Осенняя поездка в прошлое

Возвратившись в дом – где он остановился, Иван Петрович провел вечер с хозяевами дома в пустых разговорах о житье – бытье, сейчас и раньше – конечно не в пользу нынешнего подлого и сумрачного времени. Спал он в эту ночь вполне спокойно и умиротворенно, после прогулок по улицам своего детства и юности.

XXXX

На следующий день Иван Петрович проснулся в восемь часов утра, что было для него непривычно поздно. Хотя почему поздно, если в Москве сейчас было только пять часов – обычное время его пробуждения. Солнечные лучи наискосок падали от окна к стене и в них роились мириады домашних пылинок: «Вот тебе и чистый деревенский воздух» – подумал он, вставая с кровати, предоставленной для ночлега.

Хозяйка хлопотала на кухне, хозяин дома – старше Ивана Петровича года на три, уже ушёл навестить своего брата – инвалида, одиноко проживавшего через два дома отсюда, а во дворе прерывисто лаяла собачонка, сидевшая на цепи у своей будки.

День обещался быть таким же ясным тёплым и тихим, как и накануне и Иван Петрович решил продолжить свои прогулки по местам далекой юности. Пришел хозяин, позавтракали вместе и Иван Петрович отправился в пеший путь по улочкам городка. Сначала он пошел снова на кладбище посмотреть, привели ли в полный порядок могилы его бабушек – как обещал знакомый его брата. Путь туда пролегал через весь городок из конца в конец, минуя речку, горсад и стадион – по знакомым улочкам и переулкам.

В кладбищенской роще копошились и тинькали синицы, а если они из лесов переселялись поближе к людскому жилью – значит скоро придут холода. Однако, сейчас солнце светило и грело по– летнему и ничто не предвещало грядущей зимы. На кладбище было тихо, пусто и по-прежнему всё скрыто остатками бурьяна после их работы с братом: значит никто убираться не приходил.

Неподалеку, у одной из могил на скамейке за столиком сидели двое парней и девица, весь вид которых выражал жажду похмелья. Иван Петрович подошёл к ним и предложил: »Можете убрать бурьян с трёх могил, а я дам вам на бутылку водки?» Троица сразу согласилась, но попросила за работу две бутылки. Иван Петрович согласился и работа закипела. Нашлись рукавицы и лопата и стебли лопухов, крапивы и конопли за несколько минут были вырваны и выброшены в кучу мусора здесь же – неподалеку. Жаждущие водки работники быстро подровняли могилы, срезали и убрали траву, встряхнули и вновь поставили бумажные цветы и венки.

Через полчаса, место упокоения родственников приняло вполне ухоженный вид. Иван Петрович расплатился с троицей алкашей, которые отправились к видневшейся у автовокзала палатке, где можно было обменять деньги на водку и пиво, что и было сделано. А выпивать они вернулись на прежнее место за столиком, у чьей-то могилы.

Иван Петрович тоже присел на скамейку у могилы бабушки, где он сидел и вчера по приезду сюда. Было тихо и грустно. Старые и свежие кресты и памятники уходили в беспорядке вдаль, скрываясь за деревьями и бурьяном. Он заметил, что с приходом демократии благосостояние некоторых кладбищенских постояльцев улучшилось: появились гранитные и мраморные надгробия, а в прежние времена довольствовались простыми деревянными крестами и обелисками, сваренными из листового железа и окрашенными суриком. В общем, на кладбище стало лучше и красивей: может, поэтому жители городка так стремительно и переселялись сюда, где нет нужды, безработицы, преступности и прочих «благ» демократии.

Жизнь людей заканчивалась здесь вечным покоем, однако живые ещё напоминали о себе: троица помощников Ивана Петровича, приняв водочки на грудь, повеселела, завязался громкий разговор, потом девица попробовала запеть, а её приятель окликнул Ивана Петровича и предложил ему выпить с ними за упокой души родственников. Таков русский человек: час назад эти выпивохи сидели злые, мучимые похмельем и готовые на всё, чтобы раздобыть водки, а сейчас, получив желанное, они предлагают поделиться своим заветным напитком и совершенно бескорыстно. Разве какой-нибудь европеец или американец способен на такой поступок? Конечно, нет, и он знал об этом не понаслышке, будучи в командировках за рубежом.

