукты и мясо в городах – за счет этого и живут. Она тоже засадила участочек возле дома картошкой и овощами, чего раньше не делала и напомнила, что отец выращивал для неё цветы на этом участке, а овощи они покупали на рынке.

Михаил помнил эти грядки с розами, пионами и гладиолусами и мать, ещё молодую, которая склонившись над цветами, пропалывала грядки. Засидевшись допоздна, они легли спать умиротворенные и Михаил, впервые за много дней, уснул на своём диване детства спокойным сном без тягостных раздумий.

Утром следующего дня Михаил проснулся свежим и отдохнувшим, позавтракал с матерью и пошел прогуляться по поселку. Был воскресный базарный день, когда крестьяне приезжали из соседних станиц для продажи своих нехитрых товаров. И сегодня на площади в центре толпился народ, но рядом с крестьянами торговали и местные жители и приезжие торговцы обувью, одеждой и всякими товарами из домашней утвари: люди приносили сюда свои вещи, посуду и различные предметы обихода, чтобы выручить немного денег на покупку самого необходимого для жизни.

Покупателей было меньше, чем продавцов, и торговля шла вяло из-за отсутствия денег и у этих покупателей. Потолкавшись на этой барахолке – точной копии московских толкучек, только победнее, Михаил прошелся дальше и потом вернулся к дому другой дорогой.

За время с его прошлого приезда, в поселке построили новую школу – такие он видел и в Москве, новую больницу на окраине. В центре он увидел две пятиэтажки, что было глупостью: строить в сельской местности многоэтажные жилые дома и отрывать людей от земли, которой в избытке, конечно дурость, принявшая вид заботы о людях, хотя и такая забота заслуживает одобрения.

Проходя по поселку, Михаил обратил внимание на новые частные дома, которые построили жители поселка со времени его прошлого приезда. Около этих домов во дворах стояли гаражи с автомобилями и мотоциклами, что говорило о прежнем достатке хозяев до этих реформ, о которых неустанно твердит ТВ, как о необходимых мерах для улучшения жизни простых людей, не спрашивая этих людей: а хотят ли они изменений в своей жизни?

Вернувшись домой, Михаил рассказал матери о своих впечатлениях и мать подтвердила, что действительно, в последние годы – до горбачевских перестроек, люди в поселке стали жить значительно лучше, многие купили автомобили, как и его отец, напомнив сыну, что надо бы сходить на могилу отца и прибраться там.

Михаил покорно согласился, а мать сообщила, что теперь многие жители остались без работы и прав был Михаил, когда в прошлый свой приезд отказался вернуться сюда из Москвы: сейчас и он бы остался без работы, а там, в Москве, у него всё хорошо с работой: если он смог приехать в отпуск домой.

Михаил не стал разочаровывать мать рассказами о своей московской жизни, однако, сообщил о предстоящем разводе с Саной, чему она искренне обрадовалась.

– Я всегда знала, что этим всё закончится, – сказала мать, – видела по тебе, что женитьба ваша была не для семьи, а по расчету. Ты хотел в Москве остаться, а этой Сане был нужен муж, чтобы прикрыть грех с ребенком, вот вы и сошлись.

Ладно бы ребенка своего завели – может и образовалась бы семья, но без детей получается не семья, а сожительство. Ещё в прошлый твой приезд, я видела, что надоел тебе этот брак, да и что это за сноха, которая к свекрови ни разу не приехала и к себе в гости не пригласила.

И потом – она еврейка. Я конечно к людям всем отношусь хорошо, но помню, как в войну у нас на Урале понаехало евреев, бежавших от немцев, так они почти все пристроились по конторам, складам и магазинам, а я, девчонка, у станка стояла на ящике, потому что роста не хватало.

Как война кончилась, так у нас и все евреи кончились – назад уехали по своим Москвам и Ленинградам. Нет, твоя жена должна быть нашего рода – племени, чтобы даже по запаху чувствовалось родство, – продолжала мать, – ничего, ты ещё молодой и с положением в Москве – вон, даже в Америку ездил, значит ценят тебя.

