Свобода

Нет.

Он не целится. Он просто стреляет.

Наискосок вверх.

В воздухе разлетаются осколки стекла от камеры, установленной на фонарном столбе. Затем мужчина садится за руль и уезжает.

В багажнике никто не поет.

Никто уже больше нигде не поет.

Певчая птичка умолкла.

6

Сэм Бергер сидел на мостках у своего эллинга. Хотя он выпил всего одну порцию виски, по телу растекалось необыкновенное умиротворение, и с виски это никак не было связано. Все дело во взгляде. Умном, проницательном, живом. В очках, которые загадочным образом держались на лбу, прямо на линии роста волос. А под очками – этот взгляд. Как будто она действительно его понимает. Считывает, трактует, принимает, понимает. Не то чтобы материнский, вовсе нет, просто всевидящий взгляд женщины чуточку старше, умнее и опытнее, чем он сам.

После слов «Да, я много думал о ребенке» Бергер больше не мог говорить.

Разговор застопорился. Совсем. Шарики из носовых платков множились, становились все более плотными и упругими. Но при этом оставались сухими.

Рита Олен не стала его торопить. Полистав свой ежедневник, она великодушно произнесла:

– Кстати, у меня есть окошко завтра во второй половине дня.

И вот теперь уже вечер после этого окошка. Взгляд Бергера скользил вдоль зеркальной поверхности залива Эдвикен. Сумерки только начали сгущаться. Оглушительная красота.

Он не собирался сюда возвращаться. Эллинг должен был остаться его рабочим местом, а жить он планировал переехать обратно на Плуггатан в район Сёдермальм. Ходить в офис, как все нормальные люди. И вечером уходить с работы, как обычный человек.

Оставляя работу на работе.

Однако этого не произошло. Он осознал, что находится лишь в самом начале долгого пути, на котором психолог Рита Олен сыграет важную роль. Эллинг по-прежнему был его местом. Здесь он и останется, пока не будет в состоянии разделять жизнь и работу.

Работа и составляла его жизнь. Работа, которой почти не было.

Это кое-что говорит и о жизни.

Бергер тяжело вздохнул – не выходя из умиротворенного состояния – и потянулся к стоящему на столе ноутбуку. Включил его, увидел незакрытое письмо и уставился на вложение с файлом. Видеофайлом.

Рита Олен с самого начала предупреждала его о своих «нестандартных методах», и во время второй встречи уже снимала его на камеру. Когда он вернулся в эллинг, в почте его ждало письмо с видео.

Бергер его не смотрел.

Вместо этого он пытался разобраться, кто он есть на самом деле. В собственной жизни, в жизни других, в истории, в вечности. Под каким бы углом он на себя ни смотрел, получалось, что ничего особенного он из себя не представляет. Маргинальная фигура. Актер второго плана. Даже в собственной жизни.

К такой перспективизации привели обе встречи с Ритой Олен. И именно этому Бергер был обязан своим нынешним благодушным состоянием. Которое не омрачалось даже при взгляде на видеофайл.

Сэм Бергер должен стать главным героем в собственной жизни.

Файл загрузился мгновенно. Наклонившись к ноутбуку, Бергер дважды кликнул мышкой.

Почему-то фильм включился ближе к концу. Бергер увидел себя, сидящего в кресле в кабинете у Риты Олен. Ее саму не видно. Звук выключен. Зато Бергер увидел по меньшей мере пятнадцать бумажных комочков на столе перед кажущимся незнакомым мужчиной, губы которого несколько секунд беззвучно шевелятся. Потом лицо его искажает гримаса, мужчина опускает голову на колени.

Бергер поставил на паузу. Самое удивительное, что в этот миг в голове у него пронеслись всего две мысли: во-первых, он обрадовался, что поседевшие пряди его волос снова обрели естественный каштановый цвет; во-вторых, с удовлетворением отметил, что на лысину даже намека нет.

Интересно, как бы прокомментировала Рита Олен такую реакцию.

Бергер передернулся от какой-то парадоксальной приятной неприязни и перемотал на начало фильма, где Сэм Бергер с прямой спиной усаживается в кресло и кисло улыбается. Перед ним еще нет маленьких бумажных шариков, лишь пачка обычных носовых платков.

Бергер включил звук и услышал мягкий голос Риты Олен:

– Сэм, вокруг вашего эллинга установлены камеры наблюдения?