Иван Петрович отказался выпить водки с кладбищенской компанией и понял, что пора уходить, пока предложение выпить с ними не перешло в выяснение причин, почему он не хочет – может, не уважает их? Поднявшись, он мысленно попрощался с бабушками и всеми родственниками, покоящимися рядом, которых он не знал и не помнил, и вышел с кладбища через одиноко стоящие ворота без забора.

Куда идти дальше он ещё не решил, а потому шёл привычной дорогой к центру городка. Но тут пришла мысль: уйти за город к ближайшему озеру, где они мальчишками ловили гальянов и карасей – это примерно километр от другого конца городка. Время есть, погода располагает, а он не был на этом озере с самого своего отъезда – много раз хотел, но как-то не получалось. Решив окончательно, он свернул на другую улицу, протянувшуюся через весь городок до опушки леса, за которым и находилось это озеро. Всего получалось километра два пути – меньше получаса, если неспешным шагом.

Проезжая часть улицы была заасфальтирована еще в последние годы советской власти, но за двадцать лет асфальт выщербился, выкрошился, покрылся ямами и от проезжающих автомобилей поднимались клубы пыли, так что ему пришлось свернуть на обочину и двигаться по протоптанной грунтовой дорожке вдоль деревянных домиков – тротуаров здесь не было.

Вскоре он поравнялся с длинным кирпичным одноэтажным зданием его бывшей школы. Оно показалось ему маленьким и низким, а когда-то школа была для него большой: с просторными классами, высокими потолками и широким и длинным коридором, где на переменах между уроками кипела его школьная жизнь.

В такие же теплые дни сентября, школьники выбегали во двор и резвились там. Сейчас здесь было тихо и пусто. Подойдя вплотную, Иван Петрович прочитал на вывеске у дверей, что это дом – интернат для неблагополучных детей. Что значит неблагополучный ребенок? Больной или правонарушитель? Неясно. На окнах стояли железные решетки, а из-за штор не видно движений и не доносились детские голоса. Появившееся желание зайти внутрь быстро угасло и, взглянув на окна своего класса, Иван Петрович пошел дальше.

Всё – таки, как ускорился ритм времени. Тогда школьный год казался целой вечностью, а сейчас годы пролетают незаметно и бесшумно, как та осенняя птица над его головой в безоблачном небе и школьных товарищей «иных уж нет, а те далече».

Рядом со школой стояло такое же приземистое здание красного кирпича, где при царях размещался уездный офицерский клуб, а в детские годы Ивана Петровича здесь была детская спортивная школа и проводились спортивные занятия школьников и соревнования. Внутри здания был один большой зал и несколько комнат. При царях здесь давались балы. В его детские годы, зимой в зале проводились занятия физкультурой и соревнования. Устраивались праздники и представления школьников и взрослых, а на Новый Год проводилась городская новогодняя ёлка со спектаклями для детей, где пару раз участвовал и он, в костюме зайца или волка – сейчас и не вспомнить: главное было весело и беззаботно.

Нынче, двери клуба заколочены, а стекла окон кое-где выбиты. По запустевшему, покрытому землёй и битым кирпичом крыльцу видно, что здание это заброшено и не посещается людьми. Сразу за клубом виднелись два новых трехэтажных строений красного кирпича. Иван Петрович уже знал, что там располагались отделения каких – то банков: кто и зачем построил их в этом захудалом городке, ему было неизвестно, да и неинтересно.

Незаметно он подошел к истоку речки из озера. Исток был перегорожен земляной дамбой, служившей и мостом через реку – вот из-за таких земляных перемычек река и остановила свой бег по равнине на север, где сливаясь с такими же речушками, она впадала в большую сибирскую реку – Иртыш. Вода в озере и истоке реки была покрыта тиной, пустыми бутылками и другим человеческим мусором, от которого слабый ветерок доносил запахи гниения и разложения. А всего 50 лет назад здесь можно было искупаться и поудить рыбу с легкого деревянного мостка, соединяющего берега реки. Остановить течение реки всё равно, что остановить человеческую жизнь: это конец жизни и реки и человека.

Миновав дамбу, он пошел дальше вдоль старинных деревянных домов улицы. Дома эти, украшенные резными деревянными карнизами и ставнями окон были старыми ещё тогда, много лет назад и теперь ему казалось, что они будут стоять здесь вечно, постепенно врастая в землю. Ещё немного пути и Иван Петрович вышел на перекресток его родной улицы: вдали, виднелась крыша его дома, у которого он был вчера, а прямо перед ним стоял маленький домишко с подслеповатыми окнами, палисадником и скамейкой, на которой дремал старик – инвалид, прислонив костыли к забору.