Найдешь себе подругу жизни, глядишь, и я внуков понянчу. Только ты, Миша, не тяни с разводом, и так сколько лет мучился: вон и седые волосы появились в голове. Жизнь промелькнет незаметно – как птица на горизонте, оглянешься в безрадостной старости, а жизнь-то вся позади, и будешь, как сейчас модно, уповать на бога и на судьбу – как будто сам и ни при чем.

Ладно, сынок – это я по-старушечьи разговорилась, а ты не робей и подбери себе женщину под стать: нечего тебе в одиночку по Москве мыкаться. Можно и в поселке присмотреть тебе подругу – в Москву, чай, любая поехать согласится: сейчас у нас здесь ни работы путевой, ни жизни хорошей не стало, – закончила мать, встала, подошла к сыну и осторожно прижалась к нему сбоку.

Михаил снова удивился: какая мать кажется ему маленькой, а когда-то он сидел у неё на коленях в люльке мотоцикла, за рулем отец и они ехали по поселку на пруд, чтобы провести там весь выходной день, и не надо ему идти в садик, а родителям на работу. Кажется, было это вчера, но прошло более тридцати лет, и сейчас его старенькая и маленькая мать могла бы уместиться уже у него на коленях, и ищет у сына защиты от времени, прижавшись к его плечу.

Он аккуратно приобнял мать за плечи, в очередной раз почувствовав себя виноватым за её одинокую жизнь и в очередной раз пообещав матери забрать её к себе в Москву, как только устроит свою личную жизнь.

Сказав матери о разводе, он не сказал, что ему придется переехать в комнату коммунальной квартиры, где, конечно, ей места не будет, перспектив получить квартиру от работы теперь не стало никаких, а купить квартиру с его зарплатой невозможно даже в мечтах.

Мать, повеселевшая от сообщения о разводе сына с ненавистной ей Саной, которая, по её мнению, сломала личную жизнь Михаилу, захлопотала на кухне с приготовлением обеда и рассказывая сыну о поселковых новостях за минувшие годы.

Когда он уехал в прошлый раз, она снова устроилась на работу, но не стала сообщать об этом Михаилу. Дома сидеть одной было невмоготу, а там при людях. Поработала три года бухгалтером в автоколонне, потом началась горбачевская перестройка, в автоколонне шофера избрали начальником тоже шофёра, который за два года развалил предприятие, заботясь только о себе и своих прихлебателях.

Его переизбрали на прежнего начальника, но было уже поздно, потому что в совхозах и колхозах, которые обслуживала автоколонна, тоже наизбирали директорами всяких проходимцев, которые перевозку грузов для хозяйств передали в кооперативы. Их автоколонна существовала кое-как, пока с нового года, из-за отсутствия денег, все сельские предприятия не встали окончательно – даже посевную выполнили только на половину, и какой теперь будет урожай неизвестно.

Она тоже посадила картошку, хотя раньше всегда покупала на рынке осенью два мешка, и ей хватало на всю зиму до нового урожая. В поселке теперь половина людей безработные: хотя многие и продолжают числиться на работе, однако зарплат не получают уже месяца три. Соседи все живы – здоровы, кроме тех, кто умер по старости или от пьянства.

Вот и живущий неподалеку Сергей, одногодок Михаила, оказался безработным и начал пить, жена с детьми ушла к родителям, а он отбирает у матери пенсию, пропивает её и даже бьёт мать, если она прячет водку и деньги.

Хорошо, что Михаил не пьёт и никогда не пил. Нехорошее дело сделал Горбачев с чертовой отметиной на лбу: разрушил страну, порушил мирную жизнь людей и сбежал из Кремля, а этот Ельцин, которого показывают по телевизору, видно по всему, нехороший человек и в народе говорят, что он пьяница, а пьяница у власти это последнее дело.