Бергер увидел, как у него открылся рот от удивления.

– О чем это вы? – спросил он наконец.

– Я задала прямой вопрос, – сказала Олен. – Вы видели на днях вечером, как к вашему дому приближается посетитель? Поэтому вы и нырнули головой в унитаз? Чтобы подчеркнуть серьезность ситуации? Показать подруге всю степень своего отчаяния?

– Ди? – воскликнул Бергер.

– Да, кажется, так вы ее называете. Вы ведь ее видели через камеры наблюдения?

– Вы прыгаете с темы на тему, – сказал Бергер и покачал головой.

– Тема все та же, – спокойно возразила Олен. – Просто ответьте на вопрос.

Бергер смотрел на свою посредственную актерскую игру через объектив видеокамеры. Его снова передернуло, затем он услышал свой ответ:

– Да, у меня стоят камеры наблюдения. Да, я видел Ди. Да, именно поэтому я опустил голову в унитаз.

– Это был какой-то особый день? Требующий гипертрофированных действий? Которые, в свою очередь, требовали зрителей?

Бергер на видео молчал. Бергер в эллинге внимательно наблюдал за его взглядом. Все встало на свои места. Сознательное смешалось с бессознательным.

– Насколько я знаю, нет, – ответил Бергер на видео.

На мостках у эллинга возник третий Сэм Бергер и тут же вмешался в разговор. Полицейский Сэм Бергер когда-то был уважаемым следователем. Он всегда безошибочно определял ложь и притворство. И теперь он похлопал не столь безупречного с точки зрения морали частного детектива Сэма Бергера по плечу и разочарованно покачал головой.

Да он и сам видел по глазам мужчины на записи, что тот лжет. Неужели это могло ускользнуть от Риты Олен?

Ответ не замедлил себя ждать:

– Попробуйте еще раз, Сэм.

Заметив потухший взгляд пациента на видео, полицейский и частный детектив, сидя плечом к плечу на берегу залива, дружно покачали головами.

Как же его легко раскусить…

– В этот день должен был родиться наш ребенок, – сказал он без всякого выражения.

Когда Бергер наклонился ближе к ноутбуку, его полицейское «я» куда-то испарилось. Сэм перемотал вперед, до того момента, где перед ним на столе лежит пятнадцать бумажных комочков. Снова включил воспроизведение.

Послышался голос Риты Олен:

– Все-таки мне кажется, что вы начинаете осознавать, что ключом к вашему душевному равновесию является Молли Блум. Попробуйте рассказать, Сэм. Она действительно исчезла и с тех пор не подавала признаков жизни, кроме этого видео, снятого в аэропорту Брюсселя?

Бергер на записи медленно кивнул.

– За все это время она ни разу не позвонила, – сказал он. – Даже вшивого сообщения не прислала.

– Но в тот-то день, думали вы, она точно даст о себе знать? В день родов?

– Я прождал весь день, сидел как на иголках.

– Значит, до того, как было снято то видео, она сообщила вам предполагаемую дату родов?

Бергер снова кивнул.

– В последний раз, когда мы виделись вживую. Она назвала дату, которую высчитала акушерка. И сказала, что будет думать дальше о… нашем совместном будущем.

– И вот позавчера вы сидели как на иголках. А к вечеру через камеры наблюдения заметили приближающуюся к вашему эллингу женщину.

– Я думал, что это она, – почти беззвучно произнес Бергер.

– А когда выяснилось, что это Ди, вы прониклись жалостью к себе?

– Я, между прочим, чуть зуб не выбил, – криво улыбнувшись, ответил Бергер.

На какое-то время воцарилось молчание. Гробовая тишина. Наконец Рита Олен спросила:

– Так в чем, собственно, проблема?

Лицо Бергера исказилось гримасой.

– Я, черт возьми, так за нее волнуюсь, – прорычал он.

Потом опустил голову на колени.

Он поставил запись на паузу. На том же самом месте.

Теперь ему было абсолютно наплевать, есть ли у него лысина.

7

Лето близится к концу. Иван крепко обхватил себя руками, как будто замерз. Хотя он идет в глубокой тени леса, красная кепка плотно надвинута на лоб до самых бровей. Он идет долго. По дороге никого не встречает, а если бы и встретил, то не заметил бы. Взгляд устремлен вниз, к земле, к едва различимой в траве тропинке, к насекомым, ко всем этим трудягам, для которых жизнь – это просто судьба. Чьи долг и стремления прописаны в генетическом коде. Тем, кому никогда не приходилось переживать ад под названием «свобода».