Подойдя поближе, он с изумлением разглядел сквозь морщины и складки стариковского обличья знакомые черты лица своего приятеля детства. «Не может быть! Неужели тот так и остался жить здесь и почему инвалид? – подумал Иван Петрович и окликнул старика, – Василий! Ты что ли?» старик поднял голову, близоруко вгляделся в прохожего и тотчас оживился: «Никак Иван! Каким ветром тебя занесло сюда и в это время? Ты же в Москве живёшь или вернулся?» Окончательно убедившись, что этот старик и есть бывший приятель детства, сразу признавший его, Иван Петрович присел рядом с ним на скамейку, поздоровался, достал носовой платок и вытер пот – становилось жарко.

Некоторое время они сидели молча, пристально вглядываясь друг в друга и восстанавливая в облике пожилого человека знакомый вид мальчишки – приятеля детства. Иван Петрович ещё раз убедился, что на лицо мужчины с возрастом меняются меньше, чем женщины: в стариковских чертах всё же можно разглядеть прежнего мальчугана, а вот в старухе признать когда– то знакомую девочку почти невозможно, что и случилось с ним вчера при встрече с одноклассницей.

« Ну что Васька, ты так и живешь здесь, в том же доме?» – спросил, наконец, Иван Петрович своего приятеля детства, возвращаясь к прежней фамильярной манере общения деревенских мальчишек между собой, как в детстве. «Да Иван, так и живу, где родился, там и пригодился, там и доживаю», – осторожно ответил Василий, ещё не зная, как ему общаться с бывшим соратником по детским играм и подростковым выходкам и проделкам. «А почему на костылях?» – продолжал расспрашивать его Иван Петрович. «Так это из-за болезни – таежного энцефалита» – оживился старичок. Чувствовалось, что эта болезнь, изменившая его жизнь, является главным событием жизни и основной темой разговоров с такими посетителями, как Иван Петрович, и рассказал подробную историю своей болезни – жизни.

Окончив школу, он остался в городке, устроился на работу слесарем в автоколонну, в армию не взяли по зрению, а о дальнейшей учебе – он перестал думать, тем более мечтать. Через несколько лет он, вдруг и сразу, тяжело, заболел и слёг: высокая температура, слабость, затем отнялись ноги, и наступил паралич спины. Врачи никак не могли определить причину болезни и поставить диагноз, поэтому лечение не давало никаких результатов – становилось только хуже.

Его отправили в областной центр, в клиническую больницу, но и там лечение не давало результатов, пока его не посетил врач, приехавший с Дальнего Востока. Он и поставил диагноз – таежный энцефалит. Дело в том, что эта болезнь была в те времена неизвестна в Западной Сибири, поэтому врачам и в голову не приходило увязать болезнь Василия с этим заболеванием, переносимым лесными клещами. Он оказался первым человеком, заболевшим в этих местах энцефалитом.

Сейчас энцефалитные клещи заполонили все леса Сибири, Урала и подбираются к оплоту демократии – Москве. В окрестностях городка клещей уже множество, есть умершие и инвалиды и чтобы зайти в лес, необходимо заранее сделать прививку – иначе это игра с опасностью заражения и смерти.

Василия, наконец, стали лечить от энцефалита, но время было упущено и ничто не помогало. Однако Василий не сдавался и почти парализованный, с язвами пролежней до костей позвоночника, сумел остановить болезнь, а применяя народные средства: травы, мёд и прочее подлечился и встал с постели, где пролежал почти три года. Правда он встал на костыли – ноги так и остались парализованными.

Вернулся домой и стал жить жизнью инвалида: получал пенсию, дали машину «Запорожец», рыбачил, занимался пчеловодством, некоторое время даже работал слесарем в автоколонне по ремонту электрооборудования – работа сидячая. Потом наступила демократия: работать стало негде и здоровым, и инвалидам. Сейчас, он занимается только приусадебным хозяйством: свиньи, куры, утки, кролики, пчелы. Что-то оставляет себе, что-то на продажу, ещё рыбачит и охотится ночью из-под фар: в общем, крутится и оптимизма не теряет.