Ещё появился какой-то Гайдар, лысый колобок, и говорит, что надо все заводы и фабрики раздать каким-то эффективным собственникам, а землю раздать фермерам: похоже, что он круглый дурак, если думает, что лопатой можно вспахать поле, а серпом убрать урожай.

Михаил терпеливо слушал рассказы матери о поселковых новостях и сравнивал их со своей московской жизнью: здесь тоже наступили подлые времена, безработица и безденежье, как и в Москве, но там многие просто меняют работу, а здесь уйти было некуда и уехать тоже невозможно.

Пожалуй впервые, здесь, в поселке, Михаил усомнился в демократии: что это за равенство и свобода, если большинство людей стало жить хуже и начали появляться отдельные личности, в основном, нерусского вида, у которых неизвестно откуда заимелись деньги на открытие кооперативов, магазинов и различных посреднических контор, типа «Лабеан», как у его тестя.

Неделю Михаил прожил у матери вполне спокойно: гулял по поселку, удивляясь пустынным улицам, поскольку безработные односельчане трудились на приусадебных участках, которые стали основным источником пропитания.

Снова, как и во времена его детства, многие обзавелись свиньями и птицей на своих подворьях, а кое-где замычали коровы, которых продавали колхозы – совхозы, чтобы заплатить зарплату своим работникам.

Он поинтересовался у соседа: как тот смог купить корову – безработный же? Оказалось, что тот копил на машину, а когда деньги начали обесцениваться, то сообразил купить корову в совхозе, ещё весной, и денег этих хватило, а сейчас их бы не хватило даже на покупку козы. Живут они с приусадебного участка и от коровы – кормилицы, а в магазинах покупают только хлеб, сахар, чай и кое-что детям, на пенсию его матери.

Михаил заметил, что цены в магазинах на молочные и мясные продукты были примерно в два раза ниже, чем в Москве – вот почему пенсии матери вполне хватало на пропитание.

По привычке, Михаил сходил несколько раз на пруд, где купался и загорал на солнце в гордом одиночестве, среди пасущихся телят и коз, поскольку никого из взрослого населения здесь не появлялось даже в выходные дни, а дети прибегали искупаться и быстро убегали по своим делам, не обращая внимания на заботы родителей.

Кинотеатр тоже не работал по причине отсутствия желающих посмотреть кино за деньги: ведь по телевизору можно было бесплатно смотреть несколько программ на свой вкус – пожалуй, это было единственное завоевание демократии, которое приносило реальную пользу людям.

Мать тоже смотрела какой-то сериал по вечерам, и Михаил старался не отвлекать её в это время заботами о себе, уходя в бесцельные прогулки по поселку своего детства. Знакомые на его пути не встречались, а пройтись самому по известным адресам он почему-то не решался, не зная, что говорить при этих встречах и не желая выслушивать их исповеди о трудной жизни, в которой виноваты Москва и её жители.

Внешне жизнь поселка мало изменилась: люди по – прежнему, были спокойны и доброжелательны и даже безработные не утратили оптимизма и смущались своего безделья.

Соседи матери по улице, приветливо здоровались с Михаилом при встречах, неизменно расспрашивая: как там дела в Москве и когда в стране наступит порядок, что был прежде. Михаил отвечал, что он такой же житель страны, как и они и о намерениях властей ему известно, как и им, из телевизора, а в Москве такие же трудности с работой и зарплатой, что и здесь.

Только отец соседской девушки Нади, которую Михаил соблазнил много лет назад во время летних каникул после первого курса института, не забыл этого проступка и при случайной встрече на улице с Михаилом не поздоровался, а презрительно сплюнул ему под ноги. Михаил знал из бесед с матерью, что Надя живет здесь, в поселке, замужем и имеет сына, однако встречи с ней не искал и даже избегал, чувствуя свою вину.