Свобода.

Иван слышит шорох, где-то справа, среди ветвей. Он поднимает взгляд. Отдельные лучики солнца пробиваются под козырек кепки. Светят ему в глаза. Ивану это не нравится. Он не любит свет.

Над тропинкой прямо перед Иваном пролетает птица, наверное, дятел. От нее что-то отделяется, как бомба от самолета. Птица исчезает в тишине.

Иван шагает дальше, снова опустив взгляд. Замечает муравейник у дерева. Останавливается, рассматривает тропинку у себя под ногами. Большое пятно птичьего помета, белое с вкраплениями, жидкое, как бы пенящееся. Посередине пятна застрял муравей. Он изо всех сил молотит лапками, словно утопающий. Можно подумать, что муравьи тонут.

Поблизости снуют другие муравьи, вскоре они начинают группироваться, как по команде. Ими как будто управляют неведомые силы, словно они – отдельные клетки мозга в невидимой голове.

В конце концов они выстроились в шеренгу. Каждый муравей схватился за впереди стоящего, и вот вся шеренга вступила в птичью кляксу. Муравей, шагающий первым, взялся за тонущего, и очень медленно шеренга потянулась назад. Наконец пострадавший муравей оказался на земле. Весь белый, подрагивая, стоял он рядом с верными товарищами. Многие из них выглядели такими же белыми и ошарашенными.

Проходит пара секунд. А потом муравьи снова принимаются копошиться, сливаются с толпой таких же вечно снующих собратьев. На какой-то миг черную от кишащих муравьев тропу прорезает тончайшая белая ниточка. Затем ниточка исчезает в лесу.

Иван перешагивает муравьиную тропу и идет дальше. Вскоре лес начинает редеть, солнечный свет становится ярче. Он надвигает кепку на самые глаза и входит в нечто, что когда-то было садом. Следы посадок, заброшенные плодовые деревья, все заросло высокой, пожелтевшей от летней жары травой.

Лето близится к концу.

Иван подходит к старому зданию. Красная краска давно облупилась. Оконные рамы уже лет двадцать как перестали быть белыми. Доски на крыльце прогнили, превратившись в смертельные ловушки; Иван точно знает, на какие из них нельзя наступать. Некоторые еще сносные.

Иван поднимается на террасу. Там все обросло чем-то зеленым, похоже на водоросли, но вероятнее, это какие-то мхи. Он останавливается, оглядывается, окидывает взглядом полный упадок. Очевидный в солнечном свете. В другой голове наверняка тут же зародилась бы мысль о ремонте, об обновлении.

Но только не в его.

Иван открывает глухую входную дверь, входит в дом, затворяет ее за собой. Оказывается почти в полной темноте. Хотя даже плотные шторы не могут полностью скрыть солнечные лучи; какой-то свет все равно проникает внутрь, как будто надеясь на призрачный шанс.

Шанс, что сюда может просочиться свет.

Он проходит через кухню с горой грязной посуды. Он уже давно не чувствует запахов.

Заходит в помещение, смутно напоминающее спальню. Подходит к комоду. Сверху лежит мобильный телефон с вынутой сим-картой, свернутая черная шапка, какая-то куча одежды. Иван берет шапку и медленно приближается к зеркалу в полный рост, висящему на противоположной стене. Останавливается.

В первый раз поднимает взгляд, выглядывает из-под козырька кепки. Рассматривает себя.

Потертый спортивный костюм. Дырявые кеды. Темно-красная кепка без логотипа, без надписи. Больше ничего.

А, еще лицо. То, что от него осталось после долгих лет отсутствия какого-либо ухода. Он внимательно рассматривает свое отражение.

– Иван Грозный, – произносит он.

Потом снимает кепку, долго держит ее в руке, наконец швыряет на пол. Берет свернутую черную шапочку, которая была на женщине, разворачивает ее так, что получается балаклава. Обычно такие носят бандиты. Иван натягивает балаклаву на коротко остриженные каштановые волосы, натягивает так, чтобы полностью закрыть лицо, чтобы больше не видеть себя. Избавиться от своего лица.