Иван Петрович молча выслушал эту исповедь сорванца, с которым когда-то разоряли птичьи гнезда, лазили по соседским огородам за огурцами, а однажды утащили из торгового ларька большую банку варенья и полмешка пряников. Он вновь удивился оптимизму этого скрюченного старичка, мысленно укорил себя за хандру и жизненный пессимизм, и перевел разговор на воспоминания об их общем босоногом детстве, когда никаких болезней, кроме простуды, не было, а жизненные невзгоды сводились к зуботычинам от мальчишек старшего возраста, а значит и сильнее.

Они вспомнили несколько забавных случаев из тех времен: охоту на воробьев, которых по всей Сибири и сейчас называют жидами, стрельбу из самопалов, игру в деньги, походы на озеро, куда и направлялся Иван Петрович, воровство карасей из рыболовных сетей на этом озере и прочие свои юные похождения.

Василий пригласил зайти в дом попить чаю, и они через калитку вошли во двор. Весь двор был завален каким-то хламом: запчасти от автомобилей, железки неизвестного назначения, огородный инвентарь, груды кирпича, под навесом лежала складная лодка, висели рыболовные сети – чувствовалось, что если вещь или предмет попадали сюда, то никогда не выбрасывались в надежде, когда – нибудь, пригодиться по хозяйству.

Вошли в дом, вернее избушку, не более двадцати метров площади, состоящую из кухонки и комнаты. Здесь тоже царил полный беспорядок из наваленных и рассованных по углам предметов кухонной утвари, одежды, обуви, подушек и одеял. Чувствовалось отсутствие женского хозяйского порядка. Василий сказал, что жил здесь вдвоем с женой, которая навсегда уехала жить к дочери в дальнее село, чтобы помогать с внуками.

Он вскипятил чайник и поставил на стол тарелку с сотовым мёдом. «Вот таким медом я и вылечился, – сказал он и продолжил, – Мёд вообще полезен, хорошо действует на мужскую силу, этому способствует и мясо кроликов, так что иногда поем кроликов и мёда и ещё позанимаюсь с женщиной – не смотри, что я на костылях, это дело ещё вполне могу. А у тебя как насчет женщин?»

Иван Петрович отшутился, что он профессор, а профессора занимаются наукой, но не женщинами. Тут же вспомнилась хулиганская загадка из детства: «Без рук, без ног, на бабу скок» Кто такой? Ответ: инвалид войны. Тогда, сразу после войны, в городке было много инвалидов – вот у старших пацанов и родилась эта беззлобная шутка, которую запомнили и мальчишки. Сейчас, глядя на скрюченного Василия, Иван Петрович подумал, что эта шутка вполне применима и к нему.

Но, вероятно, тема женщин была второй главной, после болезни, темой разговоров для Василия. «Ты не смотри, что я живу среди хлама,– продолжал Василий, – у меня есть молодая женщина, она приходит ко мне, как соцработник к инвалиду, а заодно и позабавиться сексом – так это сейчас называется. Я, знаешь ли, только недавно стал разбираться в этом деле, потому что всю жизнь прожил с закрытой женщиной, а это всё не то». «То есть как с закрытой?» – удивился Иван Петрович. «Вот так, – продолжил Василий, – если женщина, во время секса закрывает глаза: значит, ты ей неинтересен, может и противен, и она мысленно представляет себе другого мужчину, с которым ей когда-то было хорошо. Если такого мужика у неё не было, то просто представляет кого-нибудь, кто ей нравится, пусть даже в кино: артист какой-то, но только не ты».

Видно было, что этот разговор волнует его и тема актуальна, но поделиться здесь не с кем: со знакомыми или соседями нельзя – сразу начнутся пересуды: совсем Василий головой тронулся. А Иван Петрович другое дело: ему можно излить все, что накопилось в душе и огласки никакой не будет – уедет и забудет этот разговор.

«Значит так,– продолжал Василий, постепенно воодушевляясь, – когда остался я здесь, работал и присмотрел себе девчонку – жила неподалеку, лет 17 ей было и со мной всегда приветлива. Я и подумал, что кончит школу, будет ей 18 лет, я подкачусь к ней и посватаюсь. А как раз весной меня и прихватила болезнь, увезли на лечение, три года провалялся по больницам, но дал бог не помер и вернулся сюда, домой – инвалидом.