Воскресным вечером, прогуливаясь в центре поселка, Михаил обратил внимание на рекламный щит у заброшенного кинотеатра, из которого следовало, что в поселке открылся видеосалон по просмотру фильмов на видеомагнитофоне.

Оказалось, что в одной из комнат здания администрации поселка некий кооператив организовал просмотр видеофильмов за плату.

Михаил подошел ближе и прочитал афишу фильмов, из которой следовало, что предлагаются к просмотру, в основном, полупорнографические фильмы, что подтверждалось и доносившееся из здания ржание и гогот зрителей на очередном сеансе.

Михаил не был аскетом в этом вопросе, но порнография вызывала у него чувство брезгливости, как если бы он сам занимался любовью на виду у посторонних. А сейчас, в центре поселка, молодежь смотрит порнографию под боком у местной власти, которая, наверное, имеет свою долю от этих сеансов.

Похоже, что вся демократия в стране и здесь в поселке, свелась к свободе людей от работы, зарплаты и свободному распространению порнографии, за что раньше отдавали под суд.

Да и за уклонение от общественно полезного труда раньше была уголовная статья, а сейчас весь поселок без работы и зарплат и никого не наказывают – наверное, эту статью за тунеядство отменили, – подумал Михаил уходя прочь от видеосалона, из которого доносился гогот зрителей и любовные стоны девушек с экрана телевизора, на котором прокручивался очередной порно-видео-фильм.

Спокойной отпускной жизни Михаила прошло две недели, и оставались ещё две, но случайно из телевизора он услышал об очередном повышении цен на ж/д билеты и, прикинув свои финансовые возможности, понял, что имеющихся денег едва хватит на поездку обратно в Москву – через две недели может уже и не хватить.

Просить денег у матери было стыдно и пришлось бы рассказать ей об его истинной жизни в Москве. Поэтому, он сообщил матери, что говорил по телефону с почты со своим начальником на работе и ему срочно нужно возвращаться в Москву, чтобы уладить один важный вопрос.

Мать расстроилась известием о скором отъезде сына – за две недели пребывания Михаила здесь, она оживилась и даже поправилась, кушая вместе с ним.

– Одной готовить не хочется, – объясняла мать, – попью чаю с хлебом, поем творожку и хватит, а с тобой и мне хочется поесть, появился аппетит – вот и поправилась.

Через день, утром, Михаил уезжал с автовокзала до ближайшей станции ж/д, где надеялся сесть в проходящий поезд до Москвы. Мать провожала его, сразу сгорбившись, с грустным лицом. Михаил торопливо простился с матерью, обнадежив, что как позволят обстоятельства, он непременно вызовет её к себе в Москву или приедет к ней в очередной отпуск, зная наверняка, что не исполнит своих обещаний.

Автобус тронулся, запылил по дороге и когда он повернул, Михаил увидел в окно одинокую сгорбленную фигурку матери, которая смотрела вслед автобусу, увозившего единственного сына в ненавистную ей Москву.

XXV

Возвращение Михаила в Москву прошло благополучно, в том смысле, что имеющихся у него денег едва хватило на обратный билет, и поэтому его внезапный и быстрый отъезд из родного дома был вполне оправдан. Всего через несколько дней после возвращения, прошло очередное повышение цен на ж/д билеты и ему пришлось бы просит помощи матери.

На работе и в Москве за время его отсутствия особых изменений не произошло, за исключением цен на продукты, которые успели возрасти почти в два раза, и ему надо было продержаться до зарплаты – почти месяц.

Денег достать ему было негде, ценных вещей для продажи у него не было и Михаил, вспомнив студенческие годы, когда и он с сокурсниками иногда участвовал в разгрузке вагонов на товарной станции железной дороги, чтобы подработать к стипендии, решил поработать грузчиком.

На станцию ж/д он не пошел, а по подсказке своего знакомого из НИИ, уже подрабатывающего грузчиком в продовольственном магазине, Михаил обошел магазины в некотором удалении от дома, чтобы его случайно не увидели соседи, и подрядился в один из них грузчиком на время отпуска.