Теперь видны только глаза. Иван начинает расстегивать верх спортивного костюма. Тянет молнию вниз, сбрасывает с себя куртку, стягивает грязную футболку. Стоит с голым торсом.

Он не умеет плавать.

Он тонет в дерьме и не умеет плавать. Он опускается на дно, легкие полны экскрементов. Вдруг он видит, как откуда-то появляются люди, женщины, они приближаются к нему. Строятся в шеренгу, хватаются друг за друга, ныряют прямо в дерьмо, плывут к нему.

Вытаскивают его из выгребной ямы.

Благодарность в разных формах.

Иван стягивает с себя мешковатые спортивные штаны, стоит в одних обтягивающих трусах, снимает и их.

Теперь он совершенно голый, если не считать шапочки.

Он легонько тянет за член, видит, как он увеличивается в размерах.

Возвращаясь к комоду, он обхватывает себя руками, словно ему холодно. Копается в куче одежды, отбрасывает стеклянную банку, полную сим-карт, находит пару стрингов, подносит их к носу, делает глубокий вдох. Потом кладет обратно, достает из кучи пистолет.

Пистолет с глушителем.

Иван выдвигает ящик комода и вынимает оттуда блокнот. На обложке – радужная пони. Затем откапывает ручку и фонарик.

В последний раз останавливается перед зеркалом, в одной руке пистолет, в другой – ручка, блокнот и фонарик. Он в полной боевой готовности.

Иван подходит к ближайшей двери, еще раз осматривает себя, на этот раз в другое большое зеркало, отпирает дверь вставленным в замочную скважину ключом. Распахивает ее.

Темнота там, внизу, активная.

Она засасывает все.

И его тоже.

Он спускается ей навстречу.

8

Наверное, это было бы правильно назвать рассветом, а может быть, и нет. Возможно, стояло лето, а возможно, нет. Но то, что увидел Сэм Бергер, расстегнув молнию спального мешка, определенно являлось светом.

Это точно был свет.

Свет в конце… да, чего-нибудь.

Вылезти из спальника оказалось легче, чем обычно. За последние месяцы он нередко обвивал Сэма, как удав, отказываясь ослабить хватку. Теперь же Бергер вынырнул из его сетей как новорожденный из чрева матери.

В одних трусах, он свесился над перилами, отделяющими его от небольшой бухты под названием Эдсвикен. Все-таки, наверное, еще лето – хотя Сэма и не покидало чувство, что осень вот-вот вступит в свои права – и рассвет уже давно наступил. Бергер взглянул на мягко сияющее над водой солнце, и на миг ему показалось, что у солнца сдвинуты на лоб очки.

Похоже, Рита Олен стала солнцем в его жизни. Позади уже целый ряд плотно следующих одна за другой встреч. Теперь все кажется проще. Сама жизнь проще. Хотя на самом деле мало что поменялось.

Возможно, он просто научился жить с самим собой.

Или, по крайней мере, начал учиться.

На сегодня запланирован утренний прием. Бергер успеет окунуться, но не более того. А потом отправится в Психотерапевтический центр. На взятом в аренду служебном автомобиле.

Как будто он расследует важные дела.

Как будто у него настоящий бизнес.

Но сейчас даже мысль об отсутствии денег не могла заглушить всей прелести утреннего света.

В специальном кармашке на перилах, рядом с ведущей в воду лесенкой, уже лежали шампунь и гель для душа. В тот момент, когда Бергер опустил ногу в прохладную воду, зазвонил его мобильный телефон.

Мгновение он колебался. Кто такой важный мог что-то от него хотеть в столь безбожно ранний час? Ему так не терпелось оказаться в благословенной морской воде. Но тут до него дошло, что у него своя фирма. А эллинг, вообще-то, его офис, а не ветхая холостяцкая лачуга. Бергер выпрыгнул обратно на мостки, нашарил телефон рядом со спальным мешком. Номер не определился. Звучит многообещающе. С напускной бодростью Бергер ответил:

– АО «Эллинг Секьюрити», Сэм Бергер вас слушает.

На том конце было тихо. И в то же время там кто-то был. Тишина, но не полная. Бергеру показалось, что он слышит чье-то легкое дыхание. Так продолжалось несколько секунд. Сэм замер на месте, ощущая, как внутри расползается смутное предчувствие. Потом где-то далеко на заднем плане послышался нарастающий звук. Слабый крик. И тут женский голос прошипел:

– Черт.