Но девчонку эту не забыл и помнил. И что ты думаешь? Узнаю, что эта Надя – так её зовут, окончив школу, связалась с приезжим учителем рисования, который был старше её лет на 15-ть. Уж как он её улестил, не знаю: может быть рисовал или обещал что, но только спуталась она с ним и целый год бегала к нему на квартиру – все соседи это знали. А потом к нему приехала жена с сыном, был скандал, Надьку он бросил, да и сам уехал вскоре отсюда с семьей и со скандалом из-за другой девчонки. Надька ездила к нему в город, но ничего не получилось, и она вернулась восвояси. Здесь она для семьи была не нужна никому, а я возьми да и предложи ей выйти замуж за меня – инвалида, она и согласилась. Так мы и зажили, и дочь прижили, а только путного из этого ничего не вышло.

Она всё говорила мне, что если бы не её любовь с рисовальщиком, то она бы никогда не вышла за меня замуж. Я терпел – терпел, да и сказал однажды, что если бы не был инвалидом, тоже бы не женился на порченой. Ну и она потом, чуть – что и говорила: а вот Славик это делал не так – этого проходимца Славиком звали, может, сдох уже, – мне с ним хорошо было, а тебя я только терплю. Я ей тоже в ответ: ну и жила бы с ним, я– то причем? А она: могла бы и с ним остаться, да не захотела семью разрушать – так я его любила! Я ей говорил, что проходимец твой Славик – попользовался и выбросил, потом ещё одну ученицу соблазнил, за что его из школы и выперли – чуть не посадили за совращение малолетки, но как-то выкрутился. А она ни в какую: любила его и он меня любил – на коленях стоял и прощения просил, когда я его с другой застала: это жена его оказалась. Потом он хотел её бросить, да я сама ушла – так его любила. Достала она меня своими воспоминаниями – настоящей женой, после этого, я Надьку никогда не считал.

И она со мной так и прожила всю жизнь с закрытыми глазами – когда в кровати. Тогда-то было вроде ничего, а сейчас все передачи по телеку про секс, вот и объяснили мне, старому придурку, почему она всегда глаза закрывала – всё своего рисовальщика вспоминала. Обидно, понимаешь! Я к ней всей душой, а она меня только терпела.

Дочь выросла, вышла замуж, родились внуки, она и уехала к внукам, а я остался один и на костылях. Так это ещё не всё. Мне, как инвалиду на костылях и одному в доме, прикрепили соцработницу, чтобы помогать по дому и в магазин сходить. Работы в городе нет никакой, а это хоть что-то. Ну и стала эта соцработница ходить ко мне – ей нет ещё и сорока лет. Тоже мыкается одна с ребенком – школьница в девятом классе. Я эту работницу как-то ущипнул за бок, а она не против, оказалось. Так мы с ней и замутили: она придет, уберется, мы позанимаемся любовью, потом сходит в магазин, вместе пообедаем и собой ей продуктов дам, потом ещё на кровать – знаешь, с крольчатины и мёда всё хорошо получается и у меня и у неё. Так вот: она при сексе в глаза мне смотрит. Я Аню спросил как-то – да, не сказал, её Аней зовут – почему она глаза не закрывает при сексе? А она и говорит: зачем закрывать-то? Ты ко мне по-хорошему, помогаешь деньгами и продуктами, да и в постели у нас всё хорошо получается. Зачем же мне глаза закрывать? А вот жена моя всегда глаза закрывала – говорю ей. Значит, ты был ей никто. Твоя Надька так и осталась душой со своим художником. Вот Иван, такая история» – Василий замолчал.

«Знаю я этих рисовальщиков, – ответил Иван Петрович, чтобы поддержать разговор, – карандаш у них всегда заточен. Ничего полезного делать не умеют, вот и точат свои карандаши, а девицы и рады: ах – ох, искусство, живопись и быстренько в постель – точить карандаш у таких художников, а потом, как твоя Надька – всю жизнь с закрытыми глазами с мужем. Обрати внимание, Василий! По телеку показывают проституток – так они всегда сексом занимаются с закрытыми глазами: зачем им на клиентов смотреть – это их работа, на которую лучше не смотреть. Но и ты, Василий не прав. Нельзя, как еврей Фрейд, всё сводить только к сексу – тогда ты не человек, а такой же рисовальщик, как у твоей Надьки был. Наверное, вы ещё в чем-то не сошлись, потому разлад и разлука, в конце – концов и на старости лет».