Человек он был вполне здоровый, без вредной привычке к водке, работал добросовестно и директор – хозяин магазина платил ему каждый вечер по сто рублей и давал немного продуктов, что было значительно выше зарплаты в НИИ.

Вечером в субботу, директор предложил ему и бутылку водки, но Михаил сказал, что он непьющий.

– Я и сам вижу, что на работе ты не пьёшь, а бутылку даю тебе домой: выпить в субботу после работы – святое дело, – сказал директор. Когда Михаил объяснил ему, что и дома он не пьёт и бутылка ему ни к чему, хозяин безмерно удивился и предложил обращаться за работой к нему в любое время: непьющий грузчик в магазине большая редкость, практически уникум.

Бутылку водки Михаил всё-таки взял – вдруг пригодится или обменяет её на что – нибудь полезное: водка в России – это та же валюта.

Михаил отработал в магазине две недели, заработал денег и еды, и по окончанию отпуска вернулся в свой НИИ.

С Саной в эти дни он не встречался по причине её отъезда в отпуск в Израиль, куда она поехала по приглашению отца её сына – Ильи, чтобы ознакомиться с условиями жизни в земле обетованной, куда намеревалась переехать на постоянное жительство.

В НИИ уже никто и ничего не делал, кабинеты были пусты и все сотрудники, кроме начальников, где-нибудь подрабатывали, поскольку на зарплату уже невозможно было прожить. Михаил тоже договорился в магазине о работе по совместительству, и выходил грузчиком по согласованию с директором или по его телефонному вызову: если другие грузчики пьянствовали и бывали нетрудоспособны.

Вернувшись из Израиля, Сана попросила отца решить вопрос о разводе с Михаилом и купить ему комнату, чтобы выселить из своей квартиры, которую потом сдать в наём, и иметь дополнительный доход.

Семен Ильич, появившись на мгновение в НИИ, пригласил Михаила к себе в кабинет и предложил ему самому подыскать себе комнату, которую он и купит на деньги тестя, а затем оформит развод с Саной.

Если Михаил с этим не согласен, то Сана оформит развод, разделит квартиру, где Михаилу достанется маленькая комнатка. А Сана свою большую комнату продаст какому-нибудь азербайджанцу, и там будут жить человек десять торговцев. Михаилу это надо? Кроме того, Сифа пообещал Михаилу подыскать хорошую работу, чтобы не подрабатывать грузчиком.

Михаил удивился, что тесть знает о его работе грузчиком и, подумав, согласился с тестем: надо ускорить развод и разойтись по – человечески, как культурные люди. С поиском комнаты, Сифа пообещал помочь, используя свои связи.

Вскоре Михаилу позвонил какой-то человек и представился риэлтором: что это такое Михаил не знал и тот объяснил, что занимается куплей – продажей недвижимости, то есть жилья. Риэлтор предложил ему на выбор несколько комнат, выставленных на продажу, чего ещё год назад невозможно было представить.

Люди смогли продавать жильё, полученное от государства, и многие, особенно пьяницы, стали продавать квартиры совершенно не думая, где они потом будут жить. Хуже всего были случаи продажи квартиры пьющими родителями, которые потом выселялись вместе с детьми на улицу. Потом, через несколько лет, ввели в закон условие невозможности продажи квартиры, без предоставления детям жилья не хуже прежнего.

Риэлтор дал Михаилу список адресов, тот выбрал привлекательные, на его взгляд, комнаты и пару вечеров ходил по этим адресам, присматривая себе будущее жилище. В итоге, он остановил свой выбор на комнате в старом кирпичном доме, в двухкомнатной квартире, где проживала одинокая женщина лет пятидесяти.

Замуж ей уже поздно, и детей нет, что обещало Михаилу спокойную жизнь в этой квартире с большой кухней и ванной комнатой, просторным коридором и комнатой Михаила больше двадцати метров.