Послышалось какое-то бряканье, и разговор прервался.

Сэм Бергер стоял на мостках, уставившись на телефон как завороженный.

Разумеется, это мог быть какой-нибудь телефонный мошенник. Или вообще извращенец. Но нет. И Бергер был абсолютно в этом уверен. Настолько уверен, что голова дрожала с той же частотой, что и рука, сжимающая телефон.

Звонившая не знала, как начать. И только придумала, как где-то на заднем плане проснулся ребенок. Потому что тот, кто произнес «черт», был никто иной, как Молли Блум.

Номер не определился. Если она не позвонит еще раз, ему никогда ее не разыскать. Ведь она может находиться в любой точке мира. Если достаточно долго гипнотизировать телефон, он непременно зазвонит снова.

Шло время, минута за минутой. Безумные мгновения. Время, не имеющее границ и не подчиняющееся никаким законам. Он просто стоял. Смотрел. Ничего не чувствовал.

И тут телефон действительно зазвонил опять.

Скрытый номер.

Каким-то чудом ему удалось нажать нужную кнопку. Он не сбросил звонок. Вместо этого ответил:

– Молли?

Несколько секунд тишины. Дыхание. А потом:

– Да.

Следующая реплика была чрезвычайно важной для Бергера. Онемевшими губами он спросил:

– Все в порядке, Молли?

Снова молчание. Дыхание. Никаких младенческих криков на заднем плане.

– Все хорошо, – ответила она наконец. – Я просто хотела…

– Я слушаю, – сказал Сэм.

– Да нет, – фыркнула Молли. – Ничего особенного. Просто хотела сказать, что у нас все хорошо.

Бергер медлил. Он чувствовал, насколько трепетный настал момент.

– У нас? – переспросил он коротко.

– Ты же ее слышал. Я была уверена, что она уснула.

Бергер с трудом сдерживался, чтобы не вывалить на Молли сразу все миллиарды вопросов.

– Вы дома? – выдавил он.

Смех, который Бергер услышал в ответ, к счастью, не был похож на смех сумасшедшего. Скорее смех из преисподней.

– Дома? – переспросила она наконец. – Я не имею ни малейшего представления, что такое дом. Но да, мы в Швеции.

– У меня так много… – начал было Бергер.

– Я знаю, – перебила его Молли. – Именно это «много» меня и угнетает. Тебе придется довольствоваться тем что есть.

Она отключилась.

Все-таки он умудрился сказать не то, что надо.

Однако он не корил себя. Она сказала ровно столько, сколько готова была сказать. По крайней мере, он не выглядел идиотом. Как ему казалось. Главное – теперь он знал, что у него есть дочь.

Что Молли дома и с ней все хорошо.

Это уже очень много.

Бергер смотрел на быстро поднимающееся над морем солнце. Еще чуть-чуть, и оно начнет слепить глаза. И все же он смотрел, не отрываясь.

Надо кому-нибудь рассказать. Кому угодно.

Нет, не кому угодно. Наоборот. Только избранному человеку. Другу.

Если у него когда-то и были друзья, то за последний год отпали и последние. Наверное, пришла пора возродить старые знакомства. Но не сейчас. Не с этой новостью.

Есть только один. Один настоящий друг. Которому он доверяет на сто процентов.

Бергер быстро выбрал нужный номер и позвонил Ди.

* * *

Он шел по бесконечно длинным коридорам. Никаких тревог на душе. Ни малейших раздражающих мыслей об упущенных возможностях и жизненных катастрофах. Впервые за очень долгое время Сэм Бергер чувствовал себя совершенно чистым.

Он постучал, услышал знакомый женский голос, вошел.

Рита Олен сидела, как всегда, на диване, с блокнотом в руках. Короткая стрижка на светлых волосах ей очень шла и прекрасно сочеталась с коричневым платьем, сменившим привычный джинсовый костюм. Рита подняла дружелюбный проницательный взгляд.

– Добро пожаловать, Сэм, – сказала она спокойным тоном. – Похоже, вы чувствуете себя превосходно.

Бергер устроился в кресле, взглянул на коробку с носовыми платками.

– Я и правда чувствую себя превосходно.

9

Это был свет, какого не встретишь больше нигде. Почти как отдельная форма существования. Этот тусклый, и вместе с тем резкий свет возможен только в патологоанатомическом отделении.