Они попили чаю с душистым мёдом, откусывая его кусками вместе с сотами. От горячего чая мёд во рту выплавлялся из сот, которые превращались в кусочек воска и воск этот аккуратно выплевывался, на краешек блюдца. Посидев за чаем, они вспомнили ещё что-то из детства, обсудили, сплевывая воск, нынешнее подлое время, и Иван Петрович засобирался в путь к озеру, не говоря, впрочем, Василию о цели своего похода. Дело шло к обеду, надо вернуться к знакомым, а то неудобно – будут ждать, да и к Василию соцработница должна скоро зайти. На том и расстались, пожелав друг другу здоровья и надежды когда – нибудь встретиться.

Иван Петрович зашагал дальше, а Василий снова уселся на лавочку у дома, прислонив костыли к забору. Так он и остался в памяти: скрюченный лысый старичок, всё ещё интересующийся женской психологией, сидит на лавочке у покосившегося домика и смотрит ему вслед выцветшими голубыми глазками.

XXXXI

Через пять минут пути Иван Петрович поравнялся с крайними домами, за которыми виднелась опушка березового леса, а улица, превратившись в лесную дорожку, петляя, уходила вглубь леса и уводила его за собой в лесную чащу.

Когда-то, здесь вместо леса были заросли молодых березок: в войну леса, окружающие городок, вырубили на дрова и к годам детства Ивана уже подросли молодые деревца, росшие кустами по нескольку березок вместе. Именно сюда мальчишки летом убегали для своих игр в войну: и от дома недалеко, и как бы в лесу, где можно спрятаться друг от друга, или представить себя в дремучих джунглях на необитаемом острове из книжек.

Как-то летом, Иван с друзьями выкопали здесь землянку под кустами берез, вход в неё замаскировали ветками и травой, забирались внутрь, зажигали свечу и читали приключенческие книги вслух или рассказывали какие-то страшные придуманные истории.

Сейчас здесь никого не было. Березки выросли и через пятьдесят лет на месте кустарника стояли мощные стволы берез с огрубевшей, почерневшей и потрескавшейся корой, которая только высоко наверху отсвечивала чистой березовой белизной. Легкий ветерок покачивал верхушки деревьев и шелестел листвой, а внизу было тихо и светло-рыжие солнечные пятна пробивались сквозь поредевшую, но ещё зеленую листву и, падая на траву и желтые листья, раскрашивали их в причудливый и разноцветный лесной ковер.

Иван Петрович, не спеша, шагал по лесной дорожке, кое-где заросшей мелкой травой – видимо этой дорогой пользовались не часто: в полукилометре отсюда была проложена асфальтированная междугородняя трасса, там и проходили пути – дороги машин и людей. Сюда выезжали только местные жители, чтобы выбросить мусор, кучи которого виднелись повсюду – сразу же за крайними домами. Через полкилометра пути мусор кончился и лес посвежел – больше ничего не напоминало о близости людей.

Дорога, петляя, уводила его всё дальше и дальше, наконец, впереди и сквозь деревья стали видны просветы неба и Иван Петрович вышел на опушку леса. Перед ним раскинулась до горизонта пустая равнина, поросшая степной травой и окаймленная со всех сторон дальними лесами. В середине этой равнины и располагалось озеро его детства.

Иван Петрович взглянул прямо перед собой и охнул: озеро исчезло! Вместо километровой глади воды перед ним внизу были сплошные заросли камыша и поросшие осокой болотные кочки. Кое-где виднелись кусты ивняка и березки, но чистой воды нигде не было. Озеро превратилось в болото!

Над зарослями камыша кружились чайки и вороны, по краям болота среди кочек сновали кулики, высоко в небе жалобно всхлипывали чибисы – это всё, что осталось от большого озера с чистой и удивительно прозрачной водой, куда он в детстве прибегал с мальчишками поудить гальянов и карасей.

Расположившись на плавучих островках озерной травы вдоль берегов, они забрасывали удочки в прозрачную воду и смотрели сквозь неё, как рыбешки подплывали к червячку на крючке, хватали его, и мальчишкам оставалось только подсечь рыбу на крючок и выкинуть на траву.

Прошло полвека, и не стало этого озера и той чистой воды, превратившейся в затхлую мутную жижу, в которой с удовольствием ковырялись вороны и болотные птицы. Иван Петрович подошел ближе и присел на лежащий ствол березы, каким-то образом, оказавшийся на берегу болота.