Своё решение Михаил сообщил Сифе и тот в течение месяца оформил покупку квартиры на Михаила, в обмен на его официальный отказ от претензий на квартиру Саны.

Одновременно он и Сана оформили свой развод и в ноябре Михаил, собрав свои нехитрые пожитки, приобретенные за двенадцать лет совместной жизни с Саной, переехал на новое место жительства. Так он стал самостоятельным москвичом с собственным жильём: не таким, конечно, как особняк у его заокеанского коллеги, но вполне достойным в сравнении с Нью-Йоркскими трущобами для негров и безработных.

В это время, в стране – России началась раздача государственного имущества в собственность граждан, что придумал некий рыжий чёрт по имени Чубайс: конечно, не он придумал, а его американские и израильские советники с одобрения ЕБоНа. Фокус заключался в том, что каждому жителю страны выдали бумажку под названием «ваучер», на которой было написано «десять тысяч рублей» – это как бы доля человека в имуществе страны: заводов, земель, пароходов и прочее.

В советское время, 10000 рублей стоила трехкомнатная квартира и на эту сумму, человеку с ваучером в руке, обещалась доля в имуществе страны. Но доля эта обещалась не сразу, а путем вложения этого ваучера в покупку акций конкретного предприятия. Допустим, некая фабрика стоит десять миллионов советских ещё рублей – значит, за тысячу ваучеров можно стать хозяином этой фабрики. Поскольку тысячи ваучеров не было ни у кого, то следовало собрать эти ваучеры вместе и потом на них как бы выкупить фабрику у государства.

По всей стране открылись пункты приема этих ваучеров, под гарантии государства об их сохранности, но можно было и самому гражданину передать свой ваучер кому-нибудь под будущую собственность в той же фабрике.

Михаил, получив свой ваучер, отдал его какой-то конторе «Гермес», которую рекламировало телевидение, а директор этой конторы обещал на собранные ваучеры купить Тюменскую нефтяную компанию – ТНК, и потом строить жильё на прибыли этой компании. Именно обещание строить жильё, в котором нуждался Михаил, и привлекало его в этой конторе.

Надо сказать, что через полгода контора «Гермес», бесследно исчезла, как и все остальные, а хозяином нефтяной компании стал некий гражданин Михельсон, в последствие, миллиардер на продаже нефти, принадлежащей всем людям, населяющим эту страну.

Но тогда, в ноябре, Михаил с надеждой отдал свой ваучер в надежные, как он считал, руки. Директор НИИ, в котором Михаил продолжал работать, вернее – числиться, поступил ловчее своих сотрудников. Он организовал в НИИ сбор ваучеров у сотрудников, чтобы на них, как он говорил, выкупить этот НИИ у государства и далее всем работать здесь уже как собственникам НИИ.

Большинство сотрудников отдали свои ваучеры директору, он прикупил ещё ваучеров на стороне – благо, что их продавали за бутылку водки, которую можно было купить на ту сумму, что была написана на ваучере – так раскрутилась инфляция. И через полгода, директор НИИ, которого они с энтузиазмом избрали на этот пост четыре года назад, вдруг оказался собственником основного корпуса института – на лабораторный корпус у него видимо не хватило ваучеров.

Завладев корпусом НИИ, директор ушёл с работы, и сотрудники избрали себе нового директора, который пообещал им сохранить институт и вернуть корпус НИИ в собственность коллектива. Однако, это обещание так и осталось обещанием и институт стал платить арендную плату за здание института своему бывшему директору, который горячо обещал на выборах заботиться обо всех сотрудниках, но озаботился только о себе.

Впрочем, это общая черта современных демократов России: говоря о народе и о заботах этого народа, они под народом понимают исключительно себя и заботятся только о себе. Но многие люди всё ещё верят их пустым обещаниям, что и позволяет этим прощелыгам находиться у власти, хотя их место среди уголовников на нарах в местах заключения.