Постояв в коридоре перед непосредственно прозектурой, комиссар Дезире Русенквист из Национального оперативного отдела смогла подавить в себе отвращение перед предстоящим зрелищем.

Она бы предпочла этого не видеть.

На короткое мгновение она мысленно перенеслась к разговору с Сэмом Бергером, своим бывшим начальником, но прежде всего – коллегой и хорошим другом. Дезире не могла припомнить, чтобы когда-нибудь в его голосе звучало столько искренней радости.

Молли Блум вернулась. Так или иначе, она вернулась. Снова есть на кого и на что рассчитывать. И речь не только о Бергере.

Все снова закрутится.

Ну все, дальше игнорировать прозекторский свет нельзя. Дезире сделала глубокий вдох, взяла себя в руки и вошла.

Широкий силуэт на фоне яркого света. Мужчина стоял спиной ко входу между двух накрытых белыми простынями железных кроватей, его защитный костюм казался вдвое толще того, что был надет на Дезире.

Когда он обернулся и улыбнулся ей, Дезире поняла, что Робин поправился килограммов на восемь, не меньше. Интересно, насколько большим можно стать, при этом оставаясь начальником Шведской национальной криминальной лаборатории.

– Комиссар Дезире Русенквист, – промолвил он. – Как приятно.

– Учитывая, что вы меня сами вызвали, мое появление не должно вас удивлять, – ответила комиссар Русенквист.

С недавних пор она снова чувствовала себя той самой Ди.

– Nevertheless[4], – галантно произнес Робин, одним движением срывая простыни с обеих коек.

Ди услышала собственный стон. За свою профессиональную жизнь она столько всего повидала, что отвыкла от зрелищ, заставляющих отпрянуть и вызывающих приступы рвоты.

– Своего рода пазл, – сказал Робин.

– Тьфу ты, Робин, – выдохнула Дезире. – Предупреждать надо.

– Вот что действительно надо, так это добудиться вас.

Пересилив себя, Ди сделала два шага вперед.

– О чем это вы? – спросила она.

– Я пытался донести до Национального оперативного отдела, что дело тут серьезное, еще когда появилось вот это, – сказал Робин, указывая на нечто, похожее на большую берцовую кость.

По крайней мере, в пазле она занимала именно это место.

Ди смотрела на контуры двух человеческих тел. Голова, тело, руки, ноги – только все в виде фрагментов, разложенных по местам. Некоторых элементов мозаики недоставало, а те, что имелись, были сильно повреждены. У Ди не осталось ни малейших сомнений, что Робин так искусно выложил перед ней два расчлененных тела утопленников.

– Будьте добры, с самого начала, – хрипло попросила она.

– Пару недель назад к одному из островков в дальних шхерах прибило вот эту берцовую кость. Женщина, вызвавшая полицию, думала, что речь идет о незаконной охоте. Она так и не поняла, что кость – человеческая, в результате чего новость об этой находке не стала достоянием широкой общественности. Ваш коллега Бенни Сведин…

– Вероятно, вы имеете в виду моего шефа Конни Ландина, – перебила его Ди.

– …как обычно, не проявил к случившемуся особого интереса, а отчет судмедэксперта настроил его на еще более пассивный лад.

– И что говорилось в отчете? – терпеливо спросила Ди.

– Что кость с большой долей вероятности была отделена от тела при жизни потерпевшего. И даже моя углубленная экспертиза не подстегнула расследование.

– А она, в свою очередь показала, что…?

– Один единственный удар очень острым клинком.

Ди кивнула и спросила:

– Что было потом?

– Выделить ДНК оказалось сложно, и не успели мы получить окончательный ответ из лаборатории, как на днях позвонил один рыбак и рассказал о странных снастях, найденных у островка в самых дальних шхерах. Короче говоря: мы обнаружили две сети в форме клеток, содержащие части человеческих тел. В одной из них оказалась дыра, достаточно крупная для того, чтобы через нее вывалилась берцовая кость. С тех пор мы и занимаемся этим сложным пазлом. Главная заслуга Ронни Брандена в том, что ему удалось убедить рыбака молчать о находке. Ведь если бы о ней узнали СМИ, это вызвало бы определенный резонанс.

– Значит, теперь вы обратились ко мне в обход Конни Ландина? – спросила Дезире Русенквист. – И что у вас на этот раз?